Умершим… приписывались два сильнейших инстинкта: голод и половой голод. Эти два вида голода иногда ассимилируются, как в русской сказке: «Схватил змей царевну и потащил ее к себе в берлогу, а есть ее не стал; красавица была, так за жену себе взял» <…> Божество избирает себе возлюбленную или возлюбленного среди смертных. Смерть происходит оттого, что дух-похититель возлюбил живого и унес его в царство мертвых для брака. «Исторические корни Волшебной сказки», В.Я. Пропп
Драко Малфой
В те тёмные времена, когда вся власть над моей жизнью была сосредоточена в чужих руках, а я сам был марионеткой для взрослых, окружавших меня, мне неохотно верилось, что жизнь, к которой я стремился, так резко повернулась ко мне спиной и всё стремительнее отдалялась. В те дни, перетекавшие в месяцы, я потерял себя, казалось, безвозвратно. Не было ничего, что бы держало меня на этом свете, когда Беллатрикс умерла от моей руки. Не было ни одного человека, который бы смог заполнить пустоту внутри меня. И казалось, что победившее добро обратилось истинным злом для меня. Я много времени проводил на семейном кладбище, сидя на земле, разглядывая пасмурное небо. Совсем недавно я его и вовсе не видел — я был заперт в камере, ожидая суда. Но ничего не поменялось. Мне казалось, что место моё уже определено — вот здесь в холодной земле я и должен лежать. Это не было страданием. Это не было самобичеванием. Это не было депрессией. Нет, это было реальностью — неизбежной и неотвратимой. Я совсем не ощущал собственного тела. Мне казалось, что вместе с ней и оно умерло, но почему-то всё ходит по земле, среди живых. Я ел не от голода, а по привычке. Я проваливался в сон, как только моя голова касалась подушки. Мне было тяжело вынырнуть из сна. Я не боялся смерти. Нет, смерть стала для меня самым лучшим исходом. Я не возненавидел её, отнявшую у меня смысл и цель, вырвавшую всё, оставив пустоту. Нет, смерть стала для меня заветным желанием. Но как только я решался на то, чтобы убить себя, мои пальцы неминуемо дрожали, ноги подгибались, изнутри вырывались рыдания. Я по-настоящему хотел умереть. Я желал, чтобы меня приговорили к смерти. Но меня оправдали. Меня выпустили. Так… несправедливо. Я не хотел жить. Я боялся жизни. Я совсем забыл, что это такое — жить. Я ложился на холодную землю, складывал руки на груди, смотрел на небо. — Если это твой последний подарок, — шептал я ей, — твоей жестокости нет предела, любимая. Моя любовь к родителям обратилась ненавистью и непониманием. Я ненавидел свою бабку, своего деда, своих мать и отца. Я ненавидел их всех — Блэков, Малфоев. И эта ненависть вдруг дала мне цель в жизни. Если не от любви, если не по собственному желанию, то хотя бы из самых тёмных уголков своего сердца, ненавистно бьющегося в груди. Я так долго думал о том, что же сможет их, моих предков, задеть и унизить, что же станет той последней каплей, из-за которой они будут и на том свете сгорать от ярости. И когда я увидел ту, что стала бледной тенью себя, когда наши взгляды встретились — я понял. Если мой кристально чистый род будет смешан с «грязью», моя жизнь обретёт смысл и будет ненапрасной. Это, конечно же, было несправедливо по отношению к Гермионе. Та и так настрадалась. Чем я больше сближался с ней, чем сильнее узнавал, тем сильнее понимал, что она достойна счастья, тем больше я ощущал свою готовность сделать всё для неё. Правда, мы были на равных, ведь и она любила другого, и тосковала по нему. Только мы отличались тем, что её возлюбленный всё ещё был жив. Гермиона была похожа на избитого и выброшенного на улицу щенка, всё ещё любящего своего старого жестокого хозяина. Я понимал её, наверное, как никто другой, ведь сам был таким же. Только Гермионе никто ничего не внушал, только Гермиона не убивала любимого. Она чище и светлее меня. Она лучше меня. Она достойнее меня. Имею ли я право замарать её собственной грязью? Имею ли я право прикоснуться к ней как мужчина? Смею ли я влюбиться в неё?***
Лёгкие горели. Зеленоглазая бежала через чащу как олимпийская чемпионка по бегу, как молодая лань от хищника. Драко едва поспевал за ней, но чем больше они бежали, чем меньше сил оставалось, Драко всё больше приходил к выводу, что это бессмысленно. — Нужно дать бой! — выкрикнул Драко ей в спину, та обернулась на краткий миг, и всё же продолжила бежать. — Против всей нечисти леса? Не смеши! Ты погибнешь. А я не хочу рисковать своей свободой. Был ли хоть кто-то страшнее Волдеморта в этом лесу? Драко вспомнил, как бесстрашно вышел на поединок Поттер, и как ему, Малфою, убегающему сейчас от опасности, а не сражающемуся за свою жизнь, стало не по себе. Поттер был ещё ребёнком, а он? Драко уже давно не ребёнок. И он сильный маг. Пусть не такой, как Дамблдор или Слизерин. Пусть и в подмётки не годится Волдеморту, но он, чёрт возьми, маг. — Нет! — закричал Драко и резко остановился. Он развернулся лицом к приближающейся опасности. И куда его Антонин заволок? Подумать только, что делает алкоголь с человеком. Драко пообещал себе, что больше никогда не будет напиваться до потери рассудка. Если выживет, конечно. — Разве тебя не ждёт любимая жена, сладкий? — зеленоглазая попыталась надавить на слабое место. — Именно поэтому. — Сумасшедший! — Я тебя не останавливаю — убегай, — Драко сжал палочку крепче, встав в стойку. — Если я умру, то хотя бы выиграю тебе время. Судя по тому, что Драко не услышал ни шороха, она не сдвинулась с места. — Ладно, — зеленоглазая встала рядом. Так они и стояли несколько минут спина к спине. — Чувствуешь? Холодный ветерок коснулся кожи, как чьё-то ледяное дыхание. Драко опустил веки, отдаваясь своим ощущением, и вслепую, поддавшись выверенным за годы инстинктам, выкрикнул: — Авада Кедавра! Открыв в этот же миг глаза, он увидел, как зелёная вспышка полетела в глубину чащи леса, как ударилась во что-то тёмное и тут же исчезла, рассыпавшись искрами магии. — Как я и говорила, — женщина вздрогнула, — это бесполезно. — Нет ничего, — убеждённо зашептал Драко, — что было бы неподвластно магии. — И любовь? — усмешка зеленоглазой слышалась в вопросе. Драко не нравились ни эта деревня, ни этот лес, ни эти люди. Более того, он ощущал, что ходит здесь с душой нараспашку и каждый видит то, что не предназначено для их глаз, и каждый давит на больное. — И любовь, — на выдохе сказал Малфой, после чего снова вывел руну и произнёс смертельное заклятие, направляя его немного левее. Зелёная вспышка промчалась в пустоту, ярко загорелась, настигнув цель, и тут же осыпалась искрами наземь. — Думаешь, он заставит любить его? Каково это — любить через силу? Драко нахмурился: — Тебя только это волнует? — Твоя жизнь, возможно, закончится, а моя продолжится дальше. Как думаешь, что важнее? — Эгоистка. — Все люди эгоисты, сладкий. Ничего? Ничего не было или Драко ничего не видел? Чудища живые, пылающие чёрным огнём магии. Чудища, сидящие вокруг них, не нападающие, охраняющие. Чудища, от которых веет ледяным холодом. Драко не смеет их описать. Он видит то, что ни один живой человек видеть не должен. Их зловонные пасти, острые клыки, готовящиеся в любую секунду разорвать плоть когти, раздавить хрупкое человеческое тело лапы. Драко вглядывается в их волкообразные облики. Видел ли он нечто подобное раньше? Знает ли он, кто они? Если и есть подземное царство, если и есть там стража, видимо, она выглядит именно так — непобедимо ужасающе. Драко снова бьёт в них убивающим заклятием, но те даже не шевелятся. Магия рассыпается, магия поглощается их тьмой. — Как долго я искал тебя, княгиня, — слышится из ниоткуда и отовсюду одновременно. — Жаль, что я застал тебя со смертным снова. Пытаешься убежать? — зеленоглазая ощутимо задрожала. — Снова? — он смеётся горестно и зловеще. — Я пришёл забрать то, что моё по праву. И Драко ощущает, как его тело каменеет, как холод пробирается внутрь, и сердце, отчаянно бьющееся в груди, затихает. Ни вдохнуть, ни выдохнуть. Ни пошевелиться, ни закричать. Он так и застыл с протянутой палочкой, с горящим огнём, пронзающим болью, кольцом на пальце. — Мой повелитель, — зеленоглазая падает ниц на землю, покрытую инеем, склоняет голову перед ним. Только сейчас Драко видит явственно, как сияют кроваво-алым камни в её ушах. Малфой осознаёт, что сейчас он в затухшем мире Смерти, и её владыка стоит прямо перед ним.