***
Молодой светловолосый бета, хмурясь, смотрел на проходящих мимо рыцарей. Он старательно пытался скрыть всё свое отвращение, но сомневался, что ему хоть немного это удается. Ему абсолютно не нравилось бездействие, которым были наполнены несколько последних дней его жизни. Он вставал, завтракал, выходил на улицу, смотрел на снующих туда-сюда вражеских солдат, обедал, опять смотрел, ужинал и ложился спать. Столица его королевства была захвачена, и не было сомнений, что южане не останутся тут надолго — теплолюбивые, словно змеи, едва ли кто из них был способен в своих походных палатках пережить северную зиму. Но. Но они уже были здесь. Ходили, хозяйничали и всем своим видом показывали, что они здесь победители. И весь их вид будто бросал вызов лично этому бете. Он знал, что оставшиеся в столице — шелуха, отбросы армии Южных Просторов. Те, кого король Артур не боится потерять, если Александр решит подавить это жалкое подобие оккупации. Захватывали столицу Северной Пустоши не эти люди и не их стоило бояться. Бета и не боялся. Он лишь продолжал скрипеть зубами при виде каждой, проходящей мимо него, опухшей в праздновании победы рожи. Раздался плач ребенка, и парень вздрогнул всем телом. Больше радостных южных рож его раздражали только эти постоянные детские вопли, и только ради того, чтобы находиться подальше от этого вопящего создания, он каждый день выходил на улицу в тень старой, косой березы. А ребенок все равно продолжал кричать и кричать, вопить и вопить. Будто этот маленький комок, зовущийся человеком, понимал всё, что происходит на земле, на которой он родился — всё слышал и видел. И этим еще больше бесил бету. — Принеси воды! Парень проигнорировал окрик из дома, лишь поджав губы и сильнее вжавшись спиной в грубый, почерневший с годами ствол. Он не хотел здесь находиться. Он не должен был здесь находиться. Бета ненавидел родной дом, особенно сейчас, когда его место было совсем не здесь. Каждый день его мысли крутились лишь об одном человеке, об одном омеге. Ведь он всего лишь должен был вывести своего господина из проклятого замка. Какой смысл быть хорошим слугой в мирное время, если как только от него потребовалось сделать выбор между выполнением приказа и жизнью его господина — он сделал выбор неправильно. Он же всегда знал, что Иван был наивным глупцом. — Николай, принеси воды! Бета зажмурился. Где сейчас вверенный ему омега? Что с ним? Здоров ли он? Он был готов сорваться вдогонку уходящей на юг армии с любую секунду. Помочь Ивану сбежать. Но ему нужно было ждать. Исполнять приказ. Просто ждать. Смотреть на радостные пьяные рожи чужих солдат и гадать, что выводит из себя больше. Наверное всё же собственное бездействие.***
Альфред втянул воздух сквозь зубы и хотел уже было сплюнуть на пол, но сдержался. Хотелось кому-нибудь врезать или на крайний случай выпить. Попадавшиеся ему на пути слуги улыбались и останавливались, кланяясь — альфа же старался не обращать на них внимания, проносясь мимо. Не столько разговор со старшим братом, сколько так и не сброшенное напряжение заставляло скрипеть зубами. Принц чувствовал себя взвинченным до предела и не то чтобы ему очень нравилось это чувство. Он бы мог поймать кого-нибудь из прислуги и зажать в темном углу — обычно они были только рады. Но уже светало, а это значило, что на тренировочном поле уже наверняка кто-то был. С Альфреда было достаточно омег на сегодня. И вообще на ближайшее время. В воздухе пахнуло едой. Путь Альфреда лежал через кухню — благодаря проходам для прислуги это был, наверное, один из кратчайших путей, которым можно было добраться до тренировочного поля. А еще принц хотел есть. Повара и поварята суетливо бегали по душному помещению — тут на принца никто не обратил внимания. Слуги наверняка встали еще до рассвета, зная, что армия вернулась с похода. На длинных столах, уже готовая, на блюдах возвышалась разнообразная еда. Альфред подцепил пальцами дымящуюся колбаску и тут же, шикнув от боли в обожженных пальцах, уронил ее обратно на тарелку. По привычке сунул руку за пояс — где обычно висел кинжал, но его там не оказалось. Альфа воровато обернулся и взял соседнее, полупустое блюдо и, скинув с него какие-то овощи, наложил себе найденным на столе ножом две колбаски. Задумавшись, доложил третью. Взгляд привередливо пробежал по остальным тарелкам. Печеный картофель, сыр, пара ломтей хлеба, жаренное яйцо. Принц цокнул языком, придержав блюдо одной рукой, сунул в карманы три яблока. Насмешливый взгляд старого повара проводил его до темного угла, в котором стоял небольшой столик. Альфред уселся на него и, наткнув на острие ножа колбаску, с силой подул на нее. В животе заурчало от сильного запаха. Он часто проводил здесь время. Он вообще очень сильно любил поесть. Порой заставляя по обыкновению тучных поваров удивляться тому, как юный принц умудряется съедать столько за один присест и при этом не обрастать коконом из собственного сала. Что говорить, Альфред всегда был очень активным ребенком. -…ага, а чего жаль-то? — за углом раздался звонкий смех. — Будто бы если принц не привез омегу, он бы взял тебя в супруги! Альфа попробовал колбаску на язык. Она уже не выглядела такой горячей, а потому он откусил большой кусок, прикрывая глаза от приятно жирного, тут же наполнившего рот. Оболочка лопалась под зубами и кусочки мяса по волокнам расползались на языке. Принц засунул вторую половину колбаски в рот, так, что щеки надулись словно у дикого хомяка. По подбородку размазался топлёный жир. — А может и взял бы! Твоя какая печаль? Завидуешь — завидуй молча! Снова раздался громкий смех, теперь уже нескольких человек. Альфред тяжело сглотнул и утерся рукавом. Откусил еще полколбаски и, не переставая жевать, выглянул из укрытия, решив-таки взглянуть на источник шума. Вокруг стола, нарезая какие-то овощи, видимо для готовящегося обеда, стояло пятеро омег. Четверо из них хихикали, не обращая внимания на строгий взгляд повара, наблюдавшего за ними из-за раскочегаренной плиты. Пятый омега, стоявший к Альфреду спиной, лишь хмыкнул и тыльной стороной руки смахнул лезшую в глаза темную вьющуюся челку. — Я вообще слышал этот северный принц — старик, — пятый омега мотнул головой и немного повернул голову, так что альфа смог рассмотреть его профиль. Нос с легкой горбинкой, смуглая кожа и изломившиеся в злой улыбке тонкие губы. Омега был красив, но острые черты лица в купе со злым взглядом отталкивали. — Да точно! Старик! Придумывай, балабол, — светловолосый омега, выглядевший самым скептично настроенным среди болтавших, вновь усмехнулся. — А я тоже слышал от друга из Восточного крыла, что он старик… — самый невысокий, и судя по огромным распахнутым глазам — самый молодой омега суетливо закивал в поддержку старшего товарища. — Рэми сказал, он весь седой! — Может он увидел какими кусками ты картошку в суп кромсаешь и вот поседел, — молчавший до этого самый старший — его выдавала сеточка мелких морщинок — кухарь указал ножом на явно слишком крупные и неровные куски на столе перед младшим омегой. Альфред поджал губы и вновь спрятался за выступ стены. Он подцепил кончиком ножа жареное яйцо и отправил в рот, чудом не успев заляпать все вокруг растекшимся желтком. В животе уже не так сильно, но продолжало побулькивать. Альфа разрезал картошку пополам и из нее тут же небольшими завитушками повалил пар. Оставив ее на потом принц куском хлеба стер с тарелки остатки желтка, закусывая последней колбаской и куском сыра. — Да твой Реми, такой же болтун как и ты! — звонкий смех в очередной раз прокатился по кухне. — Я разговаривал с утра со знакомым подручного, который убирался у северного принца в покоях. И он сказал, что принцы сломали кровать в первую же ночь, что были вместе! — Ох, мне бы такого альфу… Альфред с трудом проглотил кусок хлеба, комом вставший в горле. На щеки то ли от этих бессмысленных разговоров, то ли от пышущих жаром печей набежал румянец. Не то, чтобы большая часть сказанного было неправдой, но какая же изменчивая сила была у слов, когда они проходили сквозь людей, сказавших их. — Ну тебе то точно не светит, — опять этот злой звонкий голос. — Ох, ох, ох. Ты прямо разбиваешь мне сердце своими словами, — отвечающий, кажется, ни на секунду не был расстроен чужой язвительностью. — Да не обращай на него внимания, он всё считает, что принц ума лишится, как только увидит его. И будут они жить долго и счастливо, и станет он королем, а не кухарем. Альфред вновь немного выглянул, стараясь сделать это максимально незаметно. Темноволосый омега продолжал стучать ножом по капусте, но судя по вспыхнувшим красным ушам, всё же оказался уязвлен чужими словами. — Тц, болтайте-болтайте, — омеги весело переглянулись, явно предчувствуя, что друг опять выдаст что-то смешное. — Вот стану фаворитом принца, тогда посмеетесь! — Фаворитом! — кто-то из омег прыснул. — Да о почему не благоверным-то сразу? Разговор вернулся к своему началу. Альфе даже стало несколько жаль этого омегу. Он не помнил, чтобы видел его до этого, но сам омега похоже был безоговорочно движим целью очаровать принца. Таких в замке было немало, и не то чтобы многие были настроены всерьез — чем Альфред часто и без зазрений совести пользовался. — Ну, а может, и благоверным. Этот старый урод помрет в родах или ещё где-нибудь — много ли надо, чтобы скопытиться… — Эй, последил бы за языком. Ты говоришь о супруге Его Высочества! — Будущем, — омега передернул плечами и, взволнованно хохотнув, продолжил, взмахнув рукой в воздухе: — Эти «браки» они же как на псарне, лишь для длинных имен и красивых родословных. А любовь… Любовь ее на небесах рисуют! Ей не преграда титулы. Вон этого привезли как старую суку под молодого породистого кобеля — так и где же здесь любовь? А у нас!.. Будет!.. — Ты слышал, как он сейчас принца назвал? — Альфреду едва удалось разобрать тихий удивленный шепот младшего омеги. Тот, похоже, то ли до ужаса был вдохновлен речью приятеля, то ли шокирован. Во всяком случае его огромные глаза распахнулись еще сильнее, чем прежде. — К моему большому сожалению, слышал, — старший отвращено скривил лицо и неприязненно взглянул на темноволосого омегу. — И очень надеюсь, что когда этому идиоту будут отрезать язык за такие слова о супруге Его Высочества, нас не заставят отмывать пол от крови… Альфред бросил взгляд на побледневшего от этих слов большеглазого омегу и поставил блюдо, спрыгивая со стола. Остывшая картофелина и одинокий кусок хлеба так и остались лежать на тарелке недоеденные. Аппетита не осталось. — Да брось, кто на этой вонючей кухне что услышит… Омега махнул рукой в воздухе, недовольно закатывая глаза на чужие нравоучения. Он ждал, что ему опять что-то возразят в ответ, но над столом повисла тишина. Кухарь смахнул вечно лезущую в глаза челку и, усмехнувшись, поднял взгляд на притихших приятелей. Но те не смотрели на него. Испуганно моргая, они все как один пялились на что-то за спиной омеги. — Ну, например, я, — омега обернулся на раздавшийся над ним голос. В груди сдавило страхом. — Что?.. — Говорю, например, я мог услышать, — на лице принца заиграла вежливая, будто бы даже нежная улыбка, но кухарь испуганно отшатнулся назад, врезаясь в стол. — Повтори-ка как ты назвал царевича Ивана только что? Старой сукой? Альфа улыбнулся шире, обнажая ряд белых зубов. Он прошелся пустым взглядом по другим омегам, но те лишь склонили головы, не спеша вступаться и оправдывать приятеля. Младший омега — Альфред, подойдя ближе, рассмотрел, что тот был совсем еще мальчишкой — задрожал всем телом, испуганно прижимаясь боком к старшему. — Ваше… Я не… — темноволосый омега затрепетал словно выброшенная на берег рыба. Его смуглое лицо пошло неровными пятнами, а тонкие губы скривились, делая его совсем не похожим на того язвительного паренька пару минут назад. — Ваше Высочество! Рад видеть вас в здравии, — появившийся словно из ниоткуда старый повар схватил альфу за руку, тут же поднимая к лицу и целуя тыльную сторону ладони принца. — Вам понравился завтрак? Мы думали, вы присоединитесь к завтраку в обеденном зале по случаю возвращения из похода… Повар по-отечески улыбнулся. Взгляд Альфреда смягчился, он знал этого старика еще с детства, когда воровал у него из-под носа пирожные, предназначавшиеся для какого-то важного посла. Отец всегда учил их с Артуром — можно обидеть своих подданных, своих воинов и свою семью, но двух человек король никогда не должен обижать: своего лекаря и своего повара. — Да, всё было очень вкусно, вот только ваши подручные, сэр Батиста, слишком уж много болтают, — принц осторожно вытянул ладонь из чужих пальцев и пригладил волосы, вновь бросив взгляд на посеревшего от испуга омегу, за спиной повара. — Тц, проклятые, — Батиста грозно насупился и махнул кулаком на замерших кухарей. — Что с них взять с этих омег? Им бы лишь бы языками почесать, да обсудить у кого какой новый наряд. — Нет, они обсуждали не новые наряды, — Альфред прервал тихий смех повара и вновь уставился на темноволосого омегу, криво усмехнувшись. Батиста, видимо только сейчас понявший, что вокруг витает какое-то странное напряжение, с удивлением обернулся на кухаря. — Ваши, мой дражайший друг, работники решили, что уместно распускать слухи и оскорблять моего будущего супруга. — Ох… — Батиста скривился и словно устало выдохнул, рукой хватаясь за фартук в районе сердца. — Я-я поздравляю вас, Ваше Высочество! Такое счастье, что вы наконец женитесь… Повар виновато улыбнулся жестом остановившему его принцу. Он выглядел измученным этой, казалось бы, глупой ситуацией. Но если быть серьезным — ведь именно Батиста, словно командир гарнизона, нес ответственность за своих подчиненных. Ему было о чем волноваться. — Не волнуйтесь, Ваше Высочество, мы разберемся со всеми болтунами, — повар на мгновение обернулся на кухарей и тут же со всего маху ударил кулаком по столу. — Сплетникам не место в наших рядах, не сомневайтесь! — Я и не сомневаюсь, Батиста, — Альфред расплылся в улыбке и похлопал старого повара по плечу. — Я пришлю стражника. Батиста открыл было рот, чтобы возразить, но альфа уже развернулся и направился к выходу.***
Иван не заметил, как прошёл день. Он периодически впадал в некое подобие оцепенения — Франциск таскал его по замку от комнаты к комнате, так и не дав цесаревичу поспать. Организм требовал сна и небольшие провалы сознания минувшей ночью абсолютно отказывался воспринимать даже как подобие сна. Слуги мазали его пахучими мазями, кормили, бинтовали шею какими-то холодящими повязками, трогали всё его тело — временами Ивану казалось, что он просто плывет по волнам чьих-то теплых рук и пальцев. Не то чтобы он не привык к вниманию слуг, но его одновременно трогало столько рук и столько глаз глядело на него, что он начинал сомневаться: не кажется ли ему такое количество одинаковых лиц перед ним? Он запомнил лишь одно — невысокий, улыбчивый омега болтал с Франциском наперебой, словно они были как минимум хорошими друзьями. В трезвость приводил лишь тот момент, когда дверь очередной комнаты открывалась, и Ивана раз за разом тащили в неизвестность по длинным теплым коридорам. В замкнутом пространстве, в обществе огромного числа омег он чувствовал себя более расслабленным — заискивающие, внимательные взгляды слуг внушали подобие покоя и безопасности. Но как только он оказывался под оценивающими взглядами стражников Франциска и ещё каких-то редко встречающихся в переходах то ли вельмож, то ли просто прислужников — Ивану приходилось собирать себя в единое целое, нацепляя на болезненно бледное лицо маску холодной отстраненности. Смешки раздавались, казалось, отовсюду, и не всегда они были адресованы в сторону самого цесаревича. Но даже, старающийся этого не замечать, Иван прекрасно понимал, что ядовитые улыбки под маской вежливости не сулят ничего хорошего. Особенно, когда эти смешки доносились от источающих пренебрежение и удивление высокородных альф. Ивану было ясно их удивление. Сколько бы не мазали его свежие ссадины и царапины — избавить его лицо от потрепанности могла бы за такой короткий срок разве что магия. Он только не понимал, зачем Франциск водил его в таком виде по замку — словно в этом был какой-то потаённый план. И с каждой секундой цесаревичу казалось, что этот план был отнюдь не в его пользу. Но спрашивать в присутствии такого количества слуг не стал. Как и жаловаться на усталость и желание просто поспать вместо очередного массажа лица. Омега понял, что их бесконечный хоровод подходит к концу, когда обернулся и не увидел толпы слуг Франциска, следующих за ними по пятам. Они шли по какому-то тихому и, кажется, абсолютно безлюдному коридору, и лишь два стражника остались за их спинами. — Куда мы идём сейчас? — от долгого молчания голос немного осип, и Ивану пришлось сглотнуть. — Мы, конечно, практически ничего не успели сегодня сделать, но, думаю, тебе пора отдохнуть, дорогой, — Франциск устало улыбнулся и тряхнул вьющимися волосами, которые даже в отблеске неярких коридорных светильников переливались золотом и перламутром. — Ничего?.. — Иван потерянно опустил взгляд в пол. Ему нужно было выбирать смерть, когда была возможность. — Но мы же весь день делали… что-то. Франциск на мгновение удивленно обернулся на племянника, сбиваясь с шага, но практически тут же рассмеялся, словно счел недоумение Ивана очень хорошей шуткой. — Это замечательно, милый, что ты сохраняешь чувство юмора, — Франциск хлопнул цесаревича по плечу и весело прищурился, доверительно сообщая: — Я перед своей свадьбой ревел целую неделю! Ходил опухший как пьяница — удивлен, что меня такого вообще на церемонию пустили. — Ага, перед свадьбой… Иван недоуменно клюнул носом, повторяя за собеседником зацепившуюся за сознание фразу. Да. Свадьба. Омега как-то и забыл, что всё, что случилось за последние несколько дней, было лишь предтечей к его, Ивана, свадьбе. Он удивленно уставился на продолжающего посмеиваться Франциска. — Перед свадьбой? — Ну да перед свадьбой. Столько еще всего нужно сделать, а времени так мало! Я просто обожаю свадьбы — сил нет описать! — король радостно хлопнул в ладоши, но, заметив, что племянник слабо разделяет его позитивный настрой, продолжил уже спокойнее: — Нужно пошить одежду, назначить поваров, цветочников… Иван, ты точно хорошо себя чувствуешь? — Нет. Вообще-то нет, — цесаревич нервно провел рукой по перевязкам, закрывающим шею. В голове крутилось лишь одно слово — «свадьба». Свадьба, свадьба, свадьба! — Я очень устал, и, кажется, меня немного мутит… — Ох, бедняжка… Сейчас, потерпи, мы уже практически пришли, — Франциск скривил губы, а в глазах его мелькнула краткая вина. — Я специально выбрал эти покои, они далековато от моих, но зато в этом крыле практически никто не живет. Думаю, ты еще успеешь в полной мере насладиться обилием любопытных взглядов. — Да, спасибо, это замечательно. Они завернули за очередным поворотом, что, как оказалось, вел к небольшому тупику, в котором пряталась единственная дверь. На стене, прямо напротив входа оказалось нелепо большое окно, рядом с которым стояли два человека. Иван вздрогнул. И судя по нахмурившемуся Франциску, не он один был удивлен чьим-то присутствием здесь. Один из стражников короля предупредительно шагнул вперед. — Ваше Величество! Ваше Высочество! — один из незваных гостей тут же вытянулся по струнке и поклонился сначала Франциску, а потом Ивану. Второй же немного сгорблено продолжил стоять в тени. — Гвардеец принца Альфреда! У меня послание для Вас от Его Высочества! Иван отшатнулся от наиграно широко улыбающегося альфы, чуть было не врезавшись спиной в оставшегося позади стражника. Первой мыслью было «Он знает, где я живу!», но омега чуть не ударил себя по лбу с размаху, как только осознал, что именно породило его воспаленное усталостью сознание. Цесаревич замер, с неподдельным испугом продолжая рассматривать стоящего перед ним посланника и второго человека, так и продолжающего скрываться в тени. В коридоре повисло гнетущее молчание. И так вероятно продолжалось бы и дальше, если бы не тактично кашлянувший Франциск. Король нарочито показательно указал взглядом на гвардейца, не давая Ивану шанса отмазаться якобы непониманием того, к кому именно обращался альфа. — Я могу не слушать послание? Иван поджал губы, уставившись на Франциска, чем, казалось, еще больше его рассмешил — король прыснул и скривил губы в саркастической усмешке. — Конечно, можешь, — Франциск дождался, пока племянник облегченно выдохнет, и продолжил: — Если хочешь, чтобы Альфред сам пришел и сказал лично всё то, что хотел. Не думаю, что он придет прямо ночью, но завтра… — Говори, я слушаю! — Иван не очень вежливо перебил короля, махнув гвардейцу рукой. Он чувствовал нотки ехидства, играющие в воздухе. Гвардеец кивнул и, развернувшись, грубо схватил под локоть своего спутника, вытаскивая его на свет. Это оказался невысокого роста темноволосый омега. Он не поднимал взгляда и выглядел словно осиновый лист, подрагивая всем телом. Иван недоуменно взглянул на Франциска, но тот лишь пожал плечами в ответ. — Ваше Высочество, я прошу вашего прощения. Гвардеец недовольно цыкнул на блеющего словно агнец спутника. Тот нарушал правила этикета по обращению к членам королевской семьи, но никого кроме самого гвардейца это, видимо, не смущало, а потому он лишь скривился и подтолкнул омегу за затылок, заставляя хотя бы склонить голову. — Ясно, — Иван обвел взглядом чужую перепачканную одежду — парень явно был простым слугой — ожидая, что тот всё же продолжит или хотя бы объяснится, но молчание затянулось. — Я, правда, не думаю, что тебе есть за что просить у меня прощения. Но я прощаю тебя, если ты того хочешь… — Ваше Высочество! — гвардеец опять гаркнул, так что в ушах резануло. — Этот холуй посмел распускать грязные сплетни о Вас, а так же оскорблять Вас, — альфа, словно переполняемый каким-то чувством то ли возмущения, то ли гордости, воссиял, — прямо при принце Альфреде! Иван опешил. Он не мог понять, от недосыпа или же просто от самой абсурдности ситуации всё происходящее сейчас казалось ему чем-то крайне бредовым. Цесаревич обернулся к Франциску, ища подсказки в его взгляде, но тот увлеченно продолжал рассматривать омегу перед ними. — Эм, понятно… — Иван кивнул. — И как он меня «оскорбил»? Гвардеец торопливо толкнул всхлипнувшего омегу в плечо, но тот лишь плотнее сжал тонкие губы и прижал дрожащие руки к груди. — Говори, сказал же уже один раз, — цесаревич скривил губы и переступил с ноги на ногу. Франциск так и не спешил вмешиваться в разговор, лишь с легкой улыбкой наблюдая за происходящим. — Я назвал вас старой сукой, Ваше Высочество… Слуга шептал так тихо и так бездыханно, словно сама смерть уже дышала ему в затылок, хотя оно и было понятно. Далеко не все венценосные особы прощали даже косые взгляды в свою сторону, чего уж говорить о таком явно неприкрытом нахальстве. На памяти Ивана двух злословивших при его отце вояк оставили без кончиков языка. Но омег за такое точно никто не наказывал. — Вот как. Иван вновь несколько раз тупо кивнул головой, зависнув взглядом на каком-то пятне на полу. Он простоял, размышляя над сказанным, около минуты, и, вероятно, это выглядело будто он ушел в себя или попросту заснул, и цесаревич не мог бы сказать, что это было далеко от истины. Из раздумий его выдернул ненавязчиво прочистивший горло король. Он слегка кивнул головой в сторону гвардейца, словно побуждая Ивана на какие-то действия. — Ну и? Что? — Ну и что? — улыбка сползла с лица альфы, и он нахмурился, повторяя за омегой. — Да. И что? Принц прислал мне этого несчастного, — Иван смерил взглядом слугу, по его лицу струились слезы, — чтобы я знал, что подданные его семьи думают обо мне? Цесаревич правда не понимал смысла этого ночного послания. Чтобы что? Чтобы зачем? Чтобы унизить Ивана? В голову не шли другие мысли. Ведь сам Альфред, давеча припомнить, оскорблял его и задевал тему незамужности омеги в его возрасте. Всё это казалось какой-то то ли странной проверкой, то ли еще более странной шуткой. — Нет, — альфа удивленно дернул головой и нахмурился еще сильнее, но практически тут же исправился, понимания категоричность своего ответа. — То есть принц Альфред прислал этого злоязычника, чтобы вы сами могли решить его судьбу. — Судьбу? — Да. Его Высочество приказал выполнить любое ваше решение о наказании этого омеги — он доверяет этот выбор Вам, — хмурое лицо альфы вновь разгладилось, и гордая улыбка вновь воссияла. Он даже как-то немного приосанился, продолжая разъяснения: — Обычно в нашем королевстве тех, кто распускает слухи, клеймят или лишают языка. А за оскорбление членов королевской семьи предполагается тоже лишение языка, но уже путем отсечения головы! Гвардеец мечтательно хохотнул. Это выглядело так, будто он готовил эту шутку по крайней мере заранее. Иван уже был знаком с подобным шутником. Но бог уберег. Цесаревич прекрасно знал, что нельзя спускать подобное. Простит одного — и тут же сотни злых языков заговорят о нем по всему замку, но что-то в противовес этому пониманию противным червем жгло всё его нутро. Он не хотел как надо — он хотел из вредности. — Я понял, — Иван махнул рукой в сторону замершего в ожидании своего приговора омеги. — Тогда передайте принцу Альфреду, что для этого человека в наказание за его злословие я выбираю смерть. Слуга побледнел и покачнулся, и словно учуявший эту слабость гвардеец подхватил его под локоть, не давая упасть. Иван спиной буквально чувствовал как переглядываются стражники Франциска. Сам король же лишь приоткрыл рот, но сказать ничего не успел. Цесаревич продолжил: — Конечно, если только сам принц примет ту же участь. Ведь мне не изменяет память, и сам он выражался в мою сторону в подобном ключе. Я думаю, это было бы справедливо в отношении моей попятнанной чести. А теперь, прошу оставить меня. — Что?.. — гвардеец шарахнулся от сказанного, будто минимум вместо языка у Ивана выросла змея. Хотя вероятно, для него, верного своему господину, данное предложение и выглядело чем-то подобным. — Но ведь… — Не забудьте проводить омегу до его покоев, — Иван развернулся к дверям своих покоев и кинул уже через плечо. Гвардеец открыл было рот, видимо наконец сформулировавший четкую мысль, но один из стражников короля молча кивнул ему в сторону поворота в коридор, безмолвно прогоняя. Франциск с Иваном наконец ступили за порог новых покоев цесаревича. Было свежо. — Это… — омега обернулся на короля, наконец подавшего голос. Они были одни в комнате — стражники остались за дверью, и напряжение в душе Ивана ощутимо спало, как только эта самая дверь захлопнулась за ними. — Это было самое странное извинение, что я когда-либо видел в своей жизни… — Извинение?.. — Франциск лепетал так неразборчиво, неловко взмахивая руками, что цесаревичу даже сначала показалось, что он ослышался. — Ну, — король замер и кивнул, смотря в пустоту, — подобие извинения. Ну или попытка. Я не знаю. — Это было извинение? — Иван повторил свой вопрос. Его глаза, казалось, уже опухшие от усталости распахнулись. Грудь и живот наполнились тяжелым, едва сдерживаемым нервным смехом. И стоило Франциску прыснуть — цесаревич тоже засмеялся. Они простояли, давясь хохотом, несколько минут. На сердце у омеги потеплело. Не от самой ситуации, конечно нет. Франциск вызывал в нём горячее желание жить — своей добротой, непосредственностью, поддержкой… Это точно был не его папа, но чувство хоть какой-то, быть может и временной, опоры придавало Ивану сил собирать куски себя воедино. — Альфред будет просто в бешенстве, — Франциск покачал головой и, пройдя дальше в комнату, поманил Ивана за собой. — От чего же, я сказал лишь правду, — цесаревич пожал плечами и проследовал за королем. Тот явно не разделял оптимизма Ивана на этот счет — его веселый взгляд вновь опустел, он поджал губы и сухо кивнул. — Давай помогу. Франциск протянул руки к горловине рубахи Ивана, ловко расстегивая мелкие блестящие пуговички. Стянув одежду, он небрежно бросил ее на кресло рядом с письменным столом. Омега плохо понимал такие сильные перемены в настроении дяди, но спрашивать о причинах его внезапной унылости не стал. Во всяком случае решил подождать. Король аккуратно ухватил племянника за запястье и потянул в сторону зеркала — то, словно специально в полный рост, возвышалось в углу комнаты рядом с кроватью. На обнаженном бледном теле в свете неярких ламп особенно хорошо были видны все темные пятна и ранки. Иван старался смотреть куда угодно только не на свое тело в отражении, оно никогда ему особо не нравилось — а измученное выглядело еще хуже, чем могло бы. Высокородный омега не должен был так выглядеть. Но Франциск, встав у омеги за спиной, аккуратно положил свои теплые ладони на плечи и щекой уперся в чужую щеку, буквально направляя взгляд Ивана в зеркало. — Посмотри на себя… — король говорил тихо, но от сильной близости слов Иван вздрогнул. — Так не должно быть. — А что я могу сделать, — цесаревич горько усмехнулся собственному отражению. Действительно, что он мог сделать. Его притащили, словно мешок, в чужое королевство — будто бы борись он чуть больше — выглядел бы лучше. Это было смешно. — Я не знаю, что ты можешь сделать, но знаю, что я ничего не смогу сделать. Иван внимательно всмотрелся в чужие глаза в отражении. То ли это была игра теней, то ли эмоций на лице Франциска, но сейчас печальный и уставший, опершись подбородком о его плечо — он сильнее прежнего напоминал Ивану собственного папу. — Я просто хочу сказать, — омега на мгновение прикрыл глаза и прикусил губу. Он носил эти слова в себе весь день, — что я не смогу помочь тебе. Не с Альфредом. Я сделаю ради тебя всё, что смогу. Ты сын моего любимого брата. Я клянусь, всем что у меня есть — пока я жив, Артур или кто-либо другой в этом замке не посмеет причинить тебе вред. Но Альфред, он… Франциск закатил глаза к потолку, поджимая губы, словно боролся с некой сильной душевной болью. Ивану оставалось лишь догадываться, о чем именно размышляет его собеседник. Мягкие волосы коснулись щеки цесаревича, когда король устало покачал головой, продолжая: — Я ему не указ. И никто не указ, — Франциск неожиданно распалился, прижимаясь к Ивану сильнее и горячо шепча: — И ты… Ты просто… Просто будь умнее, хитрее… Ты понимаешь меня? Будь осторожнее. Ты не сможешь трепать его против шерсти вечно. Цесаревич растеряно сглотнул. Из отражения на него смотрели полные испуга и мольбы глаза. Он не понимал, зачем Франциск говорил ему это. Ведь Артур был указом для принца. Франциск каким-никаким тоже был. Ведь был?.. Иван повернул голову, желая убедиться, не обманывает ли его отражение — король в ответ слегка наклонил голову и подвинулся еще ближе. Омега мог почувствовать тепло, исходящее от чужих губ на собственных губах, но отстраняться побоялся. — Тебе не нужно его злить. Он добрый. И он будет добр к тебе. Он станет тебе хорошим мужем, поверь, но только если ты будешь достаточно сильным и не сломаешься первее. — Если не сломает… Иван прикрыл глаза и его ресницы затрепетали. В груди мучительно тяжко затянуло от предчувствия грядущего бремени. Франциск лишь шумно выдохнул ему в губы, так что от его горячего дыхания цесаревичу на мгновение показалось, что нежные губы коснулись его искусанных, но когда он распахнул глаза, король уже отстранился.