Соленая капля надежды

— Эй! Белый! Белобрысый! А ну ко мне! Белеска! Костя подскочил и в миг прискакал на кухню, замирая, увидев широкую спину. Сердце пропустило удар. Рудольф?.. Рудольф?! Вскоре туда же пришел и пес, отираясь боком о ноги полюбившегося гостя, высоко задирая голову, словно утешающе поскулив. — Опа! Служил? А ну смирно! — Ба-а-ать, прекрати. Это Костян — это Толян, — представил их Рома, глотнув кофе. — Анатолий Васильевич. — Твой чай стоит, — Рома сделал вид, что не услышал поправки отца, и улыбнулся лишь глазами. Морщинки словно гусеницы усыпали кожу вокруг глаз — губы же прикрыла большая кружища, за которой тот спрятался. Костя непонимающе смотрел на Рому, немного отпятившись. Пес притер его к стенке, а мужик засмеялся и махнул рукой, блуждая по парню взглядом. Костя закусил губу и, увидев кивок Ромы, прошел внутрь и сел от всех подальше. Настороженный взгляд коснулся обоих. Два человека… и сразу. Ох. Руки сами просились теребить пуговицу на рукаве — Роме пришлось одолжить рубашку. Ужасно попадать в общество после долгого одиночества. Анатолий Васильевич чем-то напомнил ему Рудольфа — наверное, своими габаритами, но не ростом точно. — Ну я, короче, это… нашел его. Понимаешь? Он в подвале у придурка одного в гараже сидел. Спас типа. — И ты знаешь того придурка? — Анатолий все еще следил за Костей. Парень вцепился в кружку так, что и без того бледные костяшки пальцев побелели и проступили еще больше. — Зн… нет. Да, но нет, мы собирались встретиться по поводу одного очень важного дела, — выкрутился Ромка, выпрямив спину. Костя стрелял в него взглядом, быстро моргая. — Какого же? Рома растерялся на несколько секунд, а потом поставил кружку и уверенно ткнул в морду Токи пальцем. —… сучку ему купить хотел. Щенков продавал бы. Анатолий прищурился и… ничего не ответил. Промолчал и сразу перевел тему в нужное русло. Расспрашивал у Кости обо всем, чем только можно. Да и делал это так ловко, что Костя только и мог, что отвечать: Анатолий не придирался к сухим, напряженным ответам, понимая, что того долго держали в заперти. Насколько долго, Ромка не сказал. Благо пацан вообще за это время говорить не разучился. Костя рассказывал, постоянно сбиваясь и перескакивая с мысли на мысли. Глаза бешено бегали по столу, пока парень, выглядевший как испуганный таракан, отвечал на вопросы, стискивая пальцами край столешницы. А потом резко выдавил то, от чего покраснели все. — Он всунул в меня свой хер! — взвизгнул, подскакивая. Глаза были на мокром месте. Отец с сыном притаились, одинаково задержав дыхание. — Он меня изнасиловал! Трахнул! Н-на нашем одеяле! Он принес и трахнул! Быстро р-размазал с-смазку и в-вошел! Больно! Я не хот-тел, но он сказал, что выпустит… а б-бросил… он ушел… он-н снова… ушел… м-меня оставил там… снова ушел… он мне наврал! Я в-верил! Я н-не должен был с-снова верить! Он не в-выпустил меня! Он ушел… б-б-бросил… б-б-бросил… б-бросил меня! — Костя захрипел, все давя и давя слова, на эмоциях рассказывая все так ярко, как не рассказывал ничего до этого. — Б-б-бр-рос-сил… Теперь подскочил уже Рома. Резко подхватил разрыдавшегося парня на руки и потащил в спальную. Бросил на кровать и, трясясь, выхватил ингалятор. Анатолий встал изо стола, прижав к груди фуражку. — Дыши! Дыши! — Все н-нормально! — голос срывался на писк, под конец совсем утихая, когда парень попытался заглотить побольше воздуха. Каждый глоток, казалось, был больше предыдущего. Удушающий ком подступил мгновенно, сковывая горло в спазме. Хрипя, уже наученный ночью, схватился за ингалятор. Его отпустило через пару секунд. Пальцами судорожно сжал флакончик, прижимая к груди колени. Как он справлялся с этим в подвале? Что это? Костя не знал, но и не спрашивал, просто пользуясь подаренным ингалятором. Обычно удушение проходило само, стоило только потерпеть, но Ромка почему-то подхватывался сразу. Забота. Косте было приятно об этом думать. После стольких холодных часов на матрасе кто-то наконец о нем позаботился. Анатолий Васильевич заглянул в комнату позже, удивленно глядя на Костю. Парень отвернулся от этого взгляда, все еще не отпуская ингалятор, держа его на готове. Костя и сам не понял, почему так резко, даже для самого себя, сознался в коварстве Рудольфа. Собирался молчать об этом, не говорить… а оно само выскользнуло. Костя просто не мог остановиться. Говорил-говорил-говорил, выговаривался и показывал, как ему больно. Наверное, хотел, чтобы его пожалели. Расплакаться на глазах у прапора было унизительно, но не унизительнее злой правды о изнасиловании. Не унизительнее самого изнасилования и факта, что было. Анатолий быстро отозвал сына из комнаты. Они продолжили беседу на кухне, но Костю уже не звали. Он сполз на пол к взволнованному псу и обнял его, вытирая мокрые щеки о плюшевую шерсть, заглушив новый всхлип. Ингалятор стукнулся о пол. Костя рыдал. Не в его силах было самоуспокоение. Плечи слабо подрагивали. Костя крепко стиснул клок шерсти в руке. Было так больно, так тоскливо, так жалко самого себя. Чувствовать себя ничтожеством, которым так просто воспользовались, и жить? Тяжело. Невыносимо. Болезненно. Невозможно. Сегодня ночью снились кошмары. Если бы не они, Костя не попросился бы к Роме. Если бы не они, и позже не пришлось бы будить парня и доставать ингалятор. Костя не просил его об этом, но и остановить не мог, видя, с каким испугом тот глядел на привычно задыхающегося Костю. Заставлять других, совершенно левых людей нервничать за тебя — верх самоунижения, как считал Костя. Те же кошмары посещали парня и потом, когда он заснул все так же с псом в обнимку. Тихое дыхание, шаги, насмешливый шепот где-то над головой. Грохот люка и смеющийся над ним Рудольф. Там был не он один. Голосов много, но Костя видел кровавый силуэт лишь своего бывшего парня, перед которым лежал полностью обнаженный на все том же одеяле. Костю сковывало страхом — он не понимал, сон это или суровая реальность. Где-то сверкали вспышки. Кто-то фотографировал, снимал Костю в таком позорном виде на камеру, а потом… Рудольф опустился и просто начинал насиловать-насиловать-насиловать. И даже не спрашивал, можно ли или нельзя. И никто не помогал. Никто не приходил на хрипы и визги жертвы — все лишь продолжали увлеченно снимать это мерзопакостное зрелище. Просыпаясь, Костя был рад, что это всего лишь сон. Почти ничего реального, кроме изнасилования и странных, пугающих звуков. Все хорошо. И Рудольфа нет.

Доверие уходит не прощаясь, В душе лишь оставляя пустоту. Порой кусок из сердца вырывая, Похоронив надежду и мечту.

Арина Забавина