Нас ждёт лишь тьма внизу...

Возможно, он прибыл уже к следующему утру, а может подобрался, словно черная кошка, бесшумно ступающая своими лапами, темной ночью. Корабль, напоминающий тот, что был в старых воспоминаниях, точно стоял уже на рассвете, у отражающего небеса берега. Торфинн того не знал, ведь не стоял ночью на страже, лишь удивительным образом крепко уснул, не замечая и не слыша происходящего, укрывшись, раздобытым в одном из обогреваемых домов, тонким, но шерстяным одеялом. От него пахло смолой и костром, горьковато-сладко, напоминая о хвойных лесах, невольно заставляя вдыхать чуть глубже, стараясь сохранить, запомнить. Одеяло, как посчитал только проснувшийся, сонный и слабо осознающий Торфинн, стало вредной причиной, по которой сон прибрал парня в свои лапы, навевая смутные воспоминания о чем-то важном, что никак не удавалось достать из потускневшей со временем старой памяти. Запах, до умопомрачения родной, терпкий, застарелый, мелькнул где-то в глубине сознания, стуча по голове и осуждая за невнимательность. «Как же ты мог забыть?» И тут же ускользал, насмехаясь, издеваясь, исчезал, будто бы не было ничего, оставляя неприятное ощущение потери, недостающей детали, что могла бы многое поменять. Солнце пригревало, приветливо играя яркими лучами, бликами отражаясь на водяной глади нежно-плавных волн. Холодный ветер нежелательно, до дрожи неприятно охлаждал, свободно гуляя под одеждой и щекоча кожу. Он вяло, лениво, неохотно гонял кудрявые, зыбучие, на вид мягкие облака. Парень нетвердо поднялся на, тяжёлые после сна, ноги. Он слегка взъерошил грязные, слипшиеся волосы, мимолетом подумав, что неплохо было бы в ближайшее время помыться. Из деревни, плутая между деревянными стенами, слышалось веселье. Слишком уж громкие возгласы привлекали внимание, так что Торфинн направился в том направлении. Первое что бросалось в глаза — здание, больше похожее на чулан, слишком уж маленькое и без дверей. С двух сторон, где по идее должна быть массивная деревянная дверь, стояли два высоких столба, от которых и начинались стены с навесом. Внутри сидело четыре человека, тихо что-то обсуждающих, низко склонившихся над столом, будто тема была секретна и важна до умопомрачения. В округе сновали знакомые, пренеприятные лица викингов, которые Торфинн, по своему огромному желанию, видеть бы не хотел. Единственное, что крепко держало своими острыми зубами, царапая кожу, вскрывая вновь и вновь старые раны, была месть. Уже не такая яростная, больше рутинная, ведь парень давно потерял, невольно забыл, покинул, даже не бросив прощальный взгляд, яркие чувства. Лишь редкие их проблески мелькали в уставшем от жизненных передряг, лишенном мечты о чем-то большем, мозге. Это были моменты, когда он обрывал чужую жизнь: время, которое отбирать он не имел ни малейшего права, память, бросая которую в черную дыру неизвестности, он должен был поплатиться. Торфинн знал, с ужасом осознавал, что чертов рай, о котором ему твердили в потертом прошлом, бесцветном мире, даже если он замолит все грехи, даже если будет каяться день и ночь, выпрашивая у неизвестного свыше прощения, ему не светит даже бледным лучом. Он не жалел, не хотел или считал, что жалеть не о чем и нет смысла. Не столь важно куда попадет его душа, считал, что даже этого не вспомнит. Торфинн терялся, забывался, все чувства, что ещё остались, перемешивались, создавая конгломерат, маленький черный клубок, где потерять себя и впасть в нескончаемую, глубокую панику ничего не стоит. -…Эй, Торфинн… — сбоку, удивлённо приподняв брови, сидя на высоком, заросшем яркой зелёной листвой, что мерно покачивалась от гоняющего пыль ветра, дереве, позвал Ухо. Его вид был, впервые за долгое время, чистым и ухоженным, волосы запрятаны в темную, аспидно-серую бандану, а на лице — удивительно, как Торфинн не заметил раньше — красовались морщины, говорящие о уже достаточно старом для викинга возрасте. В голову парня пришел смущающий, необычный вопрос, есть или была ли у того семья, дети, что остались бы после смерти Уха — парень снова мысленно смутился, что даже не знает его настоящего имени, пробыв бок о бок десять лет — и горько проливали, задыхаясь, теплые соленые слезы, растирая раскрасневшиеся глаза и щеки, узнав о гибели их родителя. Торфинна как будто ударило током, парализовало, что-то неизвестное схватило за горло, не давая спокойно дышать. Он, тяжело дыша, обрывисто, панически подбирал крупинки желанного, недоступного воздуха, пытаясь с ужасом вернуть собственное стабильное состояние. Тело начала бить мелкая дрожь, словно колоть тысячей иголок, ноги предательски подкашивались, но парень все ещё стоял. Его глаза широко распахнулись, а в мозгу в очередной раз что-то шумно, с грохотом и шипением, щелкнуло. »…Зачем тебе этот меч?..» «… У тебя… Ни у кого… Нет врагов…» Помогите Аскеладд, сидевший за старым, потрепанным столом, украшенный бутылкой вина и двумя золотыми, поблескивающими на солнце, кубками, мельком взглянул на явившийся вдали силуэт мальца и непроизвольно нахмурился. — Король дорого заплатит за это… — собеседник слегка встряхнул заполненный кубок, принюхался — это была привычка йомсвикингов, опасавшихся отравления, в особенности проверявших не раз на себе королевские, привезенные, подаренные, полученные неизвестно откуда и от кого, вина — и неохотно пригубил, в итоге недовольно и нарочито медленно отставляя от себя. -Ты заплатишь, —лениво, будто и не нужно все это вовсе, безинтересно уточнил Аскеладд, особо выделяя первое слово и рассаживаясь поудобнее на крепком стуле. Рядом молча сидел крупный, внушительный Бьёрн, просверливая в людях напротив дырку, подозрительно косясь на их одежды и свободно сложенные руки. — Флоки, ты сначала запросил убить его, а теперь хочешь, чтобы мои люди перебили всех в его деревне? — Король требует мести…- уклончиво и тихо проговорил собеседник, на миг отведя взгляд и тут же его возратив. По его поведению было ясно, что в этом деле было чуть больше смысла, чем им хотели преподнести, обманув, не договорив. Какой новой и глупой цели придерживались датские воины пока что Аскеладд не знал, но был уверен, что сможет это выяснить. Мужчина сощурил недоверчиво глаза, это изменение было заметно только тем, кто внимательно бы наблюдал за его эмоциями, а после доверительно ухмыльнулся и, будто в самом деле ничего не смыслил ни в политике, ни в военных действиях и действовал сугубо из-за денег, спросил: — И потому вы решили воспользоваться моими людьми? Дабы не марать руки в собственной мести? — мужчина лениво откинулся на спинку стула и окинул взглядом своих викингов, что-то весело обсуждающих, собравшись вокруг, ещё ночью полностью догоревшего, костра, галдящих и пирующих в этот спокойный миг. Флоки, заметив, что переговоры идут явно не в его, до одури нужную, сторону, а шанс подставить собственного короля возрастает в разы, сжал челюсть, и, выказывая свою нервозность, положил руку на пояс, где, по идее, должно быть оставленное на корабле оружие. Секундная слабость. — У тебя будет столько золота, что ты сможешь весь сезон сидеть на этом самом стуле и жрать сколько тебе влезет, — йомсвикинг склонился над столом, шипя, а, сидящий рядом с ним, сопровождающий достал из-под стола мешок, размером с младенческую голову. — если согласишься, то это — та доля, что ты получишь в этот самый миг. Остальное ты получишь после. Выбор за тобой. Несмотря на выгодно виляющую своим задом удачу, Аскеладд сильно сомневался из-за нескольких не удовлетворяющих его пунктов. Незнание ситуации и по какой причине королю Дании понадобилось истребление всех людей Торса стало существенным первым пунктом. Было сложно выявить, зачем королю пригодился отделенный от внешнего мира и вечно холодный остров. Вторая причина сейчас сновала где-то за этими деревянными столбами, возможно, пытаясь выяснить что происходит, возможно, уже понимая, что грядет что-то нехорошее. Хотя, мужчина не сильно волновался на счёт пацана, ведь он не был от него зависим. Хороший убийца, но заменим. Аскеладд считал, что любого человека в мире можно заменить, даже себя самого, главное — замена должна подобать или быть лучше оригинала, ведь, зачем тогда она нужна? Мужчина считал, что малец вполне себе может создать кучу проблем, ведь ему хватит сил, чтобы перебить если не половину, то хотя бы часть людей Аскеладда. Награда за это мерзковато-неприятное дельце была вполне себе хорошей, настолько, что проблема с прокормкой бесполезных викингов и возрастанием жуткого и неизвестно откуда взявшегося, но от того не менее полезного и выгодного влияния на других решалась сама собой, по щелчку чьих то невидимых пальцев. Аскеладд мельком взглянул, мазнул серьезным, хмурым, не требующим ответа взглядом по сидящему рядом, заметно заскучавшему, Бьерну. Тот заинтересованно смотрел только на капитана, видимо, вспомнив о Торфинне и листая в своей голове варианты возможного исхода и их вероятность. -Я…- голос неуверенно и совсем неприятно дрогнул, выдавая это за слабость говорящего, но, после, ровным баритоном договорил, кажется, совершая огромную ошибку. Ухо не считал себя человеком пугливым, или же, сметая границы возможного, понимающим. Ему нравились целенаправленные, справляющиеся со своими проблемами сами, люди, что многое пережили, которые не считали, что жизнь — простая, безпроблемная игра, имеющая множество начал и лишь один конец. Ухо и не считал себя философом. Он уважал людей умных, способных, что могли раскрыть, если того захотят, любую тему. Таких редко где встретишь, особенно среди викингов, но они есть и мужчина это знал. Единственное, что не понимал, так это в какую категорию можно было бы отнести Торфинна, что неохотно, задумчиво и в некоторой степени нервозно, шел, ковылял, еле переставляя ноги. Ухо давно научился разбираться в настрое некоторых людей по их походке, разговору или, если человек приблизится на достаточно близкое расстояние, движениям. Мужчина видел плохо, но видел. Парень, словно кукла, призрак, коими пугают маленьких детей, приукрашивая историю острыми ногтями и зубами, жуткими, налитыми кровью глазами, шел мимо, ничего не замечая, игнорируя, увязнув в собственных мыслях. -Торфинн, — начал было Ухо, и, увидев, что собеседник застыл на месте, продолжил — к нам впервые за долгое время йомсвикинги нагрянули, что подозрительно, но, увы, я ничего важного из их переговоров пока не вынес. Но, я думаю, это как-то связано с Торсом, интересно, а? — Торфинн все ещё жутко стоял на месте и не реагировал, пристально смотря на деревянную беседку, в которой и следовало основное действо. -Эй, Торфинн, — мужчина насторожился и слегка удивлённо окликнул снова, но реакции не последовало. Ухо точно решил, что парня можно отнести в группу «странный», а может даже «псих» или «жуткий». Хотя сыну Торса было сейчас… Не больше шестнадцати, как есть на памяти мужчины, он являлся одним из самых загадочных, даже прожив среди викингов большую часть жизни, самым пугающим и подающим огромные надежды. Многие шептались, что в парне пока просто не раскрыт потенциал и нужно время, чтобы заметить громадные изменения, но сейчас он же являлся проблемным и вечно нервным, бездумным, раздражительным подростком. Со стороны застывшего Торфинна послышались тихие всхлипы, не похожие на плач, прерывающиеся и возобновляющиеся с новой силой, дерганные, неровные. Ухо напряг не только хороший слух, но и ужасное, мало чем помогающее, зрение. Парень дрожал, и дрожал нещадно, словно он слишком сильно замерз, закоченел, пытаясь согреться или заболел, испытывая двойственное ощущение температуры и полную, раздражающую, отбирающую силы, слабость. Это было бы в порядке вещей, будь сейчас суровая, грубая зима, из-за которой, бывало, даже погибали растения, находящиеся внутри домов, но в самый разгар весны такое состояние казалось чем-то невообразимым. Торфинн упал на колени, не выдержав собственного веса. Почему-то, мужчине стало ещё более страшно, он не знал что делать и что происходит. Единственное, что он смог — снова позвать. -Парень! — голос был наполнен тревогой, нервозностью. Все закончилось так же быстро, неожиданно, как и началось. Торфинн поднял наверх ясные тёмно-серый глаза, отдающие одновременно и осознанием и непониманием происходящего. Он в последний раз лишь слегка дёрнулся и широко раскрыл рот, будто пытаясь что-то сказать, но потеряв хрупкий голос. -Торфинн, ты уверен, что с тобой… Ммм… Все в порядке? — Ухо не знал, как подать информацию, он даже не знал, что только что было на его глазах. Парень лишь отвёл глаза, медленно пожал плечами, и, вернувшись в прежнее состояние, нахмурившись и сняв мешающую куртку, оставшись в одной бежевой рубахе, ведь сегодня было жарко, выдал: -Не твое дело.- он недовольно цыкнул, думая, что кинет теплую одежду где-нибудь рядом с костром, и направился в сторону всеобщего гула. Мужчина, слепо смотревший в след, прислушался, подлавливая сбившееся дыхание и медленный неровный шаг. Однозначно, тот ещё экземпляр. Бьёрн всегда, в любую минуту, время суток, месяца, года знал и будет знать любые планы, даже самые жестокие решения, личностные выводы Аскеладда, пока не предаст, мерзко вороча нос от всех моментов, что ему удалось пережить с этим человеком, или же, крича что-то про рай, не потеряет головы. Первое он делать не собирался явно, считая это самым гнусным, отвратительным, кощунственным преступлением, на которое совершенно не был способен. Скорее всего, Бьерну даже не хватило бы смелости для такого поступка. Мужчина, хоть и знал настоящее, неблагоприятное отношение к нему, свято верил, что сможет стать с вечным капитаном друзьями. Это слово имело слишком большое значение. По сравнению с самим Бьерном, рядом с ним, значение слова «друзья» было недостижимой небесной точкой, звездой, яркой, красивой, приветливо мигающей, но затухающей с восходом солнца. Мысли мужчины чаще всего были забиты не красавицами, коих и в родной деревне, и в ограбленных было огромное разнообразие, и не вкусной едой и выпивке, о которой часто говорили и мечтали викинги во время походов. Его, мучая и не давая спать ночами, прогрызая до внутренностей, истощая, обгладывая, словно кость, закидывали проблемы. Не свои, мирские, как если бы Бьёрн думал, что хочет на завтрак или какие ближайшие праздники — Аскеладда, чьи вечные жизненные штыки постоянно перепадали мужчине. А он, словно черная собака, огромная, грязная, со скомканной свисающей шерстью, лохматая, с острыми, как ножи зубами и, кажется, болеющая бешенством, защищал до кровавых ран человека, который, скорее всего, даже не примет его в свой несуществующий узкий круг общения. Ситуация, что, словно высокая бетонная стена, воздвиглась перед ними, была не исключением. Нет, никто не заставлял Бьёрна, словно бесцельного раба, выполнять грязную, невыполнимую, тяжелую работу, но ощущая внутреннее, съедающее изнутри напряжение капитана, он не мог оставаться в стороне, смотря на все бесцветным взглядом. -Нам уже нужно отправляться, — спокойно, напускно уверенно заявил Аскеладд, убирая только заточенный меч в ножны. Собеседник ничего не ответил, окидывая взглядом окружающую его природу. Бьёрн любил красивые пейзажи, перемазанные своими собственными, индивидуальными чувствами, эмоциями, необычными ощущениями. Бывало он подолгу засиживался в лесной чаще, окутанной запахом лесных цветов, хвойных деревьев, завернутой в густую, блещущую разнообразием листву, слушая переговоры, пение, привлекающее внимание, птиц. Он так же любил пышущие величием просторы, бескрайние долины, поля, с дурманящим запахом свежескошенной травы, редкие, мелькающие где-то на переферии горизонта, деревья, голые, чуть заметные, запутавшиеся в собственных, многочисленных, тонких ветках, кусты. Деревни никогда не привлекали внимание Бьерна, он не любил замкнутость, прикрывающуюся уютом. Он бы не смог долго просидеть в четырех стенах, мечтая о скором отдыхе, не смог бы отказаться от чистого, свежего воздуха, приятного, щекочущего ветра и звуков, тех самых звуков жизни. Мужчина любил птиц. Считал их свободными, недостижимыми созданиями, вольными и недоступными. Они скрывались где-то за облаками, держа неведомый путь, цель, к которой летели несмотря ни на что. -Сообщи им об отплытии — Аскеладд, так и не дождавшись ответа, дал нужные ему указания и, думая о чем-то своем, скрылся за дверьми деревянного дома. Бьёрн, осмотрев на последок рубаху, направился в сторону основного скопления народа, сумбурно кричащегои весело смеющихся. Он подумал, что уже давно не сидел так, просто, за одним костром со всеми, рассказывая глупые истории и мечтая о лучшей жизни. Хотя, и такая его вполне устраивала, ведь мужчина не был избирателен и знал, что свою жизнь он построил сам. Он медленно добрел до цели, осматривая присутствующих. Весёлый Атли, что-то увлеченно жестикулируя, рассказывал Торгриму, при этом успевая откусывать, уже явно заветревшееся, мясо, что было у него в руках. Ухо сидел вдали, на одном из самых высоких деревьев, держа ладони у своих ушей, явно подслушивающий чужие разговоры. Торфинн, тихо и низко склонив голову, сидел у углей, что остались от вечернего горящего костра, смотря в одну, невидимую, явно привлекшую его внимание, точку. Будто бы уснул, но его глаза, что Бьёрн видел отчётливо, были открыты. Вид у парня был несколько подавленный, но его это мало чем смутило. Мужчину не волновали чьи-то проблемы, помимо своих собственных и Аскеладда, кои он обязан был решать, хоть и обязанность эту он придумал себе сам. -Эй, мы отплываем. — низким, не требующим ответа голосом, тихо и хрипло, будто только проснулся, произнес, заметно уставший от суеты, окружавшей его всюду, Бьёрн, указывая рукой куда-то себе за спину, где, по идее, стояло их судно. Торфинну стоило больших усилий, невозможной выдержки, чтобы подняться с, почему-то именно в тот момент такого уютного, ограждающего ото всех, бревна и придти в, хотя какое-то подобие трезвого сознания, дабы понимать окружающие его вещи. Конечно, он замечал, что с ним что-то не так. В последнее время он чаще вспоминал унылое, ненавистное прошлое, что грубо, яростно закопал в яму беспамятства. Будто неведомое, но очень мерзкое, склизкое и явно плюющееся ядом, внутри старалось вернуть былые злость и обиду на мнимого капитана, згрызало изнутри, выкапывая моменты и фразы из сознания. Торфинн размыто помнил мать, честно говоря, ее образ составляли лишь светлые волосы, цветом больше напоминающие сливочное мягкое масло и глубокие, темно-серые глаза, напоминающие укутанное тучами небо во время дождя. Сестра и вовсе составляла нечто неясное, человекоподобное, в, характерной для их краев, коричневой меховой шубе. Он знал, что Хельга и Ильва существуют, но почему-то они казались неродными, чуждыми, словно прохожий, с которым ты однажды пересекся взглядом или помог поднять утерянную вещь. И все же их образы чаще стали всплывать в воспаленном, уставшем от общего хаоса, мозге. Это пугало и раздражало одновременно, путая эмоции, умоляя на ком-то сорваться из-за свалившегося на его голову бреда. Больше всего Торфинна ужасало, что он совершенно не знал, что с этим делать, как бороться, как избавиться и больше никогда не вспоминать. Его мутный взгляд бродил по округе, выискивая, наблюдая. Он помнил, что нужно идти к судну, но будто бы забыл дорогу. Парень осознавал, что он превращается в деревенского сумасшедшего, что кричит нечто странное про ведьм и может часами заливать в одну точку. Торфинн боялся. Боялся себя, своих кошмаров, своих воспоминаний. Весь образ, что был создан им самим же и лишь немного — окружающим влиянием, кричал и бился в агонии страха. Он так не хотел становится сумасшедшим, что готов был сделать все, что в его силах. Сын Торса даже не помнил и не знал в какой момент это началось. Может, оно преследовало с самого начала, но было слишком незаметным, как жучок, что стал больше, вырос прямо на глазах, под самым носом, а может пришло вместе с самоистязанием и самоанализом, грубо выталкивая, хватая за волосы и окуная в воду прошлого, заставляя задыхаться. Торфинн в глубокой задумчивости и тишине дошел до пункта назначения и занял место на корме старого, прослужившего много лет корабля. Тяжёлый деревянный корабль несли воздушные, лёгкие, успокаивающие волны. Погода была неизменно-пьянящая своей безмятежностью и спокойствием. Тихие переговоры на судне и привычный для морей и океанов шелест с чужим гарканьем, а путешествие, в подробности которого не были посвящены многие сокомандники, только началось.