***
Никто из прямых и косвенных участников этого театра одного актера, включая главного героя, понятия не имела, что крыша на место не встанет уже никогда: она упорхнула, и поминай как звали. Следующая неделя прошла под знаком нитроглицерина. Иными словами, Ога взрывался по поводу и без. Он бесился, что нужно вставать по утрам. Он бесился, когда Вельзи хотел поиграть, покушать, погулять, и еще сильнее, когда малыш, расстроившись, бил его током. Они словно вернулись в первые дни своего знакомства, когда сам факт наличия ребенка выводил Огу из себя. Его раздражало, что в аду нет нормального солнца. Его бесили демоны, у которых то уши рыбьи, то хвосты с зазубренным кончиком; он наорал на Ламию, потому что ему не понравилась пельмешка у нее на голове, довел ее до слез, чем вынудил Фуруичи дать ему транды за это. После генерал оказался заново на больничной койке, уже с переломом. Помимо того, что Огу бесило все и вся, он сделался крайне изобретательным в причинах, почему он не может зайти в комнату к Хильде. она уже не была прикована к постели, но сил даже выйти погулять у нее пока не появилось, поэтому «гуляла» она на балконе. Королева Айрис лично навестила ее и временно освободила от обязанностей горничной молодого принца. Ога возликовал: ему не надо видеться с Хильдой!.. Внутри где-то шевельнулось сомнение: настоящие мужики так не поступают, малодушно это. Какова бы ни была опасность, встречай ее лицом к лицу и не ссы. «Не-не, — говорил Ога сам себе, — тут другое». Доктор же сказал, что Хильда вызвала у него какую-то странную болезнь, от нее, заразной, надо держаться подальше! Он настолько всем надоел со своими вспышками агрессии, что никто уже не хотел с ним связываться, даже если он нарывался. Малыш Вельзи и тот сделался тише воды, ниже травы, вяло реагировал и вообще всем своим видом показывал, что не одобряет возросшую до небес импульсивность своего приемного папаши. — Да брось ты, — сказал ему Ога, — я переболею и все станет как раньше. Вернемся мы к Хильде. — Ммм, — отвечал тот, что в переводе означало «свежо предание, да верится с трудом». Если бы мог, Вельзи уже составил бы перечень отмаз, которые Ога использовал. Здесь были и банальные «мне некогда», «давай сначала…», «ой, я вспомнил, что должен кое-что сделать», и специфически оговские «я еще сегодня зад никому не надрал», «влом», «пора жрать», «ласт босса ща завалю». — Не, ну, а что ты мне предлагаешь делать? — Айи? — Доктор? Да он мне ничем не помог, а с Ламией я поссорился… черт… и Фуруичи мне за это вломил. Он сидел на парапете дворцовой крыши, свесив ноги в пустоту. День, если его можно было так назвать, клонился к закату. Ога яростно взлохматил себе волосы. — Арргх! Не знаю! Не проходит этот сдвиг по фазе и все тут! Он устало уставился на блеклое светило. Навязчивые образы слегка попустили его, даже позволяя спать — он обнаружил, что, если утомить себя до умопомрачения, то просто отрубаешься от усталости. Однако клубок, ком мыслей, вызванный ими, продолжал нарастать, покуда Ога старательно делал вид, что его не существует. Хильда тем временем, получавшая новости от своей госпожи, Ламии и Ален Делона, отнеслась к выкрутасам Оги спокойно, хотя его проделки иногда заставляли вздрогнуть флигель замка, в котором помещалась ее комната. — Хм, — невозмутимо изрекла она, попивая чай в компании Ламии и Ален Делона. — Перебесится. Ламия робко поглядела на любимую старшую подругу из-под ресниц. — Но что же все-таки случилось, сестрица Хильда? Вы поссорились?.. Хильда задумчиво проследила чаинку, что плавно, по кругу, опустилась на дно чашки. Действительно, что же произошло? Она сама все последние дни искала ответ на этот вопрос. В тот момент, когда все случилось, о чем она думала, чем она руководствовалась, и зачем вообще произнесла те странные слова?.. Она подчинилась интуиции, которая всегда была остра, всегда точна и никогда не подводила. Это было наитие, веление сердца, если угодно. «Как глупо», — подумала она, вспоминая, как висела на кресте, в огне Саламандера, и Ога прибежал как дурак спасать ее. И не успел. А потом несколько дней просто пропали из ее памяти. Пропали, но не бесследно; очнувшись от зачарованного сна, она уже стала другой. Призма, через которую она смотрела на мир и окружающих, поменялась. Крепкая ледяная броня, державшая взаперти все ее лишние чувства, которые не должны были мешать ее долгу, треснула. Она была как будто медаль, та самая, о двух сторонах, и порой та, другая часть ее «я» робко стучалась: а можно и мне, хоть немного, побыть тобой — то есть собой? Как разрозненные осколки в калейдоскопе, порой ее память пронзали видения, до краев наполненные такими мощными эмоциями, что она терялась. Она так давно не имела дела со своими настоящими чувствами, что забыла, что вообще с ними делать. И в тот раз, когда она позволила им взять инициативу, вышел… казус. И почему-то именно с Огой. Нет бы с кем-то другим. Не потому ли, что именно он ухитрился своими неловкими пальцами задеть самые сокровенные струны ее души? Хильда смежила веки и пригубила чай. Чушь. Абсолютнейшая чушь и ерунда. Вот только от того она не переставала быть правдой. Истина состояла в том, что она сталкивалась со своими эмоциями не впервые. А уже, мало-помалу, начала подпускать их ближе, изучать, проверять — каково это, испытывать их. Даже Ога понял, он даже спросил раз «ты точно ничего не помнишь?». Она не помнила в подробностях. Но помнила в образах и чувствах, которые эти образы оставляли. Глупо позволять им брать над собой верх, но бороться с ними и отрицать — тоже. Форкас предупреждал, что рано или поздно, если она продолжит давить на себя, ее личность расколется. Так и случилось. Дальше раскалываться уже некуда. Не лучше ли попытаться собрать себя обратно, перестать заниматься самообманом и принять те части себя, которые ты так долго отторгала. Итак, она попросила Огу поцеловать ее, потому что этого хотела. Что ж. Придется жить с этим; чувства, увы, не выключаются, как телевизор. — Хильда? — напомнила о себе Ламия. — Хмм. Она опустила чашку на блюдце. — Он словно бы болен, — сказала помощница Форкаса. Хильда вскинула на нее глаза. — И правда как припадочный, — продолжала Ламия, — носится, бесится. Прости, Хильда… мне кажется, только ты сумеешь его утихомирить. — Вот как? — не без нотки самодовольства отозвалась демоническая горничная. Она почти с интересом натуралиста повертела забавную эмоцию в душе. — В таком случае остается подождать, покуда он пробежит свою дистанцию и доберется до финиша. И она вновь невозмутимо пригубила чай. Ламия с Ален Делоном переглянулись и подумали, что до финиша, если так пойдет, доживут не все.Гнев
18 ноября 2020 г. в 14:43
Примечания:
по-моему, это превращается в совершенно отдельный фанфик
Фуруичи и Ламия стояли на балконе замка, потягивая коктейли. Помощница Форкаса подлечила Фуру после усердной тренировки с опорниками. Они не особо церемонились, а Эйджил так и вовсе норовила выкинуть какую-нибудь хрень. Например, спустить ему штаны во время поединка, или натянуть футболку на голову.
Коктейль был вкусный, но Фуруичи благоразумно не стал спрашивать, из чего он. Вполне могло оказаться, что это желудочный сок адской болотной пиявки. Ламия втянула немного через трубочку и перегнулась через перила. Они оба наблюдали за Огой, который в поте лица своего устроил пробежку вокруг тренировочной площадки. Периодически до них доносилось огино яростное рычание и ругань. Он ненадолго останавливался отдышаться, а после бежал дальше. От его ног на площадке поднимались пыльные вихри.
— Что это с ним? — озадаченно хмурясь, вслух поинтересовалась Ламия.
Фуруичи пожал плечами.
— Кто знает? С утра круги наворачивает.
— Он так ров протопчет.
Фуруичи хмыкнул. С Огой определенно что-то произошло; вчера он застал его в коридоре больничного крыла. Со скоростью звука Ога промчался мимо с лицом… Да, что же за лицо у него было? Яростное, злое, желание убивать в глазах и зверский оскал. Но было в нем что-то непривычное. Глядя на огины старания в искусстве марафона, Фуруичи понял. У Оги было лицо человека, который убегал.
Фуру постарался сложить кусочки мозаики. Вчера очнулась Хильда. Оги у нее уже не было, когда он зашел проведать ее вместе с доктором. Хотя до этого он почти безвылазно торчал в ее комнате, караулил.
Хильда — врач — бегство.
— Фуруичи, ты слушаешь? — Ламия раздраженно ткнула его локтем. — Ты же его друг, ты должен знать! Я как врач заявляю, что Оге нужна помощь! Это ненормально!
«Да, — согласился он, — определенно. Убегающий Ога — это нонсенс».
Внизу Ога с воплем «да еб твою мааать!» вписался с разбегу в монументальную колонну, где во время поединков зажигали ритуальный огонь. Колонна крякнула и покосилась.
— Он… нарочно? — ахнула Ламия.
— Похоже на то.
«Что, черт возьми, произошло между тобой и Хильдой, Ога?». Неуемная фантазия Фуруичи заработала. Умом он понимал, что, когда речь об Оге, то о романтике можно забыть, ведь тот дуб дубом в отношении прекрасного пола. Да и Хильда та еще надменная красотка, не считая своего альтер-эго. Может, она поменялась и снова сделала нечто из ряда вон, типа того раза, когда она залезла к Оге в постель?
«Не может быть, чтобы они сделали это».
— Фуруичи, — предостерегающе произнесла Ламия, — я нутром чую, ты думаешь о всяких пошлостях.
Фуру утер нос, пытаясь отогнать видения прелестей Хильды, которые оказались в руках Оги и тот — ну кто бы мог подумать — вдруг понял, что это классно. Да, такого быть не может.
— Сама подумай, — сказал он, — что-то случилось, пока он был у Хильды. Потому что после он был у доктора Рахманинова. И теперь вот.
Они оба глянули на Огу, который распластался на земле морской звездой. Фуруичи не подозревал, что творится у друга в душе, и тем более не подозревал, что он со своими «пошлыми мыслишками» оказался как никогда близок к истине.
Ога лежал в пыли и переводил дыхание. Легкие горели огнем, горло саднило, ног он не чувствовал. Вельзи возился рядом, рисуя ручками на земле. Со вчерашнего дня не было Оге покоя.
Он нашел по очереди Бармаглота и Бегемота и попросил их вломить ему. Отхватив до кратковременной потери сознания, Ога пребывал в блаженном отрубе, но с возвращением в мир живых все начиналось по новой. Тогда он подрался еще раз с Такамией, во время боя позабыв, зачем вообще его начал. Когда они отпинали друг друга достаточно, Ога затеял драку со всеми предвестниками сразу, что избавило его от мыслей о Хильде на еще пару часов.
Но и это оказалось средство временное. Прочухавшись к вечеру, Ога прервал королевский ужин с требованием аудиенции у владыки тьмы, и тот прописал ему такую пиздюлину, от которой Тацуми оклемался лишь в полночь.
Он не мог уснуть, потому что грудь горела, словно ее прижигали раскаленным прутом, в ушах так и стучала кровь, и глаза просто не закрывались. А если закрывались, то он снова и снова видел Хильду. Видел ее лицо, слишком близко, и тогда пульс ускорялся еще сильнее, а потом помимо своей воли он вспоминал ощущение прикосновения.
С первым светом он вскочил, убежденный, что физические нагрузки помогут выкинуть из головы всю эту чушь. Да!.. И вот так, сделав по стопятьсот отжиманий, стойку на руках, на голове, он пустился бежать. И бегал, пока не свалился.
Бездействие было блаженным, и он легко забылся бы в любое другое время: задремал бы прямо тут, на земле. Ведь он ночью не спал. Не тут-то было. Едва он остановился, как мозг коварно напомнил ему все. Ога распахнул глаза, уставившись в адское ало-золотое небо. Достало! Как же это бесит, бесит, бесит! Ну что стукнуло ему в башку, вот нахрена, нахрена он это сделал?
С рычанием Ога сел. Сколько можно. Эти мысли все лезут ему в голову и не отстают. Подите прочь, мать вашу. Ога со всей дури ударил кулаком в землю, отколов кусочек площадки, на которой сам находился.
Какое-то время он сидел тихо. Подняв голову, Ога заметил своих зрителей. Жопочуй у Фуруичи сжался.
— Э, слышь! — рявкнул Ога. — А ну смахнемся, Фуруичи!
— Иди нахер! Убить меня хочешь?
— Вызывай всех своих опорников!
— Сам вызывай, коли надо, а меня не впутывай!
Огу заводить не надо было, он всегда заводился с полпинка. Вот и сейчас, ничтоже сумняшеся, он в один могучий прыжок очутился на парапете балкона. «Ухтыжебтвоюмать», — успел подумать Фуруичи, прежде чем Ога ударил. И вот, под аккомпанемент воплей разных нот октавы «помогите» коридоры замка огласились топотом. Фуру удирал, раз за разом призывая опорников, которые так же раз за разом сливали прокачанному до безобразия Оге. Разумеется, ничем хорошим все это не кончилось, и Фуруичи оказался у Ламии на больничной койке в компании всех опорников, которых он сумел призвать, пока совсем не отключился.
— Ламичка, — умоляюще позвал он. — Богиня… сделай мне эвтаназию.
Над ним нависло возмущенное лицо юной медсестры. Волосы встопорщились, глаза сверкают, щеки алеют. В пальцах у нее сверкнул иглой шприц.
— Я тебе дам эвтаназию, — сказала она. — И кого ты называешь Ламичкой?
— Тогда… Оге сделай. Я не переживу еще одной встречи с ним.
Хмыкнув, Ламия исчезла из его поля зрения. Видимо, ему она закончила оказывать первую помощь, и пошла осматривать опорников, чьи стоны и вздохи наполнили лазарет. Фуруичи осторожно вздохнул: у него сильно болели ребра.
Видимо, все было еще хуже, чем он себе представлял. Ога сам по себе опасен для окружающих, а теперь его совсем перемкнуло. Фуру сглотнул. Спросить друга, что с ним приключилось, он бы не решился. Ни за что. Он не подойдет к нему и на пушечный выстрел, пока у него крыша не встанет, как была.