Christopher Ferreira — A Minor Waltz
Я видела его (уверена: тот, кто увидел бы его сам, меня бы понял): Драко стоял, сгорбившись над столом, сжав руками столешницу, его плечи тряслись, он что-то сбивчиво шептал, а потом начинал смеяться громко-громко, как самый настоящий умалишённый. Это пугало и бросало в дрожь. Грюм стоял поодаль от меня, и так же, как и я, не шевелился. На моём теле всё ещё были раны, повязки не сняли и меня хотели удерживать чуть ли не силой в Мунго, но такой роскоши себе я позволить не могла потому, что была обязана помочь и магическому миру, и семьям погибших друзей, и своим родителям, которых мне было необходимо найти и вернуть им утраченные воспоминания. Конечно, я не могла наплевать на всё и лететь в Австралию, оставив здесь страдать людей, которые мне были не безразличны. К тому же, я боялась, что, проходя через все процессы магической судебной системы, будут допущены ошибки, как, например, когда-то они были по отношению к Сириусу Блэку и в этом будет и моя вина тоже. Малфой находился в отдельной камере, что было для аврората в текущее время роскошью. Проблема Драко была в том, что он отказывался с кем бы то ни было сотрудничать и говорить, только твердил одно и тоже — «Она умерла. Это же я её убил», а ещё его хотела удавить большая часть Пожирателей смерти, называя Малфоя предателем. Аластор попросил меня ему помочь с этим делом, а ещё с кипой других, — пока авроры в спешке искали сбежавших Пожирателей по всей Британии, — но это оказалось важнее. Вряд ли тот, кто неделю назад направил на меня палочку, сейчас вообще был способен её держать. — Драко Люциус Малфой, — Аластор заговорил первым, — к вам гостья, мисс Гермиона Грейнджер. — Здравствуй, Малфой, — в горле запершило, когда я произносила его фамилию. Аластор вышел из камеры, но остался стоять рядом с решёткой, Драко совсем на меня не реагировал. — Почему ты смеёшься? Тебе это кажется смешным? — я села на табурет, который поставили для меня у металлической двери. Стоять на ногах долгое время всё ещё было тяжело. Я достала из портфеля папку с бумагами, которую до этого отдал мне Грюм со словами: «Это должно вам помочь разговорить его». Первый лист был с данными Драко, которые я пропустила, кроме одной пометки: — Ты ещё несовершеннолетний, поэтому тебя не казнят и не посадят в Азкабан, хотя твои проступки этого заслуживают. Он резко замолк, но его всё ещё дико трясло. — Тут сказано, что ты помогал Беллатрикс Лестрейндж и Антонину Долохову прочищать дорогу к центральному входу в замок, насылая непростительные и тяжёлые боевые заклятия. Ты ранил нескольких учеников и защитников Хогвартса, затащил в кладовку Меган Джонс, которую позже изнасиловал и убил Фенрир Сивый. — И оглушил тебя, — он сказал это так чётко, но я даже не оторвала от бумаг взгляда. — И оглушил меня, а затем прикрыл своей мантией и спас от других Пожирателей, — я перевернула страницу. — Расскажи мне всё, Драко. Я поверю тебе. Мистер Грюм, будьте добры, оставьте нас. — Мисс Грейнджер, он же… — Аластор прокряхтел за дверью, его протез заскрипел, — опасен. Я обернулась на него. — Посмотрите внимательно и скажите мне, что он мне сможет сделать прямо здесь и сейчас? — Грюм был недоволен, но ушёл, оставив нас одних. — То, что я узнала из этих документов, и то, что видела во время Битвы — сильно отличаются. Показания свидетелей разнятся, а ты молчишь. Давай начнём с того, что тебя арестовали в собственном доме, ты бросился на аврора Грюма с воплями о том, что рад, что это всё закончилось и Волдеморт проиграл. На диване в гостиной лежало тело убитой Беллатрикс Лестрейндж. Всё было так? Он развернулся, опустился на пол и прислонился спиною к ножке стола. Только сейчас я смогла увидеть, что он был избит — раны совсем свежие, нанесённые здесь, а под ногтями у него была запёкшаяся кровь. Драко мне только кивнул. — При осмотре на твоём теле нашли следы от верёвок. Видимо, тебя связывали и держали в таком положении долгое время. Со слов Полумны Лавгуд: Беллатрикс Лестрейндж издевалась над тобой всё время, что держали Луну в плену. Она сказала, что ты регулярно находился под действием заклинаний, возможно, Империуса и во многом не мог отдавать себе отчёта. Так же при осмотре у тебя нашли следы от ожогов и раны, которым было не больше месяца. Твою палочку проверили и подтвердили, что ты не использовал Непростительные заклинания. Я смотрела на него и говорила прямо всё то, что прочитала около часа назад в кабинете Грюма, заваленном бумагами, пока аврор курил сигарету за сигаретой и смотрел в старое окно, раскрытое на распашку. Сквозняк заносил в комнату запах дождя и развеивал табачный дым. Он растирал колено мазолистой рукой и цокал то и дело, видимо, размышляя. Здесь же, в камере Драко, было душно, воняло мочой и кровью, гнилью и грязью. — Ты многое знаешь, — его голос хоть и был всё ещё ломаным и юношеским, но уже хрипел, будто он сорвал его или болел прямо сейчас ангиной. — Слишком мало для того, чтобы помочь тебе. Конечно, Гарри позаботится о тебе и Нарциссе, когда придёт в себя, но его протекции может быть недостаточно. Расскажи мне всю правду. Кого ты убил? Как? Почему напал на Долохова, Яксли и Розье? Почему покинул поле битвы раньше, чем она закончилась? Что произошло? Почему тебя забрали из Хогвартса? Что с тобой делали дома? Как и почему ты стал Пожирателем? Я не пыталась быть искренне сострадающей. Для меня в тот момент вообще сострадание по отношению к Пожирателям было чем-то сродни вымысла. Им, конечно, ни я, ни Гарри, ни кто бы то ни было уподобляться не хотел. Но сострадание стало значимым, весомым чувством, поэтому, глядя на него, я была скупа и черства, меня совершенно не трогало то, как Драко выглядел и себя вёл. Казалось, услышав его ответы на мои вопросы, узнав о его прошлом, я совершенно не изменю ни себе, ни своим убеждениям, ни начну ему сопереживать. — У тебя есть?.. — он закашлялся. — Что? — Сигарета. Мы говорить будем долго. Так что? — Нет, — я пожала плечами. — Я не курю. — Знал, что ты так ответишь, Грейнджер, — Драко посмотрел на меня исподлобья, сжимая ладони в кулаки. — Разговор окончен, — отвернул голову. — Уходи. И я ушла. Тогда я не догадалась подойти к Грюму, взять у него сигареты и разговорить Драко. У меня вообще ничего не получилось. Видя Пожирателей, тела некоторых из них в морге, лежащие на стальных кушетках, я всё больше и больше черствела, от меня будто отмирали кусочки. Я не испытывала злобы или ярости. Нет, но я ждала, когда в один день их всех казнят, а я буду наблюдать, как тела этих извергов будут гореть в одном погребальном костре. Перед глазами всё чаще возникал Рон, я всё больше теряла контроль над собой, а в один день, зайдя в палату Гарри, упала, как подкошенная, возле его кровати и рыдала, не ощущая ничего внутри, кроме огромного, необъятного, невыносимого горя. «Если и Гарри умрёт, — подумала тогда, — то и я тоже».***
— Ты боишься смерти? В солнечных лучах кружатся, переливаясь, пылинки. Она лежит на краю кровати и ловит руками солнечный свет, не глядя на него, только лениво разговаривая обо всём, что в голову взбредёт. Давно она так не разговаривала ни с кем. — Нет, — матрас под Гарри скрипит. — Я не боюсь, потому что… — …был там, — заканчивает Гермиона за него, и она опускает руки, разглядывая его лицо, нависшее над ней. Больше десяти лет она хочет провести кончиками пальцев по его шраму, но каждый раз не решается. — Верно. Там неплохо, спокойно и безмятежно. Туда даже хочешь уйти, потому что знаешь, что тебя там ждут близкие люди, воспоминания… Но каждый раз, — он проводит костяшками пальцев по её щеке, — тебя останавливают дела, которые ты не сделал, близкие, оставшиеся здесь. Я вернулся, — Гарри приблизился к ней настолько близко, что их кончики носов почти соприкасались. — Ты — одна из причин. Гермиона отворачивает голову к окну, ощущая тепло ладони Гарри на своей щеке и опаляющий, почти нестерпимый, жар обручального кольца на пальце. — Помнишь, как мы были у могилы твоих родителей? И ты плакал? О чём ты тогда думал? Он долго не отвечает. Гермиона и не надеется, даже не рассчитывает на ответ, просто её это отчего-то волнует. Их с Гарри близость Гермиону пьянит, но ещё внутри неё разгорается тревога. Тревога, подступает к ней всё ближе, а вопросы, на которые она уже давным-давно не надеялась услышать ответ, так и рвутся с языка. — «Последний же враг истребится — смерть»* — эта фраза мне не давала тогда покоя, я не понимал её смысл, не понимал — что такое смерть и жизнь после неё. Я считал, что эти слова пусты, в них нет смысла, и они ничего не смогут изменить. Я думал о том, что я был готов пожалеть, что не сплю вместе с родителями под занесённой снегом землёй*. Мне было горько и больно. Я был зол. Гермиона снова смотрит на него и обнимает, прижав его голову к своему плечу. Это не жалость, только сострадание. Она такая же, как и Гарри. Она тоже перестала понимать эти слова в один день. Она тоже. Злилась, глядя на всё, что происходило после — движение времени хорошо чувствовалось. Оно проходилось по хребтам выживших, напоминая им о мёртвых в своих ярких вспышках воспоминаний. — Меня больше всего подкосила Битва за Хогвартс: тела, выложенные в ряд в Большом зале, и тело Волдеморта, лежавшее в отдалении. Я его левитировала, а потом обходила всех остальных. Я не могла смотреть на Рона и Джинни. Я не смела, Гарри. А Римус и Нимфадора, — она плачет и ещё сильнее прижимается к нему. — Прости, я не могу. Они никогда об этом вдвоём не говорили. Гермиона много раз говорила об этом с Драко. Она рассказала ему всё, и он помогал ей справится. Гермиона сочувствовала Драко, потому что понимала, что он прошёл через ужасное и та ночь стала для него такой же большой раной. Но с Гарри — никогда. Хотя раньше казалось, что ближе и роднее его у Гермионы никого и никогда не было и не будет. Но вопрос был не в близости. Она слишком отчётливо помнила, как Гарри её оттолкнул. Болезненные воспоминания незримо стояли между Гермионой и Гарри. Всё ещё. Только поэтому она не до конца верит его словам о любви, хотя ей хочется это слышать. Очень сильно. Гарри гладит её по волосам и сцеловывает губами слёзы. — Не плачь, Гермиона. Его губы такие нежные и горячие. Она к ним бессознательно тянется и прижимается в невинном поцелуе. Соль от слёз проникает в ранки на губах и щипет их. — Гарри? — Да. — Ты меня любишь? Правда? — Да. Я люблю тебя. — Тогда… почему ты меня бросил тогда? В Мунго, помнишь? Ты сказал… Гарри закрывает её рот рукой. — Не повторяй их, я хорошо помню, — он касается её лба своим. — Прости, но у меня была весомая причина. Я не хотел потерять тебя. Думал: чем ты дальше от меня, тем лучше; будь ты хоть с кем — всё лучше, чем со мной. Гермиона, я же чудовище. Крестраж Волдеморта. — Эй, — она нахмурилась, в свою очередь накрывая его губы ладонью, — ты что? Ты — Гарри, а не крестраж. Ты — Гарри. И ты не виноват в том, что делал Том Реддл. Ты не такой, как он. Ты не чудовище, а самый храбрый и мужественный человек, которого я знаю. И я тебя очень сильно люблю.