Том Реддл
Рон был его лучшим другом, а ещё Рон догадался первым и всё увидел своими глазами. Почему Гарри не может контролировать эмоции? Почему он вцепился мёртвой хваткой в Гермиону? Почему его удерживает от помешательства на войне только чувства, которые он всегда прятал ото всех? Я могу лишь думать об этом и предполагать, основываясь на психическом состоянии моего заклятого врага. Я не знаю точно, что произошло. Воспоминания о той битве смешались. Я помню лишь, что один Гарри Поттер убил другого в лесной чаще, а когда поражённое заклинанием тело упало на землю, мальчик изменился — черты лица, волосы, комплекция, рост. Не помню их разговор до этого, я лишь знаю, что они разговаривали. Словосочетание «стольких людей» — отложилось в памяти, хотя остальное почти стёрлось. Гарри мучился чувством вины, пока я не помог ему — изменить воспоминания проще изнутри, когда проникаешь в память человека. Рона в воспоминаниях мальчишки убила Беллатрикс, к тому времени уже спящая вечным сном в семейном склепе. Его поток ненависти к себе перестал быть таким сильным, однако… он нашёл себе другое занятие. Занятие, и вправду, занимательное. Будь я на его месте, вероятно, мне бы тоже было интересно ни чуть не меньше, чем ему. Но я был далеко не на месте Гарри. Лезть в воспоминания того, кто хотел тебя уничтожить и кто сильнее тебя во много раз, конечно, очень опасно. Это сродни игры в кошки-мышки с тигром или львом. Конечно, тебя догонят и съедят, ну или хотя бы без наказания не оставят — растормошат, порвут несколько мышц, растянут хребет до противного скрежета, оставят глубокие раны. И на что он надеется? Хочет найти во мне человечность? Хорошо ощущать тишину и спокойствие, медленно накрывающие волнами. Обдумывать планы, строить предположения, отделить всю механическую заботу о теле, здоровье и прочей ерунде кому-то ещё. Хорошо просто влиять на решения и наблюдать, что будет дальше. Мне, пожалуй, нравится быть хищником в теле ягнёнка. Это придаёт особую остроту — особенно брать над ним контроль и делать за него вещи, на которые ему духу не хватает. А, может, он всё ещё считает, что необходимо бороться с грязью, не касаясь её? Как самонадеянно. Воспоминания этого мальчика другие, и мне не стоит в них рыться, потому что часть меня жила с ним всё это время. Часть меня в него вросла и теперь меня не выпускает, упёрто и нагло держа рядом с ним. Я всегда считал, что нет большой разницы в том, как ты выглядишь, с кем ты спишь, что ты ешь, но интуитивно стремился к лучшему. Когда я учился в Хогвартсе — заигрывал с чистокровными студентками и… Впрочем, что уж скрывать, мне нравилось контролировать Абраксаса. Его яркие голубые глаза, отличающиеся от глаз Люциуса и Драко по оттенку, часто были блестящими от слёз. Бледная нежная кожа как у девушки, плавные движения, длинные волосы, которые он заплетал в косы, прежде чем лечь спать. Он был хрупким и болезненным, легко получал травмы, но был прекрасным зельеваром, лучшим на курсе. Абраксас будто изменялся, когда готовил зелья. И, да, у нас были отношения, не как между девушкой и юношей, и не как между друзьями. Я к нему ничего не испытывал, кроме искренней заинтересованности, а ещё мне нравилось бывать у него в доме, читать книги в их обширной библиотеки и над ним доминировать. Доминирование и контроль всегда мне нравились. С девушками, особенно аристократичными особами, так не разойдёшься. С юношами всё куда проще, особенно если перед тобой самый настоящий мазохист-пассив, обо всём осведомлённый и всё прекрасно умеющий. Это длилось два года — последний курс Хогвартса и до женитьбы Абраксаса на прекрасной Элле Роули. Не то чтобы мне не хотелось и дальше, но я решил, что мы оставим всё в прошлом. В последнюю ночь я дал ему обещание, за которое сейчас расплачивается Гарри. Я прекрасно знаю об этих кольцах — Абраксас их ненавидел, потому что отец заставил его использовать их. Он не был гетеросексуалом или бисексуалом. Ему не нравились ни опытные женщины, ни невинные девушки. Но эти кольца так повлияли на молодожёнов, что через год Абраксас уже жить без Эллы не мог и мечтал о детях. Это было забавно — наблюдать за тем, как Абраксас медленно менялся, с каждым днём всё больше и больше. Элла, дурочка, считала, что он ей всё больше открывался, теплел, переставал замыкаться в спальне и сидеть в своём кабинете за зельями до поздней ночи. Абраксас меня первые месяцы даже умолял вернуться, пожить у них какое-то время, поспать с ним в спальне. Мы с Антонином только смеялись над ним, Долохов подливал ему виски и доводил до состояния, когда бедный Малфой еле передвигал ноги. Отец Абраксаса был весьма и весьма влиятельным магом очень консервативных взглядов, и пока бедняжка Элла не понимала, почему Абраксас её поцеловал дважды у алтаря, а больше к ней не прикасался и сидел за обеденным столом обычно всегда напротив, не отрывая испуганного взгляда от тарелки, Малфой-Старший делал всё, чтобы у него появился внук. Дело продвигалось медленно: Абраксас только к концу первого года перестал путаться в своих чувствах и оказался зажат у стенки своей женою рядом с портретом его прапрадеда. Ещё через два месяца он спал с ней на одной кровати в одежде и целовал её перед сном в лоб и щёки. Ещё через несколько месяцев Абраксасу пришлось расспрашивать нас о том, как заниматься сексом с женщинами, на что Антонин ухмыльнулся, взял нас под руки и повёл в лучший лондонский бордель. Там Абраксасу снесло крышу окончательно, и он со слезами умолял Антонина и меня выпустить его из этого вертепа непотребства и пошлости. Впрочем было всё ещё не понятно, заглядывался ли он на нас с Антонином или всё же на свою госпожу-куртизанку, лихо привязавшую его к кровати и заткнувшую ему рот кляпом. После никаких вопросов у измученного жизнью Малфоя не возникало, а через шесть лет у счастливого семейства родился маленький Люциус, так сильно похожий на Абраксаса, но с серыми пронзительными глазами красавицы Эллы. И если Гарри считает, что с этими кольцами можно хоть что-то поделать, у меня для него плохие новости — нельзя. Абраксас пытался и до него пытались. Когда Элла умерла, неудачно упала с лошади, Абраксас посерел, изменился, стал мрачным и замкнутым. Он часто думал о смерти. За несколько месяцев Малфой весь иссох. Как раз началась пандемия драконьей оспы среди волшебников, Абраксас заразился, когда собирал кровь заболевших, и умер, работая над улучшением зелья Ганхильды из Горсмура и сыворотки, но так и не закончил свои исследования. Гермиона носит это кольцо уже больше пяти лет и, глядя на их пару, нельзя сказать, что они несчастны. Гарри же хочет себе Гермиону. Хочет её так сильно, что не замечает главного — Гермионе и сейчас без него хорошо. И с каждым годом ей будет всё лучше. Пока он думает только о ней, план, над которым они работали, может рухнуть, как карточный домик. Мне бы этого не хотелось. — Гарри, успокойся, держи себя в руках, — говорю ему чётко, пытаясь остудить его резкой болью, которая поражает и меня. Давно я не выкручивал его руки в плечах и не ломал пальцы, — иначе я лишу нас возможности двигаться. Вижу испуганное лицо Нарциссы. — Всё хорошо, тебе не стоит волноваться. Упрямый мальчишка стискивает палочку в руке и, прежде чем я понимаю, быстро рассекает воздух — зеркала опадают со звоном, всё трещит и ломается. В несколько рывков мы оказываемся в кабинете Люциуса. Нарцисса вся в крови и мы, крепко держащие её здоровой рукой. — Зря ты ему рассказала, Цисси. Он её любит больше, чем себя. — Тогда, может быть, вы, мой господин, покажите ему, что кольцо — не такая уж большая помеха для тех, кто любит друг друга? — она зажимает бок рукой и садится на кресло. — Уверена, Драко, поступил так из лучших побуждений. Он хороший человек. Но Люциус считает, что Драко поступил неправильно и этот брак ненастоящий. Для Люциуса эти кольца значат многое, вы же понимаете. И он боится, что Драко закончит свою жизнь так же, как и его дед, в агонии ища ту, которая умерла, а не найдя её, стараясь изо всех сил умереть следом. Вы были тому свидетелем. Вы знаете, как это страшно, жить в таких муках и наблюдать, как неотвратимо теряешь собственного отца вслед за матерью.***
2 сентября 2004 года, Лондон, квартира Драко и Гермионы на Сент-Джеймс
Гарри завалился к ней пьяный и раненный в квартиру вечером. От него несло спиртом, а резанные раны кровоточили от неосторожных и резких движений. Он шатался, стоя в прихожей и смотрел на неё так, будто она должна была кем-то слишком дорогим для него. Настолько дорогим, что его затрясло, когда Гермиона зашла в ванную, чтобы взять аптечку, а когда она вернулась, он стоял, упёршись ладонями в стену и монотонно бился лбом. — Где Малфой? — спросил он слишком спокойным голосом, Гермиона даже растерялась. — В командировке… в России, — она подошла к нему и осторожно оттянула его от стены. — Что произошло? — Я останусь у тебя? — Гарри опустил на её плечи руки и притянул к себе, пачкая в крови. — Оставайся, конечно, но… Его повело в сторону, он опёрся плечом о стену и поморщился. — Рука болит? — Да, — Гарри помотал головой, — даже больно ею шевелить. Чёрт, я уже и забыл о ней. Думал, если не разрешишь, лягу на лестничной площадке под дверью и буду там спать. — Ты меня пугаешь. Что произошло? — Гермиона расстегнула его пиджак, потом рубашку, стянула грязную и порванную майку. — На тебя напали? — Нет, я… Это защитное заклинание, я его разрушил, но… — Гарри усмехнулся. — Зеркала рухнули на меня и порезали осколками, к тому же я вывернул плечо и пальцы… опухают. Ты хорошо владеешь целительной магией, я… не могу в таком виде попасть в Мунго, понимаешь? В Отделе никто не должен узнать. Гермиона закатила глаза. — Ясно, — она вздохнула. — Не буду расспрашивать подробнее, сам потом расскажешь. Я вылечу тебя. Хорошо, что Драко нет дома, иначе бы он нам тут устроил вечер издевательств и чёрного юмора. — Твой муж слишком наглый. — Наглый? — Гермиона удивилась, усаживая Гарри на софу, она склонилась над его плечом. — Так необычно слышать это от тебя. Она вправила его плечо, срастила кости пальцев левой руки, принялась заживлять раны на теле, руках и лице. Гермиона заживляла так аккуратно, что у Гарри не оставалось даже розовых следов. Когда она закончила с верхом, девушка кашлянула и указала на штаны рукой. — Снимай. У тебя ещё две раны на бедре и одна на щиколотке. Гарри быстро разделся, оставаясь в одном белье. Гермиона собрала всю его одежду, отнесла в ванную и положила в корзину. Зайдя по дороге в спальню, она достала из шкафа домашний свитшот Драко и спортивные штаны. Вернувшись в гостиную, Гермиона залечила оставшиеся раны и уселась на ковре. — Это так изматывает, Мерлин, — она убрала палочку в волосы и уставилась на всё ещё испачканного в крови Гарри, сидящего на софе и смотрящего впереди себя каким-то потерянным взглядом. — Я что-то пропустила? Где-то ещё болит? — Нет, всё в порядке, — он будто очнулся ото сна. — Ну тогда иди в ванную. Это чистая сменная одежда. Думаю, у вас с Драко один размер. И, да, чистые полотенца сложены стопочкой на этажерке в ванной. Бери любое. На ужин у меня запечённые овощи с мясом и морковный пирог. Будешь? — Да, буду. Спасибо. — Что ты сидишь? — Гермиона наклонила голову и озадаченно посмотрела на него. — Иди.***
Гермиона, конечно, готовила не так изысканно как Кикимер, но было вкусно. Было так вкусно, что Гарри съел всё непривычно быстро, оставив после себя абсолютно пустые тарелки. — Ты хорошо питаешься? — её голос звучал взволнованно. — Будешь ещё? Она поднялась, но Гарри взял её руку в свою, останавливая. — Нет, спасибо, я наелся. Он сжал её между ладонями и поцеловал запястье с внутренней стороны. — Гермиона, — позвал Гарри тихо, его дыхание касалось её руки. — Мне страшно, Гермиона. Мне очень страшно. Спаси меня. Он упал перед ней на колени и обхватил руками за ноги, уткнувшись лицом в складки домашнего платья. — Не оставляй меня, пожалуйста. — Ну и куда же я денусь от тебя? — Гермиона растрепала его волосы ладонью. — Тебе нужно поспать, Гарри. Хочешь, я дам тебе «Сон без сновидений»? — Зелье мне не поможет, Гермиона, — Гарри выпустил её. — Тогда что тебе поможет? — Позволь мне показать тебе, как сильно и искренне я люблю тебя, — он тяжело вздохнул, поднимаясь, и взял её за руку. — У меня есть небольшой омут памяти. Давай воспользуемся каминной сетью. Гермиона остановилась в проёме двери, но не разомкнула их рук. — Я верю тебе, не нужно мне ничего показывать или доказывать. Гарри вернулся к ней, осторожно положил ладони на её предплечья, наклонился над ней, мягко толкая к дверному косяку. Гермиона упёрлась в дерево спиной, всё внутри неё заныло, когда он опустил на её щеку ладонь, а дыхание двоих сплелось в одно. — Гарри… проблема не в тебе, — прошептала она в его губы. — К чёрту проблемы. Я не спрашиваю. Я и так знаю, что это взаимно. — Я люблю Драко, — она положила на его губы указательный палец. — И… — на её глаза навернулись слёзы. — Гарри, послушай, я сказала об этом однажды Рону, в ту самую ночь, незадолго до того, как он выпил зелье. Он… он… — Гермиона начала задыхаться, а слёзы бежали по её щекам. — Зря я так поступила, зря сказала ему об этом так поздно. Гарри, я виновата в этом. Я отказала ему, потому что любила тебя, — она отвернулась от него. — Прости, мы не имеем права. Я не имею права. Я чужая жена и виновата в смерти Рона больше, чем остальные. Отпусти меня. — Его убила Беллатрикс, а не ты, — он сжал её крепче. — И мне плевать, чья ты жена. Ты моя. Моя, Гермиона. — Я люблю Драко. — Знаю. — Я не люблю тебя, — она положила руку на его грудь, отталкивая от себя. — Лжёшь и не краснеешь. — Я не люблю тебя, — Гермиона повысила голос. — Я не люблю тебя. — Повторяй сколько угодно раз, если это сможет тебе помочь. Я не обижаюсь. Я, правда, не обижаюсь. Мне не больно слышать эти слова. Я лишь опускаю лишнюю лживую частицу «не», и эти слова звучат как музыка. — Ты больной. — Ага. — Мне тебя жаль. — А я себе завидую, потому что… — он сжал её лицо в своих ладонях и поцеловал — нежно, еле ощутимо, как касаются крылышки бабочек кожи. От него пахло жимолостью — её мылом, яблоком — шампунем Драко, и чем-то ещё. А когда она опустила веки, они будто вернулись назад в прошлое, в палатку, разбитую в лесу, в медленные движения танца, в нежные и отчаянные поцелуи. — Ты моё всё, и я тебя никогда не брошу.