Нет неразрешимых проблем. Есть неприятные решения.
И что ответить на это его «не могу»? Наверное, вся его, в какой-то момент обретшая форму болезненной зависимости, симпатия к этому парню начала потихоньку гаснуть. Как костер, в который просто-напросто стали забывать подкидывать хворост. И те брошенные в порыве отчаяния, а может быть — всего лишь — ущемленного чувства собственного достоинства слова про желание быть на равных с его бойфрендом, когда тот очнется… те слова тоже начали казаться не более, чем подростковой выходкой. И вот он заявляется. Непонятно откуда и каким образом выведавший его адрес, хотя… Впрочем, эту мысль Винтер решает отложить на потом. А еще это его «не могу»… А Виталий? Виталий вновь, как и пару месяцев тому назад, стоит напротив и боится. Боится, что любое произнесенное им слово сейчас станет катализатором к и так всегда непредсказуемой реакции Якуба. А если он вдруг просто опомнится, промычит извинения и выбежит вон из его квартиры? Виталий же останется здесь один. С головой, сполна набитой неясных мыслей и — как бы ни было по ситуации унизительно это признавать — с совершенно опустошенным сердцем. И уставшей душой. — Ты давай поднимайся. И пойдем в комнату, там и поговорим… раз сам пришел. Убрав от лица на миг закрывшие его волосы, — Виталию всегда было сложно отвести взгляд от этого его жеста, — Якуб кое-как поднимается, рукой дав знать хозяину квартиры, шагнувшему ему навстречу, что в помощи не нуждается. — Проходи, — Виталий насколько может гостеприимно указывает ему на совсем не нового вида диван, что стоит возле полинялого графита стены. — Извини, тут бардак у меня, сам видишь… не ждал гостей, если честно. Якуб понимающе кивает и, кажется, только сейчас осознает, что тащит принесенный с собой пакет в заведенной за спину руке. — Вот, — протягивает его Виталию. — Выпьешь со мной? — Ты на часы-то глядел, а? — Ладно… предложение так себе, понимаю. Виталий пожимает плечами, неодобрительно качая головой, а затем вынимает пакет из руки Якуба: — Да чего уж там. В одну физиономию это влить собираешься? Так, посиди тогда здесь, а я попробую раздобыть штопор… там ведь вино? — Да, красное… пьешь такое? Винтер едва ли ни со свистом окидывает взглядом бутылку: — Ну, такое точно не пью. Я пока еще столько не зарабатываю. Якуб, улыбнувшись, — впервые за время его пребывания здесь, — закатывает глаза. — И что-нибудь на закусь… Вроде, где-то сыр оставался и пара лепешек. Разогреть? — Не надо… себе если только. Я вообще есть не хочу… не голоден, — ему непросто говорить. Но Виталий и не ждет ничего другого. Впрочем, все же рассчитывает, что вино сделает свое дело. — Ага, а потом тебя развезет так, что придется… Черт знает что такое! Он сам только-только сообразил, как собирался закончить эту фразу. Компрометировать Якуба было бы сейчас ошибкой, так что слова так и повисли в воздухе, а его ночной гость видимо решил не придавать им особого значения. Махнув рукой и проронив «я скоро», Виталий поплелся на кухню, где первым же делом со всей силы шлепнул себя по лбу ладонью: это ж надо нести такую чушь!***
Вернулся, застав Якуба сидящим на самом краю дивана, с опущенной головой. — Бокалов, прости, нет… стаканы устроят? — Без разницы. И вновь этот жест. Виталию хочется быть сейчас его ладонью, хочется самому коснуться, пусть и на миг, его щеки. Он жмурится, пытаясь избавиться от навязчивого видения. — Вот… всё, что мог найти, в холодильнике мышь еще вчера повесилась, так что… ты только поешь, ладно? Сдается мне, это не первая твоя бутылка за сегодня? Якуб, смутившись, прикусывает изнутри щеку: — Что? Воспитывать будешь? Ну давай, чего там. Скажи, что те, у кого любимые между небом и землей, не заваливаются к влюбленному в него коллеге посреди ночи и не пытаются воспользоваться этой самой влюбленностью, внаглую рассчитывая на радушный приём… извини… вообще хреново соображаю сейчас. Знаешь… давай уже выпьем просто и все. А возразить нечего. Он прав до единого слова. Не заваливаются. К влюбленному. Еще как влюбленному. И каким же наивным подростком надо быть в свои двадцать три, чтобы думать, будто бы все было лишь порывом. Импульсом. Вот только как быть дальше? Ну выпьют, — стаканы Виталий уже наполнил, — наверное, поговорят «за жизнь», а потом? Потом что будет? Вызовет ему такси, поможет дойти… или по сценарию какого-нибудь дешевого писателишки Виталий уговорит его остаться на ночь; конечно же, предложит гостю свою постель, а сам будет ютиться на этом самом диване… затем, где-нибудь в районе второго ночи, пошлет к херам здравый смысл и побредет к нему… всё случится? Потом будет утро. И оба сначала не найдут нужных слов друг для друга. Виталий сварит им утренний кофе, который выпьют в обоюдном молчании. Проводит до двери. Обменяются неловкими взглядами, бросят друг другу нелепые «все ведь в порядке?»… За Якубом еще не до конца захлопнется дверь, а они уже будут ненавидеть друг друга и презирать самих себя. Один — за слабость. Другой — за предательство. С единственной разницей. Виталий будет думать о нем, а он — о другом и о том, как теперь идти к нему и сидеть возле его больничной койки и сжимать его почти что безжизненную руку и пытаться найти оправдание тому, что натворил… — Эй, ты там засыпаешь… Да, поздно уже. Я ведь наверняка тебя разбудил? Виталий соображает: ничего еще не произошло. Это просто мысли. Якуб сидит рядом с ним и исполняет что-то наподобие щелчка перед его лицом, только вместо резкого звука выходит какое-то глухое трение. — А-а… Прости. Ну, в общем-то, я собирался спать. Та-а-к. держи, — он подает стакан немного странно разглядывающему его Якубу, берет свой и поднимает его повыше: — За что пьем? — Хм, даже не знаю. Просто так? — Да нет, так не годится. Давай за… за то, чтобы твой парень поправился. За его здоровье. — Виталь… Как режет сейчас по сердцу это «Виталь». — Что? Я серьезно. Давно уже сказал тебе, что хочу, чтобы он очнулся. — Помню. — Ну и вообще… надоело видеть, как ты страдаешь. Ему вроде лучше стало или… Якуб опускает плечи и, как галчонок, втягивает между них шею. Затем выпрямляется, делает пару громких глотков: — Или. — Ясно. А доктора что говорят? — Все как обычно: состояние стабильное… но сколько он еще будет лежать там вот так… они не знают. — Якуб, ему станет лучше. Вот увидишь. Свой стакан он осушит залпом. Ни глоточка не оставит помутневшему стеклу. — Он вроде начинал оживать… я сидел там вечером, в тот день, когда мне звонили из больницы на работу. Мне казалось, что парой пальцев слабо мои сжал… а потом глаза открываю — а вокруг они, все засуетились, что-то там колоть ему начали… меня, — здесь Якубу сложнее всего было сдерживать эмоции, — меня за дверь выставили. А после выходят и говорят: это было ложное… рано я обрадовался. Виталий понимает, что идет на риск. Но по-другому не может. Не может не попытаться успокоить и хоть как-то утешить этого парня. Он медленно двигается ближе, вынимает наполовину полный стакан из его руки и тихонько сжимает ее своей. — Я понимаю… моя рука не заменит его руки… Но ты просто одно знай: она всегда готова принять твою. Как бы там ни было в будущем. — Да? А ты у нас кто? Добрый самаритянин? Или альтруист? — Якуб убрал руку, оставив теплиться ее след на запястье Виталия. — Вот давай по-чесноку: не хочешь ты, чтобы ему стало лучше… сидишь тут, изображаешь из себя добродетельную милочку, а сам… наверное, — здесь губы Якуба начинают неестественно дрожать, — а сам только и мечтаешь, чтобы он тебе путь освободил. Скажи еще, что я не прав? — Не прав. Еще и как, — Виталий наливает себе второй. — А вообще… думай, что хочешь. Разве тебя переубедишь? Как, кстати, парня-то твоего зовут? Ну, это я так, чтобы знать, кому выздоровления желаю. — Не твое дело, — буркнет Якуб, кусая губы. — Извини… я не должен так вести себя. — Да я привык. Ну, в том смысле, что ты сначала выпалишь сгоряча, потом извиняешься… я уж даже и внимания не обращаю. — Опять ты врешь… все врешь. — Думай, что хочешь. А мне спать пора. Ванная там, — он кивает в сторону коридора. — Умывайся и ложись в спальне. Белье постельное только сегодня сменил. — А ты? — Не беспокойся, смущать своим присутствием рядом не стану. Мне и на диване нормально. — Да уж нормально, как же, на этом диване. Вот этого он и ждал. Рано или поздно Якуб должен был проговориться. — Да? Ну, тебе, конечно, виднее. Ты ведь на нем уже ночевал, помнится. Якуб неловко икнул, окончательно смутившись, нахмурил брови: — Марк меня сдал… да? Вот скотина. — Нет, — Виталий покровительственно сложил на груди руки, внутренне торжествуя, но внешне не подавая вида. — Сам догадался. Но вообще-то шел сейчас ва-банк. Так что, спишем все на вино, идет? Ничего не ответив, не глядя ему в глаза, Якуб встал с дивана: — Умыться там, говоришь, можно… да? Виталий только усмехнулся и кивнул. — Ладно. — Якуб, — его все же окликнули на полпути. — Спать будешь… если вдруг на меня найдет и обнаружишь, что моя пьяная рожа лезет к тебе — двинь мне хорошенько. Без стеснений. В ответ послышится смех: — Договорились.***
Ночь прошла без выкрутасов. Виталий уже почти проснулся, хотя дремота все еще не позволяла ему открыть глаза. Лежал, подложив одну руку под голову. Может, ему это просто снилось на пороге пробуждения, но он почувствовал, как его щеки едва ощутимо касаются теплые, немного шершавые на подушечках пальцы. А затем он услышал осторожный шепот, уходивший куда-то в плечо, что свисало с края его подушки: — Спасибо тебе… и прости меня. Сон как рукой сняло. Его глаза сейчас были широко распахнуты навстречу ошалело таращившемуся на него Якубу, лицо которого было в дюйме от его собственного: — За что? — он позволил себе то же самое. Коснулся ладонью его щеки. Еще немного. Всего-то полдюйма. И можно почувствовать вкус его губ на своих. Виталий даже мысленно не успевает насладиться желаемым. Якуб отскакивает от него и, выпрямившись, быстро уходит прочь. Слышится звук захлопнувшейся двери. А на кухне его ждет уже знакомая картина. Кофе и сконы. Будь они четырежды неладны.