***
Наутро Брайс действительно отдал мне наличные. Я хотела взять маму с собой, но она умотала куда-то сразу после завтрака, так что в ритуальную контору пришлось ехать одной. День выдался солнечным, каким всегда выдаются самые тяжелые дни. Я давно заметила, что все самое паршивое в жизни происходит под палящим солнцем и сопровождается пением птиц. В агентстве совсем не ощущалось, что случилось что-то дурное. Человек в костюме с иголочки в оформленном бурым бархатом и деревом кабинете оптимистично обсудил со мной все детали, размер-ширина-высота-рисунок-подпись, так, словно я выбирала праздничную открытку. Хотя, собственно, это она и была, каменная открытка на день рождения, раз уж никакая другая уже не в тему. Почти весь вечер я провела в постели, смотрела невидяще что-то по телику, ела приготовленные по наитию жареные овощи и листала старые альбомы. Несколько раз отрубалась от усталости, но под вечер все равно проснулась и пролежала с полтора часа в постели с поразительной ясностью ума. Матери все еще не было, бог ее знает, куда она провалилась, так что я выползла на кухню, откупорила какую-то из бутылок, что она еще не почала, но явно для чего-то приготовила, и налила себе в рюмку. Открыла ветчину, помыла пару помидор. Все-таки, раз уж уговорилась посидеть семьей, то ею и надо было — а я после смерти Деи и осталась сама себе семья. Даже ее больше не было рядом, чтобы напомнить об этом. Напрасно я трезвонила матери, ведь в глубине души знала, что она не придет. У нее был свой способ справляться с перипетиями этой жизни, и обижаться на это было глубоко поздно и бессмысленно. Просидев на кухне с час, я дернула настежь ставню окна, откуда повеяло прохладой и тишиной, высунулась на подоконник, вглядываясь в выцветшую тьму ночной панорамы окраины. Глянув на время, с тихим звоном тронула краем рюмки оконное стекло и пригубила. — С днем рождения, сестренка, — проговорила я самой себе. — Хотя бы ты отсюда выбралась. Честно говоря, я ждала, что поплачу, но, видать, все слезы вымыло еще вчера этой отвратительной новостью, и новые надо было немного подкопить. Дурацкие дни безделья меня только наводили на разные по степени бессмысленности думы на тему «так жить нельзя», которые я тщательно пресекала, будучи занятой. Какой смысл бередить душу, если никак иначе все равно не выйдет? Но в такие вот холодные, тихие ночи, сидя на крошечной кухне под скупым светом тусклой лампочки, хлебая водку за упокой в окружении рушащегося на глазах интерьера, я ощущала нестерпимую мерзость от самой себя. Господи, это не жизнь, Рэнди был прав. Даже его жизнь без капли смысла и увлечений приносила некогда хоть немного удовольствия, а моя была сплошным бесконечным переламыванием себя день за днем ради будущего, которого в беспросветном мраке настоящего мне было уже не видать. Где-то там, в далеком завтра, я была счастливой, успешной и свободной, но я, черт возьми, не сделала ни единого крошечного шага в сторону этого пути, и он, как линия горизонта, удалялся от меня с каждым днем, что я пыталась нагнать. Бесконечно далеко, недосягаемо было для меня какое-то иное будущее, нежели то, что я видела перед собой в обличье матери. Когда папа умер, я дала себе слово, что никогда не буду пить, как она, мы с Деей уже тогда понимали, что видим что-то, что ей недоступно, только убедить никогда не получалось — мы же были детьми. Но теперь уже я не была так уверена в том, в чем мы с ней друг другу клялись. Казалось, только такое будущее мне и предначертано, потому что люди, которые рождаются и умирают взаперти, определенно существуют и, видимо, я была одним из них. Слышал бы меня тогда Рэндалл, он бы в ужас пришел от того, какая я лицемерная, ведь ему я целыми днями твердила, что поправить можно даже непоправимое. И вот здоровая, молодая девица сидела и бухала в одиночестве, вспоминая единственного человека, с которым рука об руку шла надежда, не в силах не то что поправить — а даже принять. Случившееся никто не в силах был поправить, а наказать виновного не вышло ни у вселенной, ни у меня. Наверное, Маркус был прав, и когда нет стимула к жизни, что-то там внутри обрывается, из-за чего тебе хочется просто отдаться течению, не пытаясь даже барахтаться. Разумеется, если можешь позволить себе такую роскошь.***
Утром мать так и не объявилась. Завтрак не лез в горло, так что я собралась, накинув на себя максимально неприметные шмотки, и поехала на работу. Пусть Кая простит меня, если сегодня я буду недостаточно жестким надзирателем, но апатия от происходящего сделала мне смертельный захват, и я позволила себе сдать этот бой хотя бы один раз. Видимо, сдала так явно, что это заметил даже Стюарт. — Все хорошо? — спросил он, глядя в зеркало заднего вида. — Не укачало? — Нет, Стюарт, спасибо, — вздохнула я. — Все путем. — Хотите, мэм, я подниму вам настроение? — спросил вдруг он, галантно улыбнувшись. — Мисс Севиньи расспрашивала меня недавно, не был ли я свидетелем вашего с мистером Роузмондом неформального общения. — Чего? — поморщилась я. — Ты это о чем? Стюарт склонил голову, кашлянув в перчатку, снова глянул на дорогу и продолжил. — Валери, мэм, — пояснил он. — Я ведь вожу ее тоже. Она спрашивала меня о вечеринке. — Сплетничала про меня и Рэнди? — невольно усмехнулась я. Ух, Верри! Шпионка хренова, и что она, интересно, рассчитывала услышать? — Она только задавала вопросы, а я отвечал, — важно заметил Стюарт. — Ну и что ты ответил? — вскинула бровь я. — Что между вами и мистером Роузмондом сугубо деловые отношения, разумеется, — отчитался он. — Было бы очень непрофессионально с моей стороны говорить мисс Севиньи правду. — Молодчина, Стю… стоп, какую еще правду? — осеклась я. Он улыбнулся из-под непроницаемых стекол темных очков и только поправил запонку на рукаве, чтобы выдержать, похоже, драматичную паузу. — Даже мне с водительского места, мэм, хорошенько припекало оттого, как между вами искрит, — заметил он. Я невольно расхохоталась на это, пихнув его ладонью в плечо. — Вот это да, Стюарт! Юморить умеешь? А я-то думала, ты у нас из Киберлайф! Он только улыбнулся в ответ, а я откинулась на спинку, раздумывая над тем, что он выдал. Нет, искрило между мной и Рэнди, конечно, знатно, но вот и Стю, и бедняжка Верри не за то принимали наши искры — эти были из разряда тех, что отлетают, когда сцепятся намертво две шестеренки, каждая из которых хочет двигаться в свою сторону. И в голову мне пришла абсурдная мысль, что варианта тут было только два: или отлетят обе к чертям собачим или же застрянут друг в друге так, что больше не расцепишь.***
Стоило мне зайти в дом, как я сразу поняла, что не у меня одной хреновый день. По холлу прямо мимо меня пронесся Дрю, оравший на кого-то по телефону, следом за ним прошагала нервозной походкой Кая, оба даже не обратили на меня внимание. В доме повеяло проблемами. — Доброе утро, Рокси, — окликнул Маркус, забирая из моих рук сумку. — Что с хозяевами такое? — вскинула голову я, стаскивая обувь. — Чего это они такие дерганные? — Все из-за процесса Рэндалла, — подсказал мне он. — Хостеды ведь подали апелляцию… Дрю надеялся разрешить все с ними лично, но, кажется, у него не вышло, дело снова пошло в суд. Я состроила неловкую физиономию и поспешила на цыпочках прокрасться во флигель, наказав Маркусу сообщить Кае, что я уже на работе, если спросит. Войдя к Рэндаллу, уловила запах сигарет и сразу пошла к заднему выходу в сад. Там мой подопечный и нашелся: сидел на террасе, вытянув ноги. — Привет, — сказала я, сев рядом. — Куришь до завтрака? Твои уже на ногах, поостерегся бы, а то возьмутся еще отчитывать. — Знаю, что на ногах, — бросил он. — Дрю уже сообщил мне новости. — А, ты про суд, — понимающе качнула головой я. — Думаю, Дрю разберется, он же вроде того… шарит. Ты, что ли, расстроился? Рэндалл поднял взгляд на меня и уставился, как на дуру. — А сама как думаешь? — спросил он оторопело. — Меня вообще-то за убийство судят, Рокси. Я приумолкла, звучало, конечно, так себе. Но, честно говоря, в свете событий, происходящих в моей жизни, все эти превратности разгульной богатой жизни меня мало трогали. — Ну, непреднамеренное убийство или как там? — уточнила я. — Ладно, не вешай нос, разберутся твои с этим судом. Носятся там вон, как угорелые. Пойдем, тебе поесть надо. — Не хочу, — нахмурился Рэндалл. — Да брось ты строить из себя королеву драмы, — поморщилась я. — За свои поступки надо отвечать, а ты как думал? — Я вроде как ответил, — злорадно усмехнулся он, вскинув свои протезы. — Ладно, забудь, ты все равно не поймешь. Он поднялся, а из дома к нам быстрой походкой подошел Дрю. Он рявкнул в телефон кому-то, чтобы подождали, и бросил трубку. — Завтра поедем в суд, там попробуем добиться приема Миллса, если все выгорит, сам с ним поговоришь, — заявил он Рэндаллу. — Это его точно взбодрит. Заметив его грустцу, Дрю хлопнул брата по плечу и заглянул в лицо. — Не бойся, Рэндалл, мы тебя вытащим, все будет хорошо. — А если что, по условке выйдешь. Я сама не поняла, как это вырвалось из моего рта. — За неосторожность надолго не сажают, так что не горюй. — Рокси, твои шутки не в тему, — вздохнул Рэндалл. — А я не шучу, — фыркнула я. — Что? Мне тоже поплакать с тобой о твоей несчастной судьбе? Бедный Рэнди сел за руль бухим и угробил человека, давайте его пожалеем. Постыдились бы… Дрю побагровел, явно готовый высказать мне все, но тут его телефон снова разорвался от требовательного звонка, и он отошел прочь от флигеля, гаркнув в трубку свое злобное «алло». Я зашла внутрь, стараясь сдержать гнев. Черт подери, это ведь совсем не связанные вещи, чего ж тогда меня так вымораживает страдальческий Рэндаллов вид? Он меж тем требовательным шагом зашел вслед за мной. — По-твоему, это то, что стоило сейчас сказать? — рявкнул он. — Если ты не заметила, я ни хрена не рад тому, что происходит! — И что, — проговорила я, стараясь дышать. — Что с того? Почему я, мать твою, должна тебя жалеть? — Я не просил жалости, — фыркнул Рэндалл. — Всего лишь немного понимания, хотя бы попытки понять. Да, у тебя такие методы, или как ты там это оправдываешь… Он повалился на сидение за столом, уперся локтем в столешницу, а дурацкий металл скользнул, рука поехала и с грохотом ударила по гулкой поверхности. — Нет никаких методов, я просто не вру тебе в глаза, как все остальные, — бросила я. — Ты совершил преступление, за которое полагается наказание. — То есть я должен сесть? — горько спросил Рэндалл. — Получить срок вдобавок ко всему, что уже со мной случилось? — Это не мне решать. Мне не хотелось говорить с ним, я была слишком нестабильна, чтобы еще и выслушивать обвинения. Прислонившись к косяку, я ощутила, как руки дрожат. — А может, иногда надо хотя бы немного попытаться поставить себя на место другого? — спросил он. — Поставить себя на место другого? — развернулась я. — Поставить на место? Меня словно прорвало в ту минуту. Я не знаю, о чем я думала, как все это потом собиралась объяснять Кае или кому угодно — но, видит бог, это были слишком тяжелые три дня. — Ну и что же у тебя там за место? — прорычала я. — Место богатенького козла, который ни хрена в жизни не сделал сам, но все всегда имел? Все, чего только не попросит и не пожелает! Которого окружает любящая семья, готовая ради него на все, у которого полно друзей и денег, свобода быть кем угодно, делать, что угодно, где угодно и когда! — Можно подумать, я в этом виноват! — поморщился обозленно он. — Может, и нет, — выдохнула я. — Но мне не понять, что такое быть на твоем месте. И тебе не понять, что такое быть на моем. Никогда не понять, каково это — не иметь друзей не потому, что ты странно и дешево одета — хотя и это тоже, разумеется! — а потому что у тебя просто нет времени на дружбу с кем-то. Нет времени поболтать после школы, потому что после школы ты работаешь, не покладая рук: выносишь чужие судна, драишь полы и таскаешь коробки. Тебе не понять, потому что быть мной — это быть предметом мебели для таких, как ты. Тебе не понять, что такое не иметь дома или лежать в постели, боясь, что завтра лежать уже будет не на чем. Не понять, что такое, когда на столе нет ничего, кроме водки, когда не можешь закрыть семестр, потому что уже зима, а тебе нечего надеть на ноги! Он не решался прервать, а меня вдруг захлестнула такая волна жалости к себе, какой я не ощущала, наверное, еще со школы. Стало вдруг ужасно больно, что мне приходится это говорить, ведь до сей поры говорить было некому. Захотелось заорать во весь голос, и я заорала: — Не понять, черт тебя дери, каково регулярно быть избитой просто за то, что ты лишняя в своем доме! Каково это, когда собственная мать нажралась до такого состояния, что не может тебя вспомнить! Каково это, когда отчим на твоих глазах убил твою родную сестру! — Глаза залили слезы, и я просто зажала их руками. — А потом вышел по условке, потому что это была случайность! И ты должна жить с этим, бок о бок с той, которая позволила этому случиться! Я очнулась уже после того, как горло предательски засаднило, да и то только потому что выражение лица Рэндалла из оскорбленно-раздраженного превратилось в ошарашенно-скорбное. Я замолчала, переводя дух, пока он не мог подобрать ни единого слова — само собой. — Я знаю, нельзя так говорить, — просипела я, — но… боже. Я все отдала бы за то, чтобы быть на твоем месте. Это был первый хренов миг, когда я позволила себе заплакать на глазах у кого-то, и мне было плевать. Я даже не закрыла лица, просто пригладила волосы, по-быстрому пытаясь продышаться. Рэндалл все так же не мог вымолвить ни слова, стоял, глядя в стену, словно чего-то ждал. Я сделала глубокий вдох. — Прости, — сказала я, прочистив горло. — Это… у меня иногда просто нервы сдают. — За что простить? — поднял голову он. — За жалость к себе, — ответила я, сев на край его кровати. — Я слишком много раз вынесла тебе мозг из-за нее, чтобы себе позволить. — Жалость к себе — это нормально, — произнес Рэндалл. — Мы же живые люди. Мне тоже себя жаль, иногда просто до ужаса. — Частенько, — кивнула я. — Я не хотела вот так на тебя вываливать, не бери в голову… Надо отдать ему должное, Рэнди какими-то фибрами души меня понял. То ли привык за то время, что я работала с ним, то ли просто достаточно узнал. Он не полез с дурацкими ободрениями или еще чем-то таким же бесполезным, что обычно вызывает только еще больше слез, а просто дал мне пачку салфеток, сел рядом и помолчал со мной. Может, он хотел меня потрепать ладонью по плечу или типа того, но не решился. Боялся, что опять ею получит, или просто стеснялся своей не очень ободрительной металлической руки — не знаю. Знаю одно: мне впервые за несколько дней стало немного легче. Тут рядом со мной сидел человек, который тоже испытывал боль, и его молчаливое участие не было таким мучительным, как когда сочувствовал кто-то совершенно счастливый. — Ну так… что случилось? — спросил вдруг он. Я повернулась, не понимая, чего он хочет. — Что случилось с сестрой? — пояснил Рэндалл. — Умерла, — проронила я, уткнув взгляд в пол. — Что тут еще скажешь. — Много чего можно сказать, учитывая уже сказанное, — заметил он. А говорить об этом оказалось не так горько, как думать. Слова выходили совсем простыми, безликими — одни голые факты. — Дей и этот говнюк подрались, это часто у нас бывало. Она… вечно меня и мать защищала. Он ее ударил, и она упала о телевизионный стол. Такой низкий, у самого пола. И умерла. Я сказала, как скороговорку, чтобы не обдумывать, но слезы и крик частично ослабили удавку, и дышать и говорить стало проще. Рэндалл переварил быстро, хватило и пары секунд. На самом деле, я даже удивилась, насколько серьезно он вник — в такие-то далекие от него беды. — Значит, его не наказали? — поднял голову он. Вопрос, который я задавала себе бесчисленное количество раз даже после того, как узнала о сроке. Я до сих пор не могла себе на него ответить. — Он отсидел два года и вышел, — проронила я. — Они сказали, это было по неосторожности. Тишина, которая последовала за этим, была тяжелее, чем прежние, а может, мне так казалось. Мне вообще много чего теперь казалось, в последнее время меня словно выкидывало из реальности на короткие мгновения, до того я устала от постоянных мыслей, снов и напоминаний. — Понятно, — просто сказал Рэндалл. — Все понятно. Не знаю, чего я ждала, что он примет мою сторону и пойдет сдаваться копам только потому, что я до одури хотела наказать того, кто отнял у меня родню? Ведь Рэндалл тоже ее у кого-то отнял. Нет, он не в состоянии был меня понять — мы были по разные стороны переправы. — У Дей сегодня день рождения, вот меня и… несет, — закончила я. — Не бери в голову, это пройдет. Он не шевельнулся, смотрел в пол угрюмо и отрешенно, я похлопала легонько по плечу. — Не слушай меня насчет своего дела, я… вообще никто, чтобы что-то говорить об этом. Рэндалл только невесомо кивнул, приняв мои типа-извинения, и я вздохнула. — Ладно, минутка жалости к себе окончена, следующая будет через год. Давай-ка я принесу с кухни что-нибудь поесть, и попрактикуем твое изящество в трапезе. Да? — Да, — покорно кивнул Рэнди. Еще б не да. Я поднялась, хлопнула по коленкам и пошла прочь из комнаты, на ходу утерев оставшуюся сырость на щеках. Однако приключения и не думали кончаться. Стоило мне покинуть спальню Рэндалла, я нос к носу столкнулась с Дрю, который сцапал меня за плечи и вытащил в холл. — Вот, значит, какие у тебя методы поднятия духа? — прошипел он. — Какого черта ты делаешь, Рокси? Я даже нахмуриться не успела, неужто он и за срыв меня отчитает? — Ты ни хрена не знаешь про него, понятно? — напомнил Дрю. — Чтобы молотить все, что ты там несла! Нет в тебе сочувствия — так прояви хотя бы каплю такта! В этот момент я поняла: он говорит о том разговоре, которому стал свидетелем, про который я уже и думать забыла. Да уж, если не брать во внимание последующее, то, что он услышал, звучало паршиво. — Господи, расслабься, все уже хорошо, — отозвалась я. — Рэндалл в порядке, он не в обиде, мы все… обсудили. — Что обсудили? — рявкнул он. — Я говорил тебе, что когда-нибудь последняя капля наступит, ты припоминаешь? Ты перешла всякие границы, твое присутствие здесь вредит Рэндаллу! — Это еще почему? — оторопела я. Дрю разве не был в курсе о методах своей мамы и всех ее на меня планов? Как же так? — Почему?! — прищурился злобно он. — Потому что ты превращаешь жизнь моего брата в ад! Ты не понимаешь? По-твоему, он недостаточно много пережил? Хочешь сделать его еще более несчастным, чем он уже есть? Расслабься, что бы тобой ни двигало — это невозможно! — Дрю… — выдохнула я. Вся злость на него куда-то испарилась, я увидела, как его глаза наполнились слезами отчаяния — пусть и всего на мгновение, будто мелькнула пелена и сразу исчезла. Я положила руку ему на плечо, почувствовала, как горит кожа под тканью рубашки. — Я знаю, как ты его любишь, — сказала я, глядя ему в глаза. — Как заботишься о нем. Я знаю, ты очень хочешь помочь. Но сейчас ему нужен кто-то, кто назовет его ничтожеством. Дрю молчал, казалось, просто потому что не мог подобрать ругательств, чтобы мне ответить. — Потому что тогда он сможет подняться, — продолжила я. — Этого человека он сможет с чистой совестью возненавидеть, чтобы забыть о нем. Понимаешь? Это не можешь быть ты или кто-то другой из тех, кто ему дорог. — Только не ври, что ты так и задумывала, — скривился недоверчиво он. — Нет, — покачала головой я. — Вначале меня просто бесило его высокомерие. Но потом я поняла, что это работает. Что я… может быть, я здесь не просто так. Он вздохнул, я опустила руку, выпрямившись перед ним и передернув плечами. Если уж Кая поделилась своей стратегией со мной, я имела полное право выдать ее Дрю, решила я, тем более, никто не говорил, что это какая-то тайна. — Пускай Рэндалл злится на то, что я говорю, — повторила, словно какую-то мантру, я. — Он вернется к жизни, может быть, мне назло. А я здесь всего лишь на пару месяцев, чтобы забрать всю его злобу. — И что будет потом? — вскинул голову Дрю Я пожала плечами. — У тебя будет на одну проблему меньше.