***
Играла самая известная песня Лори Либерман в наушниках Гермионы. Том знал, потому что она, сидя за рабочим столом, тихо подпевала себе под нос эту мелодию, читая документы. Всё было более, чем удовлетворительно. Гарри не вмешивался, Драко на горизонте не показывался, а их отношения вернулись в прежнее русло, где-то между дружеской заботой и физическим влечением. Но ни словом, ни жестом это самое влечение не было удовлетворено. Том знал эту маггловскую песню. Долохов называл её душевной, когда напивался в баре после очередной неудачи, Гарри горько усмехался, а Рудольфус просил выключить это маггловское безобразие и включить какую-нибудь ведьмочку. Тому казалось удивительно глупым то, о чём пелось в этой песне. Он не понимал — как это, услышав чужую песню, можно стыдиться, чувствовать, будто незнакомый человек облёк твою жизнь в слова, тем более, нежно убивал этой песней. Это какая-то бессмыслица для красивого слова, мелодраматическая песня для медленного танца в полумраке. Мыслями он ушёл в свои фантазии, отвлекаясь от главного — нужно вручить украшение как-нибудь так, как бы это сделал Поттер. И чтобы его не раскрыли, а это являлось главным. Том сглотнул, когда представил, что вполне невинный танец плавно переходит в иную, более чувственную плоскость. Откровенно говоря, у него давно не было секса, а человеческое мужское тело его требовало, да и ему понравилась Гермиона. Пока Гермиона подпевала певице, слушала в наушниках песню и читала, Том решил, что самое время это сделать. Он поднялся со своего места, достал из кармана бархатную коробочку, открыл её с тихим, но отчётливым щелчком, и взял цепочку. Она мерцала, преломляя свет. Средний лунный камень, напоминающую каплю, тоже переливался перламутровыми нежными оттенками. Честно, Тому было всё равно на украшение. Он их не ценил и не видел в них никакой ценности, кроме как денежной. Но стоило это украшение, вероятно, немного. Уж точно меньше, чем кольцо с бриллиантом. Том открыл замочек, встав за спиной у Гермионы. Его губы были в нескольких сантиметрах от её щеки, когда надел на неё цепочку с кулоном. Гермиона будто проснулась ото сна. Она несколько раз моргнула, вытащила из ушей наушники, потом склонила голову, подцепив пальцами цепочку с кулоном и принялась их рассматривать на себе. — Красиво, Гарри. Это мне? — Тебе. С днём рождения, любимая. Гермиона улыбнулась. — А как же книга? — А книга… — Том пожал плечами и поцеловал её в щёку. — На Рождество? Она улыбнулась. — Спасибо, но я не знаю, что сказать Драко. Том снова сглотнул. — Не говори, он и не заметит. — Думаешь? Шум из её наушников мешал, сердце как-то неровно билось, пальцы крепче сжали плечи Гермионы на одно мгновение, а потом ослабли, и вдруг он крепко обнял Гермиону, уложив свою голову на её плечо. Был ли Гарри в беспамятстве? Оставил ли Гарри контроль над своим телом Тому? — Какая разница? — Том прикусил губу, потому что голос звучал неожиданно грубо. — Поехали ко мне. Гермиона нахмурилась, взяла документы в руки и поднесла к их лицам, тыча пальцем, произнесла недовольным и усталым голосом: — Работа. Снова всё повторится. Снова погибнут люди, а мы до сих пор ничего не сделали, чтобы их спасти. Гарри бы хотел сказать, что они и так живые трупы, которые всё равно умрут очень скоро от своих заболеваний, что Том создаёт всего лишь философский камень такой силы, что ему очень нужны эти самые души умирающих людей, что это не забота Гермионы и она его и так поймала, что Том и есть Гарри, а Гарри и есть Том, и они — одно целое, а без философского камня тело Гарри не выживет. И это замкнутый круг. Он и так выбрал самое гуманное, что возможно в их ситуации. Наверное, Гарри бы набрался мужества, смог бы подобрать верные и искренние слова для признания. Возможно, это даже сработало, но Том очень сильно сомневался. Том людям не доверял, в людей не верил, и Гермиону он видел по-другому — не как возлюбленную, подругу детства, которая всегда была рядом, понимала и разделяла все страдания, невзгоды, проблемы, радости и счастье. Нет, Том видел в ней опасность, как и в любом другом волшебнике, стоящем по другую сторону, у которого была сила, власть и влияние. Было бы глупо считать, что Гермиона Грейнджер этим не обладала и имела диаметрально противоположные с ним взгляды. Враг, не друг, не любовница. Враг, которого он по определённому стечению обстоятельств не может устранить с дороги. Как кость в горле. Ему было неприятно, что для Гарри она важнее его. А теперь ещё и это… Она ему, правда, нравилась как женщина. Её тело, её чувственность. Бархат и тепло кожи, шёлк кудрявых волос, нежные мягкие губы, аккуратное лицо с немного всё ещё острыми чертами, будто она недоедает и… Внимательные, добрые, живые глаза, смотрящие на него с любовью и неприкрытой лаской. Её чувство юмора, её острый ум, её душа — его, Тома, не интересовала. Да, он её не то чтобы не хотел брать спящей, но жалость и сожаление отравляли бы процесс. Она хороша живая, отдающая себе отчёт о том, что происходит. Не под зельями. Не под заклинаниями. Кожу закололи иголки, когда вдруг в его голове предстала картина, всплывшая в памяти. То, как его рука лежала на затылке Беллатрикс. Её волосы были мокрые и холодные, тело дрожало. Она хрипела, захлёбывалась водой, в которой он её топил. Тому бы хотелось… нет, не повторить. Посмотреть на то, как бы захлёбывалась Гермиона, а его рука с жёстко держала её за волосы, отдирая их до гематом. Том был садистом. Тому нравилась чужая боль. Причинение боли и вселение ужаса — есть те меры власти над людьми. Том часто заморгал. Нет-нет, он так уже не считал. Нет, это нечто другое. Садизм — это болезнь, признак сумасшествия. Он не причинит ей боль. — Больно, — Гермиона вырвала руку из его ладони, — отпусти. Что с тобой, Гарри? — Нет, — Том покачал головой, — это что с тобой, Гермиона? Он развернул её кресло к себе, положив руки на подлокотники, Том навис над её лицом так близко, что он чувствовал, как часто и резко задышала Гермиона. Все её выдохи и вдохи он ощущал кожей. Гермиона молчала. Том тоже. Он рассматривал её чуть ли не под лупой. И что он в ней нашёл? А сам он шёл только на уступку, потакал или?.. Бред. Том бредил, если думал о таком. Есть роскошные женщины, как Нарцисса Малфой, а есть такие, как она: невзрачно-умные, приятные, но слишком дотошные, запустившие себя. Он скривился, когда увидел, что руки её снова изранены. Дура. Он взял её руку, задрал рукав, обнажая запястье. — Ты что творишь? — в её голосе возмущение прикрывало нотки испуга. Что бы сделал Гарри? Ударил бы? Нет. Стал бы с ней об этом говорить? Тоже нет. Дал бы ей сигарету. Том снова скривился — он терпеть не мог курящих и сам никогда не курил. Эта вонь, этот дым. Какая гадость. Сочувствующе молчал, но Том не может молчать. Она тряпка, бесхребетная размазня. — Отпусти! — она повысила голос, и Том поднял взгляд поверх её головы. Он смотрел на дверь, которую, конечно же, мог тот час открыть кто-то из аврората и зайти внутрь, но этого не произошло. Было ли это дело в доверии или никто не хотел влезать в разборки героев войны? А, может быть, по ним обоим было видно, что они неровно дышат друг к другу, и весь отдел полагал, что это очередная любовная ссора? Хотя… — Тебе никто не поможет, кроме тебя самой, — слова звучали жёстко. — Ты что несёшь?! — она замотала головой, а Том наблюдал за тем, как его побелевшие пальцы впиваются в её израненную руку, оставляя и так на искалеченной коже алые следы, которые быстро багровеют. Гермиона морщится. — Дай угадаю, — он нахмурился, потом цокнул языком, вдыхая запах её волос и продолжая говорить ей на ухо приглушённым хриплым шёпотом. — Этот твой муженёк ничего не знает, да? Он не интересуется. Он делает вид, что не замечает. Он тебе потакает в твоём самоуничтожении? Ему нравится, как ты занимаешься садомазохизмом? Нравится, что ты вечно под зельями? Что пугаешься темноты и жмёшься к нему, ища спасение? Малфою нравится ощущать себя сильнее, видеть в себе защитника. Но ты… Тебе же это раньше претило. Если тебе нравится быть слабой, то… — Том усмехнулся, освобождая её руку и через мгновение разрывая на ней блузку. — Будь слабачкой. Он не прикасался к ней нежно, но дыхание Гермионы сбилось, а сердцебиение участилось. Её зрачки расширились, и она облизала губы, когда он грубо и жёстко принялся тискать её грудь. — Не слабой, а… — Виноватой? — Да. — И в чём же ты виновата? От этого вопроса у неё увлажнились глаза. Гермиону трясло, когда он то кусал, то целовал её шею, оставляя алые следы. Да, останутся засосы и, вероятно, она их не сведёт, закутается в пижаму, ляжет в супружескую кровать, отвернувшись к мужу спиной, опасаясь, что он её развернёт к себе лицом и увидит это. Гермиона плакала, когда он встал перед ней на колени, задрал её юбку, оглаживая руками ноги в тонких чулках. — Во всём. Том засмеялся. Безудержно. От всего сердца. Искренне. Это, правда, было очень смешно. Она виновата во всём. Лучшая шутка за последнее десятилетие. — Какое же у тебя непомерное самомнение. Гермиона его смеха не оценила, как и слов, что он сказал ей. — Это не смешно. — Нет, смешно, — Том наблюдал, как она скуксилась и обиженно оттолкнула его руки. — Ты прервал, возможно, горячий секс своими смешками, — она толкнула его в лоб. — Ты же знаешь, мне не нравится доминировать. Я люблю равные партнёрские отношения, где ты и я — на одной ступени. Гермиона передёрнула плечами, опуская юбку. — Жаль. Кажется, Том снова всё испортил, но ему всё равно. — У меня есть мазь, — Том подошёл к рабочему столу, достал из ящика металлическую баночку с плотно закрытой крышкой и поставил её перед Гермионой. — Не останется следов ни от синяков, ни от порезов. И всё-таки он не смог удержаться, чтобы не засмеяться снова, встретив её осуждающе-холодный взгляд. — Бог мой, — только и выдала Гермиона. — Мерлин и Моргана, — Том уселся в своё кресло, закинул ноги на столешницу и откинулся на спинку. — Знаешь, любимая, моё приглашение всё ещё в силе, — он ей подмигнул, а потом поймал брошенную в него папку с какими-то отчётами. Что ж, работа есть работа, хоть она ему и не нравится.***
Тому не нравилось, что Луна Лавгуд приходила довольно часто. Чаще некуда. Каждый вечер. Она составляла ему компанию за ужином и вглядывалась в его лицо. Как личный поверенный или доктор, Тому было жутко неуютно под её взглядом, и он всё раньше уходил в спальню, ссылаясь на усталость после рабочего дня. Она это понимала и не препятствовала ему. — Я принесла лекарство, — флакон с настойкой ризерии мисс Лавгуд поставила перед ним на столе, а потом села по правую руку от него за стол. Её причудливое платье неонового жёлтого цвета мерцало в полумраке, а длинные серьги в виде павлинов, которые двигались на подставках, выглядели слишком странно. — Том? Он отвлёкся от разглядывания Полумны и взял флакон в руки. — Будем честны, это не лекарство, а наркотик. Он сжал немного сильнее флакон, наблюдая за тем, как переливалась жидкость внутри. Наркотик, который ослаблял и позволял удержать магическую силу внутри, предупреждая стихийные всплески. — Что нового в Австрии? — Резиденция построена. Сейчас Невилл занимается постройкой двух больших теплиц, закупает цветы и деревья для зимнего сада. Ещё господин Долохов прислал две картины и книги для библиотеки. Посёлок поблизости реконструируют, чтобы сделать там поселение для наших приближённых магов. Работы идут по плану. И трастовый фонд работает без сбоев. Машина, которую отправил в ремонт Гарри… — Машина? — Том удивился. — Автомобиль. — А водитель? — Гарри умеет водить. Том кивнул. — Точно. — Её уже отремонтировали. — Здорово, можно не спускаться в маггловское метро. Полумна отпила вина и широко улыбнулась. — Вы спускались в метро? И как вам маггловское метро, Том? Реддл пожал плечами. — Не очень удобно, давка, укачивает и неприятные запахи. Быстро едет, но по мне есть много существенных недостатков. — Вот как. Значит вам не понравилось? — Не особо. — А Гермионе Грейнджер метро нравится. Том отрезал от спаржи кусок и съел, тщательно прожевав. И какое ему дело, что нравится Гермионе? Ну нравится и нравится. — Вы не пересекались? — Смеётесь, Луна? — он улыбнулся. — Какова вероятность в мегаполисе встретиться со знакомой в метро? — С любовницей. — Даже если и так, — он отпил вина и со стуком поставил бокал на стол. — Не понимаю, к чему вы клоните, мисс Лавгуд. Она его раздражала. Все эти её намёки, взгляды, смешки. Знает больше, чем сам Том, обо всём важном и постоянно не даёт ему забыть об этом.***
Он стоял у входа в метро неподалёку от Министерства Магии. Держал руки в карманах, слегка сутулился, глядя на свёрнутый в крафтовой бумаге букет хризантем и пакет с хурмой. Вообще-то у него есть объяснения. Он же не умеет водить автомобиль в отличии от Поттера. Ему нужно вести себя как Гарри, влюбить её в себя ещё больше, чтобы окончательно разрушить её брак с Малфоем. Да, а что там любовники дарят? Том открыл список того, что нравится Гермионе, и вот он здесь. Наверное, стоило бы подумать о Малфое, который, вероятно, тоже предпочитает ездить с Гемионой на метро, но о мелкой занозе он не привык, в принципе, вспоминать. А зря. Они вышли вдвоём, держась за руки. И когда Том их увидел, ему стало как-то не особо хорошо. Всё-таки Малфой мешался под ногами, да ещё и вцепился в неё мёртвой собственнической хваткой. И весело смотрел на него. — Свидание? На рабочем месте? А, Потти? «Ах, ты ублюдок!.. Какой я тебе Потти, мразина?!» Том широко улыбнулся. — Ага. Гермиона смотрела на него умоляюще. Видимо, ей не хотелось, чтобы Гарри шёл в открытое наступление и борьбу за неё, но Том не Гарри. Пакет с хурмой был вручён Гермионе, цветы — ошарашенному мелкому гадёнышу. — Эй, Малфой. — Это ещё что… — Ты мне нравишься, хорёк. Было, правда, весело и смешно. Лицо Малфоя покраснело, цветы упали на асфальт, Том увернулся от его удара и звонко рассмеялся, наблюдая за тем, как хорёк подскользнулся, запнулся, почти грохнулся на асфальт. — Я, может быть, тебя очень даже и люблю, хорёк! А, может быть, и нет, — произнеся это, он схватил Гермиону за руку и увлёк за собой. — Тебе же не жалко? Ты же не жадный мальчик! — Гарри, ты пьян? — Поттер, ты с ума сошёл? — Я очень даже трезв и в своём уме. Эй, Драко, я люблю её. Давно и очень сильно. И я тебе не проиграю. Драко на него набросился снова, и в этот раз Том не отступал. Малфой схватил его зашиворот, приподнимая от земли. — Эй, я всё знаю, Малфой. Когда ты расскажешь о своей помолвке с Асторией Гермионе? Раньше, чем она узнает это из газет? Оу, — улыбка Тома стала шире, — я проговорился при ней, смотри-ка. Ну ты и мерза...