Падение

      Но правда была в том, что Драко сам старательно сводил себя с ума и хотел сжить себя со света.       Когда он позвонил Гермионе утром в последний раз, а это было почти неделю назад, он спросил её открыто о том, что происходит. Всю ночь его колотило и корёжило. Всю ночь Драко горел в огне и ощущал агонию всем своим существом. Едва он дождался семи утра в Лондоне, чтобы набрать домашний номер и, стиснув зубы, ждать, когда услышит голос Гермионы.       Та ответила не так быстро, как обычно. Пришлось ждать дольше на несколько гудков. Она сонно пожелала ему доброго утра и сказала, что любит его и скучает. Драко знал, что она не лгала, но… кольцо тоже не лгало. Оно было раскалённым. Драко слишком хорошо был осведомлён о том, на что и как реагируют их семейные обручальные кольца перед тем, как обменяться ими в часовне с Гермионой.       И та знала, что он знает. И лгать было бесполезно.       Поэтому разговор свёлся к одному, и Драко себя за это ненавидел:       — Гермиона, расскажи мне, пожалуйста, что случилось. Только правду. Кольцо всю ночь горело. Я всё пойму.       — Я люблю тебя, Драко, — тут же жалобно заговорила она.       — Я знаю.       — Я люблю тебя не из-за кольца, — снова оправдание.       — Знаю.       Видимо, Гермиона не выдержала его серьёзного тона, того, что он, вися на телефоне, даже через тысячи километров, незримо давил на неё. Драко знал, что самое болезненное для Гермионы — признаться, что она неправа или совершила нечто, по её мнению, ужасное.       Потому что для других Гермиона хорошая девочка, которая ошибок не совершает.       Она горестно заплакала. Драко услышал шуршание, всхлипы и откровенный безутешный плач. Всё это говорило только об одном — он прав и сейчас где-то поблизости с ней Поттер.       Потому что кроме Поттера некому. Совершенно некому. Он — язва, разъедающая её душу до косного остова.       — Но его я тоже, — она еле слышно прошептала в трубку, и через долгую паузу добавила: — люблю, Драко, — он болезненно поморщился, чем больше времени они вместе, тем невыносимее слышать подобное. — Прости меня, пожалуйста. Прости, прости, Драко. Я его выгоню, уволюсь, оборву всё, слышишь?       Драко замер.       Он всё слышал, но внутренности горели огнём.       Драко что-то там ей говорил, успокаивал, оправдывал её вслух, а внутри болело всё. Внутри всё корёжилось и рвалось, ломалось, трескалось, осыпалось, горело и тлело — быстро и, в то же время, слишком уж медленно. Лучше бы один раз, но так, чтобы сразу после агонии накрыло бесчувствие, чтобы отрезало и забылось.       Драко себя ненавидел за свою слабость, мягкость и лживую алчность. Драко был таким подонком, на самом-то деле. Он сам её к себе привязал кольцами и обетами, до конца не разобравшись в ней. Драко наивно думал, что между Поттером и Гермионой всё кончено, а Драко чуть ли не рыцарь в сверкающих доспехах, пришёл к ней в трудный час, подставил плечо, поднял на руки и постарался сделать всё, чтобы боль исчезла.       Он поздно понял, что Гермиона никогда с ним не была до конца откровенной. И её лучший друг ака бывший парень — всегда был где-то на недосягаемой для Драко высоте. И Драко, влюблённый идиот, думал, что… раз святой Поттер её бросил, разбил сердце, надругался над её чувствами, то никакой связи между ними никогда уже не будет.       Но эта чёртова связь была крепче их с Гермионой уз. Нездоровая, полностью отравленная. Драко ощущал на себе взгляды Поттера, которые говорили только о том, что он желает его прикончить. Драко списывал это на вражду, что длилась с первого дня их знакомства. Драко оправдывал это тем, что они были вечными соперниками.       Но правда была в том, что Драко занимал место Поттера, от которого он так неблагоразумно отошёл в сторону.       И сейчас, сидя в предбаннике в какой-то российской глуши, он даже не знает, хочет ли вообще возвращаться обратно в Англию. Трусливо сбежать и отказаться от прав на Гермиону кажется хорошей идеей. В конце концов, закрывая глаза, Драко всё ещё видит не её.       Наглая ложь.

***

      Боль чувствовать уже невозможно.       Драко ошалело оглядывал стол, ища бутылку с алкоголем, но вместо алкоголя он нашёл травяной чай.       — Здесь не пьют, — сказала зеленоглазая женщина, будто читая его мысли на расстоянии.       Драко сел на лавку и опустил голову на руки.       — В России везде пьют, а здесь, видите ли, оплот трезвости, — язвительно отчеканил он и стиснул до боли зубы.       После купания в бане, Антонин со своей княжной пошли смотреть на звёзды, улёгшись на сеновале. Драко не стал им мешать, поэтому побрёл в дом, в котором был накрыт стол и приготовлены спальни. Дом этот был бревенчатый, высокий, светлый. С множеством комнат и большой столовой. Со своим красным углом, в котором висели старинные иконы и тускло светили лампады.       Драко обшарил всё по второму кругу прежде, чем эта женщина вошла в столовую и застала его в таком состоянии.       — Какая досада, что твои ожидания снова не оправдались, — проговорила она, сев рядом на ту же скамейку. Расшитая белая скатерть касалась её ног. — И что же произошло у тебя, сладкий?       Малфой поморщился. Эта женщина его, откровенно говоря, бесила.       — Ничего. Лучше скажи, сколько тебе лет?       Драко оторвался от созерцания скатерти и ног зеленоглазой.       — Возраста согласия, как видишь, достигла, сладкий, — она передёрнула плечами и усмехнулась.       У неё были красивые чётко очерченные губы, вздёрнутый аккуратный носик и гладкая нежная кожа, к которой Драко без позволения прикоснулся ладонью. Она поддалась вперёд, обхватила его шею руками и её горячее дыхание обдало сладостью его крепко сжатые губы.       — Люблю красивых, — прошептала она прежде, чем поцеловать его в жилку у виска. — И разозлённых тоже, — эта женщина поцеловала его в щёку. — И молоденьких, — она прислонилась к его губам, но Драко не пошевелился.       Он мог сделать хоть что-то, ответить на поцелуй зеленоглазой ведьмы, запутаться пальцами в её волосах, укусить её губы, подхватить её и посадить к себе на ноги, чтобы ощутить её затрепетавшее от близости с ним тело.       Но Драко замер и не шевелился, пока она раздосадовано от него не отстранилась.       — Прелестно, — женщина взяла чашку и чайник, — меня давно не отвергали так хладнокровно.       Налила себе чай и принялась пить, уперевшись локтями о столешницу и качая ногами. Спустя пару минут она достала из кармана своего сарафана коробку вполне себе современных сигарет и протянула Драко:       — Будешь?       Малфой давно не курил, но сейчас согласился.       Мальборо были крепкими и тяжёлыми. Драко, налив себе чай, запивал одну затяжку за другой. Когда сигарета истлела, женщина молча предложила ему ещё. Они пили горячий чай и курили около часа в полном молчании. Драко думал о том, что он самый настоящий придурок. Когда чай закончился, женщина встала со своего места, а Драко поднялся следом за ней.       — Спокойной ночи, лорд Малфой.       Женщина улыбнулась ему, когда они дошли до лестницы. Комната Драко была на первом этаже, а её, видимо, на втором.       — Как тебя зовут?       — Какая разница? — она пожала плечами.       Они долго смотрели друг на друга прежде, чем Драко ответил:       — И, правда, никакой.

***

      Он не спал эту ночь.       Травяной чай Драко не смог усыпить, а тело изнывало от боли. В голову приходили разные мысли и образы. Он представлял, представлял и представлял. Много чего. И всё это было не самым приятным. Тело быстро восстанавливалось. Вообще тело мага было очень сильным и выносливым. То ли дело его растерзанная, разодранная в клочья собственными руками душа.       Гермиона не выходила из его головы.       Рано утром, на рассвете, Драко вышел из своей комнаты в коридор, где снова столкнулся с той женщиной. Она сварливо буркнула, чтобы он под ноги смотрел, и двинулась в столовую, где уже стоял завтрак. Драко не видел, чтобы здесь вообще был кто-то, кроме них, чтобы кто-то ходил и накрывал на стол, поэтому он сделал вывод, что это были либо домашние эльфы, либо домовые, прислуживающие в этом доме.       Драко принялся поедать пшённую кашу, залитую молоком, без аппетита. Есть ему, правда, не хотелось. Ему вообще ничего не хотелось. Потрясение от здешнего места и людей, да и от приключений в цыганском таборе, прошло. Отрезвление очистило разум окончательно, поэтому Драко думал исключительно о том, как ему плохо без Гермионы и собственном страхе остаться без неё. Нет, ещё он думал о том, как её тела касаются руки Поттера, и всё внутри поднималось, хотелось разодрать выломать, вырвать, раздробить эти руки, свернуть шею, утопить в болоте его тело. Так, чтобы никто и никогда его не смог отыскать.       О, Драко… Драко думал о том, что убей он Поттера, ему бы пришлось потом наблюдать за страданиями Гермионы. Та, конечно, убивалась бы по нему вечно. И узнай она, что с ним это сделал Драко, Гермиона бы, скорее всего…       Драко вздрогнул.       Он знал, что именно она бы сделала. Знал пугающе точно и это его вернуло на землю.       Если Гермиона убьёт себя — Драко тоже умрёт, ведь тоска по ней будет невыносимой предсмертной агонией.       Покончив с завтраком, Драко сложил в большое полотенце сыр, хлеб и вяленное мясо со стола, вышел на улицу и добрался до окраины деревни, где за последним домом был забор, за которым начинался лес. Драко сжал в руке палочку и вздохнул. Что ж, если выход отсюда есть только один, он будет полным идиотом, если не попробует отсюда выбраться без ритуалов и танцами с бубном, дабы не попасться местной нечисти в лесу.       — Собираешься удрать в одиночестве? — голос зеленоглазой остановил его у забора. — Ничего не сказав своему другу?       — Именно, — Малфой забрался на забор.       — Тогда я пойду с тобой, сладкий.       Она ловко и быстро забралась на забор рядом с ним и сразу же спрыгнула в заросли папоротника.       — Как хочешь.       В любом случае, Драко нужна была хоть какая-то цель, чтобы не сойти с ума от бесконечных тяжёлых мыслей.