Падение

      Всю ночь он лежал на спине и слушал тиканье маятника. Белла любила его ставить, ей очень нравилось вводить жертву в транс. Сводило зубы до зубного скрежета. Она стояла голая возле окна и смотрела на ночное небо.       «Ты красивый юноша, Драко, — она убирала тяжёлую копну волос за плечи и улыбалась так безмятежно, глядя на мерцающие звёзды. — Твой отец тоже красивый. Малфои все прекрасны. У тебя дивно слаженное тело, — она кусает большой палец и становится к нему вполоборота. — Не забывай развивать его с помощью спорта».       Беллатрикс взмахивает палочкой и туже затягивает ремни, цепи скрепят, Драко впивается в кляп зубами ещё крепче. Мышцы не просто ноют или болят, всё гораздо хуже. Они горят и тянутся. Тянутся сухожилия, выкручиваются суставы. Это похоже на дыбу, только куда более извращённая версия.       Она любила играть с его членом, как играют совочками, ведёрками и формочками дети в песочнице. Не жалея, грубо, как ей хотелось. Она член связывала, надевала на него пояс верности, цепляла всевозможные приблуды, проходилась острыми длинными ногтями по нежной коже мошонки. Особенно ей нравилось сжимать его яйца, тянуть их и щипать. Она наблюдала, как он рвёт себе глотку от крика, а на утро кашляет с кровью.       Ненависть.       Он её ненавидел так сильно, что в голове пульсировала лишь одна формула заклинания, а руки вырисовывали только одно верное движение.       Ненависть.       Во сне он её убивал. Убивал её не изощрённо, не как-то странно. Он лишал её жизни одним верным и быстрым движением палочки.       Но палочки у него не было, он её отдал Поттеру, за что расплатился сполна.       «Собачка, Драко, — говорила Беллатрикс и смеялась так звонко и весело, что по спине пробегал холодок, — ты моя собачка».       Поводок, ошейник, кандалы, еда из миски, пояс верности.       Он занимался с ней сексом на глазах её мужа. Рудольфуса она считала грязью и даже не позволяла в неё входить. И если смотреть по иерархии, то Драко был выше Рудольфуса и имел право, даже был обязан, его ударить, избить, выместить на нём всю боль и излить на него всё отчаянье. Пока они трахались, Рудольфус вылизывал ей ноги, а потом подползал на четвереньках к ним и сосал яйца Малфоя.       А если Рудольфус задевал Беллатрикс хотя бы пальцем, она насылала на него одно из проклятий. Особенно она любила Круциатус.       «Щеночек, — она гладила его по члену и опаивала афродизиаками, — лижи. Ай, какой хорошенький пёсик».       Она позволяла многое ему, но не прощала ошибок, а ещё Беллатрикс пьянил взгляд человека, желавшего её убить.       «Ты скажешь, что я тебе жизнь сломала. Будешь меня проклинать до конца своих дней за то, что теперь ты не такой, как все остальные, а твоя такая хрупкая психика сломалась. Знаешь, мой дорогой Драко, всё не так. Вот мою жизнь сломали и выкрутили наизнанку, а тебя никто не ломал. Изнасилование? Смешно! Ты получаешь удовольствие, хоть и не хочешь. А он брал меня когда, куда и как хотел. Выбивал мне позвонки, выламывал руки, подвешивал вниз ногами и засовывал свой член прямо в глотку, разрывая губы. Он, Драко, избивал меня ногами, ломал рёбра, скручивал и давил, засовывал в сундук, в котором были змеи. И то, что ты сейчас плачешь, кричишь и пытаешься повеситься — это его вина, Драко. Он сделал меня такой — бесчувственной, холодной, ненавидящей всех, у кого между ног бултыхается».       И, правда, удовольствие он получал. Его тело его получало. Эти оргазмы, стоны, которые он не мог удержать. Да, ему стало нравиться. В конце концов, он не знал, что бывает по-другому, что может быть вообще не так. Она была первой и единственной, а Драко, пусть её и ненавидел, всё равно был послушным до отвращения, он всё равно её целовал и отзывался на её мимолётные ласки, как дети, лишённые любви родителей. Она спала с ним в одной постели, целовала его в разгорячённый лоб, гладила по волосам, как делала это когда-то в раннем детстве мать.       Но ломала. Ломала безжалостно.       Рудольфус редко удостаивался её расположения. Обычно она выставляла его за дверь, и он уходил в свою комнату, но иногда Беллатрикс его оставляла, и тогда они спали на одной кровати втроём. Белла сворачивалась в комочек и прятала лицо в складках одеяла, засыпая плотно зажатой между ними.       Во сне она кричала, как кричат от отчаянья и боли. Эти крики отдавались в Драко эхом, встряхивали больное сонное сознание, побуждая его обнять её и прижать к себе. В коконе, который стал его убежищем, осталось место для трясущейся обезумевшей тётушки. Говорят, если жертва находится с мучителем так долго, они проникаются к друг другу сочувствием и пониманием. Но жертва не перестаёт быть жертвой, а мучитель навсегда останется мучителем. Так произошло и с ними. Ненависть крепла, переплетаясь с любовью, выращенной на кровавых ошмётках.       «Он говорил, что я маленькая избалованная дрянь, — Беллатрикс протягивала к Драко руки, — которую он перевоспитает и сделает покладистой кобылкой. Он любил розги, а от них оставались красные рубцы, которые со временем синели и к ним было невозможно прикасаться. Он говорил, Драко, что только через боль, свою или чужую, люди понимают, где их место. И я с ним согласна, мой хороший мальчик. Пока ты хороший и мягкотелый, пока ты не испытал боль, в тебе не проснётся настоящее желание выжить любой ценой».       Он смотрел ей прямо в безумные глаза, когда Беллатрикс заносила на него палочку, и невидимый кнут рассекал белую плоть.       «Слабые страдают — это закон выживания. Не будь слабым, Драко. Не позволяй никому этого», — сказала она, отдавая ему палочку перед последней Битвой.       Драко её любил так же безумно, как и ненавидел.       «Сражайся за себя, а не за идеалы Тёмного Лорда, — она провела по его волосам рукой и поцеловала в щёку. — И люби. Ради любви стоит жить».

***

      Он ехал в поезде, пил сладкий чай, глядя на мелькающие за окном пейзажи. Драко любил магические поезда. В России они были обиты бордовым бархатом, устланы дорогими персидскими коврами, а их ручки блестели золотом. Роскошно, богато, чертовски удобно. Сидя на диване, можно было расслабиться, проваливаясь в его упругость. Мерный стук колёс убаюкивал его лучше любой колыбельной.       Драко задремал. Ему снилась Гермиона, сжимающая букет свежесрезанных ромашек. Какая она красивая. Драко тянул к ней руки и смеялся с нею так же счастливо.       «Белый тебе к лицу», — говорил он, кружа Гермиону на руках.       «Честно?»       «Мой любимый цвет украшает тебя».       Такая тёплая, мягкая и нежная. Он целовал её лицо, перебирал волосы пальцами, лежа в высокой траве вместе с ней. Гермиона считала точки на божьих коровках и гадала по облакам. Такое чувство, что это было пару минут назад.       Кольцо грело, обхватывая безымянный палец тяжесть, мерно пульсировало, будто передавало стук её сердца на расстоянии. Это, конечно, неправда и лишь игра его воображения. Как бы он хотел сейчас быть с ней…       Поезд остановился на станции Царского Села. Драко вышел на перрон, держа в руках чемодан и плащ. Солнце припекало голову, а от земли исходил пар. Недавно прошёл дождь.       Царское Село было почти тем самым, что и из истории Российской Империи, правда, с одной оговоркой. Маггловская часть этого места стала называться Пушкин. Очень красивое место: дворцовые комплексы, усадьбы, храмы, зелёные леса и приятный весной, летом и осенью климат. Зимы здесь были по-настоящему роскошными, но очень холодными. В волшебной части Царское Село сохранило свой аутентичный вид — старые дома, железнодорожная станция конца прошлого века, парки, магические фонтаны, аллеи, дороги, покрытые мраморной мозаикой, много ресторанов, баров, кафе, магазинов, лавок, мастерских, огромный торговый квартал, рыночная площадь, но самое главное — усадьбы и дворцы семейств. Дети жили поблизости от родителей, родители от своих родителей. Дивной чистоты пруды, реки и каналы.       Царское Село напоминало больше Бат*, хотя грандиозный размах дворцов был сравним с французскими дворцовыми комплексами в Париже.       На широкую ногу здесь жили все и ни капли не чурались этого. Выйдя на улицу, вы не найдёте ни одного скромно и сдержанно одетого человека. Здесь было в моде всё, причём в каких-то невообразимых масштабах: девушки ходили в пекарни за хлебом в дизайнерских платьях, мужчины, вальяжно сидя в парках, играли в шахматы, одетые в безумно дорогие костюмы и мантии. Большинство предпочитало глубокие цвета, плотные ткани и украшения, иной раз говорящие о владельцах больше, чем следовало. Мужчины были большими любителями перстней и нарочито крупных брошей. Женщины предпочитали длинные выразительные серьги и колье, акцентирующие внимание на их достоинствах.       Русскую магическую моду можно было описать словами — скромность не в чести.       Драко взял повозку, машины, здесь, скорее всего, тоже были, но такси здесь не было. В повозках была обычно четвёрка лошадей. В России особенно любили вороную масть, которая выглядела весьма устрашающе.       Дорога от станции к центру была широкой, с аллеями и парками, большими зданиями. Большая центральная дорога была ветвью, от которой отходили дорогие немного уже, а уж те превращались в маленькие улочки. Все дороги соединялись друг с другом, петляли, дворы не превращались в колодцы, как в Петербурге, и в них не было тупиков.       Город перетекал в частные владения очень медленно, но безумно красиво. Проезжая в повозке, Драко любовался городом и природой с детской радостью, и хотел привезти сюда обязательно в следующий раз Гермиону, чтобы показать это чудо.       Драко расплатился с возницей, когда он остановился у парадных ворот усадьбы Долоховых, и спрыгнул вниз на брусчатку, держа в руках чемодан. Кованные ворота, оплетённые восковым плющом, бесшумно перед ним открылись. Охранные чары Драко, как ни странно, впустили. Пройдя немного вдоль подъездной дороги, рядом с Драко из ниоткуда появился слуга и забрал у него чемодан, легко поклонившись, он так же быстро исчез.       Розы здесь цвели буйным цветом, всей, вероятно, возможно палитрой цветов. Листья клёнов уже начинали золотиться, а рябина стояла красной, обсыпанной большими гроздьями. Ветерок доносил до его слуха отрывки «Лунной сонаты» Бетховена. Подойдя ближе к дому, он увидел его — белоснежное великолепие, утопающее в зелени. И беседку, белеющую в отдалении, сделанную из того же камня, возле которой суетились слуги.       Дом был великолепен. Стены, облицованные белым камнем, прямые правильные окна, тёмно-зелёная (малахитовая) крыша, большие окна, широкий порог, золотой флюгель с фамильным гербом. Белые полупрозрачные занавески на всех шестнадцати четырнадцати окнах трёх этажей главного фасада. И, конечно, великолепный сад, занимающий большую часть всей усадьбы.       Драко прошёл внутрь, следуя за маленьким человечком, одетым в расшитую одежду. В России мало кто держал домовых эльфов, но у каждого были домовые. Они во многом отличались: и характером, и поведением, и манерой держаться. Домовые были кем-то вроде управляющих или дворецких.       — Вас, Антон Михайлович, заждался, господин Малфой, — домовой открыл двери щелчком пальцев и отступил, пропуская Драко вперёд.       Дом был таким же светлым, будто сияющим изнутри. Тёмный паркет, выложенный в причудливые узоры, был покрыт в некоторых комнатах коврами, в других — открыт полностью. Драко отвели в музыкальную комнату, в которой молодая жена Антонина играла Лунную Сонату Бетховена, переходя от второй части к третьей. Антонин сидел на софе, подперев голову рукой, не отрывая взгляда от рук своей супруги. Она играла без нот, прекрасно зная произведение по памяти. Антонин оторвал взгляд от жены и похлопал ладонью по софе рядом с собой, приглашая Драко молчаливым жестом присесть рядом.       Ветер колыхал белые занавески и несколько сорванных лепестков роз принёс к ним в комнату. Она была одета в нежно-зелёное платье и была босая. Её нежная маленькая ножка ловко давила на педали, пальцы то быстро и звонко касались клавиш, то замедлялись и нежно-нежно проводили по ним.       Пусть Лунная Соната и была произведением, которое Бетховен написал в подарок к девушке, в которую был влюблён, всё же в нём было больше страдания, гнева, одиночества и боли, чем любви. К концу мелодия становилась тихой и более нежной, но в самом конце оглушила на несколько мгновений резкими громкими нотами, будто это был последний отчаянный крик.       — Спасибо, что дали закончить, — молодая княгиня Долохова убрала за уши несколько выбившихся рыжих прядей и встала со своего места.       — Вы прекрасно играете, я не мог вас прервать, миссис Долохова.       — Для вас — Евгения.       Она протянула ему руку и Драко её легко пожал.       — И всё же, — Антонин со смехом усадил к себе на колени жену, — тебе стоит ещё потренироваться, ягодка моя. Ты несколько раз ошиблась.       — Ой, прекрати, Антон, — он поцеловал её в шею, потом что-то прошептал на ухо, и Евгения после этого слезла с него. — Пойду позабочусь о вашей комнате, Драко.       — Давно не виделись, — Долохов заграбастал Малфоя в объятия и крепко сдавил. — Какими судьбами? Скажи, что решил меня навестить не как чиновника, а как лучшего друга.       — К сожалению, — Драко от него отстранился, — я больше по работе.       Мужчина пригрозил ему пальцем, прищуриваясь.       — Даже в медовом месяце меня достал, гадёныш! Что ж с тобой поделаешь? Изложишь всё завтра, а сегодня ты мой дорогой гость.