***
Наведаться во флигель я решилась только после обеда. В свете последних событий было особенно тяжело заставить себя увидеться с Рэнди: предстояли последние два дня рядом с ним, а он, скорее всего, ненавидел меня, раз уж Дрю не стал, сразу за двоих. Я вообще не представляла, как выдержу это, не расколовшись, зная, что шанса помириться у нас уже не будет, но не общаться с Рэндаллом все два дня кряду, даже учитывая нашу ссору, явно было чем-то из разряда фантастики. Переступив порог, я непривычно не ощутила запаха сварки и чьего-то постороннего присутствия. Нет, теперь здесь все было ровно как в тот день, когда я впервые появилась в доме Роузмондов. Конечно, это мое меланхоличное ностальгическое настроение подбрасывало самые остро режущие по сердцу ассоциации, но все же. Рэндалл был в комнате один. Я пришла к нему с обедом, чтобы не с пустыми руками. Он обернулся, удивленно вскинул брови и повернулся ко мне, крутнувшись в кресле. — С чего вдруг обед с доставкой? — С того, что захотелось пообедать с тобой вдвоем, — пожала плечами я. Вранье. Мне вообще не хотелось обедать, кусок в горло не лез со вчера. Но что-то же я должна была сказать. — Ты злишься? — спросила я напрямик. Что поделать, по-другому не умею. — Злюсь, — кивнул Рэндалл, поднявшись и подойдя. — Давай сюда свой поднос. Я вверила посуду в его руки, надежные, почти как швейцарские часы (ну, деталей там было точно не меньше), и выдохнула, поняв, что диалог на заладился. — Ладно, пойду в дом, — бросила я, пока Рэнди ставил поднос на стол. Он закатил глаза и подошел снова, посмотрев сверху вниз. — Давай проясним одну вещь, — произнес он холодно. — Я злюсь на тебя, но это ничего между нами не меняет. — В смысле? — прищурилась невольно я. — В смысле я могу злиться, но это не значит, что мои чувства к тебе исчезли. Так понятнее? Не надо драматизировать и избегать меня. Мы взрослые люди. Честно говоря, понятнее не было. Я оказалась слишком простосделанной, чтобы понять, как человек может прожигать меня молниями из глаз, при этом утверждая что-то насчет чувств ко мне. Наверное, я не очень взрослый человек, раз мне это было решительно не склеить между собой. И, наверное, это как-то отразилось у меня на лице, ну или я просто выглядела слишком несчастной, потому что Рэндалл испустил тоскливый вздох и привлек меня к себе за пояс, обняв железками. Они стали стремительно греться от тепла моего тела. — Я просил тебя не делать кое-чего, но ты сделала, — пояснил он. — Чего ты ждала? Разумеется, я злюсь. Но это не значит, что я буду злиться вечно, поняла? Как же мне было ответить ему, что у меня нет этой вечности, у меня и пары дней нет, чтобы ждать, когда он остынет… Вместо ответа я зачем-то обняла его в ответ за пояс, прижалась к груди, так крепко сжав в объятиях, что заныли пальцы. — Ох, ну ладно, допустим, я больше не злюсь, — рассмеялся Рэнди над моей макушкой, и я почувствовала, как он целует меня в голову. — Чего это ты так расклеилась? С того, что я только это и делаю последние пару лет, что проявляю слабость, вот с чего. Долбанную слабость, которая мне противопоказана, которая всегда вела меня в пропасть — привела и теперь. В пропасть, из которой я сейчас уже сомневаюсь, что выберусь. — Тяжелый был день, — всхлипнула я, тыкаясь носом в ворс футболки. — Много тяжелых дней. — Скоро тяжелые дни закончатся, — погладил меня по спине металлическими пальцами Рэндалл. — Остался последний рывок, Ро. Ты же знаешь. Верно, последний рывок. Какие-то два дня, а дальше я снова смогу собрать себя в кучу. Намотать сопли на кулак, вспомнить, кто я и какая у меня жизнь. Не та, которую я нафантазировала себе здесь, в Уэст-Оуке, а моя настоящая жизнь. Я смогу снова собраться с силами, чтобы ею жить. Шаги Верри я услышала еще на подходе к двери, но уже знала, что это она — запомнила ее походку, потому что привыкла шугаться. Когда она вошла в комнату, на ходу спрашивая, почему мы не явились к обеду, я даже не попыталась поскорее отпрыгнуть от Рэндалла. Какой смысл, если я все равно уволена. — Мы решили пообедать здесь, — ответил за нас обоих Рэнди, не выпуская меня из объятий. Уж конечно, он не соскочит. На мгновение меня объяло уважение вперемешку с легкой завистью. Так самоотверженно Рэндалл стоял на том, что решил относительно меня… К смеси чувств незамедлительно добавился стыд. — Присоединяйся к нам, Вер, — выдохнула я, аккуратно высвобождаясь и кивая на стол. — Я принесу тебе чего-нибудь с кухни. — Сходим вместе, — проронила она. Я уже поняла, что она будет полоскать мозги, так что пошла без возражений. Не отказывать же в последней воле, пока я тут. На кухне Верри хватило всего на полторы минуты или парой секунд больше, но как только я набрала новый поднос, она гневно шлепнула пучком зелени о стол. — Неужели тебе совсем не совестно? — брякнула она. — Особенно сейчас, когда тебе тут осталось-то всего ничего? Значит, Кая ей уже доложила… опрометчиво. Хотя, желай Верри уведомить о моем увольнении Рэндалла — уже бы сделала это. — Нет, — легко ответила я. — Не совестно. — То есть, ты с ним все-таки спала? — напрямик выдала она, опершись о стойку и развернувшись ко мне. Ей-богу, было почти смешно. Я подняла взгляд и поджала губы. — Да, спала. На лице Верри отразился почти праведный гнев, знаете, такой, когда слышишь что-то вопиюще неправильное, богохульное. Я и сама знаю, что посягнула на святое, Вер, не смотри так. У нее не сразу нашлись новые слова, а я отвернулась и принялась складывать разбросанную ею зелень. — Как ты не понимаешь… Боже, Рокси, а что если он тебя и правда… любит? — почти прошептала Верри. И я не знаю, что на меня нашло, но… Верри ведь знала правду о том, что мне тут осталась всего пара дней. Ну куда мне еще бежать? Швырнув обратно злосчастную зелень, я уперлась ладонями в столешницу и выпрямилась. — А что если и я правда его люблю? Не знаю, как это объяснить, но в этот миг в лице у Верри действительно что-то изменилось. Как будто она и варианта такого не рассматривала. Хорошее же я произвожу впечатление, нечего сказать. — Тогда… почему ты уходишь? — вдруг спросила она. — А что мне делать? — Ну как что… Она сложила все, что держала в руках, отряхнула их и сделала шаг ко мне. — Если ты и он… ну почему тогда ты ничего ему не сказала? Почему позволила выкинуть себя после того, как спасла его? — Спасла? — прищурилась я. — То, что ты сказала вчера, — проронила Верри, и ее глаза подернулись пеленой. Она взяла меня за руки. — Ты… это было просто здорово, Рокси. Ты ведь его правда спасла. Я знаю, Кая наверняка тебя уволила за это, не за то, что у вас было. Ну конечно, кто еще мог быть на моей стороне, кроме той, которая, как и я, больше всего хотела защитить Рэндалла от всех, грозящих ему бед! Мне стоило догадаться, что Верри может меня поддержать, но вот… оправдывать? — Если ты действительно искренна с Рэндаллом, — повторила Верри, — тогда почему ты не хочешь с ним остаться? — Как, по-твоему, я это могу? — пожала плечами, чувствуя, как слезы подкатывают к горлу, я. — Меня здесь не примут, ты это знаешь. Ни из-за моего прошлого и положения, ни из-за того, что я уже успела натворить. Кая ясно дала мне понять — я для нее лишь инструмент и свое дело я сделала. — Но Рэндалл, разве он не мог бы повлиять на нее? — ошарашенно спросила Верри. Мы обе, не сговариваясь, сели друг напротив друга, и я впервые чувствовала себя с ней настолько на одной волне. А Верри, оказывается, не была той, кем я ее считала. Не была мстительной собственницей, вцепившейся мертвой хваткой в то, что считала своим. Она лишь защищала того, кто был ей дорог. Как и я. Жаль, она слишком поздно поняла, что защищать его не от кого, ведь я не хотела причинять боль или играть с его чувствами. Впрочем… она была права, что думала так обо мне — вначале я делала именно это. — Ты же понимаешь, что будет, пойди Рэндалл против своей семьи, — сказала я. — Он лишится всего, без чего не может жить. Средств. Дома. Поддержки. — Так уж это важно? — прищурилась недоверчиво Верри. — Ему нужен штат прислуги, Вер, — напомнила я. — Помощники, техобслуживание, новейшие разработки, если они появятся на рынке. Думаешь, я могу дать ему все это? Он ведь не станет работать, а я и так тяну на себе мать и ее долги. Как бы прозаично это ни звучало… я просто не могу его себе позволить. — Но у него ведь есть эта возможность работать с Бозкуром, — напомнила Верри. Я кивнула. — Возможность есть, благодаря его семье, которая вложила в дело Бозкура деньги. Рэндалл может сейчас окончательно наладить свою жизнь, заняться тем, что его наполнит… Даже осознание этого давалось тяжело, не то что сказать вслух. Но я должна была сказать вслух хоть кому-то. — Но отношения со мной тянут его назад. По лицу Верри я видела, что она хочет возразить, но она молчала. Я знала, почему — возразить было нечего. Я и сама бессонными ночами отчаянно искала лазейку, но правда оставалась правдой. — Ты права насчет него, — подняла глаза я. — Он готов взлететь. Но из-за меня он не сможет. Рядом с ним будет та, кто ему подходит, когда Рэндалл сможет впустить в свое сердце кого-то еще. Та, кого его мать одобряет, чей статус не ложится позорным пятном на семью. А еще… Хотя бы кто-то один должен быть нормальным. — Но Рокси, стоит ли эта жертва того? — спросила тихо Верри, сцепив пальцы. — Он же никогда не сможет тебя забыть. Ты ведь… вернула его к жизни. Это дорогого стоит. — Мы вернули, — напомнила я. — Я лишь стала для него триггером — но именно ты выполняла всю работу в самое трудное время. Если бы не, то что сделала для него ты — еще неизвестно, что было бы с ним к тому времени, как появилась я. Верри улыбнулась, снова взяв мои ладони в свои. — По крайней мере, он нас запомнит, — покивала она, глядя мне в глаза. — Мы же лучшие сиделки, что у него были, точно? — Точно, — поджала губы в улыбке я. Трудно было не расплакаться, потому что и Верри стала для меня чем-то, неразрывно связанным с Рэндаллом. Частью этого мира, светлого, яркого, другого. Частью которого я уже не была.***
Когда солнечные лучи разбудили меня почти в половину шестого утра в воскресенье, я ощутила облегчение. Без преувеличений, это были самые долгие два дня в моей жизни. Я постарела за них лет на пять, если не больше, потому что оказалось совершенно неважно, какие там решения я приняла своим холодным рассудком. Расколоченное на осколки сердце нестерпимо резало каждую минуту моего пребывания в этом доме, и когда я наконец села в машину Дрю и увидела поплывший за окном особняк, стало необъяснимо легче. Я хотела заставить себя уйти без прощаний, но не смогла не зайти во флигель перед отъездом. Я знала, что не вернусь, а вещи, вероятнее всего, привезет мне Дрю или Стюарт. Мне в Уэст-Оуке больше нечего было делать, и все же я чувствовала жгучий стыд за то, что не решилась даже по-человечески попрощаться с Рэндаллом после всего. Он спал, и я просто просидела на краю его кровати несколько минут. В душе молилась, чтобы он не проснулся, но еще больше где-то в самой ее глуби умоляла вселенную его разбудить. Я почти дала себе слово, что, если он сейчас вдруг откроет глаза, это будет неким знаком. И тогда я кинусь к нему под одеяло, прижмусь, расплачусь и расскажу ему все. Но он не проснулся. Странно, но мне совсем не было страшно. Все эти недели я словно вынашивала свой страх, он рос, ширился тем сильнее, чем ближе был день суда, но как только он наступил, все словно выветрилось разом. Я шла в зал, как на эшафот, безо всяких эмоций, до того выжатая, что из тела ушли все ощущения, мысли и, казалось, все тепло. Внутри поселилась пустота. Я сидела за своей деревянной стойкой, оглядывая зал суда. Все переговаривались неторопливо, спокойно — ни у кого больше не решалась сегодня судьба. Вокруг пахло деревом, все скрипело, сифонило из окна, и потому зал наполнен был скрежетом и холодом. Как-то уж слишком символично получалось, что все, связанное для меня с болью и дискомфортом, было холодным. Дрю расположился позади меня на рядах, предназначенных для зрителей, и на моей стороне он сидел один. С самого утра мы почти не говорили, кажется, Дрю понимал, почему — практика давала о себе знать. Потому что мне до тошноты не хотелось разговаривать. Стук молоточка меня словно вывел из оцепенения. Я увидела нескольких человек, вошедших в зал — приставы ввели Гиллиса. Он даже не посмотрел на меня, просто сел на свое место и неподвижно уставился на судью. Крупная, внушающее необъяснимое доверие темнокожая женщина в мантии неторопливо стала наговаривать обязательные фразы. А вот я свои наставления забыла. Дрю прошедшим днем мне объяснял, когда, зачем и что говорится, но под конец просто посмотрел внимательно, поджал губы и наставил: «говори правду». Что ж, это мне было под силу. Зал оживился, когда стала выступать обвинитель. Высокая красивая брюнетка со вздернутыми бровями — у таких на роду написано идти в прокуроры, один ее голос и тот заставлял внимать и дрожать. Не знаю, почему от ее вида мне было не по себе — она выступала в мою защиту, мне ли бояться? Видимо, я просто слишком привыкла бояться всего, что связано с судами, еще тех пор, как потеряла Дею. — Все вышеприведенные сведения указаны в копиях протоколов, имеющихся в материалах дела, — чеканила брюнетка. — Господа присяжные могут ознакомиться с ними. Сидящие на рядах для присяжных олухи принялись что-то сосредоточенно листать. Однажды они уже подвели меня, когда приняли решение о непреднамеренном убийстве. На этот раз нельзя позволить им облажаться. — Что насчет свидетеля обвинения, миссис Спроус? — спросила у обвинителя судья. — Миссис Лейси Прессвуд? Спроус передала приставам какие-то бумаги, и на трибуну поднялся незнакомец в форме. Он представился по чину. — Пытались мы ее вызвать, — по-простому объяснил он судье под присягой. — Но ваш свидетель в запое, судя по всему… ее слова во внимание не приняли. — Что за слова? — строго напомнила миссис Спроус. — Говорила, не помнит, кто кого первый ударил, но, дескать, потерпевшая сама виновата, полезла с ножом. Судья согласилась с тем, что принимать слова моей матери во внимание не стоит — тем более, что в побоях, что мы сняли, ясно значилось, что ножевое у меня, а не у Гиллиса, но мне все равно стало отчего-то нехорошо. Я невольно нервно обернулась на Дрю. Он ободрительно глянул в ответ. Кажется, пока все идет по плану. — Мистер Гренье, прошу, — услышала я голос судьи и повернулась обратно. К трибуне вышел незнакомец, по чьему лицу я сразу поняла — это адвокат Гиллиса. Только у адвоката этого ублюдка могло быть такое лицо — самое уверенное и спокойное выражение в здании. К тому же первым делом он вызвал своего подзащитного на допрос. — Мистер Гиллис, для начала пройдемся по стандарту, — бросил он явно заготовленную реплику. — Вы согласны с обвинениями? — Нет, — мотнул головой тот. — Отрицаю все. Все внутри меня всклокотало от злости, но вокруг всем было совершенно плевать. Я почувствовала вновь подступающую к горлу тошноту и поспешила сделать несколько вдохов. Это только начало. — Скажите, мистер Гиллис, вы наносили побои мисс Роксейн Прессвуд и мисс Дей Прессвуд, ныне покойной? — Ну какие там побои… — поморщился Гиллис. — Так… мог полотенцем по спине огреть за выходки какие… или подзатыльник. Но чтобы до синяков — не было такого. — А что насчет миссис Лейси Прессвуд? — Лейси запойная, — напомнил отчим. — Бывала припадочная… ну, может, пару раз зажал сильнее нужного. Но побоев не было, ваша честь, ей-богу. А в суде, оказывается, очень трудно молчать. Хотелось выдать сразу все, и про бога, и про запойную Лейси, и про то, что побоев не было. Но мне оставалось надеяться лишь на красноречие обвинителя Спроус. — Мистер Гиллис, — вкрадчиво продолжил Гренье. — Вы причинили смерть по неосторожности Дей Прессвуд. Так? — Так, — кивнул Гиллис. Причинил смерть… Мной все сильнее овладевало головокружение, но я держалась. Проклятый суд не оказался ни на секунду легче, чем я представляла. — Вы хотели ее убить? — спросил как гром среди ясного неба голос адвоката Гренье. — Конечно нет, — передернул плечами отчим. — Зачем мне ее убивать? Девки у Лейси были хорошие, шкодные, конечно, но… добрые, безобидные. И в голову бы не пришло ее убить. Я была готова возразить, но почему-то не возразила. Даже мысленно что-то будто натолкнулось на невидимую преграду. Была такой привычной мысль о том, что Гиллис нас ненавидел, что мне и в голову не могло прийти, что он мог отрицать. Что мог отрицать так… искренне. Конечно, я не верила. Слишком давно помнила обратное, но какая-то часть меня обратилась против. Словно битый пиксель, она полыхнула среди остальных и зародила крошечное зерно сомнения. Я ждала только слов обвинителя Спроус. Никого на свете я не была бы так рада сейчас услышать, как мою брюнетку со вздернутыми бровями, но Гренье вдруг повернулся к судье и отчеканил: — Попрошу вызвать на допрос потерпевшую, ваша честь. До меня не сразу дошло, что речь обо мне. Судья, а следом и весь остальной зал обратили взоры на меня, и я по инерции поднялась. Прошла до трибуны, наговорила что-то на автомате на библию. Гренье внимательно изучил меня с ног до головы, а после вскинул голову. — Мисс Прессвуд, — начал он. — Вы заявляете, что мой подзащитный нанес вам побои… — Он глянул в документы и назвал точную дату моего побега. — Верно? — Да, — спокойно кивнула я, глядя в резной рисунок паркета. — Вы также утверждаете, что мистер Гиллис наносил побои вам и вашей сестре неоднократно ранее? Понадобилась легкая пауза. Что-то внутри как будто коротило от каждого вопроса. В какой-то момент я одернула себя: и что такого страшного в этих расспросах, в конце концов? Никто не заставляет вспоминать все досконально, просто скажи правду, как она есть. — Да. — Я вас понял, мисс Прессвуд, — продолжил Гренье. — Простите, что заставляю вас вспоминать… но я обязан, поймите правильно. В ночь смерти вашей сестры, Дей Прессвуд — вы утверждаете, что мой подзащитный стал избивать вашу сестру, а после непреднамеренно нанес ей травму головы, верно? — Не… совсем, — нахмурилась я. Говорить было тяжело. Не потому, что больно или горе слишком давило на меня. Я вдруг осознала, что от одной потребности вспоминать мне становится душно. — Она упала, — выдала я. — И ударилась головой. — Да, верно, — кивнул, казалось, довольно Гренье. — Скажите, где в этот момент была ваша мать? А мне казалось, я никогда в жизни не смогу забыть ни одного сантиметра этой жуткой картины. Тьма, сигнализация, орущая у кого-то в машине с улицы, крики… Странно, но в этот миг я почувствовала, что фрагменты этой ночи от меня ускользают. — Она была… она пыталась их разнять, — сглотнула я. — Да, она была рядом, мы обе… хотели остановить драку. — Мисс Прессвуд. — Гренье вдруг наклонился и заглянул мне прямо в глаза. — Вы уверены? — Протестую, Ваша честь, — мигом отозвалась обвинитель Спроус. — Это давление на потерпевшую. — Протест отклонен, — хмуро бросила судья. — Продолжайте, мистер Гренье. — Мисс Прессвуд, — повторил тот. — Вы уверены в том, что говорите? Зал суда погрузился в тишину. Я оторопело огляделась, не понимая, чего он хочет. Судья хмурилась, глядя на меня, прокурор Спроус смотрела, прищуренно, словно тоже чего-то ожидая, все присяжные уставились, как стадо баранов, и Гренье… почти сверлил меня своими непроницаемыми глазами. Что за гребаный бред, разумеется, я уверена… — Нет. Я не поняла, как это вырвалось из моего рта. Зал оживился, присяжные стали строчить в свои блокнотики, а я почувствовала прилив удушливого жара. — То есть… я не помню точно, что она делала после, — поспешно пояснила я. — Я… все произошло очень быстро. — Я понял, мисс Прессвуд, — отчеканил Гренье, выпрямившись. — Еще пара вопросов, если вы позволите. В материалах дела имеются выписки из полицейской базы и копии рапортов о вызовах полиции на адрес Эйзенхауэр Паркуэй, триста шестьдесят три, сорок, за две тысячи девятнадцатый год. Вызовы на крики, драки и шум после полуночи. Мисс Прессвуд, помните такое? — Да, — ответила я. Дыхание выравнивалось. Меня будто саму вот-вот едва не поймали на преступлении, а теперь пронесло. Сердце все равно колотилось выше нормы, я невольно подняла глаза на Дрю, и его вид меня словно током тряхнул. Если бы Дрю сейчас был в роли адвоката, по его лицу я безошибочно определила бы, что дело он проигрывал. — Звонили 911 по причине побоев, нанесенных вам и вашей матери мистером Гиллисом? — уточнил Гренье. — А… кажется, да, — не думая, отозвалась я. — Кажется? — уточнил он, снова прищуриваясь. Чего он добивается? Когда я и Дрю оговаривали суд, он предупреждал о стратегиях, которые может использовать адвокат моего отчима, но это… я не понимала, что у него на уме, и от этого нервничала все сильнее. Ответа Гренье не дождался, но, кажется, он был ему и не нужен. — Также, — подчеркнуто громко заговорил он дальше, — в материалах дела имеются копии рапортов патруля о вызовах на адрес Морленд-авеню, дом восемнадцать. Прошу отметить это, господа присяжные, за две тысячи шестнадцатый, две тысячи тринадцатый, две тысячи двенадцатый и две тысячи одиннадцатый года. Он повернулся на меня и мягко поджал губы, что ни на секунду не сделало его мягче — глаза меня все также жгли. — Мисс Прессвуд, вы подтверждаете факт вызовов на номер 911 в названные даты? А что еще мне оставалось? На Морленд-авеню я жила до переезда матери к Гиллису, все воспоминания оттуда были маленько… смазанные, не только из-за того, что я была ребенком, но и в целом потому, что после смерти Деи многое «до» попросту стерлось. Внутри все будто затряслось от чего-то совершенно мне пока непонятного, но я ответила. — Да, сэр, — зачем-то сипло добавила я. — Мисс Прессвуд, я верно понимаю, что мистер Гиллис и ваша мать стали жить вместе только в две тысячи семнадцатом году? — спросил Гренье. — Да, верно, — послушно сказала я. Он будто вел меня за руку. К моему личному эшафоту, конечно, но вел, шаг за шагом, крепко держа, чтобы не оступилась. Я вскинула глаза на Гренье, вперилась в него, мысленно умоляя, чтобы он только объяснил, чего хочет от меня. Что-то в голове отчаянно зашкалило, как ломанная часовая стрелка, мельтешило, не давая сосредоточиться, я увидела, как бьет крупная дрожь мои руки. Гренье выдержал мой взгляд и отвернулся. — Ваша честь, — продолжил он. — Позволю себе небольшую ремарку. Во время работы мой клиент отзывался о мисс Прессвуд как о человеке беззлобном и честном. Мы пришли к выводу, что она не стала бы вешать столь серьезные обвинения на моего подзащитного из простого желания отомстить. По всем признакам мисс Прессвуд выдвигает обвинения абсолютно искренне, тогда мы решили разобраться, не имеет ли место некая… подмена памяти. Что это, нахрен, он вообще нес? Хочет выставить меня чокнутой? — Судебная практика с подобным уже сталкивалась, и наш случай… полагаю, один из таких. — Мы все внимание, мистер Гренье, — вальяжно разрешила судья. Я мгновенно поняла, чего добивались эти двое, только бросила гневный взгляд на Дрю, но меня встретил взгляд совершенно ошарашенный. Он открыл рот, и я прочла по губам «Рокси, все хорошо». Какое нахрен хорошо?! Неужели он не понимает? — Подмена памяти? — не слыша себя, перебила я. — Этот ублюдок убил мою сестру! Что вы пытаетесь здесь доказать? — Господа присяжные, я напомню, что за моим подзащитным действительно кроется этот грех — и за непреднамеренное убийство мистер Гиллис получил тюремный срок в четыре года и десять месяцев, однако, — вскинул палец Гренье. — Вышел по условно-досрочному освобождению через половину срока, я попрошу внести этот момент в протокол — за исключительно примерное поведение. Я почувствовала, как легкие зажало в тиски. Что-то происходило, и я одна видела правду, а никто больше не мог вырваться из-под чар этого ушлого адвокатишки. Мне хотелось вскочить и броситься на него с кулаками, я почувствовала, как стиснула ладони изо всех сил под трибуной, и, кажется, Гренье это тоже заметил. — Мисс Прессвуд, — обратился он снова. — У меня к вам еще два вопроса, но прежде чем ответите, вы должны очень хорошо подумать. Он говорил со мной, как с пациенткой, которой вот-вот сообщат неутешительный диагноз. Сердце колотилось где-то в затылке, я почему-то кивнула, вместо того, чтобы встать во весь рост и надавать ему по роже. — Мисс Прессвуд, — повторил он, как заклинание. — Вам наносила побои ваша мать? Вакуум, схлопнувшийся в зале после этого вопроса, казалось, ощущаю только я. Было трудно дышать, в ушах стоял невыносимо громкий звон. Я вспомнила, что Дрю говорил, что я могу взять перерыв в любой момент, и если такой момент и существовал, то это был он. Мне нужно было любым способом сбежать отсюда, из этого зала, от этого вопроса. Наносила ли мне побои мать. Моя мать пила, сколько я себя сознательно помню, а я и Дей всегда носили ей деньги, как заведенные, не зная продыху и жизни нормальных подростков. Что-то такое скреблось у меня на подкорке, врезались в память эти слова «две тысячи шестнадцатый, две тысячи тринадцатый, две тысячи двенадцатый, две тысячи одиннадцатый». Наносила ли мне побои моя мать. Мать позволила умереть Дее, и за это я ее ненавидела. Казалось, не было большего проступка, не существовало на свете, что еще такого же ужасного она могла бы сделать? Загубила жизнь нам обеим, не защитила Дей и не научила нас обеих быть хоть немного слабыми. Хоть иногда. С ней нельзя было быть слабой или расслабляться хотя бы на время. С ней всегда нужно было быть начеку. Подскакивать от любого шума, готовиться выставлять ее пьяных друзей, отдавать ее долги, отмазывать ее от копов. Защищать друг друга. Наносила ли мне побои моя мать? — Она… — прорезался слабый голос, и тогда Гренье присел на корточки перед моей трибуной и взял меня за руки. Я вдруг поняла, что сижу в слезах, а все вокруг смотрят на меня, как на цирковую зверюшку. Что-то явно вышло из-под контроля. — Твоя мать била тебя, Рокси? — спросил он снова. Словно в увеличительном стекле я видела в сумраке шторы в своей квартире. Ковер, каждую его ворсинку. Ор сигнализации на улице. Крик, что врезался в голову. Мое запыхавшееся дыхание. Колотящееся сердце. Низкий столик для телевизора, на котором стоит горшок с цветком. Я все еще помнила волосы Деи, какие они на ощупь, их цвет. Я помнила, как сильно она всегда вцеплялась ей в волосы, именно в волосы, как будто больше всего ненавидя именно за то, что Дея тоже родилась женщиной. Я помнила, как тяжело было заставить ее отпустить. Я думала, что никогда не смогу забыть эту ночь, и я не забыла. Каждый ее миг, каждый крик матери, каждый ее удар, каждую попытку Деи увернуться или закрыть лицо, каждый шаг назад, который она сделала по ковру, к низкому столику для телевизора, на котором стоял горшок с цветком. А еще руки Гиллиса, которым он остановил мать. До того сильной хваткой, что, казалось, переломит старые пропитые кости. Дея бы отбежала, но пальцы в волосах запутались, и мать все еще могла ее достать. Он не видел этого. И оттолкнул ее назад. Я подняла взгляд на Гиллиса, будто он должен был подсказать мне, что ответить. Но он просто смотрел, как и все, и ждал. Без каких-то эмоций, просто смотрел и ждал. Я почувствовала себя свободной под этим взглядом, как никогда раньше. — Моя мать меня била, — ответила я громко и твердо, несмотря на дрожащий голос. — Она била меня и сестру, сколько я себя помню. Она всегда говорила, что я и Дея только мешаем. Она говорила, ее голосом это всегда звучало в моей голове. Мурашки, казалось, побежали уже где-то по внутренностям. Всегда ее голос, даже когда я приписывала Гиллису эти слова. Ладони Гренье, в которых он держал мои… и правда придавали сил. Как будто тем, что он держал меня за руки, он удерживал меня в этом мире, не давая окончательно свихнуться и потерять с ним связь. — Ты молодец, Рокси, — сказал он терпеливо. — А теперь второй вопрос. Твоя мать избила тебя в ночь, когда ты сбежала из дома? Ту ночь я помнила куда хуже. Но мне больше не требовалось время, чтобы сказать совершенно точный ответ. — Да. — А твой отчим? — напомнил Гренье. — Он нанес тебе побои той ночью? У него был нож. Это он выхватил у меня нож, точно он, потому что я поранила левую руку, кинувшись на него, а он стоял слева. Но нож он держал в правой. Все время в правой. — Нет, — не веря, что говорю это, я мотнула головой. — Нет, он не бил. — Рокси, я спрошу еще, если ты не против, — осторожно сказал Гренье. — Но это очень важно. Для суда это уже не имеет значения… только для тебя. Твой отчим наносил тебе побои когда-нибудь? Разумеется, почти вырвалось у меня. В тот день, когда мы с Дей выпили материну бутылку хереса, когда он приехал пьяным из пригорода, когда к матери ночью ввалились какие-то мужики… Точнее, он был рядом. Он был там, все эти разы. Он… — Нет, — произнесла я медленно. — Он не… Словно какую-то пробку вытащили в центре головы, и воспоминания, как из сливного отверстия, побежали одно за другим, заполняя пробелы. Не бил. И тогда не бил. Мать ударила, руку подняла высоко над головой, как мужику не пришлось бы. И тогда… пощечину дала мать, осталась ссадина от кольца. Гиллис не носит колец. На самом деле, все что я теперь говорила, было уже неважно. Гренье объявил, что допрос окончен, судья что-то спрашивал, и все участники процесса по очереди отрицательно мотали головой. Щелкнул молоток, и начались прения сторон. Я на ватных ногах дошла до своего места. Внутри было абсолютно пусто. Как будто кто-то включил огромный ветродуй, и все мысли, эмоции, чувства — все выбило напрочь. Затылок стал стремительно наливаться болью, я обернулась к Дрю, положила руки на деревянную спинку скамьи. Не знаю, чего я от него ждала. Дрю поджал губы, словно меня подбадривая, но взгляд у него был безрадостный. И я прекрасно знала, почему. Казалось, прошло всего несколько минут, когда зал снова огласил грохот молоточка, судья поднялась в полный рост. — …признать невиновным… — выхватил мой ослабший, словно после контузии, слух. — …освободить в зале суда… — пока я невидяще бегала взглядом по залу. — …заседание объявляется закрытым.***
То, что у Дрю с собой оказались сигареты, пришлось как нельзя кстати. В честь моего сокрушительного поражения в суде даже солнце соизволило зайти за облака, и мы вдвоем стояли около здания прямо под табличкой «не курить» и дымили на все крыльцо. Черт возьми, этого я действительно не ожидала. Нет, мысли о том, что я могу проиграть суд, проскакивали, но чтобы так… Дело было даже не в том, что всякие шансы засадить Гиллиса испарились — у меня в голове с трудом укладывался сам факт того, что сажать его было не за что. Зато было за что посадить мою мать, к которой я даже после всего, что осознала, не могла заставить себя подступиться. Как бы иронично это ни звучало, теперь жить дома мне не светило ни при какой возможности. — Хочешь об этом поговорить? — спросил Дрю, выдыхая пар. — Это выглядело так, будто я совсем рехнулась, да? — безутешно спросила я. Он поджал губы, качнул головой, глядя в пасмурное светлое небо. — В общем, да. Мы помолчали еще с полминуты, а после я выдохнула. Нет уж, если я ни с кем не поговорю обо всем, что произошло, боюсь, рехнусь на самом деле. — Он говорил правду? Гренье? — подняла голову я. — В судебной практике такие случаи были? — В моей лично нет, но… перенос воспоминаний дело не новое, — пожал плечами Дрю. — Правда, обычно это касается чего-то, пережитого в детстве, но у тебя была сильная психотравма, так что… могло сказаться. — Отлично, теперь плюсом ко всему я еще и псих, — упавшим голосом констатировала я. — Да нет же, Рокси, — вздохнул Дрю, повернувшись ко мне. — Знаешь, я, конечно, не психолог и не… не то чтобы хорошо тебя знаю, но мне кажется, все это оттого, что ты ужасно боишься того, что чувствуешь. Я непонимающе нахмурилась, бросив сигарету и тут же достав новую. — Что ты имеешь в виду? — У меня такое впечатление, что внутри у тебя полный хаос, — продолжил он. — Из всего пережитого, непережитого, вещей, которые тебя ранили, которые ты запихнула куда подальше, и теперь пытаешься жить со всем этим. Это как… рассовать испорченную еду по ящикам и пытаться делать вид, что кругом не стоит жуткий смрад, понимаешь? — Почему ты думаешь, что это так? — поморщилась я, затягиваясь. — Да потому что это правда, — устало бросил Дрю. — Помнишь, ты сказала, что мое чувство вины — это просто поиск способа утешить себя самого. Ты мне тогда сказала правду, которую я… не очень-то хотел принимать. Так что если хочешь — это тебе ответная услуга. А вообще-то было похоже, что Дрю говорил мне правду. Свою правду, конечно, ту, в которую верил, но ощущения были схожие с ледяным душем. Он не пытался меня подбодрить, зная, что в этом не будем ни смысла, ни пользы, не жалел и не оправдывал, он тыкал в проблему, которую реально было решить. Сделал то же, что и я для него, узнав об аварии. — И с моим братом, — вдруг добавил Дрю. — С ним у тебя то же самое. Ты ведь понятия не имеешь, что делаешь, просто несешься куда-то без остановки, думая, что все, что ты чувствуешь, тебя не догонит. Неужели ты правда на это надеешься? — У меня и твоего брата нет никакого будущего, — проронила я. — Разумеется, — фыркнул Дрю. — Пока ты бегаешь от него и от себя — будущего у тебя нет ни с кем. Но ты же понимаешь, от чего ты бежишь? Понимаешь, что он правда любит тебя? — Он не знает, что такое любить, — отрезала глухо я. — И ты не знаешь. — Очень даже знаю, — усмехнулся горько Дрю. Я обернулась на него почти удивленно. — Ты любил Бейли? — поморщилась я. — Бейли? — вскинул брови он. — Нет. Я люблю Рэндалла, люблю свою мать и отца. — Дрю вытащил еще одну сигарету и сунул в зубы. — Я хорошо знаю, каково это, любить кого-то. Это когда тебе ни секундочки не насрать. Хотя иногда кажется совсем наоборот. Повисла тишина. Что ж, мастер уместных метафор Дрю описал мои чувства как нельзя кстати. Когда тебе ни секундочки не насрать. Мне ни секунды не было насрать на Рэндалла, я думала о нем каждый гребаный миг. Но это все равно ничего не меняло. — В общем, так, Ро, — распорядился Дрю. — Не мне тебя учить жизни, это точно. Но… то, что ты с собой делаешь, не приведет тебя ни к чему хорошему. Я раньше думал, ты ото всех закрываешься, потому что боишься показаться слабой. Но ты и от себя закрываешься, сильнее всего от себя. С таким подходом никуда не уедешь. Нельзя идти вперед, разваливаясь на части. Я даже не знала, почему он вдруг так рассердился на меня, но спустя несколько минут после того, как он молча спустился по лестнице к своей машине, поняла — это же Дрю. Человек, у которого все с ног на голову. И вот так, например, он проявляет заботу. Говоря по правде, у меня не было ни сил, ни желания куда-то идти, но ноги сами понесли в знакомые степи. Я понятия не имела, где жить, даже где ночевать — домой путь заказан, друзей у меня не было. После всего вернуться к Кае и выпрашивать еще несколько дней помилования я точно не собиралась. Хватит уже с меня унижений. Была бы жива Дея, все было бы намного, намного проще. И опять я вспоминала о ней только как о той, кто заботился обо мне. Долбанная эгоистичная я, которая никогда не отвечала Дее взаимностью, а только наживала ей проблемы, как образцовая младшая сестра. Но ей-богу, как же она сейчас была мне нужна. Я таскалась по городу почти весь день. Думала, очень много думала обо всем, что вспомнила, о маме, о Гиллисе, обо всех нас. О том, как дошло до такого. Как я сумела всего за два года так все порушить? Конечно, жизнь с Деей и матерью не была сказкой. Нас поколачивали, мы постоянно были вынуждены зарабатывать на последнюю корку хлеба, но… Суды? Долги за могильные камни? Побеги из дома? Ночевки на улице? Без Дей в моей жизни все шло под откос. С того самого дня, что ее не стало. Как будто в этом был какой-то дебильный символизм, что мы могли идти вперед только вместе. Или этот символизм я тоже заложила себе в голову, как часовую бомбу? Господь милосердный, еще одного такого взрыва я не потяну. Уже стемнело, когда, дойдя до «Бергис», я присела на ступеньки, разглядывая едва заметную розовую полоску заката. Стоило зайти, взять себе кофе погорячее, погреться до закрытия, а как только все вывески на улице погаснут, догулять до любого ночного бара, где хватит на стопку чего-нибудь горячительного. Главное дотянуть до рассвета, а там уж как-нибудь. Но как только в голову пришел какой-никакой маломальский план, я услышала тяжелый шаг, а через мгновение на меня упала тень. — Смотрите, кто это тут у нас, — произнес самый неподходящий на свете голос. — Ро-о-оксейн!