We Just In Too Deep

22:30

POV Шерил

Выхожу на пустой балкон с таким же пустым бокалом в руке. Лёгкий ветер обдувает голые ноги, а голос Майкла в телефоне наполняет тишину, что обступила меня со всех сторон, стоило мне покинуть шумное помещение, перестроенное под клуб. Огни корпуса отеля напротив меня пятнами отпечатываются в моей памяти, где они в скором времени станут частью огней других мест, где нам приходилось останавливаться в этом туре. Всех этих огней хватило бы, чтобы осветить целую галактику. —Угощу тебя кофе, когда будешь в городе, —его голос звучит гораздо бодрее, чем во время нашей первой встречи. Может, у него получилось отвлечься от мыслей о своём бывшем парне. Или он просто избегает этих мыслей. —Думаешь добиться моего расположенения и выбить себе место на работе?—мой ответ заставляет его тихо засмеяться, и он даже не думает уверять меня в обратном. Недавно он сказал, что хотел бы работать в этой сфере, поэтому я предложила ему попробовать устроиться к нам. У него есть всё, что для этого нужно, даже рекомендации. Если после своего ухода мне бы и хотелось передать кому-то своё место, то я бы хотела передать его Майклу. —Эй! Любые средства хороши!—он словно встаёт в оборонительную позицию, и я не могу игнорировать то, насколько сильно он напоминает мне Алекса. По крайней мере, именно таким он мне и запомнился с тех времён, как мы по утрам ехали в школу на машине его родителей. Может, это просто моё воображение, я не знаю. Но образы кажутся до безумия похожими. Я слышу, как чей-то голос зовёт его по имени, и он убирает телефон подальше от себя, прежде чем крикнуть: «Сейчас!». —Мне пора идти. Увидимся! И я получу это место! –Только если доберёшься до офиса раньше меня! —Я доберусь! —До встречи,—убираю телефон в карман тонкой кофты, которую успела захватить из номера. В моих ушах всё ещё раздаются прерывистые гудки. Никто никогда не напоминал мне Алекса так сильно, как Майкл. Это плохо. Чувство, которое я сейчас испытываю, не поддаётся анализу. Я не могу его объяснить. Не могу объяснить, почему мне кажется, что я поступила с Алексом и Блэр плохо. Я ведь не бросила их. Я поддерживала с ними связь. Тогда почему чувство такое паршивое? Была ли я плохим другом? —Уже не терпится домой? Пугаюсь внезапного появления кого-то ещё, сильнее хватаясь за перила. Оборачиваюсь назад и ударяю Маршалла по груди. А он доволен, он улыбается. —Не делай так больше!—мне не остаётся времени подумать о том, как я могла не услышать его шагов и не почувствовать этот лёгкий, но до невозможности знакомый запах одеколона в воздухе. Как я могла не услышать, как открывается дверь? И как давно он здесь стоит? —Извини,—он подходит ближе, бросая короткий взгляд куда-то вниз, на этажи под нашими ногами и на окна, пастельных оттенков свет из которых греет кого-то внутри своих номеров. Мне бы тоже следовало вернуться в свой номер, если я хочу сегодня выспаться.—Хотел просто… —Чего?—заметив, как он не может подобрать объяснения, пытаюсь подтолкнуть его к ответу. Он пришёл сюда не просто так. Ему что-то нужно. У меня не было цели избегать его этим вечером, но мне казалось, что наше утреннее взаимодействие будет последним. Мне казалось, он будет держаться в стороне. Потому что сейчас любые слова, что мы можем друг другу сказать, будут звучать как прощание. И никто из нас не любит прощания. Мы не прощаемся. В то утро он не ждал в моей кровати, пока я проснусь. Он ушёл, ничего мне не сказав. В тот день я не предупредила его, что мы никогда не встретимся. Я покинула Детройт, ничего ему не сказав. Мы прощаемся без слов. —Помнишь ты говорила про последнее интервью?—он поворачивается лицом ко мне, и теперь ветер путается в рукавах его белой футболки. —Ты согласен? —Да,—он снова отворачивается к виду перед нами, и блики в его глазах становятся живее. Именно сейчас, в лучах выглядывающей из облаков луны, в объятиях летней печали и в отсутствии целого мира, я хочу запечатлеть в памяти его профиль: этот острый нос, эти сухие губы, эти разбросанные веснушки, эти длинные ресницы и серебряные серьги. Я хочу его запомнить, но я не хочу его вспоминать. —Но с одним условием. —Я ненавижу твои условия. —Я тоже буду задавать вопросы. —Ты хочешь, чтобы моим последним воспоминанием о тебе было то, как ты допрашиваешь меня? —Это называется брать интервью,—он закатывает глаза и скрещивает руки на груди. В таком освещении его татуировки выглядят совсем свежими. —И ты думаешь, из тебя вышел бы хороший интервьюер?—поддразниваю его, отгоняя от себя любые опасения о том, что я буду по нему скучать. Я знаю, что буду. Так какой смысл сейчас из-за этого переживать? —Получше тебя,—он принимает вызов, нагло улыбаясь и атакуя в ответ. Теперь всё, что он скажет, будет против меня. —Заткнись. —Видишь? Нельзя так подходить к своей работе. Надо быть вежливее,—за его словами следует тяжёлый вздох, словно он уже устал повторять мне одно и то же каждый раз. Словно у нас уже был этот разговор, и ему уже надоело учить меня тому, как следует вести себя в этой сфере. —Ты мне говоришь это? Из тебя с трудом приходится вытягивать соблюдение формальных правил вежливости! И ты пытаешься меня учить? —У меня другая работа. —Быть мудаком? —Быть мудаком, которого хочется затащить в постель,—он хищно наклоняется ближе, отнимая своим присутствием весь воздух. Но это не ощущается как реакция моего организма на подростковую влюблённость. Это ощущается реальнее. Как будто он действительно не оставляет мне воздуха.—Хорошо получается? —Пока недостаточно,—отказываюсь проигрывать и не позволяю ему взять верх. Если он хочет победить, ему придётся постараться лучше. Я не стану поддаваться его чарам в наш последний день. Сегодня я хочу отойти от обычного сценария.—Тебе нужно брать уроки. —У тебя? —У того парня, который помогал нам проверять звук пару дней назад. Не знаю, мудак ли он, но затащить его в постель я бы хотела. –Чего же не затащила?—от его интонации исходит наигранность, словно он сам устал от того, насколько это шоу устарело. —Было много других планов. —Например?—он опирается согнутыми в локтях руками о перила, и его пальцы цепляются о металлические прутья. Сегодня он не стал снимать обручальное кольцо, вид которого впился в моё сознание образом пули. Что между ними общего? То, что они оба из металла? —Не твоё дело. —Постоянно забываешь, кто из нас босс,—улыбка на его губах не кажется угрожающей, она не кажется даже наполовину такой же хищной, какой она мне запомнилась. Его улыбка кажется дружеской. Как будто старые друзья наконец встретились после десятилетий разлуки. —Ты не мой босс. —Ты сука,—он отводит взгляд на давно заученный фонатан под окнами первого этажа, окружённый цветущими кустами. Кажется, что приятный запах, исходящий от них, поднимается и к нам. —Ты пришёл сюда, чтобы обозначить, кто из нас босс, а кто подчинённый? —Нет, пришёл дать тебе интервью,—его тело выпрямляется, а язык пробегает по губам. Мне будет его не хватать, но сейчас это даже не причиняет мне боли. Мне будет лучше без него. Мне должно быть лучше без него. —Тогда… —Но я тоже буду задавать вопросы,—он перебивает меня, повторяя своё условие. Я знаю, что он будет делать это до тех пор, пока я не дам согласие. Но что он хочет узнать? Всё, что ему интересно, он может просто спросить. Зачем ему создавать себе лишние трудности? —Хочешь поиграть в детектива? —А что? Ты предпочитаешь игры в детектива в другой обстановке?—блеск в его взгляде сквозит азартом. Мне давно знакомо это выражение. Я даже успела его полюбить.—Хочешь, я надену на тебя наручники, заведу в зал для допросов и буду трахать тебя на столе в центре комнаты, пока ты не ответишь на все мои вопросы, а?—он переходит на шёпот, и с каждым словом подбирается всё ближе, запирая меня в тюрьме между перилами и его телом. Над нами пролегает глубокого цвета небо, обсыпанное звёздами–неисполненными мечтами миллионов поэтов. Под нами–этажи свободного полёта. Хочется обнять его за плечи и пролететь эти метры навстречу холодной земле. Нам нельзя быть вместе в этой жизни, мне нельзя любить его в этом теле. Тогда остаётся только ждать, что мы найдём друг друга в наших следующих жизнях и сможем не допустить тех ошибок, которыми грешили все эти годы. —Такие детективы ты любишь? —Может быть. Знаешь, чего не хватает, Маршалл? Деталей. Кто-то будет наблюдать за нами через камеры видео наблюдения? Каким будет освещение?—выжидаю паузу, наблюдая, как эмоции в его глазах сменяют друг друга. Он знал, что я приму его вызор, но не думал, что зайду так далеко.—Позволишь мне кричать или будешь придерживаться строгих правил детектива–тишины и чистоты? Разденешься полностью или останешься в рубашке? Разрешишь мне целовать тебя или будешь помнить о своём задании? А, Маршалл? —Откуда эта жажда деталей, а?—его дыхание становится тяжёлым, а зрачки становятся шире. Хищник ждёт подходящего момента, чтобы растерзать свою жертву. А жертва готова по собственной воле броситься в объятия того, кто замышляет её убийство. Я хочу быть его жертвой. —Привыкла читать такие книги и представлять меня? —Нет. Пытаюсь подарить тебе вдохновение на вечер. Чтобы тебе было, о чём фантазировать перед сном. —Хочешь меня соблазнить?—он усмехается, надёжнее хватаясь руками о перегородку за моей спиной. Под этим сапфировым небом его силуэт кажется мне слишком кинематографичным. Будто он сошёл с плёнки старого фильма в жанре драмы. —По-моему, у меня уже получилось, нет?—поднимаю голову выше, встречая его взгляд. Я хочу чувствовать его эмоции, хочу быть причиной их нестабильности. —И что? Собираешься воплотить в жизнь то дерьмо с детективом?—он наклоняет голову в бок, и я вижу слабый след своих поцелуев на его шее. Я хочу оставить на нём сотни таких следов. Хочу, чтобы они не сходили с него. Хочу, чтобы они напоминали ему обо мне. —Нет, хочу взять интервью и уйти в свой номер. –Ладно. Но с моим условием, да?—он улыбается открыто и ясно, как ребёнок, наконец получивший то, он чём сильно просил. —Ладно. Кто начнёт? —Начинай ты. —Итак… Как чувствуешь себя?—отхожу к столу около пустого дивана в глубине балкона, совсем рядом со стеной, и оставляю там стеклянный бокал. Он не наполнится от того, что я буду держать его в руках. —Что?—он тихо следует за мной и останавливается у меня за спиной. —Как ты себя чувствуешь? Тур закончился и всё такое. Ты же устал?—поворачиваюсь лицом к нему и только в этот момент осознаю, как близко он стоит. —Очень. Я знаю, мне не стоит говорить это на такую большую аудиторию,—он делает паузу и убирает руки в карманы свободных брюк. Серебряные браслеты на его руках издают характерный звон, столкнувшись друг с другом.—Но знаешь, если бы не секс и наркотики, этот тур был бы невыносим. —Не переживай, я сглажу все углы в твоих ответах, чтобы на тебя не открыли охоту. —На меня уже давно открыта охота,—за его словами следует тихий смех, и он делает несколько шагов назад, отгоняя от меня свою тень, наполненную светом бледной луны. —Был бы ты кому-то нужен, я бы уже давно тебя продала. —Я же говорил, ты сука,—он улыбается, оперевшись бёдрами о перила. Теперь, когда он далеко, я почти не вижу его лица. Только безоблачное глянцевое небо над ним. —Следи за языком. Он закатывает глаза, вытаскивая руки из карманов, когда порыв ветра будто пытается сорвать с него мятую футболку, от которой исходят, кажется, все запахи, которые в моей памяти связались с этим туром: алкоголь, мятная жвачка, трава, женский парфюм и мужской одеколон. —Моя очередь. Кто это был? —Где? —С кем ты говорила по телефону?—его руки цепляются о прутья за ним. Я слышу звук столкновения металла перил и его обручального кольца. Точно. Он же слышал мой разговор.—Это же не… Дилан? —Нет. Это Майкл. —Майкл? —Разве не моя очередь задавать вопросы? —ускользаю от ответа, не найдя в себе сил отказаться от такого блаженства: испытать его терпение, вытянуть из него признаки ревности, завести часовой механизм его гнева. —Кто это?—он не придаёт значения моим словам, продолжая наступать на меня своими вопросами. Какое смешное зрелище. Как лицемерно и глупо с его стороны нападать на меня по такому поводу. Я знаю, что он был с Молли. —Сейчас моя очередь… —Что за Майкл?—он отталкивается от перил и делает плавные шаги в мою сторону, как змея, подползающая к птице, которую намеревается сделать своей добычей. И птица не пытается улететь–птице нравятся эти игры. —Мы познакомились в каком-то клубе,—намеренно обхожу стороной именно тот факт, который его интересует. Ему не интересно, кто такой Майкл, ему не интересно, где мы познакомились. Ему интересно, спали ли мы. Ему интересно, стал ли Майкл для меня тем, кем для Маршалла стала Мелани. И я. Разрядкой. —И вы…—он садится на диван рядом со мной, видимо, полагая, что так ему будет легче получить от меня всю нужную ему информацию. —И мы что?—не скрываю удовольствия от того, в каком нелепом положении он находится, сидя здесь в последний день этого тура, пытаясь выяснить, с кем я была, помимо него. Неужели так он хочет провести наши с ним последние часы? Вскрывая раны, устраивая расспросы, обвиняя и нападая? —Ты знаешь! —Маршалл… Ему не нравятся женщины. —Да? Хорошо… Мне тоже… То есть… Мне нравятся… Вы не…—он запинается, как мальчик на первом свидании, не знающий, как подвести дело к поцелую. Его пальцы играют с кольцом, образа которого я стараюсь избегать. Он всегда делает это неосознанно. Ну почему… Почему он не может просто снять его? —Не спали,—смеюсь над его спутанными выводами, ощущая себя так же, как и сотни раз до этого, в дни, когда мы были младше. С ним было сложно, но без него мне было сложнее. —Хватит смеяться, сука! —Тебе не нравятся женщины?—перевожу тему в удобное для себя направление. Я не стану упускать возможности растерзать его терпение. Не сейчас, когда он решил, что у него есть право расспрашивать о моей личной жизни. —Я же сказал, нравятся! Я просто сбился! —Всё встаёт на свои места, Маршалл. —Иди к чёрту!—он пихает мою ногу своей ногой и скрещивает руки на груди. След улыбки не сходит с его губ. И в тот момент, когда мой взгляд падает на его искусанные губы, в моей голове рождается вопрос, который мне следовало задать ему ещё в ту секунду, когда он начал гнать меня своими допросами. —Как прошла встреча с Молли? —Сейчас ведь моя очередь,—невозмутимый тон его голоса сбивает меня с толку. Я ожидала от него другой реакции. По крайней мере, не такой спокойной. Я даже была готова столкнуться с тем, что он рассмеётся надо мной. Как ещё могла пройти встреча с ней? Но он не смеётся. —Твоя? —Да. Ты спросила, нравятся ли мне женщины. —А перед этим ты задал два вопроса подряд! —И у тебя есть свидетели, которые могут это доказать?—он задирает голову выше, демонстрируя своё самопровозглашённое превосходство. —Почему так не хочешь отвечать на мой вопрос? —Это уже третий вопрос подряд, мисс Ривер. Вы забываете про наш уговор,—фальшивый флирт в его словах показывает мне, как сильно ему нравится использовать обходные пути. Он хочет знать, как далеко я могу зайти в попытках выяснить о характере его связей с Молли. —Мне нет дела до уговора, который ты заключил без моего согласия! —Хорошо. Тогда я отвечу,—с его лица исчезают все эмоции, которые ещё мгновение назад тянули уголки его губ вверх. Он скользит ближе, наклоняется вперёд, находит мои глаза своими и опирается локтями о колени.—Было много секса… Она громко… громко кричала… —Я ничего такого не слышала,—стойко переношу холод в его широких зрачках, окружённых серо-голубыми кольцами, цвет которых сливается с тусклым светом луны.—Странно… —Я увёз её в свой номер. —Правда? Мистер Эминем приглашает девушек к себе? Я могу внести это в статью? Порадую твоих поклонниц. —Ты знаешь…—улыбка возвращается к его губам.—У нас ней ничего не было… —С ней? Ничего не было? —Не было! —За кого ты меня принимаешь? —Я серьёзно. Я просто…—он откидывается на спинку дивана, а затем закрывает глаза, будто готовится сознаться в чём-то преступном.—Купил у неё кокаин… —Ты на испытательном сроке!—повышаю голос, и он тихо усмехается. Он кажется слишком спокойным для того, кто находится в его положении. Неужели не боится, что она может сдать его каким-нибудь до жути голодным журналистам? —Пол тебя убьёт! —Я знаю! Меня уже ругал ДеШон! —Ты часто рассказываешь ему о своей сексуальной жизни? —Нет! Я просто хотел рассказать… потому что это Молли… Это странно… —Что странного? —Не знаю… Встречать людей, которых давно не видел…—он проводит ладонью по лицу, будто пытаясь по привычке стереть с лица усталость.—Но у нас не было ничего! —его ладонь, словно оставшись без сил, падает на колени, когда его голова поворачивается обратно ко мне. —Тебе действительно не нравятся женщины, если у вас с ней ничего не было. —Ты сука. —Ты не мог с ней не переспать. Она же…—не знаю, по какой причине, но я хочу поймать его на лжи. Хочу, чтобы он выдал себя, чтобы сознался в своём лицемерии. Чтобы сам понял, насколько несправедливо с его стороны допрашивать меня об отношениях с другими мужчинами. —Я хотел. Но понимаешь, я устал с прошлой ночи. Из-за тебя,—он кивает в мою сторону, словно выдавая мои намерения перед толпой свидетелей, раскрывая мои преступления на суде.—Поэтому пришлось остаться без Молли. —Как жаль. Тяжело тебе было смотреть, как она уходит? —Да. Знаешь, не каждый день к тебе приходит горячая девушка, которая пытается трахнуть тебя,—он усмехается, и его веки опускаются под весом утомления. Последние дни были тяжелее и напряжённые тех, что были в начале тура. На последних шоу он отдавался даже больше, чем обычно. Мне кажется, он успел убедить каждую фанатку в том, что до безумия в неё влюблён, и для этого ему даже не пришлось сойти со сцены. —Не знаю, со мной такое происходит каждый день. —Я бы посмотрел. Ударяю его по груди, и, когда собираюсь убрать от него свою ладонь, он её перехватывает, всё ещё не открывая глаз. Этот жест выбивает из меня последние доли рассудка. Что-то настолько невинное и светлое–прикосновение его пальцев–может вернуть меня на много лет назад, когда мы держались за руки на мой день рождения. —Ладно… О чём вы с ней разговаривали?—его голос становится серьёзнее, как будто он на самом деле хочет знать, что мы с Молли успели друг другу рассказать. Может, ему даже интересно, как я отнеслась к тому, что она собиралась вытянуть из него побольше денег.—Она сказала, что вы с ней встретились. —Просто говорили… О работе,—отвлекаюсь от собственных размытых догадок о природе его интереса к таким неважным вещам, как наши с Молли разговоры. —И чья работа интереснее? —Я бы очень уставала на её месте, но ей хорошо платят. —Если хочешь, я могу сделать тебя своей личной… поклонницей,—он, к моему удивлению, старается выбрать более нейтральное слово,—Буду платить каждый раз, когда мы… Снова ударяю его по груди, и на этот раз его это веселит сильнее. Он кажется таким спокойным сегодня. Либо у него хорошее настроение, либо он истратил все свои силы за эти месяцы в дороге. —Надо было предлагать это пару месяцев назад. —А ты бы согласилась спать со мной за деньги? —он нагло улыбается, наблюдая за моей реакцией на его шуточное предложение. —Я же согласилась на это дерьмо бесплатно! —Сука! —Если бы дело было не в деньгах, я бы в этом не участвовала,—не могу не представить, какими были бы числа на моём счету, если бы мы действительно заключили уговор с условием, что он будет платить мне за секс. Наверное, я могла бы заработать достаточно денег, чтобы не работать ещё пару лет.—Я жду, когда всё это закончится, чтобы предъявить тебе чек. —Надеюсь, я смогу расплатиться. Не устанавливай слишком большую цену, ладно? —Не могу обещать. Он слабо улыбается, и я ощущаю внезапное желание задать ему ещё один вопрос. Мне ведь нужен какой-то материал. Я не могу писать в своих статьях о его наигранно-серьёзном предложении установить наш с ним взаимовыгодный обмен «тело–деньги». —Если бы ты мог…—возвращаюсь к первоначальной цели этой «встречи», и в его взгляде, до этого полном веселья, остаётся только тень азарта. Он мгновенно стал серьёзнее.—Если бы ты мог стереть одно любое воспоминание, какое бы стёр? —Я бы хотел забыть большую часть своей жизни,—он пытается спрятать отчаяние в своих словах смехом, но его голос выдаёт его. Он не шутит. —Это не смешно,—закатываю глаза, путаясь в догадках о том, действительно ли он хочет сбежать от своей жизни. Поэтому он утопает в наркотиках? Поэтому он так удивляется, встречая кого-то из прошлого? Потому что хочет превратить своё прошлое в призрака? Но мне всегда казалось, что он привязан к своему прошлому, что он не намерен от него прятаться или его отрицать. Если бы он мог забыть, согласился ли бы он забыть? —И что ты хочешь, чтобы я делал? Плакал? —Это более естественно в такой ситуации. —Если бы я плакал из-за всякого дерьма, то давно уже сошёл бы с ума. —А ты думаешь, ты не сумасшедший? —Знаешь…—он наклоняется слишком близко–хищник вновь показывает свои клыки.—Я тоже могу дерзить. —Я просто говорю, как есть. —Да?—довольная улыбка на его губах не может обещать ничего хорошего. Точно не для меня.—Тогда теперь мой вопрос. И в этот момент я понимаю, что позволила ему загнать себя в угол. —Что насчёт прощального секса?—в его голосе нет ничего, что могло бы подсказать мне его настрой. Он шутит или действительно имеет это в виду? Это действительно то, для чего он сюда пришёл? Только это?—Хочешь или нет? Говори как есть. —Разве мы уже не попрощались? Ночью. —Это был примирительный секс. И это не то, что я спрашивал.—то, как настойчиво он удерживает зрительный контакт, ясно показывает мне, что он не позволит мне ускользнуть от ответа. Не на этот раз.—Я спросил, хочешь ли ты этого. —Не хочу. —Не хочешь? —Неужели тебе больше не с кем попрощаться?—уклоняюсь от его повторной атаки теми вопросами, которыми ему так нравится меня пытать. Как ему пришло в голову прийти ко мне с подобными предложениями сразу после визита Молли? —На кого намекаешь? —Мелани. —Ты права,—он притворяется, что собирается встать с дивана и уйти к Мелани, где бы она ни была, и я не могу сдержать в себе желания ещё раз ударить его по груди. Хочется выбить из него всю грязь. Бить до треска костей, до воспаления всех тканей и до жгучей боли в мышцах. До тех пор, пока его сердечный ритм не успокоится. —Ну так что? Мы должны постараться. Чтобы не забывать… о том, как это всё было,—он использует самое нелепое объяснение, и, я знаю, он осознаёт, насколько бредово оно звучит. Но ещё лучше он осознаёт, что именно такими объяснениями меня легче всего подкупить. Он знает, что он сможет заставить меня принять неправильное решение. Как и всегда. Он–причина большинства плохих решений, что я принимала ещё много лет назад. —Хотелось бы забыть. —Иди к чёрту, сука. —Следи за языком,—не помню, сколько раз он слышал от меня что-то подобное. И никогда не слушался. Мне нравится изводить его таким образом. Запрещать ему ругаться–запрещать ему дышать. —Или что?—он откидывается на спинку дивана и поднимает голову к небу, пытаясь скрыть от моих глаз лёгкую улыбку. Футболка, на которую падает пепельно-голубой свет луны, прилегает к его телу, а подвеска на его шее покорно отражает блики огней из окон напротив нас. Эта подвеска досталась ему от Ронни. Я бы хотела спросить у него сейчас о многом, но боюсь, что это отразится на его настроении. Если сегодня он настроен на игры, то пусть играет.—Снова свяжешь меня? Я больше не поведусь на это дерьмо. —Но тебе понравилось,—тянусь к бокалу, что лежит на краю стола, но в последнюю секунду вспоминаю, что он пуст, и отдёргиваю руку. —А кому бы не понравилось?—он лениво следит за моим движением, оставаясь неподвижно сидеть в середине дивана. Как будто его в секунду парализовало. По какой-то причине, во время разговоров с Маршаллом, мне проще, когда у меня не пустые руки, когда я могу делать что-то, что поможет мне привести мысли в порядок. Раньше в таких ситуациях меня спасали мои заметки: я просто бесцельно перелистывала страницы каждый раз, когда разговор становился для меня неудобным. Но сейчас… Сейчас мне нечем себя отвлечь. —Вот и не жалуйся. —Могу я тебя поцеловать?—его взгляд в секунду оказывается направлен на меня, и это ощущается так, будто меня вывели на расстрел. —Ты научился спрашивать разрешения?—использую одну и ту же тактику, бесконечно убегая от ответов. Я знаю, что не смогу прятаться долго. И я знаю, что он не настолько глуп, чтобы не заметить моих намерений избегать правды. Но до тех пор, пока я могу бежать, я буду. —Я просто не знаю, можно ли целовать тебя сейчас, когда у нас всё закончилось,—он осторожно снимает обручальное кольцо и убирает его в карман. Наверное, он думал, что я его даже не заметила. Наверное, сам только что вспомнил, что забыл его снять. —У нас ничего не начиналось,—отвожу глаза от кармана, в котором прячется причина моей ненависти к себе. Как можно было это допустить? Как можно было с ним спать? Нужно было подумать о Ким, о его семье. Это не моя вина, что Маршалл не из тех, кто хранит верность. Но это моя вина, что я позволила себе стать соучастницей его бесчисленных измен. Мне изменяли. Много. И теперь я помогаю кому-то другому делать то, что заставило меня когда-то пройти через худшее время. Чувствовала ли Моника себя так же, когда спала с Диланом? —Перестань дерзить…—его голос звучит опьяняюще, и это меня раздражает. Я хочу его заткнуть. Любой ценой.—Просто скажи, могу я поцеловать тебя или… Прижимаюсь своими губами к его полуоткрытым губам. Всё, что угодно, лишь бы он перестал говорить. Его пальцы мгновенно оказываются погружёнными в пряди моих волос, и я издаю тихий стон. Его губы двигаются медленно и осторожно, почти невинно. Это можно было бы назвать чем-то невинным, если бы его язык не был сплетён с моим. Отрываюсь от него на считанные секунды, чтобы перевести дыхание, и его руки скользят от моих волос к шее. Как ему всегда удаётся отгонять мои страхи своими поцелуями? —Иди сюда,—он подзывает меня к себе на колени, и я послушно оказываюсь сверху, с коленями по обе стороны от него. Скользнув бёдрами ближе к его бёдрам, я слышу стон, музыкой разливающийся по моим ушам. Мне нравится, когда он не может заставить себя вести себя тише, когда теряет контроль. Мне нравится, когда он хочет меня. В такие моменты я забываю про всё: про мораль, про порядки, про то, что правильно, и про то, что неправильно. В такие моменты я лишь хочу, чтобы он хотел меня сильнее. Чтобы его желание было сильнее его воли. Чтобы он жаждал меня, чтобы был готов возвращаться ко мне до тех пор, пока бьётся его сердце. Мне становится жарко. Кажется, я могу достичь эйфории, просто сидя здесь, пробуя на вкус его сухие и одновременно влажные губы, ощущая под собой его эрекцию. Его рука скользит по моей шее к груди, а затем, всё медленнее, но отчаяннее, ниже, под платье. Открываю глаза и прерываю поцелуй, перехватывая его ладонь в ту же секунду, когда чувствую его пальцы на своей коже. Он ждал сигнала о том, что ему можно действовать, и, кажется, в моих стонах он и увидел этот сигнал. —Не здесь,—пытаюсь отдышаться, но, кажется, выражение блаженства и удовлетворения на его лице, только делает хуже. Он всё ещё не убрал руку, его пальцы всё ещё слишком близко. —К чему было всё это дерьмо с детективами, а? Знала же, чем кончится,—его свободная рука ложится на мою талию, подталкивая меня ближе к его телу. Теперь я чувствую его дыхание на своей груди. Я не так представляла наш последний день. Я думала, он не станет всё усложнять. Он ведь знает, что это невыносимо для меня. Мы не просто случайно пересеклись в туре, я не просто стала одной из тех, кто бегал за ним по следам и послушно выполнял его приказы. Всё глубже. Для меня корни нашей истории уже прочно проросли в почве, и каждый лишний жест с его стороны делает хуже. Мы должны были просто поставить точку. Даже если нам было слишком хорошо, чтобы прощаться. Даже если это всё ещё ощущается как раньше. Если всё зайдёт дальше, то это будет безумием. Но в это безумие хочется нырнуть, в нём хочется потеряться. Моё безумие–он. Он и его переменчивое настроение, его привычки и его ошибки. И это плохо. Потому что после того, как мы разойдёмся, я стану искать что-то похожее. И никогда не найду. Его безумие стало моим безумием. Это безумие держит меня в кандалах. Под этим безумием хочется кричать, его хочется пробовать на вкус, в нём хочется сгореть, растворить себя. Наше безумие–этот запретный роман, который я не хочу дочитывать. Я хочу растянуть финальные главы. Но это бесполезно. Страницы уже горят. Я уже подсмотрела на последние предложения. О чём же там говорилось? О том, что конец будет трагичным? О том, что мне будет не хватать этих тайных встреч до последних секунд моей жизни? Финал не будет тёплым, не будет благим. Но даже зная всё это, я не могу отказаться от этого безумия. Им хочется утолить жажду. Но как можно утолить жажду тем, что стало её причиной? —Не здесь, Маршалл,—выпускаю его руку, и она скользит выше, по животу, а затем к шее. Никто никогда не сможет касаться меня так. Ничьё прикосновение не сможет пробраться так глубоко в моё сознание. У меня появилась зависимость тяжелее той, за которую я хочу отчитывать его каждый раз, когда вижу его широкие зрачки. Что есть его таблетки по сравнению с одержимостью, которая сделала меня своей пленницей? —Никто не узнает. —Сколько тебе лет? Шестнадцать?—ощущаю его язык на ключицах, и его пальцы медленно стягивают мою кофту, пока она не оказывается где-то у нас под ногами. Лямки моего платья падают вниз, давая его губам больше пространства. Мои пальцы плывут от его плеч к его затылку, как будто я пытаюсь стать с ним одним физическим телом, притянуть его к себе на атомном уровне. —Никогда не хотела секса в публичном месте?—он отвлекается от насилия над моей кожей, поднимая глаза выше, чтобы посмотреть на меня. —Нет,—ложь.—Это мерзко. Его улыбка кричит о том, что нам нечего стыдиться. Мы уже грешны, и мы собираемся согрешить снова. Наши души уже отравлены, и мы не намерены искать противоядие. Тогда к чему эти попытки отмыть грязь наших намерений? Нам уже известен вкус этого греха, и нам уже известно, что его сладость стоит того, чтобы принять любое наказание. Этот грех отправляет нас в те места, где мы никогда не были раньше. Этому греху хочется отдать себя полностью. —Мерзко? Но мы ведь уже… —Заткнись!—пытаюсь удержаться от вздоха, когда его пальцы вновь подбираются под платье. Маршалл собирается получить своё. А я собираюсь ему это отдать. Он скользит средним и безымянным пальцем под моё бельё, и больше всего я сейчас благодарна за то, что он успел снять кольцо. Он доводил меня до оргазма, вспоминая про кольцо лишь тогда, когда оно мешало. Это было грязно, пошло и неправильно, но в те минуты даже не было возможности дать этому оценку. В те минуты это не имело значения. Значение имело лишь то, как долго он будет со мной играть, как громко заставит кричать и как будет распоряжаться нашими свободными минутами после этого. —Тогда почему ты такая мокрая, если тебе это кажется отвратительным?—он шепчет эти слова, прижимаясь губами к моей шее, и каждая произнесённая им буква мурашками распространяется по моей коже. —Потому что ты пытаешься меня соблазнить,—с трудом составляю ответ, ощущая его пальцы на клиторе. Он двигается медленно, слабо и осторожно, как будто хочет для начала меня завести. Но я знаю, что он издевается. Хочет, чтобы я умоляла его. —И как мои успехи?—он давит сильнее, а затем погружается внутрь, набирая больше смазки. Почему это так хорошо? Почему я не могу его остановить? Почему я не хочу его остановить? —У меня ведь получается? —в его ухмылке я вижу улыбку самого дьявола. Он тащит меня в Ад, и я готова покорно следовать за ним. —Маршалл…—с моих губ слетает стон, и я скольжу ближе к нему, ощутив сквозь ткань его брюк, насколько он возбуждён.—Сюда могут… зайти… Голос в моей голове кричит о том, что опасно так рисковать, но чувства, которые мне дарят его прикосновения, кричат о том, что это не имеет значения. Какого чёрта я должна лишать себя такого удовольствия? Ради чего? —Я запер дверь,—его пальцы в новом ритме начинают издеваться над моим клитором, и мои вздохи почти переходят на крики. Он запер дверь… Даже если меня услышат, сюда никто не сможет попасть. Мы не первые, кто использует этот грёбаный балкон как приватную комнату, и точно не последние. —Тише, Шерил,—он накрывает мой рот ладонью, надавливая большим пальцем на левую щеку, а остальными–на правую. Как будто хочет, чтобы я задохнулась. Задираю голову выше и сильнее хватаюсь о его шею, боясь, что не смогу удержаться, если не найду точку опоры.—Хочешь, чтобы весь отель знал, что я трахаю тебя своими пальцами на балконе? Он снова получил то, что хотел. Как так выходит, что всё всегда идёт по его сценарию? —А может я устрою допрос, а?—он оставляет мой клитор, обеими руками хватая мои ладони и вытягивая их за мою спину.—Тебе нравится? —Маршалл…—пытаюсь освободить руки, но он сдавливает их сильнее. Это его месть за связанные руки, месть за всё, что было между нами раньше. —Нравится? Отвечай на мои вопросы, Шерил,—свободной рукой он вновь принимается издеваться над моим клитором и припадает губами к шее, где уже не осталось места, что не было бы помечено его поцелуями. Сдавленные стоны звучат из глубины моего горла, пока я ещё могу напоминать себе о необходимости вести себя тише. —Да,—с трудом вытягиваю из себя ответ, на который он ведёт такую жадную охоту. Странно. Открывая глаза, я вижу звёздное небо. Закрывая их, я всё ещё вижу звёзды. Но причина тех звёзд, что искрятся под моими опущенными веками–его пальцы во мне. —Открой рот,—его нос упирается о мою щёку, и рука, что до этого дарила мне ощущения из моих порочных видений, поднимается перед моим лицом.—Открывай,—он повторяет своё требование, и, как только мой язык скользит по длине его пальцев, я чувствую, как резко возрастает уровень напряжения в его теле. —Продолжим допрос?—он выпускает мои запястья, что были в плену его ладони за моей спиной, и ткань платья, что до этого была сильно натянута, сползает с моей груди, открывая ему больше кожи для отметок.—Будешь представлять меня, когда тебя будет трахать кто-нибудь другой, а?—его пальцы возвращаются внутрь, а язык пробегает по моим открытым от блаженного чувства губам. Он пытается уловить на моих губах мой собственный вкус. Тот, что я покорно слизала с его пальцев. —Маршалл…—стону в его полуоткрытый рот, когда ощущаю, как его бёдра движутся в том же ритме, что и пальцы. —Отвечай,—его ладонь накрывает мою шею, и палец сильнее давит на клитор. Удовольствие натягивается канатом, и одно лишнее движение может столкнуть меня с этого каната. Одно лишнее слово–и я освобожу свои руки, толкну его на этот диван, оседлаю его и заставлю его кричать моё имя. Несмотря ни на что я раздену его полностью. Я забуду о том, что мы открыты для окон, свет из которых, словно полицейские сирены, должен напоминать нам о том, что мы поступаем грязно. Я забуду о том, что наши стоны могут привлечь чужое внимание. Я забуду о том, как до этого убеждала его в мерзости его намерений. Пошло всё к чёрту! —Будешь?—он снова находит мои руки и отводит их за мою спину, атакуя губами мою оголённую грудь. Ветер обдувает кожу, и на тех местах, что ещё остались влажными после его пыток, застывает холодный воздух. Этот ветер будто пытается меня отрезвить, но мне слишком жарко–я уже в Аду. —Да!—ответ срывается с моих губ одновременно с тем, как я достигаю пика и роняю голову на его плечо, не находя в себе сил избавить запястья от его тюрьмы. —Отпусти… мои руки,—пытаюсь оттолкнуться от его тела, но слабость парализует моё тело. Я чувствую, как бьётся его сердце сквозь его футболку. И чувствую, как сильно натянута ткань его брюк прямо подо мной. —Только если сползёшь на колени и поблагодаришь меня за всё, что я только что сделал,—он, в противовес мне, дышит легко и глубоко. Моя шея всё ещё мокрая от его влажных и неосторожных поцелуев. Как и его пальцы, что теперь лежат на моём бедре под платьем. —Размечтался,—закрываю глаза, приходя в себя. Яркие пятна всё ещё расползаются передо мной, стоит мне опустить веки. Я всё ещё ощущаю, как пульсирует моё тело. Он смеётся, отпуская мои руки. На моих запястьях точно останутся браслеты–следы его хватки. Хватаюсь ладонями о его плечи, притягивая его ближе для поцелуя. Его язык сплетается с моим, и я намеренно плыву бёдрами вперёд и назад. Хочу спровоцировать его на следующий шаг. Я чувствую рельеф его желания, его страсти и его порочности с каждым этим движением. —Нам надо вернуться в номер,—он стонет прямо мне в губы. Прямо во время нашего поцелуя. Подарил своей жертве рай, чтобы слаще было потом её терзать, рвать на куски и сжигать в огне её собственного восторга. —Зачем?—фальшиво-невинный вопрос никак не вяжется с моим видом сейчас. Я знаю, что мой внешний вид соответствует тому, что со мной произошло. Я знаю, что выгляжу так, будто меня только что довели до оргазма. Волосы выбиваются из укладки, платье прикрывает лишь нижнюю часть тела, тело дрожит, а кожа в скором времени покроется красно-синими отметками. —Я хочу продолжить. —Кто сказал, что я тоже хочу этого?—скольжу рукой от его плеч к животу, и он неосознанно толкается своими бёдрами вперёд, прикрывая глаза. —Сука, можем поспорить, что ты хочешь,—он слабо улыбается, вновь подтолкнув моё тело ближе к своему.

08:30

POV Маршалл

Часы на прикроватной тумбочке показывают половину девятого утра. Мы спали несколько часов, но моё тело, кажется, так и не отдохнуло. Может, дело в том, что усталость стала моим постоянным спутником. Свет из окна окрашивает всё, чего он касается, в золотые тона, как на старых снимках в тонах сепии. Мне хорошо. Будет ли мне так же хорошо завтра? Этот вопрос я задаю себе с той самой секунды, как мои веки разомкнулись, отгоняя туман моих снов. В последнее время я не запоминаю, что мне снится, но этот сон мой мозг решил записать в долгосрочную память. Я стоял в строгом и тесном тёмно-синем костюме в середине круглой сцены, которая была больше похожа на мишень, и выступал. Но я не помнил слов. Кажется, что я их даже не знал. Это выглядело не как концерт, а как допрос подозреваемого. Люди кричали что-то со своих мест, я кричал что-то в ответ. Это напоминало спутанные строчки из моих песен. Они бросали на сцену, прямо мне под ноги, какие-то предметы. Кто-то бросал увядшие цветы, кто-то–пистолеты, пули, таблетки, разорванные журналы со мной на обложках, диски и фальшивве деньги. Люди уходили, но я продолжал. На мне были наручники, и они делали мои руки тяжёлыми. Мои ноги тряслись, в ушах звенело, я плакал. Свет прожекторов слепил глаза и обжигал кожу, пыль летела мне в лицо со всех сторон, галстук душил. Когда я исполнял последнюю песню, подглядывая в свои записи и разбирая в них слова о желании уйти из жизни, дышать стало совсем тяжело и вес наручников опустил меня на колени. Я посмотрел вниз. Туда, где стояли те люди, что ещё не ушли и остались в толпе. Я испугался, когда увидел, что у этих людей не было лиц. У всех, кроме одного. Его лицо показалось мне знакомым, но я не мог его вспомнить. Свет погас, затем замигал снова, и в следующую секунду я оказался в какой-то комнате с этим человеком из толпы. Мне казалось, моё горло горит от жажды. Этот человек протянул сжатую в кулаке руку и потом разжал кулак. В его ладони лежала таблетка. В ту секунду я осознал, что чувство жажды было вызвано не желанием выпить воды. Я был уверен, что дело в наркотиках, я был готов носиться за этим человеком ради одной единственной таблетки. Я потянулся к его руке и ощутил, что наручники стали ещё тяжелее. Я услышал знакомые голоса за спиной, и, когда обернулся, увидел там Ронни и Карнейла. Я так давно их не видел, но их лица выглядели именно так, как я их запомнил. Они смотрели на меня с разочарованием, но я не хотел этого признавать, я счёл это за тоску. Я хотел рвануться к ним, но наручники потянули меня вниз. Я посмотрел в другую сторону и там увидел Хейли и Алайну. У Хейли в руках была кукла, которую она выпрашивала у меня пять лет назад. С того момента я купил ей, кажется, сотни других кукол, но она до сих пор обожает эту игрушку. До сих пор, в тайне от остальных кукол, называет эту любимой. У Алайны в руках был сборник сказок на ночь, которые мы с ней вместе читали в дни, когда она только научилась складывать буквы в слова. И в том, каким горьким был её взгляд, я смог прочитать печаль, причину которой понял сразу–мы уже давно не читали вот так вместе. В последний раз я читал ей сказки по телефону, прямо в номере отеля. Ким стояла рядом с ними в свадебном платье и не подпускала их ко мне. На её глазах были слёзы, а её обручальное кольцо выглядело как обмотанные вокруг её пальцев шипы. По её левой руке, с безымянного пальца, текла кровь, лужей расползаясь под ногами у девочек. Я опустил глаза на пол, и там были разбросаны мои записи–листы с незаконченными песнями. Дверь открылась, и в комнату вошёл ДеШон. Его грудь была в крови, и эта кровь капала на листы, что валялись по всей комнате, она размывала слова, пропитывала бумагу. Он попытался оттолкнуть от меня человека, что протягивал мне таблетку, но он не смог. Он просто схватился за его плечо и сполз вниз, к моим ногам. Он был мёртв. Парни стояли за дверью и качали головой, как будто запрещали мне поддаваться, брать что-либо из рук человека, чьё лицо уже стёрлось из моей памяти. Я оглядывался по сторонам, хотел найти среди этих людей Шерил, но её не было. Она снова ушла. Я всё утро думал о том, чьим было это лицо. И в душе, и в кровати. Я не помню этого человека. Но я точно его знал. И его лицо наводило тревогу. И дело не в атмосфере этого идиотского сна. Дело в другом. Мне нужно вспомнить, кто это. Через несколько часов мне нужно быть в аэропорту. Вещи собраны, билеты куплены, но нужные слова ещё не сказаны. Я ещё не всё ей сказал. Всего я сказать и не смогу. Она лежит рядом. Я знаю, что она не спит, но мы молчим. Нам есть, что сказать, но мы не говорим. Потому что мы не хотим признавать, что это будут наши последние слова. Не хотим признавать, что эта хрупкая связь между нами сломается. Но возможно ли это? Хорошо это или плохо, но мне кажется, что мы не сможем эту связь сломать. Она будет всегда. Но это не решит наших проблем, не поможет нам быть вместе. Всего лишь ляжет отпечатком на наших жизнях, останется ярким пятном, чувством пустоты. Будет следовать за нами, вести на нас охоту. Лучше молчать, притворяться, что ничего нас не тревожит, что мы готовы ко всему. Мы ведь с самого начала знали, как всё будет. Знали, что последняя дата тура станет последней датой этого беспорядка между нами. Но ощущение паршивое. Как будто кто-то пытается стереть то, что было нанесено несмываемыми чернилами. Вывести татуировку, что расползлась по всему телу. Чернила этой татуировки уже смешались с кровью. Из бесконечных догадок о сути её мыслей меня отвлекает звук телефонного звонка. Шерил лениво поднимается с кровати, натягивает на себя мою футболку, находит в сумке свой телефон и выходит из спальни, оставив дверь открытой. За это утро я не услышал от неё ни одного слова. А я бы хотел. Пусть ругает меня, пусть кричит. Но пусть только не молчит. Я знаю, что ей больно. Она не хочет снова прощаться. Но она думает, что мне легко. И это дерьмово. Она не научилась меня понимать. Я заставил её верить, что я этого и хотел–спать с ней от скуки, а затем попрощаться. Я бы даже поверил, что она меня ненавидит за это. Поверил бы, если бы не то, как она хватается за мою спину и стонет моё имя каждый раз, когда оказывается подо мной. Никто никогда не произносил моё имя так, как это делает она. Она возвращается в спальню в том же измученном виде, в каком я её запомнил, когда целовал в последний раз этой ночью. Её волосы в беспорядке, а шея покрыта следами моего голода. Кожа не лжёт. Эти отметки на ней–мои любовные письма. Те самые несмываемые чернила. Но, видимо, даже те чернила, что нельзя стереть, со временем тускнеют сами. И я бы хотел, чтобы это время наступило как можно позже. —Я схожу в душ, —она оставляет телефон под подушкой, и это напоминает мне об обещании позвонить Ким перед полётом. Нет. Нельзя думать сейчас о той жизни, которая ждёт меня в Детройте. Не тогда, когда передо мной стоит девушка, которую я потерял в тот день, когда она улетела в Нью-Йорк. Сейчас есть только мы. И эта стальная недосказанность между нами. —Давай быстрее, —пытаюсь улыбнуться, отгоняя от себя все мысли, что своей тяжестью обнимают моё горло, сковывают руки, ложатся на спину. Как те наручники из сна. Но во сне Шерил не было, а сейчас она есть. Скажи ей, что собирался. Скажи. —Иначе сбежишь в аэропорт до того, как я вернусь? —у неё лучше вышло подделать улыбку. Но все её приёмы я уже знаю. Я выучил все отличия между её фальшивой и настоящей улыбкой. —Да. Она оставляет меня без ответа и достаёт какие-то вещи из высокого серого шкафа у окна, а затем исчезает за дверью ванной комнаты, оставляя меня наедине с собственной тревогой. Я не хочу её бросать. Я хочу, чтобы она всегда была моей. Я боюсь остаться без неё. Это похоже на глубокий страх призраков. Его сложно объяснить, но избавиться от него ещё сложнее. Поэтому самым простым решением становится то, которое можно назвать жалким–смириться. В её глазах я вижу свою душу. Ту душу, которую я боялся потерять в суете грязного секса с фанатками и в своей зависимости. Но то, что люди зовут душой, всё ещё при мне. Я это вижу в её глазах. Эта душа тает, страдает, рвёт моё сердце на части, плачет, умоляет меня перестать её калечить, но она есть, она всё ещё меня не оставила. Я так долго жил в этом хаосе, что чувствую, как моя душа горит. Я больше не её сосуд. Теперь я–её тюрьма. Шерил выходит в чистой одежде и с собранными мокрыми волосами, залезает на кровать и достаёт из сумки какие-то бумаги. Некоторые исписаны полностью, некоторые–только наполовину, на некоторых нет рукописного текста, только печатный.

POV Шерил

—Собираешься работать? Прямо сейчас? —Маршалл перекатывается на мою сторону кровати, и одеяло сползает на пол. Кожа его груди успела впитать в себя свет солнечных лучей, а волосы словно естественным образом переняли цвет солнца. —А что мне делать? —нахожу в записях нужную страницу, но не имею представления о том, как собираюсь дописывать эту статью. Может, не нужно ничего менять? Что будет, если я отправлю в печать всё так, как есть? Чарли решит, что я здесь только развлекаюсь. Маршалл ложится на живот и поворачивает голову в мою сторону. Он вытягивает руки вперёд, и на его плечах я вижу отметки, которые я оставила своими ногтями. То же самое произошло с его шеей, но здесь мне пришлось обойтись лишь губами, как бы сильно мне не хотелось расцарапать этому идиоту горло. —Поговори со мной, —его улыбка кажется невинной. Слишком чистой для человека, который ведёт подобный образ жизни. —О чём? Отвлекаюсь от мыслей о том, позволят ли мне в офисе включить в статью слова ДеШона «Какого хрена я не стал космонавтом? Я лучше долечу до ёбаной луны и сниму эту штуку на голове, которую космонавты носят, чтоб не надышаться космическим дерьмом. Как называется эта дебильная хрень? Эй, Руфус, вытащи член изо рта и помоги мне вспомнить! В любом случае, я лучше сдохну на какой-нибудь Луне, чем продолжу сидеть рядом с Денауном в автобусе! Эта сука громко дышит, когда спит!». Это было бесценное интервью. —О чём угодно, —он подсматривает в бумаги, разбросанные около моей подушки. Наверное, хочет найти что-нибудь о себе. Ничего хорошего он там всё равно не нашёл бы. —Как тебе спалось? —задаю первый вопрос, что пришёл мне в голову. —Чего? —Как ты спал? Ты плакал ночью, —встречаюсь с его взглядом и замечаю, как догадки сменяют друг друга на его лице. Кажется, он не помнит, чтобы он плакал, но верит в это. —Плакал? —Да. Я чувствовала его слёзы на своей коже, чувствовала, как дрожали его ресницы, чувствовала, как он прижимался ближе и хватался пальцами о простыни. Я слышала всхлипы. Он плакал. А я боялась его разбудить. Я даже не понимала, действительно ли он спит. —Не неси чушь. —Маршалл! Что тебе снилось? —пытаюсь вытянуть из него ответ, потому что хочу знать правду. Что за сны могут заставить его рыдать по ночам и искать защиты в чьих-то объятиях? —Ничего. Я не помню, —он ложится на спину и рассматривает однотонный потолок, по которому плывут пробирающиеся в комнату тени. Он недоговаривает, и на этот раз я не стану с этим мириться. Я не так часто прошу от него правды, поэтому хотя бы сейчас я имею право знать. И тем, кто хотел поговорить, был он, поэтому ему нельзя сбегать от ответа. —Ты врёшь. —Я правда не помню, —тон его голоса полностью выдаёт его ложь. Он знает, что я не верю ему, но даёт сигнал о том, что не хочет говорить об этом. Просит меня притвориться, что я ему верю.—Но я спал… нормально. —Хорошо, —сдаюсь, соглашаясь на просьбу, которую он не стал озвучивать. У меня не выйдет своим упрямством получить то, что мне от него нужно, а лишний напор может лишь привести к ссоре. Последнее, чего я хочу–ссориться с ним перед расставанием. —А ты как? —он переводит разговор на меня, полностью скидывая с себя опасения о том, что я стану задавать ему больше вопросов. Засранец. —Ты про что? —Как спала? —Ужасно. Ты храпишь, —перелистываю страницы в своих записях, пока не нахожу ту, которая мне нужна. Я должна отредактировать то интервью, что брала у парней после последнего шоу. В последнее время меня одолевают странные мысли каждый раз, когда я сажусь за работу. Неужели это действительно мой последний проект? Стоит ли увольняться? —Лживая сука! —он слабо толкает мою ногу своей ладонью, и его голос сейчас звучит именно так, как звучал много лет назад. Та же ребяческая интонация и те же эмоции.—Я не храпел! —Как скажешь. Он закатывает глаза, и перед этим я замечаю почти неуловимую тень тоски на его лице. Что-то его тревожит, и он стремиться спрятать это за шутливым поведением. —Я улетаю сегодня, —за этими словами следует тихой вздох, и его глаза на этот раз направлены на меня. —Серьёзно? —не понимаю, по какой причине у него возникло желание озвучить то, что я знаю так же хорошо, как и он. Хочет знать, как я к этому отношусь? Позволит ли мне солгать ему? Как сам солгал только что о своём сне? —Заткнись, я просто…—неуверенная улыбка растёт на его губах, и он не пытается её подавить.—Буду скучать по этому… Ощущаю, как по венам растекается волнение, но я не могу объяснить его природу. Лёгкое смущение в его голосе толкает к догадкам о том, что его слова могут стать признанием. Наивная вера, в которой я прожила целые годы. Каждый раз, когда он оставался спать у меня. Каждый раз, когда приходил после драки. Каждый раз, когда жаловался на Джейка. Каждый раз я ждала чего-то. Ждала откровения. —По чему? Я не знаю, что я хочу услышать. По чему он будет скучать? По нам? —По этому лету. Это ли то, что я хотела услышать? Он будет скучать по адреналину, по тому, как легко здесь достать наркотики, по обоюдному согласию на отвлекающий от стресса и проблем секс без обязательств, по поклонницам, что готовы сделать всё, о чём он попросит. —Ты ещё успеешь отправиться в новый тур. Сейчас нужно отдыхать, —провожу карандашом по записям, перечёркивая лишнее. То, что мне точно не позволят напечатать.—И быть с девочками. —И с Ким, да? —Да. —Я ненавижу её, —он проводит рукой по лицу, как будто старается смягчить сказанное им, спрятать яд этих слов. Он не ожидал от меня такого ответа. Ждал, что упоминание Ким меня разозлит. —Это твоя жена, —указываю в его сторону карандашом, и он закатывает глаза. Он ведёт себя так, будто его связали и силой заставили сделать Ким предложение.—И ты тоже не идеальный партнёр. —Но ты же любишь меня и таким, верно? Как ему удаётся выглядеть таким… хорошим сейчас? Таким простым и правильным человеком. После всего, что он сделал и сделает. Все его грехи нельзя вместить в одну исповедь, но его глаза кажутся чистыми, словно порок его ещё не коснулся. Словно его душа не знает о тех вещах, которые творит его тело. —Любым, —даю себе разрешение хотя бы во время игры в качестве шутки сказать то, что давно рвалось на свет. Я не смогу его изменить, но я смогу любить его и без перемен. Со всем дерьмом, которым он полон. Он улыбается, и его взгляд гуляет по всей комнате. Как будто он ищет, о чём ещё хочет поговорить. —А ты… не боишься, что Дилан будет тебя преследовать, когда ты вернёшься? Атмосфера, до этого тёплая и спокойная, внезапно окрашивается тревогой и беспокойством. Правда в том, что я не знаю, боюсь ли Дилана. Я не хочу разбираться в этой проблеме. —Он раздражает своими звонками и истериками, но он не преследовал меня. Наверное, боится, что я пойду в полицию, —придумываю ответ, достаточно разумный для того, чтобы убедить нас обоих. Боится ли Дилан полиции? Может, просто не верит, что я могу сдать его? —Иди в полицию. У тебя есть его сообщения, —кажется, Маршаллу удаётся заметить опасения, которые лезут в мою голову. Почему я не хочу разобраться с этим беспорядком? Почему не могу пойти и положить конец всем сообщениям, что Дилан отправляет мне? Почему боюсь, что покажусь глупой и слабой, если сделаю так? Боюсь, что он решит, будто у меня нет смелости решить это лично? —Нет необходимости. —Ты всегда так делаешь. Всегда игнорируешь опасные вещи до тех пор, пока все не станет слишком плохо, —его голос становится твёрже, как будто он хочет показать, что на этот раз он говорит серьёзно. Но что он имеет в виду? Когда я игнорировала опасные вещи? —А если он ещё кому-то представляет угрозу? —Маршалл… Я не хочу об этом слышать, потому что об этом я уже думала, и эти мысли были невыносимы. Я не хочу иметь с ним дело, не хочу бегать за помощью, признаваться, как сильно боюсь, что он может перейти черту. Хочу остаться в том положении, в котором заперла себя сама. Не хочу быть жертвой в глазах других людей. —Ты любишь его? —Что? —Почему не хочешь от него избавиться? Любишь его? —наши взгляды сталкиваются друг с другом. Буря, которую я сдерживала в себе, грозится взять надо мной контроль. Океан грозится выйти из берегов и разлиться, как вино в бокалах во время громких торжеств. Почему это происходит всегда, когда он говорит о том, чего не знает? Почему он так уверен в том, что понимает мои чувства? —Маршалл, нет, ты не понимаешь, —откладываю все свои дела на задний план. К чёрту работу. Сейчас мне нужно объяснить всё как есть.—Я любила его, и на моих глазах он превратился в монстра, в параноика, уверенного, что я краду у него наркотики… Маршалл пытается что-то сказать, но я останавливаю его жестом. Сейчас моя очередь говорить. Я сыта по горло его ошибочными предположениями. —Я не люблю его, но не смей говорить так, будто что-то знаешь. Он был другим человеком, он был идеальным для меня. Большим риском было начинать этот разговор, потому что сейчас меня атакуют сотни воспоминаний. Я помню, как Дилан успокаивал меня, когда я плакала над старыми фотографиями. Это было осенью, в моей квартире, мы тогда ещё не встречались, но были очень близки. Он перехватил мои трясущиеся руки, осторожно забрал фотографии и отложил их на стол, где лежали альбомы. Он долго обнимал меня тогда, и в его объятиях было тепло. Мне всего лишь нужно было найти свою детскую фотографию. И больше ничего. Мне казалось в то время, что я уже давно всё отпустила: давно приняла смерть родителей, давно приняла расстояние между мной и людьми, которые были для меня важны, давно приняла отсутствие в моей жизни Маршалла и остальных парней, давно приняла все перемены. Но именно в ту секунду, когда в моих руках оказались доказательства того, что все те годы были реальными, мне захотелось их вернуть. Бросить всё и снова оказаться в семейном кругу, снова услышать голос мамы, снова подарить Эрику его портрет акварелью, снова делать с Лесли одежду для кукол, снова обойти все улицы в Мэдисоне вместе с Джесс, снова попасть под купол Детройтского неба, снова купить с Блэр билеты в театр, снова отвести сестру Алекса в парк, снова влюбиться в Маршалла, снова отправиться с мальчиками в «Shelter». Я хотела пережить это всё снова. Даже с болью, которая за этим бы последовала. И тем, кто показал мне тогда, что я могу не жить воспоминаниями о прошлом, а делать новые, был Дилан. Он обещал мне, что стоит ему показать мне Нью-Йорк с той стороны, которую он обожает, и я тоже смогу полюбить этот город. И он говорил правду. Все рассветы, которые я с ним встречала, все прогулки под дождливым небом, все разговоры до утра, все просмотренные в его объятиях фильмы, все дороги, по которым мы разъезжали на его старом “Chevrolet Celebrity„–всё это стало причиной, по которой я полюбила Нью-Йорк, а потом–и Дилана. Он был рядом со мной даже в те моменты, когда я ощущала, что предаю его. Невольно и абсолютно случайно. В тот мой день рождения мы с Диланом спали в одной кровати. Может, усталость стала причиной, по которой мои сны казались в ту ночь слишком естественными, реальными, настоящими. Может, причина была в чём-то другом. Я не хотела в этом разбираться, потому что боялась добраться до правды, боялась в себе разочароваться. Я помню тот сон: я стояла в свадебном платье в углу комнаты и плакала. В отражении зеркал, которыми были обвешаны стены, я видела, как по моим щекам текли слёзы. Дилан был в противоположном углу, он разговаривал там с девушкой, слишком сильно похожей на меня. На нём был костюм чёрного цвета. Я ждала, когда он вернётся и мы поедем домой. В комнате не было тихо, гости подходили ко мне и желали нам с Диланом счастливой жизни, классическая музыка тянула своими нотами в танец, но среди всего этого шума я отчётливо услышала голос, которого к тому времени не слышала уже давно. Маршалл позвал меня по имени, я обернулась на звук и побежала в его сторону, ни секунды не думая о том, правильно ли поступаю. Он стоял у выхода и улыбался, я улыбалась ему в ответ. Букет упал к моим ногам, музыка остановилась, кто-то схватил меня за руку, и я обернулась. Дилан спросил, действительно ли я собираюсь уйти от него ради человека, что стоит у выхода, и я сказала, что это так. Мне не было жаль. Мне было хорошо. Я чувствовала себя так, будто этого и ждала все те годы. Я вырвалась из его хватки и добежала до Маршалла. Когда я потянулась, чтобы его обнять, я заметила, что мои руки связаны, а платье испачкано кровью. В отражении зеркала, что было за спиной у Дилана, я увидела, как он держит за спиной окровавленный нож. Я опустилась на колени, и Маршалл поднял меня на руки. Он поцеловал меня, и вынес из этой комнаты через ту самую дверь, у которой он стоял всё это время. И прямо перед тем, как дверь закрылась, я увидела, что вся комната горит красным огнём, зеркала разбиты, столы перевёрнуты, гости отравлены вином, что мы выбирали вместе с Диланом, а Дилан лежит на полу с простреленной грудью. «Я берёг эти пули для него»—это то, что сказал Маршалл, убегая со мной через сад, где уже завяли все цветы. Когда я проснулась в слезах, я обнаружила над собой обеспокоенный взгляд Дилана. Тогда я поняла, что это был сон. Маршалл не вернулся за мной, я не была сбежавшей невестой, никакой свадьбы не было. И в момент осознания всего этого мне стало противно от себя. Мне стало противно от того, что я позволила себе задуматься о том, стала ли бы я сбегать от Дилана вместе с Маршаллом. Сбегать от того, кто любит меня, к тому, кто мной пользовался? Желая приглушить эти мысли, я потянулась к губам человека, которого должна была любить. Но перед закрытыми веками я видела не его, я видела того, с кем в своих снах сбегала вновь и вновь. Почему я сбегала к тому, от кого хотела убежать? Но, может быть, Дилан никогда не был тем человеком, который мне был нужен. Может, я просто намеренно игнорировала все тревожные знаки. В первый раз я заподозрила его в том, что он увлекается связями со своими бывшими, когда нашла у себя в кровати помаду тёмно-красного цвета. Именно такого цвета помада всегда была на Монике, когда мне удавалось заметить её в самых случайных местах. Я помню, как видела её выходящей из офиса, где работал Дилан. Помню, как слышала её голос, разговаривая с ним по телефону. Но я всегда придумывала объяснения этому. Не понимаю, зачем. В первый раз я по-настоящему испугалась Дилана, когда он вернулся домой в полночь. Он ворвался в спальню, перевернул все сумки, ящики и полки, что-то бормотал, чего-то хотел. Он снёс с подоконника все цветы, которые мы вырастили вместе. Он разбил всю посуду, которую мы выбирали вместе. Ни на один из вопросов, что я задала ему в ту ночь, он не ответил. Он игнорировал мои слёзы, мои просьбы остановиться. Его тело дрожало, пот выступал на его плечах, его глаза были красными. Он залез на кровать и стал трясти меня за плечи. «Где мой кокаин, сука? Ты спрятала… Где спрятала? Эй, эй, Шерри, детка, детка, это не так, верно? Ты покажешь мне, куда ты спрятала, да, детка? Покажи мне, покажи, Шерри. Я поделюсь с тобой! Хочешь, а?»—он повторял это снова и снова, заставляя меня жалеть о том, что я не ушла от него в тот же день, когда мне стало известно о его рецидиве. Он уже принимал наркотики, но он дал мне слово, что он прекратил. Я хотела верить. У меня не было сил дать ему ответ, я не имела понятия, что и куда я спрятала. Он ударил меня и толкнул обратно. «Шлюха! Тупая шлюха! Я знал! Не надо было тебе рассказывать! Она была права! Была права! Надо было вышвырнуть тебя, как псину! Грязная сука! Хочешь часть моей дури, а? Она была права! Не надо было… Тебе нельзя было верить… Мерзкая сука! Надо было уйти к ней… Она всё равно сосёт мой член лучше тебя! Ты же знаешь об этом, да, Шерри, детка? Ты просто притворялась, что веришь мне! Я не понимал, почему ты притворяешься, что веришь… А теперь я понял… Кажется, понял. Ты оставалась со мной, чтобы красть мой кокс, а? Нравится долбиться в тайне от меня? А если бы ты не могла красть это у меня, что бы ты сделала, чтобы получить это, а? Раздвигала бы ноги перед дилерами, Шерри? Моя Шерри стала бы? Эй, Шерри, отсосёшь мне, если я обмажу член кокаином, а?»—он продолжал кричать самые грязные и безумные слова мне в лицо, а у меня не было смелости возразить. Я просто неподвижно лежала под его телом, ощущая всю его злость, всю его ярость. Страх связал меня, паника душила, ужас делил меня на части. Дилан медленно лёг рядом, повторяя: «Мон… У Мон должно быть ещё…». Когда его дыхание стало ровным, я убедилась, что он уснул, выбралась из постели, собрала документы, некоторые вещи, взяла деньги и ушла из квартиры. Не нужно было возвращаться после его извинений, но я его любила. И думая обо всём этом сейчас, я ненавижу себя за свою глупость. Нельзя оправдывать все свои ошибки любовью. —Извини… Я не знаю, просто… Это странно, понимаешь? —Маршалл сдаётся первым, перевернувшись на живот и спрятав вытянутые руки под подушкой. Свет из окна оставляет тени в виде веток деревьев на его спине. Словно живые татуировки. —Я понимаю. Но он не представляет угрозы, —ложусь рядом с ним, и он протягивает мне свою руку.—Он просто оставляет миллионы сообщений, когда напьётся… —И умоляет тебя вернуться? —Да. —И у тебя… Ну, знаешь…—он закрывает глаза, будто пытается найти правильные слова. В свете утренних лучей веснушки на его лице кажутся ещё ярче.—Нет хотя бы маленького желания действительно к нему вернуться? —Нет. —Нет? —удивление в его голосе меня веселит. Он не умеет скрывать своих эмоций, когда глубоко погружён в разговор. И за это я его любила. За то, как он терял контроль над собой в обсуждениях. За то, как позволял себе показывать себя настоящего, когда речь заходила о тех вещах, которым удавалось его завлечь. —Маршалл, он заставлял меня спать с ним, когда мне было мерзко даже от мысли об этом. Я любила его, но… не так, как тебя, когда мы были детьми, понимаешь? —мне кажется, что моё сердце говорит за меня. Я не знаю другого способа объяснить ему отличия в том, как я любила его и как любила Дилана. Самая важная отличительная черта–отсутствие детской глупости во втором варианте.—Я любила его… не так наивно. —Ты имеешь в виду, когда ты меня любила, ты была глупее? —его ребячество обладает невероятной силой возвращать меня в прошлое. И за эту способность я его люблю. За то, как одним выражением он может пронести меня через года, вернуть в те дни, когда будущее ещё не царапало своими когтями мои уютные вечера.—А теперь стала умнее? —А что? Не похоже? —перенимаю его настрой, ощущая по-домашнему приятное настроение его провокаций. Стрелки часов бегут, приближая час его отъезда, но прямо сейчас время для нас застыло, сейчас его нет–только мы. К чему сторожить часы, если от этого они не станут идти медленнее? —Это не я сказал! —Заткнись! —Это значит, что если бы ты любила его десять лет назад, ты бы вернулась к нему после этого всего? —его вопрос звучит невинно, как вопрос ребёнка о том, почему небо голубое, а трава зелёная. Это всё служит мне напоминанием о том, как мало он знает обо мне. —Наверное, да. —Да? —всё тот же потерявшийся в изумлении тон, всё тот же потрясённый взгляд. Он сам не понимает, что действует по такому же шаблону. Как принимает Ким обратно раз за разом, как делает себя заложником своих собственных рамок, в которых его преследует страх, что никто никогда не сможет полюбить его. О таких вещах проще судить со стороны. Со стороны всегда виднее, кто прячет за спиной оружие, кто какие ошибки совершает и кто какие маски надевает. Но находясь в ведущей роли, играя от первого лица, эти вещи заметить тяжело. Тяжело уловить тот момент, когда ты прощаешь человека в первый раз и когда–в сотый. Когда человек просто оступается, а когда–падает в пропасть и тащит тебя за собой. Тяжело понять, когда любовь, желание вытащить человека из мрака, стремление разделить его боль превращается в зависимость, самопожертвование. Когда обещания, которые ты даёшь человеку, с шипением змеи верёвкой обматывают твою шею. —А что? Я здесь, в этой кровати с тобой, после того, что ты сделал! —Это не одно и то же! —Я знаю… Просто… Я думаю, первая любовь–страшное дерьмо. —Но ты же рада, что твоей первой любовью был я? —он пытается спрятать насмешливую улыбку в мятых простынях, но его голос его выдаёт. —Нет. Это ужасно. —Сука, —он поджимает губы и роняет взгляд на часы, что висят на стене за мной. Будто хочет свериться, как много у него осталось времени на высмеивание нашей детской влюблённости. Эта затягивающая шалость ограничена строгими рамками, и мы должны об этом помнить, нам нельзя терять себя в безрассудных нелепых играх. —Заткнись, —смеюсь над выражением фальшивого разочарования на его лице. Несчастный актёр без крупной роли. Ему с трудом удаётся сдерживать улыбку за строго поджатыми губами. —А я рад, что тебя любил, —он делает ход, отнимая у меня все шансы на победу. Он знает, как нужно говорить, чтобы поставить меня в положение, из которого я не найду выхода. —Конечно, ты рад! Тебе всегда было, где поесть и где поспать, если творилось какое-нибудь дерьмо! —даю отпор, теряя последние капли рассудка в блеске его тоскливых серых глаз, в которых небо Детройта нашло свой дом. —Тебе не нравилось, когда я приходил? —он настолько неумело притворяется огорчённым, что хочется рассмеяться ему в лицо. —Ты приходил в ужасном настроении! —Я тебя развлекал! —Думаешь, достойная плата за жильё и питание? —колкий ответ заставляет его закатить глаза. Интересно, о чём он думал, когда появлялся на пороге моего дома с ранами, полученными в драках? —Более чем. Мы погружаемся в молчание, позволяя мыслям течь в собственном ритме. Его взгляд блуждает по потолку, мой–по его лицу. Все несказанные слова, которые следовало бы сказать, эхом отбиваются от стен спальни. Но сейчас я не хочу ни в чём признаваться, не хочу раскрывать карт, не хочу мириться с собственным бессилием. Сейчас я хочу лишь запечатать этот момент в памяти. Слезаю с постели под наблюдением его любопытных глаз. Нахожу в сумке фотоаппарат, что сопровождал меня почти каждую ночь этого тура. Он таит в себе множество бесценных фотографий, и самые важные я не стану печатать в издательстве–я оставлю их себе. Поднимаюсь на кровать, встаю на колени, подползаю ближе к Маршаллу и навожу объектив в его сторону, но в тот момент, когда срабатывает вспышка, его ладонь подхватывает моё бедро и толкает меня вперёд, туда, где лежит он. —Что ты делаешь? —смеюсь, оказавшись закинутой через его тело. Мои волосы свисают с края кровати, одна рука опирается о мягкий ковёр, другая–держит фотоаппарат, а на бедре всё ещё лежит его ладонь. —Порчу тебе фотографии, —он переползает на мою сторону кровати, и я залезаю туда, где лежал он. Теперь фотоаппарат находится в его руках. Он наводит его на меня, но я отбиваюсь от кадров подушкой под звук его смеха и случайных ругательств, что слетают с его губ каждый раз, когда подушка сталкивается с его лицом. —Давай видео снимем? —он отнимает у меня подушку и оставляет её у себя. Его волосы выглядят именно так, как они и должны выглядеть в такой ситуации. Так, будто его били по голове за любую оплошность, что он совершал. —Видео? —Да, чтобы мне было, что смотреть перед сном, —коварная улыбка расползается по его губам перед тем, как я отнимаю у него подушку и ударяю его по лицу ещё раз. На этот раз действительно заслужил. —Иди к чёрту! Он со смехом наваливается на меня и тянет меня в объятия, и в тот момент, когда он хочет что-то сказать, раздаётся громкий стук. —Ты кого-то ждёшь? —он слезает с постели, и я поднимаю вслед за ним, убирая с кровати все бумаги и поправляя простыни. Мы как будто боимся быть пойманными, поэтому избавляемся от всех следов, что могут нас выдать. —Нет. —Наверное, это мальчики,—он надевает футболку, пока я стою напротив высокого зеркала и поправляю волосы. Маршалл открывает дверь, и в комнату заваливаются парни, приводя вместе с собой и шум, который, кажется, уже стал самым явным признаком их присутствия. —Что вы тут делаете? —он пропускает их внутрь, и я встаю за ним, сопротивляясь желанию расплакаться. Я буду по ним скучать. —Ничего важного, —ДеШон подходит к круглому столу, бросает на стул какой-то пакет из плотного пластика, берёт апельсин из вазы с фруктами и подбрасывает его наверх. Свифти пытается ему помешать, но в наказание за это Пруф толкает его в сторону балкона.—Мы думали, что вы трахаетесь, и хотели помешать. —Вы опоздали, —дерзкая улыбка появляется у Маршалла на губах, и я наступаю ему на ногу, встречая в ответ его насмешливый взгляд. Ощущения такие же, как и много лет назад, когда он флиртовал со мной перед парнями. Те игры должны были остаться между нами, и весь остальной мир мог понять их неправильно–так я объяснялась перед собой каждый раз, когда пыталась понять, почему я не позволяю ему его шутки в присутствии других людей. Сейчас я понимаю, что всего лишь боялась выдать своё настоящее отношение к нему, боялась, что все узнают, как я влюбилась в человека, у которого есть девушка, боялась, что это покажется всем глупым. Боялась, что он рассмеётся мне в лицо. —Эй, Биззи, лови! —ДеШон кидает апельсин в Руфуса, но тот не успевает его поймать–апельсин падает на ковёр и катится к моим ногам.—У тебя руки торчат из задницы, Биззи. —У меня? —Руфус скрещивает разрисованные фломастерами руки на груди в знак возмущения и несогласия. Так и не смог отмыть их после того, что было позавчера: Денаун купил фломастеры в каком-то пригородном магазине, и парни решили проверить свои художественные навыки на Биззи. Никто не ожидал, что фломастеры окажутся настолько стойкими, Биззи даже паниковал, что «ни одна фанатка не станет с ним разговаривать», потому что на его правой руке Маршалл нарисовал синего динозавра, а на левой Снуп нарисовал гибрид черепахи и лошади. По словам Руфуса, это могло произвести на девушек неправильное впечатление, ведь он «серьёзный человек, а непонятные кривые рисунки на руках искажают его настоящий образ». —Да! —А у тебя из задницы торчат мужские члены! —Они бывают женские? —Я не видел! —Вы пришли обсуждать члены? —Маршалл садится на диван и тянет меня на колени. Почему мне до сих пор так сложно выставлять связь с Маршаллом перед парнями? Они ведь всё знают. Они знали до того, как узнали мы. Тогда почему мне кажется, будто я заливаюсь краской всякий раз, когда Маршалл касается меня рядом с ними? —Хочешь с нами? —ДеШон прыгает к нам, сметая с дивана все подушки, за что получает от Маршалла по голове с сопутствующей фразой: «Сноси свой номер, а не этот!». Биззи поднимает апельсин с пола и очищает его от кожуры. Он почти проглатывает дольку за долькой, даже не пытаясь их как следует разжевать. Когда-нибудь он точно подавится. —Эй, Шерил, ты смотрела «Бойцовский Клуб»? —Руфус ложится на диван напротив, но Денаун пинает его по ноге, давая сигнал о том, что ему не хватает места. —Пока не смотрела. —Разве это не твоя работа? Всё смотреть и потом писать про это? —Чувак, сейчас у неё другая работа, —ДеШон закатывает глаза, оперевшись о Маршалла всем своим телом. Теперь Маршалл должен выдержать на себе вес двоих людей–меня и ДеШона. —И зачем ты спросил? Хочешь, чтоб она согласилась, что ты похож на Брэда Питта? —Свифти находит яблоко в той же вазе, откуда ДеШон взял апельсин, и, не уточнив, помыто ли оно, жадно откусывает. —От Брэда Питта у тебя только…—Денаун долго смотрит на Биззи с зудумчивым выражением лица.—У тебя ничего нет от Брэда Питта. —Молчи, —Биззи лениво поднимается с дивана, на этот раз забирая с собой всю фруктовую вазу, и несколько пар рук одновременно лезет за своей долей витаминов. Кажется, что они не ели больше недели.—Шерил, тебе нравится Питт? —Ей нравятся только осветлённые уродливые тощие крысы в спортивных штанах! —ДеШон ударяет Маршалла по плечу, пытаясь не засмеяться над собственной шуткой, и мальчики одобрительно усмехаются, получив за это от Маршалла подушками по лицу. —Идите нахуй! —Маршалл смеётся, откидываясь на спинку дивана и обнимая меня обеими руками, пока я улыбаюсь, запрещая себе плакать из-за охватившей меня грусти. Что я буду делать без них и без их идиотского поведения? —Ну, как думаешь, похож на Питта наш Биззи? Он же привлекательнее осветлённой крысы рядом с тобой? —Свифти отказывается сдаваться–один удар подушкой не способен поработить его, этим его на колени не поставить. —Не на него! Я похож на его персонажа! —Руфус перебивает Маршалла, который уже успел открыть рот, чтобы сказать всё, что он думает о Свифти. —Мужик, ты себя видел? В тебе пять Брэдов Питтов! —Я имею в виду, что похож на него психологически! У нас одно мировоззрение, а не реконструкция тела! —Конструкция тела, придурок, —Денаун театрально закатывает глаза, чем сильно напоминает себя самого из прошлого. Некоторые люди действительно не меняются–он один из них. —В общем я похож на него своей философией! —Какой философией? Ты даже не досмотрел фильм. Ты сказал: «Я ничего не понял. Что это за клуб такой, про который нельзя говорить? Зачем он нужен?» и ушёл за пивом, —Денаун имитирует манеру нечи Руфуса, пока тот, судя по выражению лица, сгорает от возмущения. —Мне не нужно досматривать фильм, чтобы понять авторскую идею! —И в чём идея? —ДеШон целится персиковой косточкой в пустую вазу и попадает в намеченную цель, несмотря на то, что Руфус двигает вазу руками. Он всегда обладал хорошей меткостью. Точно. Это ведь они научили меня играть в баскетбол. —Если вы не замолчите…—Маршалл вновь пытается вставить своё предупреждение, но его снова перебивают. Смешно наблюдать за тем, как они все показательно его игнорируют. —Шерил,—на этот раз ДеШон обращается ко мне, и теперь он кажется серьёзнее, чем секунду назад. Парни стихают. Шум, который содрогал стены мгновение назад, исчез. —Мы пришли попрощаться, но ты, наверное, и так это поняла… В общем… Эй, ты чего?—он тянет меня в объятия, когда я начинаю плакать, и я слезаю с колен Маршалла, пытаясь стереть слёзы. Обнимать ДеШона всегда было приятно. Как обнимать старшего брата, что тебя утешает. —Извини, —не знаю, за что извиняюсь, но у меня нет времени об этом думать. Мне нужно взять себя под контроль. Я не хочу, чтобы они запомнили меня такой: с мокрыми красными глазами и шатким голосом. —Лучше стало? —Пруф кладёт ладони мне на плечи, и после моего кивка ещё раз меня обнимает. В его руках спокойно. —В общем… Мы хотели подарить тебе кое-что…—Денаун достаёт какой-то альбом из пакета, который всё это время лежал на стуле, словно забытая игрушка на детской площадке. —Тут всякие… Ну, знаешь… Фотографии, —Свифти усмехается над тем, насколько смешно звучит его фраза. Будто сам не понимает, зачем уточнил, что в фотоальбоме лежат фотографии. —Спасибо большое! —вытираю глаза воротником футболки, перелистывая фотографии, на обратной стороне которых подписаны даты. Фотографии расположены в случайном порядке. Некоторые из них совсем новые, другие–из далёкого прошлого. На одной из них изображены Денаун и Руфус, лица которых испачканы в вишнёвом торте, который я любила готовить, когда парни приходили в гости. Тут даже есть фотография меня и Маршалла в тени цветущей яблони, в тот день я упала со скейта, когда Алекс учил меня кататься, и подвернула ногу. Алекс хотел отвезти меня в больницу, но я отказалась. Весь вечер Маршалл носил меня на руках. И издевался надо мной. Я вижу фотографию, в подписи к которой есть фраза «холодная была ночь!», выведенная, если судить по почерку, ДеШоном. Эту фотографию сделала я. На ней запечатлены парни, лежащие друг на друге на полу моего дома. Та ночь действительно была холоднее любой другой летней ночи, и поэтому они решили, что так смогут согреться. На следующем кадре я и Денаун бросаем дротики в нарисованную Маршаллом на картоне мишень, рядом с ней висит такой же самодельный счётчик попаданий в центральный круг. У меня нет ни одного попадания, у Денауна–семь. Здесь даже есть фотография с Лесли. На следующий день после того, когда она была сделана, Лесли поехала в музыкальный магазин, чтобы купить альбом ICE-T. Парням удалось каким-то образом вызвать в ней интерес к хип-хопу. —Я не видела этих фотографий! —с восторгом провожу пальцами по кадрам, будто убеждая себя в их реальности. —И вот ещё… Тут всякое такое, что тебе может понравиться… Ну, что тебе не понравится, то Маршалл выбирал,—произнося последнюю фразу, ДеШон получает от Маршалла подушкой по лицу. Кажется, впервые за последние несколько минут Маршалл дал знать о своём присутствии. До этого он сидел и молча наблюдал за тем, как я перелистываю страницы альбома. Было ли ему интересно, как долго мой взгляд будет задерживаться на наших общих фотографиях? —Возьми, пока этот ублюдочный верблюд меня не избил,—ДеШон передаёт пакет мне в руки, и я медленно заглядываю внутрь: тут есть масляные краски, чёрнографитные карандаши, мои любимые духи, новый фотоаппарат, бледно-красная помада, вишнёвого цвета блеск для губ, какие-то книги и какое-то платье. —Вот чёрт… Не плачь…—Свифти неуверенно гладит меня по спине, когда я не могу сдержать слёз. Радость и печаль, благодарность и тоска делят меня на части. —Я не могу… Это принять… У меня нет для вас ничего,—с горечью осознаю свою ошибку: я забыла купить что-нибудь памятное для них. В следующий раз… Если когда-нибудь мы пересечёмся вновь, я должна буду это исправить. —Забей, это тебе за все те пироги, что ты готовила, а мы сжирали,—широкая улыбка появляется у Руфуса на губах, будто он только что вспомнил вкус пирогов. Он всегда просил добавки. —Спасибо большое. Я очень сильно буду по вам скучать. —Ты про нас ещё услышишь! Я стану следующим президентом!—Денаун гордо выпячивает вперёд грудь, втянув перед этим живот. —Я буду за тебя голосовать,—улыбаюсь в благодарность за его попытку поднять моё настроение, и он слабо улыбается в ответ. Парни поднимаются с дивана, и теперь их тени становятся длиннее. Непонятное ощущение появляется у меня в груди. Хорошим это странное ощущение назвать сложно. Оно похоже на волнение и испуг. Я беспокоюсь, что это действительно последние минуты, что мы проводим вместе. Ни у кого из нас больше не будет времени на это. Их карьеры ещё даже не достигли пика, через пару лет они успеют забыть, что такое отдых и покой. —Ну, мы пойдём. Маршалл, и ты давай, придурок. Пол не будет тебя ждать, а Дре сказал, что если ты ещё раз опоздаешь, он надерёт тебе зад,—ДеШон толкает Маршалла в плечо, как-то странно ему кивнув после этого. Маршалл ничего не отвечает, и я вижу, как напрягается его челюсть.—Мы будем в машине. —Можно я вас обниму в последний раз? В ответ на мою просьбу они тихо смеются, по очереди подходя ближе. С каждым объятием кажется, что дверь, ведущая в длинный коридор отеля приближается. А вместе с ней приближаются и мили, которые будут нас разделять. Когда парни исчезают за поворотом, я в последний раз машу им ладонью. Их одежда выглядит совершенно нелепо в строгом дизайне интерьера отеля. —Шерил,—голос Маршалла слышится у меня за спиной. Это напоминает мне о том, что он до сих пор сидит на диване.—Я… Ну, я не знаю, понравится тебе или нет…—когда я оборачиваюсь, он достаёт из кармана широких брюк маленькую шкатулку чёрного цвета. Кажется, я забываю все слова, которые знала. —Маршалл… —Ты всё время носишь это… Ну, то, что я тогда подарил… И я подумал, что могу подарить тебе что-то новое…—он подходит ко мне и неуверенно протягивает мне руку, между большим и указательным пальцем которой лежит эта шкатулка.—Возьми, —он тихо усмехается, когда понимает, что я растерялась. —Что ты… —Я не знаю, хорошее это дерьмо или нет…—он наклоняется вперёд, всматриваясь в выражение моего лица, пока я открываю коробочку. Мне в глаза мгновенно бросается кулон в форме сердца, напоминающий опал. Рядом с ним я замечаю той же формы серьги такого же плавно переливающегося розового оттенка.—Я взял то, что мне посоветовала девушка в ювелирном,—он звучит нервно, будто волнуется, оценю я его подарок или нет. Пока я пытаюсь осознать происходящее, он возвращается на диван. Наверное, ему спокойнее находиться на расстоянии. Левой рукой он играет с пальцами правой, а его нога словно отбивает ритм из какой-то песни. Этот идиот… —Маршалл…—я откладываю шкатулку в сторону, делая шаг в сторону Маршалла. Я хочу его обнять, я хочу его поцеловать, я хочу никогда никуда его не отпускать. —И… Я взял то, что мне тоже понравилось… Поэтому… Если что-то не так, я могу поменять. Ты сама можешь поменять. Я скажу, в каком магазине…—он прикрывает глаза, когда видит, что я отложила его подарок. Наверное, решил, что мне не понравилось, и начал объясняться. Он всегда боялся, что мне не нравится то, что выбирает он. Он всегда действовал робко, когда выпадала его очередь выбирать, какой фильм мы будем смотреть и какой альбом будем слушать. Всегда был таким. —Спасибо. Спасибо большое,—обнимаю его обеими руками, пряча лицо в изгибе его шеи, чтобы спрятать от его взгляда свои влажные глаза. —Только не плачь, пожалуйста,—он слабо смеётся, обнимая меня в ответ. Его ладонь гладит мои волосы. Непередаваемое чувство. Это ощущается как молчаливое обещание, что всё будет хорошо. —Я не могу. —И выброси эту штуку, хорошо?—его указательный палец подхватывает цепочку, которая стала его подарком на мой день рождения много лет назад. Она ему не нравится. —Иди к чёрту, я это не выброшу, я это люблю,—прячу в руках подвеску с буквой «C», будто пытаясь защитить от его когтей то, что для меня дороже всего. —Как так вышло, что ты любишь эту штуку сильнее, чем меня?—улыбка на его губах кажется тоскливой. —Она всегда была со мной! Я никуда её не выкину! —Я тоже могу всегда быть с тобой,—этими словами он будто погружает меня в гипноз. Мне кажется, что нас окружает густой туман, растворяющий всё, чего коснётся, и спастись от него можно лишь в его руках. —Не можешь. —Кстати, об этом… Помнишь… когда ты пообещала сделать всё, о чём я попрошу? —он внимательно следит за моими движениями, когда я опускаюсь на диван напротив него. В его взгляде нет ничего, что я привыкла в нём видеть: ни угрозы, ни флирта, ни страсти, ни гнева, ни печали, ни усталости. Я вижу что-то новое. —Ночью. Когда я… —Помню. —Слушай… Я не заставляю тебя… Мне просто было интересно…—он проводит рукой по лицу, будто собираясь с силами. Что может заставить его вести себя так неуверенно? —Да? —Ты бы не хотела полететь в Детройт как-нибудь?—его слова звучат выстрелом в гробовой тишине, а пытливый взгляд гвоздем выбивается в моё сознание. Я не верю, что услышала его правильно. Он не мог. Не мог воплотить тот сон в реальность. Кажется, что затяжное молчание с моей стороны будто разочаровывает его–выражение его лица тускнеет, и надежда, искру которой ещё мгновение назад можно было рассмотреть в его глазах, теперь исчезла. —Не навсегда. Я имею в виду… На пару дней… Я бы показал тебе город. Наши места. Помнишь то озеро? Я обещал сводить тебя туда ещё раз,—он неопределённо поддаётся вперёд, опираясь локтями о колени, но затем вновь откидывается назад. Будто хочет, чтобы между нами было пространство, которое может послужить щитом для его гордости, если я откажусь.—И, может, ты бы встретилась с Блэр? У них с Алексом своя клиника, знаешь? И… —Маршалл… Я не могу так… —Почему? —Когда ты дома, ты должен быть со своей семьёй,—пытаюсь натянуть улыбку, но сдаюсь. Я знаю, что она не будет выглядеть приветливо. Она будет горестной. Заставит меня выглядеть жалко. —Ким не узнает. —Дело не в Ким.

POV Маршалл

—Пожалуйста, подумай об этом. Можешь приезжать в любой день,—отказываюсь слушать голос разума, что электрическим током растекается по всему моему телу, приказывая остановить этот бред. Какого чёрта я должен останавливаться? Я не хочу соглашаться с тем, что всё должно закончиться. Если будет необходимо, я стану просить её на коленях. —Я просто хочу… Попрощаться лучше. Искупить прошлые ошибки. —Маршалл… Я не хочу всё это усложнять,—её голос дрожит. Если я не сдамся сейчас, это сделает только хуже. Стоило ли вообще пробовать звать её с собой? Я же знал, что она не согласится. Знал же, что это причинит ей боль.—Мне было хорошо с тобой этим летом. Спасибо. Но это должно закончиться. Ложь. Ей было плохо. —Слушай… —У тебя есть семья… И я не хочу вмешиваться,—она перебивает меня, и её слова эхом раздаются в моей голове. —Ты с самого начала знала, что у меня семья!—выхожу из себя и мгновенно ругаю себя за это. Нельзя позволять гневу собой владеть. Ничего хорошего из этого не выйдет. —Я знаю! Хватит постоянно… напоминать мне об этом! —Почему тогда не хочешь поехать? —Это разное. Спать с парнем, которого я любила, когда была младше, и лететь с ним в город, где его ждёт жена… Это не одно и то же. —Пожалуйста. Ты сказала, что сделаешь всё, о чём я попрошу. Я прошу провести со мной ещё два или три дня. Мы не будем… заниматься сексом, если ты не хочешь вставать между мной и Ким. Я просто хочу… Исправить всё, что сделал неправильно тогда. Я никогда этого не исправлю. Но мне нужна эта иллюзия, этот самообман. Мне нужна эта ложь, чтобы ненавидеть себя немного меньше. —Маршалл, мы уже не дети. Это глупо. —Подумай сегодня об этом, ладно? Позвонишь мне завтра и дашь ответ, хорошо? Даже если решишь отказаться, всё равно позвони и скажи об этом. Чтобы я знал точно. Чтобы… не ждал, —отказываюсь продолжать бессмысленные попытки увести её с собой и держать её рядом. Она этого не хочет. Слишком много дерьма произошло в её жизни по моей вине. Гораздо больше, чем хороших вещей. Кто бы согласился на её месте следовать за мной в город, где я её предал? Туда, где меня ждёт жена. Никто. —Хорошо. Подхожу к двери. Шаги даются с трудом. Как будто ядро Земли притягивает меня к этому номеру, тянет меня в плен между этими стенами, не даёт мне ступить за её пределы. Молча разворачиваюсь лицом к Шерил, молчаливо провожающей меня к выходу из номера. К выходу из нашего общего Рая. Она нерешительно обнимает меня. Будто сомневается, стоит ли это делать. Её пальцы хватаются за ткань моей футболки, а мои путаются в её каштановых волосах. Я буду скучать по тому, как пахли её волосы каждое утро, когда я просыпался раньше неё и прижимался ближе, словно это помогло бы мне оттянуть рассвет и дать себе больше времени на сон. Она прерывает объятие с робкой улыбкой. Я хочу её поцеловать, но не могу решиться. С этого момента мы опять всего лишь старые знакомые. Люди, которые не имеют права друг друга целовать, хотеть и любить. В её глазах вновь накапливается влага, и блеска её слёз хватает, чтобы предложить то, за что мне может достаться от всех, кого я знаю. —Хочешь, я пропущу этот рейс и ещё немного останусь с тобой? —Ты больной? Пол убьёт тебя,—она смеётся, вытирая обратной стороной ладони бегущие по щекам слёзы. —Я хочу остаться с тобой ещё… На всю жизнь. —Хотя бы ненадолго. —Маршалл, тебе пора,—она делает глубокий вдох, забирая на себя инициативу положить этому всему конец. Я хочу сказать ей всё, что раньше сказать не мог. Я тебя люблю. —До встречи,—озвучиваю самое банальное из того, что вертится на языке. Хватило бы мне смелости сказать ей, что я её люблю? Поймёт ли она это без слов? У нас с ней словно есть свой язык, и это стало нашим сокровищем и проклятием одновременно. Зачем мне уметь читать её скрытые эмоции по тону голоса, если мне это больше не пригодится? С кем ещё мне использовать этот странный язык любви? —Размечтался. Улыбаюсь, делая шаг назад, в сторону лифта. Поворачиваюсь к Шерил спиной, когда ощущаю, что больше не могу держать в себе слёз, что жгут глаза и на части рвут горло. Как быстро она привыкнет быть без меня? Ей ведь было сложно со мной. Жалеет ли она о том, что мы встретились в этом туре? Жалеет, ли, что встретились вообще? Раньше я не хотел, чтобы она меня любила, но сейчас, когда холодный воздух разделяет нас на два разных полюса, эгоизм берёт надо мной власть. Я хочу её любви. Хочу, зная, как тяжело меня любить. Хочу, зная, как много боли ей пришлось вынести из-за меня. Размытые тени пролегают передо мной, будто напоминая о том, что наш с ней роман был таким же полупрозрачным и хрупким. Стоило бы понять сразу, каким будет финал. Я люблю её. Но не такой любовью, о которой мечтают люди. Это другая любовь. Даже если я закрою глаза, боль не пройдёт. Но почему мне больно, если мне было хорошо?