***
Наверное многим знакомо ощущение, что ты находишься в жутком, липком кошмаре, который даже запах имеет. Ощущение нереальности всего происходящего, ведь настолько страшно и больно не может быть. Или может? Во всяком случае каждой фиброй своей души ты желаешь очнуться, вынырнуть из всего того ужаса, что с тобой творится, но ничего не получатся и от этого ты буквально начинаешь задыхаться. Страх душит тебя, сжимает горло и ребра, норовя сломать такие хрупкие в этот момент кости, пробраться к самому сердцу и вцепиться в него стальными зубами, ведь это такое лакомство. Нет ничего слаще сломленного и преисполненного страхом сердца. В такие моменты ты остаешься наедине с собой и остается только извиваться в болезненной агонии, наблюдать, как по бледной коже и пламенным волосам то и дело скатываются капли пота и крови. А ты лежишь на холодном полу в собственной крови, не в силах остановить этот ужас и думаешь для чего ты вообще нужна и почему не слышно криков. Связь с реальностью часто теряется и уже не понятно почему то и дело становится темно, но запах крови стойко въедается в нос, от него выворачивает наизнанку. Но криков нет, словно сейчас не человека бьют и режут, а всего лишь куклу, которая не чувствует боли и только смотрит на лежащее неподалеку тело. Смотрит горько и с чувством вины, ведь видно, что у Мидоро уже даже сил поднять головы нет. Для самого Ренгоку боль не особо страшна, он уже столько раз ее ощущал, что она уже вошла в привычку, но совершенно другую боль ощущаешь, когда не можешь помочь дорогому человеку и являешься причиной его боли.***
Снова эти стены. Снова отвратный запах плоти и сырости, въедающийся в одежду. От этого уже тошнило. Следить за ходом времени здесь было невозможно, да и бессмысленно. Что толку, если они заперты и не в состоянии выбраться. Оба пленника теряли здесь свои силы. Ренгоку, хоть и являлся Столпом, все еще оставался человеком и скудное питание не шло ему на пользу. Кроме того, Мудзан приводил свои угрозы в исполнение: в такие дни несладко было обоим. На теле Кеджуро теперь стало куда больше шрамов, весь он был покрыт синяками. Мидоро пыталась ему помочь, но чем больше боли чувствовал Кеджуро, тем больнее было ей. Было до невозможности мерзко слышать злорадный смех мучителя. Все реже низшие демоны появлялись в их темнице, но если они приходили, то уже не выходили никогда. С каждым убийством Кибудсуджи все больше испытывал страх перед Мидоро, стараясь не поворачиваться к ней спиной. Он определенно заметил, что каждая его пытка оборачивается все большей жестокостью Катиоки. Но тем не менее он не прекращал этого. Последний его визит запомнился ему длинной раной от плеча до тазовой кости. Что напугало его больше всего, так это то, что рана не спешила затягиваться. Демоница должна была корчиться от боли, не в состоянии подняться на ноги, но вместо этого она неожиданно напала на него. У Первородного до сих пор перед глазами стояла безумная улыбка и дикий блеск в глазах. Она ведь уже кровью кашляла, так какого черта?! Да, она не смогла больше подняться на ноги, но тем не менее все равно заслоняла собой Ренгоку, который едва от боли дышал. У всех есть свой предел и Столпа Пламени в том числе. Слишком в тот момент она выглядела решительной, словно бы нет в конечностях слабости, а внутренности не скручивает от адского пламени, поэтому Мудзан предпочел лишь пару раз пробить ей грудь, а потом уйти. Себя она не стала защищать, но, при малейшем движении к Столпу, едва ли не рычала. Признаться, такая самоотверженность и готовность защищать в любой момент вызывали у демона уважение и некое чувство гордости, но в то же время такая дерзость была непростительна. Из нее была бы хорошая цепная собака, готовая порвать за хозяина. Но она уже нашла своего хозяина и будет служить ему, поэтому здесь уже ничего не попишешь. Однако эта самоотверженность дорого стоила девушке, кто бы что ни говорил. Если ее боится Первородный, это не означает что она сильнее него. Она может быть приближенной к его силам, но не в нынешнем состоянии. Более того, она все чаще задумывается о том, чтобы убить ребенка в себе. Ренгоку об этом не знает, но он поймет. Если у них не получится сбежать, то дитя все равно погибнет. А с ним у них не получится сбежать. Все чаще она думает о заколке, которую она дарила бывшей воспитаннице. Мудзан сделал упущение, не проверив ее наличие. Конечно, абортивное было бы эффективнее, ведь плод будет тяжело нащупать. Хоть он и развивается быстрее, чем у людей, он все еще мал. Она дождется нужного момента и попытается все сделать.***
Ренгоку видел, что ей тяжело. То и дело он обращал свой взгляд на плоский живот. Он представлял себе маленькие ручки и ножки, маленький сморщенный носик и пухлые щечки. Представлял, как все могло бы быть хорошо: они бы жили в доме, окруженном сакурой, Катиоки бы укачивала на руках их малыша, пока солнце играется в ее серебристых волосах. Но положение говорило само за себя: их ребенку не выжить. Истребители не принадлежат себе, их семьи всегда в опасности, а они вдобавок еще и в плену. И самое главное — ребенок убьет Мидоро, даже если они выберутся. В любом случае кто-то умрет. С этим ничего нельзя сделать, Мудзан не лгал. Это было видно. Пусть Мидоро и становилась сильнее, но телу было плохо. Она даже сейчас лежит рядом с ним, а тело горит огнем. Это не простуда, вовсе не она, с такой жизнью это должно было случиться. То количество ран и боли, которое она сносит, тяжело ей даются. При мучителях она старалась не показывать этого, пыталась драться, но всякий раз, стоило демонам уйти, она бессильно опускалась на пол, сворачиваясь калачиком. Регенерировать было больно, она вся покрывалась испариной, а количество крови ужасало. Кеджуро всякий раз готов был выть от бессилия, осыпая проклятьями тех, кто не достоин ходить по земле. — Не волнуйся, скоро я дам тебе возможность отрубить пару голов. — сказала ему как-то девушка, сплевывая булькающую в горле кровь. — Ты сильный, но без оружия, сам знаешь, демона не убить. Скоро ты сможешь снова ощутить тяжесть клинка в своих руках. Только береги силы. Это было первым звоночком для парня. Одно дело, когда произносятся слова подбадривания, их различишь среди всех. Но эти слова были произнесены настолько уверенно, что не оставалось сомнений: у нее есть план. И этот план явно подразумевал собой что-то, что Кеджуро бы не понравилось. Ему оставалось лишь надеяться, что она не вытолкнет его отсюда, а сама останется здесь. Это вполне в ее духе: остаться в змеином гнезде и разрушить его изнутри. На это Ренгоку не согласен. Но спрашивать было опасно, их могли подслушать, поэтому он смиренно ждал, пока девушка сама все ему скажет. Он не был удивлен, когда в один из дней, когда Мудзан не приходил уже довольно долго, Мидоро снова растерзала пришедшего демона. Это уже не было чем-то новым, но все еще вызывало липкий страх, за что она всякий раз смотрела так виновато, что становилось больно. Но, чего он не мог ожидать, так это того, что вместо поедания желанной плоти, девушка вдруг вскроет себе живот заколкой, расширяя рану внезапно появившимися когтями. Ей явно было больно, когти ломались, а по подбородку текла капля крови. Похоже, что она прокусила себе губу, пытаясь заглушить крик. К такому Ренгоку не был готов, поэтому некоторое время смотрел на ужасную картину полными ужаса глазами. Он видел, как ее ранили, но не думал, что настолько ужасно будет видеть, как ранит себя она. Это ведь далеко не царапина! Стоило немного схлынуть шоку и Кеджуро тут же подскочил к ней, пытаясь удержать ее руки, но она лишь шипела в ответ. Только спустя пару секунд истребитель понял, что она делает. Он был бы благодарен, если бы ему хотя бы намекнули на то, что она собирается сделать. Он успел перебрать в голове тысячи вариантов: галлюцинации, внушение, да что угодно! В этом месте могло случиться все. Но в тот момент, когда он все понял, желчь подступила к горлу. Все это выглядело настолько… жутко. А осознавать, что тот комочек плоти, который из себя вырвала любимая, был тем самым ребенком, так и вовсе надрывал что-то в душе. Сразу стало как-то пусто. Как себя чувствуют родители, когда теряют ребенка? Они горюют, но почему из него как будто все разом вынули? И если он так себя чувствует, то что сейчас чувствует Мидоро? В конце концов, связь матери с ребенком всегда сильнее… — Кеджуро… Ты ведь и сам понимал, что ребенку не жить. — почти без эмоций заговорила девушка, зажимая рану руками. Она даже не смотрела на мужчину, опустив голову так низко, будто боялась увидеть в его лице отвращение, на которое не было и намека. — Я, скорее всего, даже не выживу и этого не изменить. Таким, как я, не дано долго жить. Поэтому я хочу вытащить тебя отсюда и сделать все, чтобы Мудзан больше не ходил по земле. Признаюсь честно, я и не собираюсь пытаться выжить, а просто буду биться, пока не погибну. Я… — Прекрати! — Кеджуро резко перебил ее, отчего она вздрогнула, будто ее водой окатили. Ренгоку не хотел ее пугать, тем более, что в происходящем нет ее вины, поэтому он аккуратно обнял ее, стараясь не причинить боли, что повергло ее в еще больший шок. — Прекрати говорить так. Ты заслуживаешь жить больше, чем кто-либо другой. Не просто существовать, а жить. Жить в спокойном мире, где нет места страху и боли. Сколько ты перенесла? И не сосчитать, но ты продолжаешь в чем-то себя винить, как-будто все, что происходит, произошло из-з тебя. Так вот послушай меня сейчас и запомни. Ты не мерзкая, ты не страшная, ты не монстр! И ты заслуживаешь любви! Хватит нести на себе вину миллиардов людей, ведь ты не преступник, а жертва! Жертва, перед которой мы виноваты и извиняться должны мы перед тобой! Почему тебе так сложно принять себя? Зачем ты ненавидишь себя?! — Я не нена… — Ненавидишь! Ты ненавидишь себя и не смей это отрицать. Неужели ты думаешь, что я не видел, как ты еще до всего этого горько смотрела в свое отражение в воде, пока никого нет рядом? Как ты с опаской смотрела на людей, словно ты опасное для них существо? Я видел многое и это явно не все. Я и видел и слышал. Даже когда лежал раненым я слышал в бреду твой голос, а когда на секунды приходил в себя, то всякий раз видел твои слезы, видел, как ты до крови кусала ладонь, не в силах справиться с собой. Я вспоминаю это теперь и виню себя в том, что до сих пор не помнил… Ты ненавидишь себя! Лишь иногда ты позволяешь себе жить, но крайне редко! В остальном ты тонешь! Тонешь во тьме, даже не пытаясь выплыть. Тебя давно сломали, но ты стараешься это скрыть. Ты даже не сопротивлялась, когда Шинандзугава тебя избивал, как-будто так и должно быть. Но ведь ты перед ним не виновата! И то, что он получил за это вдвойне, не является извинением перед тобой! А ты все винишь себя… Ты заслуживаешь жить, но желаешь умереть, потому что уже не можешь терпеть боли от ненависти к себе. Всякий раз ты говоришь одно, а затем совершенно противоположное. Сначала ты обещаешь жить, а затем снова желаешь умереть… Ты этого даже не замечаешь… Ты бьешься сама с собой… — все тише говорил ей Столп, поглаживая по голове. Он чувствовал, как она замерла, как горячие слезы падают ему на плечо. — Кеджуро… — всхлипнула она, но договорить ей не дали. — Я понимал, что от ребенка нужно избавиться. На тебя с каждым днем было все больнее смотреть, он уничтожал тебя. Раны не приносили той боли, которую я испытывал, глядя на тебя. Это нужно было сделать, но ты говоришь так, словно совершила преступление. Я испугался за тебя, когда ты это сделала, начал думать о многом. Я просто не был готов, поэтому так среагировал, а ты подумала, что я на тебя злюсь. Но я не злюсь и не виню тебя ни в чем. Я злюсь только на себя, потому что до сих пор защищаешь меня ты, а не я тебя. Ты превратила себя в живой щит, виня себя, если приняла на себя не все удары. Пожалуйста, прекрати так поступать. Порванная местами одежда открывала к прикосновениям бледную кожу, температура которой то падала, то поднималась до небес. Под шершавыми от частых тренировок пальцами она казалась слишком тонкой, а дрожь тонкого тела слишком явственно ощущалась. Это было ожидаемо. Тишина прерывалась незначительными звуками, но не давила на плечи. В какие-то моменты слова не спешат вырываться из горла, потому что их слишком много и соединить их в связную речь просто не получается. — Кёджуро. — едва успокоившись и дождавшись, пока кровь перестанет идти так сильно, девушка нарушила тишину, довольно твердо владея голосом. — Нам нужно бежать. Его сейчас нет в Крепости, но такая возможность может уже не появиться. Теперь точно. Нетвердо встав на ноги она отошла к трупу растерзанного демона, который до этих пор почему-то не испарялся. Пошарив в его одеждах она достала небольшой лист бумаги с непонятными символами, которые явно были начертаны кровью. — Что это? — спросил Ренгоку, опустившись рядом. — Без него не выйдем. Похоже, по ним демоны отслеживают, кто вошёл, а кто вышел. — с этими словами она протянула ему руку. До этого Ренгоку не замечал прокушенного до крови пальца, который теперь выводил на его коже точно такие же символы, какие начертаны а листе. Кожу от этого едва заметно щипало, а лицо напротив было напряжено так сильно, будто эти простые движения давались с трудом. Пощипывание усилилось, как только последний символ был готов, линии засветились красным светом. Ренгоку в тот миг стал видеть то, что раньше было скрыто от глаз человеческих. Складывалось впечатление, будто бы здесь все залито кровью, в особенно темных углах толпились маленькие духи неупокоенных, похожие на голубые летающие огоньки, прячущиеся словно от огня. Один из них несмело, страшась встретить своего мучителя, отбился от стайки, робко подлетев к поднявшейся на ноги девушке, чью кожу сейчас испещряло тысячи незаживших шрамов. Дух, будто ласкаясь, прильнул к шраму на лице, отчего остальные собратья засуетились по углам. — Так вот, как ты видишь. Не могу сказать, что это приятно. Скорее… ужасно. — горько прошептал Кеджуро, наблюдая, как несмело продолжает жаться к девушке дух и какая боль плещется в ее глазах. Ужасно было видеть то, чего он не видел раньше. — Они постоянно кровоточат. — имея ввиду шрамы, тихо сказала она, несмело протягивая руку к голубоватому огоньку. Остальные в углу заметались пуще прежнего. — Но это мне наказание. Они были невиновны. Дети, старики, женщины. Все от мала до велика. Я с себя эту кровь не смою. — едва стихла ее речь, как кровь на полу покрылась едва заметной рябью, засверкала алыми искрами. По крупицам она стекалась в одну точку и поднималась вверх, будто скала вырастает. Ренгоку ошеломленно и настороженно смотрел на это, пока его взгляду не предстал клинок, состоящий полностью из крови. Едва истребительница взялась за рукоять, как глаза ее и сам клинок наполнились фиолетовым светом, а дух, что ластился к ней до этого, прильнул к кровавому лезвию, сливаясь с ним воедино. — Это не ничирин, но для защиты сгодится. — с этими словами она передала клинок в руки охотника и рука ее в этот момент была тверже стали, хоть она и понимала, что этим же клинком ее могут обезглавить, едва они выберутся. — Прошу только об одном… держись рядом со мной и… не дай завладеть им этим клинком. — Пообещай тогда и ты, что мы выберемся вместе, что ты не останешься здесь, едва выберусь я. — совершенно серьезно потребовал Кеджуро, принимая клинок и отмечая его поразительную легкость. — Я обещаю. И всеми силами сдержу обещание. Просто будь рядом.***
Трудно сказать, сколько они петляли по бесконечным лабиринтам этого проклятого места. Выйти они смогли без труда, им даже удалось преодолеть несколько коридоров незамеченными, но это не могло длиться вечно. Их очень скоро заметили и тогда пространство пришло в движение. Всюду к ним пытались подобраться демоны, то и дело звучала бива, свет то мерк, то зажигался с новой силой. И если от атак низших демонов было легко увернуться, то когда появились атаки более сильных, то стало не до шуток. Ренгоку, как и обещал, не отходил от девушки далеко и все время находился в зоне ее видимости. Они то и дело прикрывали друг друга, а клинок из крови Мидоро словно от каждой атаки напитывался силой, все сильнее разя врагов. Немало помогали и знаки на руке, от которых будто бы и скорость его атак увеличивалась. Ренгоку, несмотря на постоянную концентрацию, не чувствовал усталости вовсе, будто что-то на него действовало. Катиоки же словно не была собой в этот момент, будто монстр внутри заполонил собой все его естество и это отчасти было так. Нет ничего сильнее жажды мести и желания защитить. Даже когда в битве появились до боли знакомые атаки, от которых едва не погиб недавно Кеджуро, ее пыл не утих. Наоборот, она словно вся преисполнилась желания снести ненавистную голову и в качестве трофея повешать в своем поместье на стену. В памяти всплывали следы крови на белых простынях, пальцы фантомно ощущали жар чужого тела, что горело в предсмертной горячке. Ей не нужен был сейчас клинок, она прекрасно справлялась собственными когтями и кровью демонов, что моментально превращалась в тысячи маленьких клинков. Ренгоку опасался лишь, что она потеряет себя в этой ненависти, полностью отдаст себя наступлению, забыв о собственной защите. Несомненно, ему и самому безумно хотелось снести голову здесь каждому, слишком много зла они сотворили. Но пока что мелкие демоны слишком мешались, а лестницы все петляли и не давали найти выход. Сама девушка тоже не сосбо спешила нападать на Аказу, ибо понимала, что в процессе атак она не сможет быть рядом с Кеджуро и тогда Столп Пламени долго не продержится. Да и сам демон бил будто бы в пол силы, впрочем, девушка понимала, что это его предел и на большее у него не хватает сил. Других высших лун не наблюдалось, что существенно облегчало задачу. Очень скоро в воздухе стало совсем нечем дышать, пепел и кровь смешались в густое зловоние, а в передвижении комнат стали заметны промедления, что выдавало снижение концентрации демона. К этому времени тело Столпа Луны было покрыто большим количеством новых ран, которые появились от того, что она буквально закрывала своим телом Ренгоку, который отделался лишь мелкими царапинами и сквозной раной в правое бедро. Именно в тот момент, когда пространство вокруг вновь поменялось, а Аказа оказался рядом с ними на расстоянии вытянутой руки, в воздухе разнесся едкий запах, а по крепости эхом разнесся грубый приказ: — Довольно! Тут же все вокруг прекратилось, а на лице Третьей Высшей Луны отразилась смесь злобы и боли. Занесенная для атаки рука остановилась совсем рядом с девичьим лицом. Вены на его лбу вздулись, а из глаз побежали капли крови, которые тут же обращались в острые кристаллы, впивающиеся глубоко в лицо. — Мерзавка… — с трудом выговорил он, тут же отплевывая кровь. Пространство вокруг вибрировало, мелкие демоны корчились в агонии, некоторые уже были разорваны кровавыми выростами из их же крови. Даже Ренгоку чувствовал боль во всем теле и желание подчиниться, но это можно было стерпеть. Не трудно было догадаться, что это дело рук Мидоро, лицо которой было искажено гневом, а на коже появились змеиные узоры. Крепкими, как сталь когтями, она внезапно обхватила шею демона перед ней, впиваясь до самой кости. — Опусти руку и не перечь мне. — прошипела она, вынудив демона подчиниться. Медленно и с большим нежеланием он опустил руку, сквозь сжатые зубы шепча проклятья. Он чувствовал, как длинные пальцы пробираются сквозь его плоть и тянут застрявшее там железо, не в силах больше пошевелиться. Очень скоро он лежал в луже собственной крови, а рядом лежали окровавленные цепочки, обросшие кусками плоти. Голова была отделена от тела малейшим движением руки и отброшена куда-то в пучину крепости и в следующую секунду вновь раздался голос Катиоки, отчего голову Ренгоку прошибло резкой болью, а колени подкосились, но его в последний момент бережно поддержали наполненные неожиданной силой девичьи руки. — Доставь нас наружу! Немедленно! — твердо приказала она, но пространство едва подернулось рябью, почти не меняясь. Накиме яро противилась приказу полукровки, отчего и самой ей было плохо, и Мидоро было становилось все тяжелее держаться на ногах. Не лучше было и Кеждуро, ведь давление только нарастало от сопротивления демона. Звук порванной струны и крика боли разнесся по крепости, отчего из уст Катиоки вырвался мученический стон, а из носа побежали струйки крови. Твердь под ногами ходила ходуном, а стены трещали, норовя обрушиться. — Подчинись мне и доставь нас наружу! Накиме! — сорвалась она на крик, от которого только сильнее начали трещать доски и в конечном итоге, наконец, прозвучал дерганный звук натянутой струны. В тот же миг все вокруг смазалось перед глазами, пролеты проносились перед глазами. Так было до тех пор, пока в глаза не ударило яркое солнце, больно ударившее в глаза. Грудь резало острой болью, а сознание словно улетучивалось. Даже самые тихие звуки звучали как гром в ушах и, кажется, ее вырвало кровью. Превозмогая боль и стремительно уплывающее сознание, Катиоки нащупала рядом руку Кеджуро. Мутным взглядом она попыталась осмотреть его, но поняла лишь, что он без сознания. Рядом, кажется, шумела вода, а колени щекотала трава. Зрение вскоре прояснилось и она наконец поняла, что Ренгоку почти невредим, а рука его сжимала все тот же клинок. Она всматривалась в его черты до тех пор, пока мужчина не приоткрыл глаза, морщась от яркого света. В тот же миг с девичьих уст сорвался облегченный вздох. — Мы выбрались? — хриплым голосом спросил он у девушки, тут же осматривая ее от головы до пят. Едва он увидел глубокие раны, как тут же забыл о недомогании, вскочив на земле. — Мы… выбрались… вместе. — с легкой улыбкой она прошептала, чувствуя, как наливается тяжестью тело, а в глазах темнеет. — Катиоки! — отчаянно позвал ее Ренгоку, но он уже не достучался до чуого сознания, успев лишь подхватить девичье тело, ставшее теперь таким, каким было прежде. Совершенно человеческим, но израненным и омытым кровью. Ее грудь насквозь пронзил кусок одной из балок, а плечо расщепило. До перемещения этого не было. Видимо, уже во время перемещения демон снова воспротивился и попытался схлопнуть пространство, но в итоге только ранил. Вполне вероятно, что девушка неосознанно снова закрыла Ренгоку собой, потому что он помнит теплые объятия перед тем, как отключился. Девушка дышала тяжело и явно испытывала боль даже без сознания, а раны затягиваться не спешили. Ренгоку посмотрел в небо, отметив, что солнце встало совсем недавно. Непонятно откуда спустился его ворон, доложив, что в штабе их уже похоронили, не надеясь на возвращение. Птица также доложила, где находится ближайший дом глицинии, что было очень кстати, поэтому Ренгоку, не раздумывая ни секунды, подхватил на руки безвольное тело любимой, не оставив клинок, понесся в том направлении, что указал ворон. Рана в бедре то и дело напоминала о себе, но он старался не обращать внимания и вскоре уже показались ворота со знакомым гербом. Люди встретили их с гостеприимством, стараясь как можно скорее оказать помощь. Они делали все, что было в их силах до тех пор, пока не прибыл доктор, за которым послали сразу, едва завидели знакомого ворона.***
Все то время, что доктор лечил Мидоро, истребителя не впускали в комнату, не обращая внимания на просьбы и уговоры. Кроме того, горячка у девушки стремительно росла, отчего она металась по кровати, бредила, то приходя в себя, то снова проваливаясь в забытье. Ренгоку впустили только тогда, когда в едва разборчивом бреду девушки начало угадываться его имя. Метания несчастной действительно уменьшились, она то и дело что-то говорила столпу, но тот едва понимал ее, поэтому лишь нежнее сжимал ее ладонь, пока из груди у нее пытались вытащить инородный предмет. Это ей далось тяжелее всего, в какой-то момент по ее щекам потекли слезы, а из уст начали раздаваться плохо различимые мольбы прекратить. Когда из раны вытаскивали кусок дерева, маленькие вены и глаза ее едва заметно засветились тусклым красным сетом, в чем угадывалась попытка обратиться. Кеджуро старался ее успокоить всеми способами, утешал и поглаживал и вскоре эта пытка была закончена и все, что оставалось, это зашить раны и перевязать их. Доктору даже пришлось складывать на место ее кости, но на это она слабо реагировала, полностью сосредоточившись на нежных прикосновениях Ренгоку, будто находясь в сознании. О ране Ренгоку позаботились давно, поэтому, закончив и дав рекомендации, доктор ушел в отведенную ему комнату, так как в ближайшие дни ему лучше быть рядом с раненой. Мидоро же, полностью обессиленная, лежала на футоне с широко открытыми глазами, крепко сжимая ладонь столпа, не желая засыпать. Бинты плотно опоясывали ее тело, а на лбу лежал холодный компресс, который очень быстро нагревался, отвары не сбивали жар. — Катиоки, отдохни, все хорошо теперь. У тебя не осталось сил. — прошептал ей Ренгоку, мягко касаясь губами тонких пальцев. — Он придет… Нельзя… Охранять… — бессвязно ответила ему девушка, но даже так он понял, что она хотела сказать. — Никого не нужно охранять, милая, отдохни. Теперь я буду сторожить твой сон, как сторожила мой ты. Все будет хорошо. — мягко коснувшись ее губ прошептал Кеджуро. — Мудзан слишком труслив, чтобы сразу отправиться за нами, поэтому отдохни. Тебе нужен сон. Еще немного поколебавшись, девушка наконец закрыла глаза, проваливаясь в беспокойный сон, то и дело что-то бормоча во сне. Но сквозь липкий бред она чувствовала теплые объятия и слышала мягкий напев: «Вновь вернусь я, старый друг, В алом свете фонаря. Плачет феникс поутру, Стихнут горы и моря. Тени спрячутся в глуши, Пью чтоб встретиться опять. В глубине людской души Боль потери не объять.»***
Крик ворона огласил радостную весть, в которую никто не мог поверить. Похищенные столпы, которых уже похоронили и звали в молитвах, наконец вернулись и находились в доме глицинии живыми, а ранена лишь Мидоро. Эта весть значительно подняла дух каждого, тем более, что истребители активно работали над проявлением метки. Дела стремительно шли на лад, тем более что в недавней битве были побеждены сразу две Высшие Луны. Эти вести также несказанно воодушевили и главу истребителей, болезнь которого стремительно развивалась. На этой почве ему стало легче, он даже смог выйти во двор, хоть и ненадолго. Он понимал, что конец его был близок и был к нему готов. Но он также чувствовал, что еще застанет рассвет человечества. Он еще увидит закат демонов. Еще никто не уходил из логова демонов живым, но Мидоро смогла вытащить оттуда и себя и Кеджуро, а это значит, что у организации все еще есть два сильных столпа, чьи сердца пылают, хоть и по-разному. И хотя он получил весть о том, что Катиоки мучается в бреду, он уверен, что она сможет победить и эту напасть, ведь рядом с ней Ренгоку. Этот ребенок сможет разжечь даже потухшее сердце. Их возвращение несказанно одухотворит каждого из истребителей. — Буду честен сам с собой. Перед кончиной я хочу извиниться и поблагодарить каждого из вас. А больше всего хочу извиниться перед тобой. Тио. Ты стала живым щитом для нас. И я извинюсь перед тобой лично, даже если это будут мои последние слова, которые унесет пеплом ветер.