Падение

Драко Малфой

      Помню, мне едва исполнилось семнадцать, а Белла три дня подряд была в рейде где-то в Шотландии. Не знаю, было ли это благословением или проклятьем. Я ходил туда-сюда, не спал ночами. Меня забрали из Хогвартса, я там больше не учился, а в Мэноре все были, будто заведённые — сновали туда-сюда с вещами, тащили магов, которые сопротивлялись Волдеморту и его идеям.       Я видел Полумну Лавгуд — хрупкую девочку, которую нёс на руках Долохов и приговаривал: «Спи, спи, так будет лучше». Её сняли с поезда, кажется, и ею шантажировали отца. Как мерзко и грязно. Я спустился вниз, туда, где её держали, и принёс ей тёплую одежду, постель и еду. У неё был Антонин и меня пугал его взгляд — он пристально рассматривал её хрупкое тело, еле прикрытое изодранной тканью школьной формы. Что он хотел с ней сделать?       Я вошёл, железные петли заскрипели. Антонин рассеянно посмотрел в мою сторону и улыбнулся хищно: «Она тебе нравится?». Я покачал головой: «Нет, мы ведь троюродные брат и сестра». Долохов хмыкнул и опустил тяжёлую руку мне на плечо: «Кровное родство не мешает тебе быть любовником Беллы. Осторожно, Драко, она жутко ревнивая». Откуда он об этом узнал? Неужели знали все?       Я пошатнулся, отступая от него на шаг. «Не по своей воле…» — тихо прошептал, опуская взгляд и спрятав руки за спиной. «Что ты бубнишь себе под нос?» — Антонин нахмурился и приблизился ко мне. Помню, как у меня перехватило дыхание, и я крупно задрожал: «Я её любовник не по своей воле». Антонин растрепал мне волосы ладонью: «Вот оно как».       Он не помешал ей, не стал влезать, только изредка притаскивал крепкий алкоголь в мою комнату и мы пили из одной бутылки, не разливая его. «Белла мне нравилась, — сказал он в один из таких вечеров, я только изогнул бровь, — но была проблема в том, что нравилась она не мне одному, — Долохов засмеялся, рухнул на постель и принялся разглядывать лепнину на потолке. — Что уж скрывать, я и Андромеду любил, и Вальбургу. Когда Андромеда сбежала к своему магглу, было больно, а когда Вальбурга вышла замуж — хотелось выть. Орион, чудище горбоносое, как же я его ненавидел. Не удивляйся так, Блэки — моя слабость». Я наблюдал, как он курил сигарету, стряхивая пепел на пол. «Любил Беллатрикс?» — я вздрогнул, услышав собственный голос, ставший каким-то мёртвым, будто все чувства оборвались и разбились. Я к нему ревновал? «Я же не дурак, — Антонин пожал плечами, — конечно, нет. На неё положил глаз Том, — он рассмеялся, а я вглядывался в его черты, — а как тут глаз не положишь? — он обрисовал точёный силуэт фигуры Беллы и снова затянулся сигаретой. — Красивая, глазёнки большие, сама бойкая, маленькая, романтичная наивная дурочка. Смеялась звонко и часто, улыбалась так ярко, как солнце не светит. Её и Вальбурга, и Нарцисса отчитывали, мол, не веди себя так, не надо, держи себя в руках. Она не слушалась, а для Реддла, сам понимаешь, такие девушки сродни азартного спорта. Вот она уже и с Рудольфусом обручилась, и они поженились, а в первую брачную ночь в постели оказался не он, а сюзерен. Бедная девочка».       Мне всегда было интересно, почему Антонин был с Волдемортом. Я у него бесстрашно спросил, он пожал плечами: «Долгая история». Мы никуда не спешили. Рассказывать он не хотел, а я и не настаивал. Но я знал, что многое ему в Волдеморте не нравилось. Были такие верные псы, как те же Кэрроу, которые дальше своего носа не видели и выполняли всё, что им скажут. Антонин иногда отказывал, и Волдеморт это перепоручал кому-то другому, кто покладистее, кто не может ему отказать. Таких было много, почти все. Антонин был же единственным, кого Волдеморт даже не старался изменить.       Поэтому, слушая его рассказ о Беллатрикс, я удивился, что он не вступился за неё. Отошёл в сторону, ничего не сказал. Никто ничего не говорил, даже когда Волдеморт забрал её к себе. Они жили в старой усадьбе где-то на отшибе Уэльса, на скалистом мысе. И он с ней там забавлялся, проводя собрания в кабинете внизу и строя свои дальнейшие планы. Не вступилась за неё ни мать, ни отец, а муж, казалось, вёл себя так, будто ничего и не происходило. Нарцисса просила Люциуса, но тот пожал плечами, говоря, что его руки связаны. Волдеморту, казалось, никто не мог противостоять. «Нарцисса собиралась бежать в аврорат, — Антонин передёрнул плечами, — а я узнал об этом от Тома. Он сказал: «Останови её сам, или остановит моя Авада». Нарциссу было жаль, вот я её и спас, остановив. Мы с Люциусом твою матушку заперли в спальне Мэнора, отняли палочку, наложили заклинания, которые было очень тяжело сломать без неё. Вот она там и просидела долго. Когда Беллатрикс стала свободной, она сначала вернулся в семейный дом, а Друэлла сказала, что её дочь — шлюха, спавшая с полукровкой. Люциус ей отказал, Нарциссу никто не спрашивал. Андромеда к тому времени уже сбежала к Тонксу. Вальбурга с Орионом были во Франции. Вот ей и пришлось вернуться в дом мужа, которого она возненавидела, а он по-прежнему в ней души не чаял. Так и разбилась их лодка. Жаль, что она решила отомстить Малфоям, используя тебя, — Антонин взял бутылку и сделал глоток. — Прости, но я не стану тебе помогать в этом. Могу только поддержать. Всё, что не убивает нас, делает сильнее, — или как там говорят, Драко?».       Во время Битвы за Хогвартс я был в одежде Пожирателей. За день до этого Волдеморт мне отдал маску — тонкую и лёгкую, но защищающую от многих боевых заклятий. У многих Пожирателей были такие, но у каждого они отличались формой. Моя была покрыта серебром, гравировкой, почти без искажений. Простая, не вычурная. Мне она даже понравилась. Беллатрикс в ту ночь была нежной и целовала меня с упоением, будто прощалась и навсегда меня покидала. Так оно и случилось.       Я её любил. Бог мой, как же я её любил. До сих пор во мне что-то вспыхивает и тлеет, когда я вспоминаю её.       Она оставляла руны на моём теле, вырисовывала их светящимися чернилами, и позволяла себя ласкать. Она выгибалась, сидя на мне, и её длинные волосы касались моих ног. Нежная бархатная кожа с тонкими белёсыми паутинками шрамов. Я целовал её, разогревал ладонями и дыханием холодные стопы, ласкал её всю, ощущая, как она дрожит от моих касаний. Мы сидели вместе в большой ванне, я мыл её волосы, а она ловила мои мыльные руки и опускала их в горячую воду, смывала пену, а потом покрывала поцелуями.       «Хороший мальчик, — приговаривала она, — мой дорогой Драко».       Беллатрикс попросила меня тихо, когда мы закутались в одно одеяло, сидя на балконе: «В бою мы будем равны. Ты и я — за нами никто толком не уследит. Пожалуйста, мой хороший мальчик, убей меня». Я сжал её крепко. Стиснул, и она даже поморщилась, а я зарылся в её волосы лицом и разрыдался. «Нет». Она провела рукой по моей ноге: «Не хочешь убить меня добровольно, я наложу Империо. Это будешь ты, и это будет завтра, потому что я так больше не могу. Я устала от себя, Драко».       Что было самым страшным? Не знаю. Если меня спросят, я не смогу ответить внятно. Когда страх опутывает и ты живёшь с ним долгие месяцы, перетекающие в годы, а Беллатрикс была со мной целую вечность, горло сдавливает от воспоминаний, накатывающих волнами и разрывающих адекватность в клочья. Гермиона говорит, что это последствия пережитой травмы. Я не могу дать оценку своим действиям. Что было страшнее всего? Жить с ней, быть рядом с ней, быть её рабом, ощущать физическую и моральную боль, стать другим человеком, которого она вылепила самостоятельно, или убить её собственными руками, не потому что я этого желал всё время, что был с ней, а из-за её желания и грёбанного непростительного?       Нельзя быть слабым. Слабость — зло. Беллатрикс была права, она выжгла на мне свой урок. Слабым быть нельзя, это непозволительная роскошь. Если бы я не был слабым, то и Беллатрикс была бы жива дольше.       «Расскажи мне, хороший мальчик, что ты любил в детстве».       «Железную дорогу, которую подарил мне Антонин».       «Она сохранилась?»       «Да».       «Покажешь?»       «Её долго собирать».       «Ничего, давай соберём вместе».       Я достал три большие коробки из-под кровати, и мы собирали всю оставшуюся ночь железную дорогу в свете свечей. Беллатрикс принесла несколько бутылок вина и два бокала. Постоянно целовались, когда наливали вино. Когда наступил рассвет, Белла затянула меня на кровать, потушила свечи и мы запустили поезда. Железная дорога сверкала маленькими огоньками, в поездах горел свет, переливались деревья и крыши домов всеми цветами радуги. Из труб поездов шёл дым. Шлагбаумы поднимались и опускались. Маленькие человечки сновали по улочкам туда-сюда, а вокзал наполнялся жизнью.       Беллатрикс смотрела на это заворожённо, не отводя взгляда, а я смотрел на неё, и во мне всё дрожало. Кокон рвался, а я не хотел вылетать.       Не было и дня, когда я не вспоминал её. Не было и ночи, когда она ко мне не приходила в кошмарах. Я её боялся так сильно, что во мне всё сжималось и переворачивалось.       «Белла, моя Белла», — как в бреду повторял я, целуя её плечо. Мы лежали в одной постели, засыпая, ощущая на волосах лучи тёплого солнца.       В обед гудела голова. На тумбе стояла горячая еда, а Беллатрикс надевала кружевные чулки и пристёгивала их к подвязкам. В её ушах блестели фамильные серьги с агатами, и она курила сигареты, запах которых был таким же отвратительным, как и у тех, что любил Долохов. Я смотрел на неё, боясь шелохнуться, но она будто кожей ощущала на себе мой взгляд. «Проснулся? Ешь». Меня тогда тошнило. От похмелья гудела голова. В рот ничего не лезло. Я взял кислое зелёное твёрдое яблоко и шумно начал его грызть. Её это не взбесило, как обычно это бывало. Она надела шёлковое чёрное летящее платье, обулась в полусапожки на каблуке и накинула свою пожирательскую мантию. Я вздохнул, когда она отлевитировала мне коробку. «Я сама их зачаровала». Она мне улыбнулась и открыла дверь, за которой стоял угрюмый Долохов. «Встретимся вечером. Не спеши».       Я думал о смерти. Долго думал о смерти. Пока ел, приводил себя в порядок, одевался в форму пожирателей, которую мне отдала Беллатрикс, бесцельно бродил по Мэнору, сидел в саду, разговаривал с отцом, выслушивая его наставления. Я думал, что, если умру, убью себя, подставлюсь под заклинания в бою, она выживет и будет жить дальше. Я думал, что вот единственное то, на что я способен, чтобы искупить все грехи своих родителей, тех людей, что её оттолкнули и предали, всей своей многочисленной родне. Что я та жертва, которую должны принести на заклания, и я морально и физически готов. Меня она выжгла изнутри, разломала, разорвала, сдавила, стёрла, развеяла по ветру. От меня осталась частичка от самого себя. Я себя не узнаю.       Если я умру, она останется.       Если я умру, будет правильно.       Я обдумывал, заносил палочку к виску, под подбородок, в грудь. Я разрезал себе руки, стоя в ванной, но тут же заживлял их. Я сжимал голову, рвал на себе волосы, бился головой о стену. Империусу невозможно сопротивляться. Настанет время, когда он завладеет мной, и я не смогу ему противостоять.       У меня не возникало вопроса «За что?». Я знал на него ответ. Я сам был таким.       Она мне внушила, внушила, внушила. Она меня заставляет снова. Она приручила меня, привязала к себе, она въелась ко мне под кожу, вырвала моё сердце, а теперь заставляет делать такое. Она чудовище. Чудовище, у которого есть полное право на это.       Время тянулось целую вечность. Я вертел в руках маску, сидя на лестнице, и ждал, когда она вернётся, глядя на холл. Туда-сюда сновали слуги и эльфы, бегали Пожиратели, которым было не до меня. Тёмный Лорд прошёл мимо, скорее даже проскользнул. Абсолютно холодный и отрешённый от всего. Мне бы так.       Она появилась почти бесшумно, пройдя следом за Долоховым, и стянула с себя маску. Мы встретились взглядами, и я всё понял — это не наказание, а проявление абсолютной любви, отравленной болью и ненавистью.       Не помню, как это произошло — последствия империуса. Помню только первое, что увидел после её смерти перед глазами: ночной Запретный лес, её тело, лежащие у моих ног, моя рука, сжимающая палочку. Я рухнул на землю, рядом с ней, и взвыл, притягивая её тело к себе.       Мои руки в крови, и меня заставили взлететь, вырвали из кокона силой.       Её безжизненное тело стало тяжёлым, но я поднял её на руки и понёс подальше от этого места. Антонин меня встретил на мосту в компании Яксли и Розье. Кузен преградил мне путь, давая понять, что дальше не пропустит. Я отдал Беллу Долохову и сжал палочку. Яксли и Розье переглянулись.       «Убью», — одними губами прошептал я, и быстро метнул в Розье экспеллиармусом, выбивая из его рук палочку, та с треском упала на землю, приходя в негодность, а сам он упал на камни и отключился. Корбан метнул в меня Петрификус Тоталус, но я уклонился и наслал на него Сектумсемпру. Долохов не пошевелился и Беллу из рук не выпустил, когда Яксли упал на землю и его одежду стала пропитывать кровь. Я забрал Беллатрикс у него из рук и пошёл дальше.       «Только не трансгрессируй с ней».       Это был последний раз, когда я их видел вместе. Думаю, что Антонин спас Розье, где-то его спрятал, помог скрыться, да и Яксли он вытащил оттуда. Я же воспользовался каминной сетью, чтобы вернуться в Мэнор, положил Беллатрикс на диван в гостиной и смотрел на неё до тех пор, пока в дом не ворвались авроры. Так я узнал, что Волдеморт пал от руки Гарри Поттера.       Белле бы это понравилось. Я расхохотался, бросился обнимать и целовать удивлённого Грюма. «Как хорошо, что всё закончилось», — думал тогда я.