***
Ее дедушка серьезно болен. За последние несколько недель его состояние резко ухудшилось — до такой степени, что он больше физически не способен покидать пределы своей спальни. Для ухода за ним теперь требуется две сиделки, хотя официально одна из них приставлена специально для того, чтобы присматривать за Рей. Но им, очевидно, совсем не до нее, и внезапно больше никто не стремится контролировать каждый ее шаг, как это раньше делал дедушка. Вечно суетящиеся женщины систематически пропускают мимо ушей любую попытку завести разговор, и вот — впервые в жизни без чувства вины или страха расправы — она ставит кого-то в известность о том, что отправляется на прогулку. — Хорошо, хорошо, — отмахивается от нее старшая медсестра, даже не трудясь скрыть видимого облегчения в связи с тем, что ей без особого труда удалось избавиться от одной из многочисленных обязанностей. — Не торопись возвращаться, я оставлю ужин на столе. Рей кивает, находясь уже на полпути к двери. Оказавшись снаружи, она незамедлительно направляется в сторону ручья, минуя луга, — прямо по направлению к лесу, четко осознавая, что за ней следуют по пятам. Рей не оборачивается. Ей это ни к чему. Она прекрасно знает, кто бредет позади нее. Как только ручей оказывается в поле зрения, девушка сбрасывает босоножки и без промедления забегает в прозрачную воду, не в состоянии сдержать торжествующий смешок, непроизвольно слетающий с ее губ, когда долгожданное ощущение оживляющей прохлады окутывает ее, затопляя душу волной беспричинного счастья — неудержимым потоком чистой, почти детской радости. — Так и будешь там стоять? — спрашивает Рей, поворачиваясь, чтобы наконец взглянуть на Бена, который наблюдает за ней, прислонившись к соседнему дереву. — Почему бы и нет? — Он пожимает плечами. — Мне и здесь неплохо, тем более что с этой точки открывается роскошный вид. Рей опускает взгляд; легкий румянец окрашивает ее и без того разгоряченные щеки. — Я думал, тебе не разрешено заходить так далеко от дома? — продолжает Бен, присаживаясь под деревом и вытягивая перед собой длинные ноги. Рей пожимает плечами. — А я думала, что тебе запрещено со мной заговаривать? — парирует она, наблюдая, как озорная улыбка медленно расползается по его лицу. — Запрещено, — кивает Бен. — Просто со временем я уяснил, что правила существуют для того, чтобы их нарушать. Рей лишь кивает в ответ, предпочитая безмолвие пустым праздным словам. Она не упоминает о слухах, напрямую затрагивающих его и в последнее время стремительно расползающихся по школе. Слухах, касающихся наркотиков, алкоголя и внутрисемейных конфликтов, активным распространением которых занимаются в том числе ее собственные друзья. — Дедушка болен, — поясняет она, искусно балансируя на одной ноге и одновременно удерживая другую в воздухе. Пристальный взгляд Бена ни на секунду не покидает ее лица. — Мне следует тебе посочувствовать? В его голосе нет ни единого намека на злобу, ни малейшей тени сарказма; он пронизан таким искренним беспокойством и неподдельным участием, что, встретившись взглядом с Беном, в ответ Рей произносит ровным, непринуждённым тоном одно единственное, отражающее горькую правду слово. — Нет. Бен коротко кивает, не совершая попыток выудить из нее дальнейшие подробности, и они погружаются в естественное, приятное молчание: Рей наблюдает за тем, как Бен смотрит на нее, пока она в свою очередь разглядывает его. — Балет? — наконец спрашивает он, указывая на ее очевидную растяжку. Грустная улыбка трогает губы Рей, но не касается глаз. — Одиннадцать лет изощренной пытки. Им по пятнадцать, и Бен заметно хмурится, производя соответствующий расчет у себя в голове. — Ты рано начала, — замечает он, и Рей кивает, перенося вес с одной ноги на другую, прежде чем повторить незамысловатое упражнение. — Сколько себя помню, мой дедушка воспитывал меня по определенной схеме, — начинает она. — Балет, фортепиано, искусство, дикция — рассчитывая, что таким образом вырастит гламурную светскую львицу, — Рей слегка хмурится, прежде чем продолжить. — По сей день он гордится моим безупречным воспитанием и «всесторонним» образованием, хотя, если посудить здраво, все, чем он действительно занимался на протяжении этого времени — это бросал в вольер угощения в обмен на очередной показательный спектакль, занимательное представление с моим участием, — она указывает на свои старательно вытянутые носочки, демонстративно принимая идеальную танцевальную позу. Спустя мгновение Рей сбрасывает маску послушания и гримасничает, с отвращением мотая головой. — Выдрессированную зверюшку — вот чего он хотел. Ему был нужен хорошо обученный, беспрекословно исполняющий команды попугай. — Рассчитывал, что вырастит гламурную светскую львицу? — растерянно повторяет Бен, и его лицо светится открытым любопытством. — Если этот замысел потерпел полный провал, то каков тогда конечный результат его стараний? Рей замирает, медленно погружая ногу в ручей, прежде чем в упор взглянуть на Бена. — Не знаю. Но попугай из меня, как видишь, точно не вышел, — пожимает она плечами. — Понимаешь… Я слишком ординарная. Слишком бесцветная. Я… Словно поющая по приказу в золотой клетке канарейка или… — Рей замолкает, ее глаза-стрижи скользят по небу в поисках ответа. — Может, я под стать воробью, — произносит она с кривой усмешкой. — Совершенно обыкновенная. Абсолютно посредственная, — Рей с большим трудом проглатывает внезапно образовавшийся в горле ком. — Знаешь, для него я не более чем разочарование, досадная ошибка. Несколько долгих мгновений Бен не отрываясь смотрит на нее. — Мне знакомо это чувство, — признается он. — Среди членов своей семьи я — настоящая белая ворона. Непредсказуемый чужак в стае ярких пернатых индивидуальностей, — говорит он с горькой улыбкой. — Каждый из них — попугай. И они хотят, чтобы я тоже был попугаем, Рей. Стараются не показывать этого, но ожидания прописаны на их лицах и… И я знаю, что должен быть благодарным, должен отчаянно желать примкнуть к их стае, стремиться летать на их высоте… Быть успешным, лучшим в своей области, только… — Бен вздыхает, пожимая плечами. — Я бы тоже предпочел быть воробьем. Она кивает, открывая рот, чтобы что-то добавить, но Бен внезапно выпрямляется, его взгляд горит, прожигая ее насквозь. — Ты не заурядная и не бесцветная, Рей. В тебе нет ни тени ординарности. Рей чувствует, как немедля краснеют ее щеки, и, закусив губу, роняет голову. — Рей, — просит он, — посмотри на меня. Она игнорирует его просьбу, не желая — или, возможно, просто слишком страшась — встретиться с ним взглядом именно сейчас. — Рей… — повторяет Бен, но она обрывает его на полуслове. — Ты видел ее снова? — спрашивает она, отворачиваясь и поднимая голову к небу. Рей вовсе не обязательно находиться с ним лицом к лицу, чтобы знать, что на его лице сейчас царит угрюмое выражение. — Рей… — Знаешь, я часто вспоминала о ней. Высматривала из своего окна. — Высматривала кого? — Певчую птичку, — уточняет Рей, оглядываясь на Бена через плечо. — Ту, что мы видели здесь несколько лет назад. В его глазах вспыхивает огонек воспоминания, и Бен коротко кивает в ответ. — Да. Я видел ее. — Думаешь, ей удалось отыскать свою пару? Бен молчит, и Рей чувствует, как его глаза скользят по ее коже. Внезапная волна незнакомого тепла закрадывается в область живота девушки, вынуждая нервно сглотнуть. — Да, — тихо произносит Бен. — Удалось. — Ты часто видишь ее? Бен кивает. — Часто. Только вместе. Певчие птицы… Как только находят пару, они остаются вместе на всю жизнь. — Правда? — спрашивает Рей. Бен улыбается ей нежной, доброй, полной тепла улыбкой. — Ты веришь в родство душ? — Нет, — лжет Рей, и ее щеки вспыхивают от в одночасье охватившего ее стыда. Бен качает головой. — А я верю. — Веришь? — она не моргая смотрит на него. В голосе Рей скользит откровенное сомнение. Потому что, так или иначе, речь идет о Бене Соло. Популярном, далеком, очаровательном Бене Соло. Бене Соло, который по какой-то непонятной ей причине стоит прямо перед ней и ведет полноценную беседу… о родственных душах? Глаза Бена устремляются поверх пышных крон могучих, цветущих деревьев. — Да. В конце концов, если птицы могут найти свою пару, почему бы не попытаться нам, тебе не кажется? Рей снова сглатывает. — Бен… — Ты ведь вернешься? — внезапно спрашивает он. — Я имею в виду, сюда… снова? Рей кивает, и во рту у нее становится невыносимо сухо. — Только не рассказывай никому, — тихо просит она. Бен кивает. — Обещаю, что ни словом не обмолвлюсь. Мне нравится идея того, что кроме нас двоих никто не знает об этом месте. Пусть оно остается нашим секретом, Рей, — Бен улыбается ей; его мягкий, словно масло, голос плавит что-то глубоко внутри. — Только нашей с тобой тайной. — Нашей тайной, — вторит она, и голос Рей так же тих, как и его. Сердце девушки заходится трелью, когда Бен вознаграждает ее новой улыбкой. «Пакт влюбленных», — внезапно думает Рей. Они заключили пакт влюбленных. Все, что ей остается, это молиться о том, чтобы он остался не нарушен.***
Рей опустошает сундук, торопливо вытряхивая его содержимое в свою сумку, хмурясь при виде изображения певчей птицы и воробья, вырезанных на деревянной крышке. С удовлетворяющим стуком захлопнув ее, она накрывает сундук старой простыней, спеша оставить прошлое в прошлом — там, где ему самое место. Закрыв за собой дверь чердака, девушка не оглядываясь спешит к выходу. На пути к входной двери, она замечает Бена, неподвижно сидящего в гостиной. Он резко вскидывает голову, встречаясь с ней откровенно загнанным взглядом, настолько тяжелым и ищущим, что у Рей перехватывает дыхание. Их глаза, словно магниты, находят друг друга, и Рей изо всех сил пытается заглушить до безумия знакомый голос где-то в самом центре ее естества, отчаянно цепляясь за настоящее, за холодную суровую реальность. «Он любит тебя», — кричит ее рассудок, и на короткое мгновение дыхание Рей застревает у нее в горле, прежде чем рваным всхлипом вырваться наружу. Бен вскакивает; кровь молниеносно отливает от его лица. — Рей, — шепчет он с надрывом. Одно слово; один слог, отягощенный разделенным прошлым и тайным, известным им одним смыслом. Рей прикрывает глаза. — Мне пора, — грустно шепчет она в ответ. — Мне пора. Словно под гипнозом Рей медленно бредет к своему дому, минуя ворота, установленные Леей в год кончины ее дедушки. Вокруг повсюду распускаются весенние цветы, и мысли Рей незаметно уносят ее прямо к ручью. «Деревья, наверное, уже совсем зеленые», — думает она. — «Вода прохладная, деревья — зеленые, а поцелуй Бена на траве — теплый и ищущий». Первое, что замечает Рей по возвращении, переступив порог просторной гостиной — это как холодно и пусто в ее доме. Она невольно вздрагивает и, наполнив электрический чайник водой, ставит его кипятиться, прежде чем открыть сумку, вытряхивая письма на кухонный стол. Какое-то время Рей смотрит на них не отрываясь, почти не дыша; их так много, и девушка знает наверняка, что каждое из них наполнено любовью и тоской Бена. Внезапно, словно в трансе, она тянется к рассеянной по поверхности стола стопке; ее глаза бегают по конвертам в попытке найти определенный год, месяц. Наконец Рей обнаруживает, то что искала на пожелтевшем листе бумаги с едва уловимым запахом дубовой коры и чернил. Этот терпкий травяной аромат так сильно напоминает ей о Бене, что Рей болезненно жмурится, прижимая письмо к груди. Ближе к сердцу. «Рей, Ты заговорила со мной. На самом деле заговорила со мной. Знаешь, я так давно мечтал об этом. Много лет, с того самого столкновения с певчей птичкой. Я постоянно думаю о тебе. Кажется, я представлял этот момент тысячу раз, снова и снова прорисовывая в голове многочисленные детали, думая о том, что скажу при встрече. И вот сегодня, получив наконец шанс, повел себя как полный идиот. Я ведь не сказал тебе ничего из того, что хотел. Но я увижу тебя снова. Мы дали друг другу обещание. Ты и я. Ты назвалась воробьем, думая, что они представляют из себя что-то неприметное, что-то обыкновенное. Но Рей… Воробьи — тоже певчие птицы, ты знаешь об этом? Они такие же певчие птички, как и ты. Такие же волшебные, как и ты. Ты не представляешь, как я люблю тебя. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста… давай встретимся снова. Бен». На кухне, крепко прижимая к груди письмо, Рей сама не замечает, как начинает горько плакать.