No help

Боль. Безумная боль. Вакуум. Вакуум в голове. Вот две вещи, вытесняющие все из этого мира. Голоса совсем не слышны из-за непробиваемой тишины. Длинные пальцы зарываются в волосы, цепляясь за густые пряди и оттягивая с такой силой, что кажется будто сейчас вырвет. Никаких ощущений. Только где-то за рёбрами непрерывно работающий орган щемит так, что кажется, будто его ножом кромсают на мелкие кусочки, разбрасывая в разные стороны. На этом кровавом поле черти пляшут, разрывая сердце ещё мельче, доставляя ещё больше боли. Скоро они заполонят все, и вот тогда контроля точно не будет. Перед глазами пелена, как толстый слой воды. Все плывет, размываясь. Лицо Матвея и вовсе не видно, словно он находится за тысячу километров. Можно увидеть только его очертания, то как он машет перед глазами, беспомощно открывает рот в криках. Ничего. Глаза судорожно бегают по помещению в поиске незнамо чего. Наполняются слезами от нахлынувших разом эмоций, копившихся всю жизнь. Дома его ждёт Веня, нетерпеливо бродя по квартире, не зная чем себя занять. Все уже сделано, даже уборка, которая ему так всегда не нравилась. «Творческий беспорядок». Он царил в их квартире всегда, даже после генеральной уборки. Сообщение, полученное секунду назад, тут же прочитано, а пальцы уже сами строчат ответ. Артём будет дома не позже семи. На часах ещё только три. В этой огромной «тюрьме», в которой Веня проводит всю свою жизнь, есть и свои развлечения. Например, потолок подпирают кое-где толстые деревянные брусья, где-то создающие форму креста. Но главное зрелище-лестница на крышу. Опасно, безусловно, особенно для младшего, но он обожает это место. Особенно то время, когда они с Артемом сидели поздно вечером на крыше, любуясь звёздами под звук проезжающих машин. И ничто тогда не могло их тревожить. Теплый плед греет, хоть на дворе и середина июля. Ветер весело пробегает между домами, залетая к ним и играя в довольно длинных прядях темных волос. Широкая ладонь ложится на щеку, притягивая к себе и утягивая в долгий сладкий поцелуй. Это был их последний поцелуй тогда. Все эти чертовы четыре года тянулись, как вечность, мучая воспоминаниями. Если бы Веня не открывал периодически окна для проветривания, то наверняка забыл бы как выглядит улица. Доставка продуктов хорошо делала своё дело, а оплата всех услуг через интернет облегчала жизнь. 19:47. Его до сих пор нет. Писклявый голос в миллионный раз говорит о том, что абонент недоступен, но парень не хочет в это верить. Глупые убеждения себя, что всего лишь сел телефон или немного задержался. Все бы это помогло, если бы не Матвей со словами о том, что «Артём Александрович ушёл ещё часа два назад». Клаустрофобии нет, гефирофобии тоже. Зато теперь появилась аутофобия. Руки онемевают, пытаясь схватиться за что-то, колени касаются пола, рот открыт в немом крике. По щекам катятся горячие слёзы. Пыльцы все сильнее сжимают опору, норовя будто сломать, но скорее сломаются сами. Костяшки уже безумно белые, а сами фаланги выгнуты настолько, что уже больно должно быть. В ушах непрерывный звон. Щелчок в замочной скважине. Быстрые шаги. Какие-то звуки. Выдох. Глубокий вдох. Задержка дыхания. Выдох. Все постепенно приходит в норму, когда перед глазами предстаёт серьезное худое лицо с серо-голубыми глазами, прожигающими дыру. Он жив и здоров. Слёзы продолжают скатываться, но теперь уже от счастья, моча серую толстовку высокого худого парня. Он вернулся. Его варёный кофе без сахара уже давно остыл и выпит наполовину Веней. Еда тоже холодная. Он ждал его, но тот не шёл. Но какая теперь разница, где он был, если сейчас он дома. С ним.