the damage is done and i feel diseased i'm down on my knees and i need forgiveness
***
— ...и как, говоришь, поступишь? — Энди резко отхлебнул из своей бутылки; горечь жидкости блаженно разлилась теплотой по телу. — Буду лежать у его двери, — как-то даже легко отвечает Дэйв, будто бы не ему придется крайне унизиться, а, быть может, и вовсе упасть в чужих глазах. — Буду долбиться что есть дури. До тех пор, пока он не сдастся и не впустит меня. А он впустит, Флетч, это я тебе говорю. Март всегда здесь, стоит лишь мне хоть один раз... И что-то заставило его оборваться, не закончить фразу. Взгляд Гаана стал тяжелым и мрачным. Флетчер вздохнул судорожно и глубоко, а потом все же спросил: — И все же, правду Ал говорил: у тебя определенно шило в жопе. Такое утверждение ничем не оспорить, — и Дэйв просто улыбнулся — ничего кроме, только уголки губ изогнулись в скромной, достаточно сдержанной ухмылке; она вовсе не значила собой внезапно ставшее положительным настроение. — Вот, знаешь, прям на колени перед ним осяду, молитвенно затараторю, что он просто с ума сойдет. И, думает Флетч, Гаан — тот еще идиот. Но сообразительный идиот. Со своими тараканами в голове, с тем же печально известным шилом в жопе — но все это именно и делает Дэйва таким, каким и он должен быть. По крайней мере, старается выглядеть. А то мало ли — не всем доподлинно известно, сколько в его шкафу — душе — спрятано скелетов. — Херовый ты друг, Флетч! Такие друзья по типу тебя являются самыми ебливыми, — и Дэйв, ясное дело, говорил все это не от сердца: в нем алкоголь играет, разум распаляет и дурманит; сейчас не самое подходящее время для откровений. — Но я тебя, скотину, люблю. И вы меня тоже должны любить. Вы вообще вот все. И принимать. И шило мое в жопе — тоже. Энди удается сдержать в себе порыв податься вперед и обнять Дэйва. В объятиях нет нужды хотя бы по той причине, что... Да нет, к чему оправдываться? Они сейчас пьяные, еле на ногах смогут устоять. И еще вот интересно: как в таком печальном — правильнее сказать плачевном — состоянии Гаан собирается наводить порядок в их с Мартином отношениях? На что этот полудурок рассчитывает, даже если и доползет до назначенного места? Вряд ли у него найдутся силы что-то сказать — сами эти "ползки" измотают, израсходуют остатки сил. А Мартин? Нет, он не выставит. Не оставит гнить у порога. Точно не того, чье имя — Дэйв Гаан. Но гордости ему не занимать. Он обязательно скажет что-то вроде: «проспался? Теперь, будь добр, пиздуй отсюда подобру-поздорову», и этой фразой убьет героя-горемыку Дэйва. Но ничего из этого Флетч вслух не произносит. Достаточно пьян, чтобы вязать слова между собой. Достаточно трезв, чтобы соображать. И еще достаточно рассудителен, чтобы не поддаваться импульсу сходить с ума. В нем теплится надежда. Пошатываясь, Дэйв встает из-за стола. Энди замечает отчетливо, что он дрожит. Более того, лихорадит, знобит, или еще чего. Да, он волнуется, и эта реакция вполне реальна и вполне же обоснованна. Да только из чистой гордости — они все тут такие — он бы этого не признал. — Флетч, приятель, дружище, — начинает он, улыбаясь, — у меня ж тут шняга такая: выпить захотел, а лопатник взять забыл! Представляешь: нет его, нет. Можешь покрыть наши расходы?.. Клянусь, я отдам к... ну, в общем, отдам. Сволочь, экая сволочь. В отполированной, блестящей кожанке и раскрасневшейся рожей — пиво, выпитое в недостаточно разумном количестве, роль свою отыграло. А Энди только бровью повел — что-то новое лицезрел? Сам же согласился на вылазку в бар. Да и чего бы, собственно, не выручить парня? А про должок напомнит неожиданно, объявится прямо-таки внезапно, и объявит «Ваше Высокопреосвященство, не изволите ли выплатить долг?». — Я знал, что на тебя можно рассчитывать, — запах алкоголя ударяет в нос, пока Дэйв коротко целует Флетчера в лоб и лохматит добротно налаченные волосы. — Как там говорят в Италии? Arrivederci! — Лучше исчезни с глаз моих, а то я ведь и передумать могу, — и Энди бы этого все равно не сделал: кто-кто, а на мелкие просьбы он не скуп. Стоило Гаану пропасть из поля его зрения, Флетчер коротко подал голос: «а можно еще пива?»***
А в свой номер — ладно, не то чтобы свой, он делит его с Мартином — Флетчер вернулся лишь с наступлением утренней зари — в глазах рябило, стекло на очках вспотело, земля под подошвой оказалась омерзительно вязкой и склизкой. Ступать по ней вовсе не хотелось, да только выбора никто заранее не предоставлял. — Какого хуя?... — вместо тысячи слов; вместо тысячи бесполезных, идиотских слов. Дверь оказалась вовсе не запертой — может, из растерянности не успел закрыть ее. Или, быть может, Дэйв как всегда запудрил мозги, отвлек, утащил за собой, как оно обычно и происходит — у этого кровопийцы харизма такая, что под ней и сами дьяволы прогнутся. А вариант еще более разумный, вроде «может, Март вернулся», голову так и не посетил. У него же есть конура отдельная, где он обычно и прячется. Ну, или прячет что-то. Ну, а еще и Алан Уайлдер собственной персоной поразил его не меньше. Не может его зрение подвести, ни в коем случае — оно пусть и слабое, но не настолько. Эти глаза за короткое время уже успели повидать Алана Уайлдера и в действии, и в состоянии покоя, и в... И пластинка заедает. Вот такая вот пластинка, вся в царапинах. Временем уже проверенная. — И тебе привет, — вальяжно же устроился на его — его, потому что чаще всего он спит тут один, пока Мартин ищет ночных приключений — кровати, сукин сын. — Знаешь, подушки тут пристойные, перина мягкая. Не в сравнение бревну, на котором мы с Дэйвом спим. Желаю ему всего самого плохого, но жесткой перины — нет. Это чертово святотатство. — Еще большее святотатство — это твое присутствие. Пошел вон, — у Флетчера нет сил на препирания с трезвым — в отличие от самого Энди — Уайлдером, по-лисьи ухмыляющимся — он точно пришел сюда из тех соображений, чтобы натянуть его, словно струну; а чем пьянее Энди, тем сильнее уязвим. — Что, вот так сразу — и выставляешь? А ведь британцы по натуре своей гостеприимны, — фальшивая досада в голосе Алана заставила Флетчера стиснуть зубы, сделать глубокий вдох, ни в коем не случае не поддавшись порыву взять и... — А на тебя это, вижу, не распространяется. Ты, типа, исключение из правил, да? — Да, — Энди не решается присесть рядом с Аланом — в большей степени из того, что в простонародье успели наречь гордостью. — Пошел на хуй, Ал. Попутного тебе ветра. В сраку. — И черта с два я отсюда метнулся, — отвечает он, опершись на локоть и уставляясь прямым взглядом на Эндрю. — Ты же ведь не совсем этого хочешь, я ли не прав? И сукин сын прав. Прав, как... нет, просто прав. — Мартин может вернуться в любое время. Тебе следует уйти, — со стороны логики будет правильно, если Уайлдер действительно метнется отсюда; со стороны самого Энди и того, что в нем кричит, — не то чтобы правильно, но и не то чтобы разумно. — Мартин мальчик большой. Придет, развернется и уйдет. Тем более что ему есть куда идти, — а ведь Алан был против того, чтобы Гор жил где-то отдельно; дескать, ебаный эгоист, хоть свечу за упокой ставь. — И мы с тобой тоже мальчики большие. И нам есть о чем поговорить. О погоде даже, например. — Мы не в дождливом Лондоне, Ал, — коротко отрезает Энди, ощущая, как желчь подступает к горлу. — Мы в ебаном Берлине. Тут и затеряться недолго. Вспомни случай, когда мы только прилетели, чтобы тут обосноваться... — А помнишь, что было, когда мы уже обосновались? Я помню все просто изумительно. А тебя память не подводит? Берлин. Ханса. Алан. Флетчер. Ночь. Противная луна, напряжение в атмосфере и высокое давление. Еще, кажется, помнится жар. Голоса какие-то, фразы в полутьме. — Нет... нет. Не помню. Не помню ни черта, понял? Склероз у меня. — То-то же. — Ага. Так все и есть... И так они потом и молчали. Точнее, Алан еще что-то говорил, поддевал, напирал, а Флетчу в коей-то мере удалось пропустить эти бесконечные тирады сквозь уши. Но что-то, конечно, не получилось не заметить. Разве что вид сделать. А что ему до того? Алан все равно ушел. С минут так двадцать назад. Место, на котором он ранее сидел, уже остывать начало. Оно не хочет хранить чужое тепло. А оно было даром что не единственным, к которому Флетчер по дурости пристрастился. И до сих пор пристрастен. А надо бы, например, проспаться с час-два и узнать, как там у Дэйва все протекает. И, кажется, ему и надо нанести визит. Но это позже, конечно, чуть-чуть погодя.***
Флетчер не стал протестовать, когда Гаан предложил «второй заход». Как он сам сказал — «больше пива, меньше проблем». И, впрочем-то, предложение действительно оснований отнюдь не лишенное: отдохнуть, оттопыриться и... потрещать. А потрещать надо бы о многом. Кому охота молчать? Эндрю всегда подставлял плечо Мартину, а чем же Дэйв хуже? Его трагедия тоже весома. — Тебе повезло, что выперли тебя не сразу, — ну, вправду, поддерживает он хуево, но Флетч — он и есть Флетч, становиться кем-то другим уже слишком поздно. — Да уж, повезло... — Дэйв и глотка даже не сделал из своего бокала, что несколько удивило Эндрю, если не насторожило и вовсе. — А ведь я в натуре встал на колени. Он назвал меня безбожной пьяницей и выставил где-то в пять утра. А меня похмелье ебало, понимаешь? Я и не сразу сообразил. Самое смешное то, что он и сам был поддатый. Хотя и не в том дело. Как это не в этом? Пьянствования Марта и его же тараканы в голове — пожалуй, основоположники и главные катализаторы всей той хуйни, что неизбежно творится и неизменно набирает обороты. Он всегда пропускал мимо ушей предостережения Энди, замечания Уайлдера — а вот они, кажется, льются потоком абсолютно на каждого из них, за исключением самого Алана. Никого не слушает. Никто ему не нужен. Засохнет, может, в своей конуре. Состарится, а промолчит. Разве что только шипы выпустит, рявкнет чего-то, а поддержки не попросит. Может, даже чего-то и захочет, но вслух не огласит. Поэтому все надежды именно что на Дэйва. Нет в нем ничего лидерского, но его жесткость и точно такой же хитровыебанный характер оказывают влияние если не на всех, то на подавляющую их часть. Ну, например, Энди не ослушался бы Дэйва, не выдайся бы веского повода. Да и парень он приятный, но, опять-таки, отнюдь не простак. Если Флетчер не смог добиться должного эффекта, то пусть предоставит нелегкую долю Гаану. Он, как правило, не слишком-то церемонится. Ни с кем. Вот вообще исключений никаких для себя не делает. А вот Алан, кстати, перебарщивает в чересчур откровенных выражениях. Хочет, конечно, держать его, Флетча, на коротком поводке, но не на того напал. Слишком далеко зашел. Теперь надо вести себя осторожнее. Дурь в башке у него своя, чужой жить нельзя. И Эндрю даже сердцем возрадовался, когда внезапно после обоюдного длительного молчания Дэйв соизволил выдавить из себя что-то такое: — А знаешь... не совсем я расстроился. Да, осадок тут неприятный и все такое, но я доволен тем, что все же успело произойти. И собой я тоже доволен. Хоть и был в говно, ноги совсем не держали, но мог говорить — и говорить от сердца, а не от жопы, — и он совсем не врал сейчас, выглядел помято, не выспавшимся, но улыбка — именно такая, к какой глаза уже привыкли, какая уже глаза с незапамятных мозолит — выглядела свежо и искренне. — Все же люблю его, скотину. И всех вас люблю, вообще, знаете. За вас хоть в петлю... Нет, Дэйв, висящий на петле, — кошмар. Стандартный ночной кошмар. Для всех: и для группы, и для близких, и для визжащих телок во время их концертов... ...и Мартина. Уж он не переживет этого. Будет делать вид, что гордо выстоит. Но кто ему поверит? Флетчер знает его слишком хорошо, чтобы повестись на неловкую ложь. — Ты это, тихо. Ну же, успокоился, — Энди хлопает по плечу Дэйва, ничего сверхъестественного не предпринимает, но подбодрить потерявшегося коллегу желает. — И мы тебя любим. Все любят. Ты Дэйв или кто? — Дэвид. Дэвид, мать его, Кэллкотт. В девичестве, если что, — Флетчеру известно, что Гаан терпеть не может трепки о прошлом, о бате, который... ну, который просто мудак; это он так рассказывал сам, это не додумки Эндрю. А чего о прошлом? Можно, например, о настоящем? Они же вроде как начали сводить альбом, и вроде как все идет нормально. Шероховатости есть, без них никак в работе. Вокал Дэйва становится богаче со временем, тексты Марта до сих пор способен разобрать не каждый черт и не каждый любитель колес, а Алан.. а про него что, говорить что-то хотелось? Правильно, нет. Он курит, он по-прежнему пьет, мельтешит перед глазами и оставляет после себя ощущение чего-то упущенного. Алан этот. И все. Сказать больше нечего. — Ты Дэйв «костлявый зад». Поросячьи визги во время концертов тому подтверждение. Эти девки то и делают, что кричат, стоит тебе голос подать. Ты им нравишься. Они готовы за тебя родину продать, понял? — Я не стою столько, сколько стоила бы родина. Я стою больше. Вот что. Наш Бэзилдон — дыра. За нее бы ни цента не обронил. — И откуда вот в тебе это все, а? — знатно они уже надрались, едва ли только фразами перекинулись; в общем, да, Дэйв не прогадал — пятница оказалась вариантом оптимальным, самым что ни на есть надежным для релаксации. — Ну, мама говорила, что я у нее красавец хоть куда. Стою больше алмазных приисков. Я — редкость в природе. А что такого? Флетчеру мать тоже как-то говорила, что ее «сладенький, миленький Энди получит все что только пожелает». Но чтобы получить все, что желает, надо работать. Вкалывать до посинения — зато какой эффект должен быть! Разве нет?.. А он, кстати, ни хера ведь и не делает. Ну, его занятие — аннулировать чеки. Рекламой там заниматься, иногда что-то трещать под ухо — ну, чтоб скучно не было никому. О себе и речи быть не может. Ах, да. На клавиши еще может тыкать легонько, стрелять глазками в толпу и улыбаться. Улыбается и машет, улыбается и машет! «А ты когда по-настоящему музицировать начнешь? Когда из астрала своего выйдешь и уделишь скупую долю внимания нам?» Это ему Алан говорил. Алан всегда что-то говорит, редко когда не по делу. Самое мерзкое здесь то, что он прав. Опять прав. Миллион в пользу Алана и ноль — крупный такой нуль — у Флетчера. — Тебе такое, думаю, не только мама говорила. И нет, не смотри на меня так. Я не завидую тому, что ты пользуешься у смазливых девок популярностью, просто... тебе идет этот образ альфа-самца, знаешь, напыщенного такого и с длинным языком. — Ой, ладно тебе. Не в визгливых телках-то счастье. — А в чем? Вот для тебя счастье — это что есть такое? — Я тебе не философ, Флетч. Не под это заточен. — Но ты метко подбираешь выражения. Мог бы сам песни писать. Почему нет, слушай? Я, конечно, люблю песни Марта, но разве кто-то против разнообразия? — Я против. Ты не вытянешь, у Алана лирика плоская, а Март — он Март. Он пишет, я пою. И он поет. Вот. — Да-да, верно... — Так мы это... на брудершафт, да? — Да. Да. Давай. Действительно, пусть пока «на брудершафт». Пятница же, развеяться стоит. Мысли гнетущие из головы выгнать вон и... А, ладно. На брудершафт так на брудершафт.***
— Финита ля комедия, товарищи! — мрачно, но громко провозгласил Алан. — Маэстро наш, кажется, совсем грань реальности упустил. — Это всего лишь текст новой песни. Миллером уже одобрен, а ты чего возник? — Мартин огрызается в ответ, хотя и Флетчу кажется очевидным то, что на скандалы Гор сейчас не горазд. — Одобрен, конечно, да. А меня кто-то спрашивал? Что я думаю? — А это тебя надо спрашивать? Советоваться с тобой? Да тебе ничего не нравится. Твое дело — сэмплировать, приводить записи в порядок, — и Дэйв тут же материализовался; не совсем и в духе, а еще и хриплый голос его выдавал с потрохами — курил он, курил, причем, совсем уже безбожно. — Так вот. На улице погода премерзкая, знаете... — Кто о чем, а Дэйв о погоде. Юморной парень, так держать! — и хотя Дэниель предпочитал молчать в случае очередного переполоха меж участниками группы, он не смог сейчас сдержаться и не прокомментировать. — Так я серьезно, — Гаан, кажется, оправдаться пытается? Понятно тут, что нет и дела ему до погоды. — Я продрог. Там пиздецки холодно. Это я вас, считайте, предостерег. Где ваша благодарность? — Пошел на хуй, — отзывается Уайлдер, который в долгу точно бы не остался. — Вот тебе моя благодарность. Моя, ясно? Тебе достаточно. Энди заметил, как Дэйв кинул достаточно долгий взгляд на Мартина, а после мрачным, холодным и неожиданно низким голосом произнес: — Вот и пойду. Только дорогу укажите — и в путь. Верно, все у них не слава богу. Зато до рукоприкладства не дошло — это уже что-то. Все они тут «того». И Флетч — не исключение. — Ну, мы это, работаем? Кстати, Дэйв, тебе напомнить, сколько ты мне должен?.. — Да помню я, помню. Отъебись, родной. Потом отдам.***
depeche mode - to have and to hold.