Max Richter, Daniel Hope — Richter: Recomposed By Max Richter: Vivaldi, The Four Seasons — Summer 3
Любовь — это три удара по стеклу костяшками пальцев, ровно три слова признания. Этого достаточно, чтобы Гарри унесло. Знать и услышать — разные вещи. — Повтори, — еле выговорил, потому что будто горло сдавили тисками. Он смотрел в её глаза — утопал, терялся в их свете. И свет этот шёл изнутри, из её глубины, даже не сердца, а души, всего естества. Свет был таким тёплым, лучистым и ласковым. — Я люблю тебя. Гарри прижался к ней, сгрёб в крепкие объятия. «Расплачешься?» — прозвучал ехидный вопрос в голове и тут же был успешно послан мысленно и зло — «Пошёл на хер».***
Часто с ним сложно договориться, ещё чаще — он не понимает. Буквально. Он не понимает самых простых вещей, и Гарри это бесит. Бесит так, что он готов засунуть голову в холодную воду и остыть, чтобы самому себе не пробить череп. Том жестокий, не знающий личных границ. Он лезет туда, куда не просят, забирается в самый центр бытия, в самоё сокровенное и начинает бить по больному. Поэтому Гарри боялся, очнувшись в первый раз от этой муки, что он будет делать всё то же самое, только уже с Гермионой. Поэтому он сказал ей, узнав о смерти Рона и Джинни от Полумны, что смотреть на Гермиону не может и не захочет больше никогда. Слова язвами разъедали язык, и тело выкручивало от слишком большой магической силы. Сила тоже может стать слабостью. И в те дни, что сложились в месяцы, он едва видел Гермиону, его всего выворачивало наизнанку, будто сердце разрывало что-то изнутри в клочья, будто диафрагму растягивали и рвали, а лёгкие прожигали. Магия — чистая и сильная, струилась по венам вместо крови, стихийно била в собственное тело, не находя выхода наружу. И морально, и физически ему было херово постоянно. Том спрашивал «В чём проблема?», когда Гарри встречался с Гермионой в коридорах, сидел за одним столом в Большом зале, был рядом с ней на лекциях. «В чём проблема?» — его голос звенел в ушах и доводил до приступов рвоты — Гарри еле успевал добегать до туалетов, хватался за холодный фаянс руками и судорожно стискивал его в руках так, что раковина шла трещинами. Сила — слабость. «В чём проблема?» — спрашивал он, когда Гарри наблюдал за тем, как Малфой увивался за Гермионой и учил её летать. А когда они стали ходить всегда вместе, Том перестал задавать вопросы, только его тянул назад, останавливая. Физически. Гарри этого терпеть не мог. Когда он сам чем-то занимался вместо него, когда на зельеварении делал всё за него, когда уворачивался в дуэльном клубе от внезапной атаки Малфоя, которую сам бы Гарри точно пропустил, когда он твердил одно и то же из раза в раз про хрупкость их тела и выживание. Выживание было его главной проблемой. Том был вторым мозгом, думающим только об этом. Он заставлял его есть и пить. Говорил «Выбрось эту дрянь», когда Гарри тянулся к очередной сигарете и всё равно курил, потому что не мог не курить. Никотин — зависимость, которая отчасти заменяла другую. Гарри курил, стоя за деревом, слушая, как Гермиона смеётся над шутками ублюдка Малфоя, и кипел изнутри. Вскипал. Никотин охлаждал, останавливал. Никотин как те же стоперы, та же граница между нормальным и нет. «Лучше бы врезал, — звучало по-дьявольски в голове, Гарри держался только на чистой воле, — чем так мучить себя и меня». Гарри не верил никогда, что Том мучился. Он никогда не мучился. Ему доставляло всё неизгладимое садисткое удовольствие. Гарри хватался за остатки нормальности, не понимая до конца, что так он ещё сильнее раздвигает её границы. «Не вмешивайся, раз у тебя проблемы с доверием», — говорил он, и так Гарри узнал, что Гермиона выходит замуж, а все вокруг против. И оставаться в стороне стало, мягко говоря, неактуально. — Чёрт бы его побрал! Гарри рвал и метал, пока Том издевательски хохотал. — Будь он проклят! Гарри ощущал, как удавка плотно была затянута на его шее. — И ты вместе с ним! Но правда заключалась в том — и Реддл об этом знал, — что во всех своих бедах виноват только сам Гарри, который боялся его настолько сильно, что даже мысли не допускал о доверии и близости с теми, кого он по-настоящему любил и ему было бы их невыносимо потерять. «Двуличная лицемерная мразь, — звучало в голове голосом Тома постоянно. — Надеешься на всепрощение?» — и этот мерзкий хохот, от которого Гарри сходил ночами с ума.***
Они собираются. Работа их не ждёт. Гарри нужно сначала зайти к себе домой, чтобы сменить одежду. Гарри бы послал в дальнее плаванье и работу в аврорате, которая ему сейчас не сдалась, и одежду — он бы предпочёл быть в ближайшее время в чём мать родила. Но Гермиона правильная и он тоже. Был когда-то. Она старательно завязывает волосы в хвост, надевает простые серёжки, чёрное платье помогает застегнуть на её спине он, и вдыхает запах её волос. Он пальцами касается её открытой сзади шеи, проводит по линии роста волос мизинцем и прижимает её к себе второй рукой за талию. Её ягодицы вжимаются в его пах, а Гарри целует Гермиону в висок. — Давай не пойдём. Никуда не пойдём. Останемся здесь, если хочешь, или ко мне. Будем делать всё, что захочешь. — Сейчас я хочу только одного, — Гермиона застёгивает ремешок часов на кисти правой руки, — поймать Розье. Гарри кивает, опускает взгляд. — Хорошо, прости. — Я понимаю, не извиняйся. У меня так уже было, — Гермиона улыбается одними уголками губ, глядя на его отражение в зеркале, — с Драко. Я тоже не хотела идти на работу, но нам пришлось, потому что мы давно не подростки. Том рассмеялся, Гарри повторил за ним и, прищурившись, рассматривал её тело. Она хочет поймать Розье, так пусть сначала до него доберётся. Пока её голова будет занята Розье, она и не заметит, как собственными руками разрушит свою семью. Гарри поспособствует, сделает всё для этого, уже начал. Ещё немного, чуть-чуть, самую малость — вдыхать запах её духов и знать, что очень скоро ему не придётся тайком наслаждаться близостью с ней. Очень скоро она будет его. Полностью. Только его.***
Гарри переодевается в гардеробной, пока Гермиона стоит в его спальне и рассматривает флаконы, стоящие на большом тёмном комоде. Она открывает флакон с его одеколоном, подносит его к носу, прикрывая глаза. — Чем пахнет твоя Амортенция? — вопрос вырывается прежде, чем Гарри успевает себя остановить и одёрнуть. Гермиона оборачивается. Солнечные лучи бьют прямо в окно из-за её спины, Гарри жадно вглядывается в её лицо, перестав застёгивать пуговицы. — Свежескошенной травой, новым пергаментом и… — она прячут за спину флакон одеколона Гарри. — Не смущайся. — Она пахнет… как… ну… — Моя пахнет пирогом с патокой, деревом от рукоятки метлы и тобой. — Мужским одеколоном, — Гермиона ставит его на место. — Пахнет одеколоном, — её щёки розовые-розовые. «Слушай, а здорово, что у твоей Амортенции такой запах, моя, например, воняла человеческой кровью», — Тома прямо сейчас вдруг как-то так прорвало на разговор, он начал нести какую-то тарабарщину в его голове, а Гарри понял, он же не идиот, что Гермиона не сказала ему, чьим одеколоном. Мужским — слишком расплывчато. Кикимер заглянул в спальню, когда Гарри широкими шагами начал преодолевать расстояние между ним и Гермионой, а та вдруг стала пятиться назад. А он всё смотрел на её безымянный палец, на это чёртово кольцо, малфоевская рожа совершенно некстати всплыла у него перед глазами. И внутри всё вспыхнуло, всё, что так давно он запирал и чему не давал вылиться наружу. — Хозяин, Кикимер… — было начал эльф, как Гарри обернулся на него и одарил таким взглядом, что тот исчез с тихим хлопоком. — Гарри, а почему ты спрашиваешь? — Гермиона сделала ещё один шаг и упёрлась спиной в стену. — Гарри? Невербально он запер двери и прижал к её шее кончик палочки, впрочем, Гермиона тоже упиралась деревком в его грудь. — Что происходит? — она говорила требовательно, но голос Гермионы дрожал. — Что ты делаешь? — Ничего, — Гарри выронил палочку из рук, а Гермиона отвлеклась. Этого хватило, чтобы оглушить её одним точным ударом по сонной артерии. — Заткнись, Том. Реддл снова завёл свою шарманку: «В чём проблема, Гарри?». — В том, что не только ты владеешь стихийной легилименцией, а мы вдвоём. Я всё понял, как только она взяла его в руки. Гарри подхватил Гермиону на руки и отнёс её на постель, быстро пристегнул к кровати и укрыл одеялом. Он влил в её рот «Сон без сновидений» и попытался стянуть кольцо с пальца — не вышло. «И поэтому ты решил её похитить? Я тебя не осуждаю, нет. Но почему ты не смог потерпеть?» — Я слишком долго терпел. «Гарри… Ты думаешь, она тебя после этого простит, что ли? О, я понял, ты всё сотрёшь к чёртовой матери?» — Ты сотрёшь. Границы допустимого стали настолько широки, что сейчас вмещают в себя всё то, что раньше Гарри считал чудовищным.