Хранитель

— Он учит тебя фехтовать? Вот это тебе повезло! Наль казался таким милым в своей восторженной наивности, что у Дика не хватило духу его разочаровать. Фехтовальщиком Алва и впрямь был блестящим, но учитель из него оказался еще хуже, чем из капитана Рута. Большую часть времени Дик чувствовал себя чучелом для битья, не понимающим, что происходит вокруг и за что его то и дело пытаются проткнуть. — То есть, понятно, что это обязанность эра, — торопливо добавил Наль, — но все-таки хорошо, что он взялся учить тебя сам! Дик кивнул и улыбнулся кузену. Улыбка вышла на удивление искренней — на душе и вправду было радостно. Не по-весеннему жарко пригревало солнце, с Данара доносился легкий ветерок, мостовые стелились под ноги коням, а проходившая мимо девчонка-цветочница игриво стрельнула глазками в их сторону, тут же краснея, как маков цвет. — Но вообще, Дикон, я тебя не за этим звал, — Наль вдруг сменил тон, и Дик удивленно на него покосился. — Один друг семьи, — Наль беспокойно оглянулся по сторонам, прежде чем продолжить, — ну, ты знаешь, о ком я. Так вот, этот друг просил передать, что очень скучает и огорчен тем, что ты больше не заходишь. Не знает, чем мог тебя так обидеть в вашу последнюю встречу… Дик подавил тяжелый вздох. Хорошего настроения как не бывало. — Да, Наль, передай эр… этому другу семьи, что я непременно приду. Только не сегодня. Может, завтра или на неделе… — Так отчаянно не хотелось портить остаток дня долгими и нудными разговорами о политике, причитаниями о судьбе Талигойи и притворством. — Дикон, — Наль неожиданно остановил коня и сурово взглянул на Дика. До сих пор он так никогда не смотрел. — Я все понимаю: особняк Ворона таит много соблазнов. Красивая жизнь, роскошь, дорогие вина и доступные женщины… Но мы с эром Августом правда о тебе беспокоимся! Нельзя же вот так отгораживаться ото всех! — Да нет там никаких… женщин! — Дик заставил Баловника развернуться на задних ногах и загородил Налю дорогу. — С чего ты вообще это взял? — А кто бы ни был! — упрямо проговорил Наль, глядя на него исподлобья. — Нехорошо это, Дик. Выглядит так, будто Алва поманил, и ты про все забыл, и старые друзья тебе больше не нужны. — Ты же знаешь, что это не так, — миролюбиво произнес Дик. На них уже начинали коситься, и нужно было уладить разногласие как можно скорее. — Просто я ведь его оруженосец. Что скажут, если я буду целыми днями ходить один по гостям? А если я ему понадоблюсь? — Но сейчас-то ты ему не нужен, — Наль, вроде бы, остыл, но продолжал из упрямства стоять на своем. — Поедем сейчас. — Без приглашения, без предупреждения, вот так запросто? Это же невежливо! — Эр Август всегда найдет время для друга, — почувствовав, что он почти согласен, Наль заметно повеселел. — Поедем, Дикон! — Ладно… Дик сделал вид, что его очень заинтересовало что-то в двухцветной гриве Баловника. Ехать к Штанцлеру не хотелось до жути, но деваться было некуда. Еще напишет матушке что-нибудь не то… — Проходи, проходи, мальчик мой! — засуетился эр Август, пропуская его в свой кабинет. — Садись. Шадди, травяной настой, вино? Дик подавил желание скривиться — он уже давно не считал себя мальчиком, и тем более чьим-то, но приходилось терпеть. — Нет, благодарю вас, эр Август, — вслух произнес он. — Наль передавал, что вы хотели меня видеть. Штанцлер сел в кресло напротив него и посмотрел с отеческой нежностью и легкой укоризной. — Я и вправду соскучился. Ты ведь не пишешь, не заходишь, даже не шепнешь словечко старым друзьям. Нет-нет, я ни в чем тебя не упрекаю, — словно спохватившись, он успокаивающе взмахнул рукой. — Я понимаю. У вас, молодых, своя жизнь, вам интересно проводить время в компании дам, «Дурной крови», лихих песен и приключений… Это нам, старикам, только и остается, что жить вашими редкими весточками. Он горько усмехнулся, покачал головой. Дику стало даже немного стыдно: эр Август, конечно, был одним из тех, кого отец во снах называл «тыловыми крысами, разбегающимися с корабля еще до того, как начнется шторм», но кто знает, может, он и впрямь к нему привязался? Однако следующие же фразы «старого друга семьи» не оставили в душе ни следа от этой печали. — Впрочем, я знаю, тебе уже наскучило слушать ворчание и причитания, мальчик мой. Не скрою, я позвал тебя именно сегодня не просто так. «Вот сейчас он наконец-то перейдет к сути, — с облегчением подумал Дик. — Мне опять собираются что-то поручить, и жизнь всех Людей Чести, а заодно и будущее Талигойи, на кону». — Одна особа, имени которой я не имею права назвать, просила передать вам… — Штанцлер с кряхтением поднялся, отошел к столу и вытащил из-под стопки чистых листов сиреневый конверт. По кабинету разлился слабый запах терпких духов. — Особа? — удивленно переспросил Дик. — О, прошу вас, не заставляйте меня компрометировать ее, раскрывая инкогнито! — патетично всплеснул руками эр Август. — Вы не представляете, как она рискует, доверившись мне — и вам! — Она замужем? — нахмурился Дик и тут же стушевался под укоризненным взглядом. — Ни слова больше, — покачал головой Штанцлер, отдавая конверт. — Откроете, когда будете уверены, что за вами никто не следит. Но не тяните! Она просила прочесть сегодня. К особняка с воронами на воротах Дик мчал так быстро, что шея Баловника вся покрылась мылом. Едва спешившись, Дик бросил повод мальчишке-конюху и вихрем поднялся в свою комнату. «Какой замужней даме я мог понадобиться? И зачем, всего святого ради?» — думал он, вертя в руках нежный, надушенный конверт. Тонкая дорогая бумага, казалось, еще хранила след прикосновения женских пальчиков. Даже жалко было вскрывать. «И что за срочность, почему именно сегодня? Она назначает мне свидание? Но она же замужем!» Дик с тоской посмотрел в окно. Как просто все было раньше! Никаких тайн, интриг, приторной вежливости и запутанных правил… Сирень за окном согласно качнула ветвями, ненадолго приоткрывая взгляду двор. Служанка-кэналлийка споро шагала куда-то в сторону кухни, и ее пышные цветастые юбки шли волнами, подметая камни. Служаночка была очень даже ничего, но Дик заставил себя отвернуться от окна и снова взять письмо. Кинжал Святого Алана аккуратно вспорол бумагу. На стол выпорхнула записка едва ли с ладонь размером и несколько нежных белых лепестков неизвестного цветка. «Завтра в полдень во внутреннем дворе монастыря Святой Октавии». Летящий изящный почерк был Дику не знаком. Замужняя дама, явно высокого положения, которую он успел чем-то заинтересовать… В голову приходила только одна идея, кто это мог бы быть, и Дик на всякий случай постучал себя по лбу, чтобы ее прогнать. Не стоит оскорблять Ее Величество подозрениями даже в мыслях. Дик снова посмотрел в окно, не зная, чем еще отвлечься от размышлений и догадок. Солнце неумолимо клонилось к горизонту, подсвечивая красным облака, и почему-то вспомнилось старое суеверие, что после алого, как кровь, заката выходцы приходят к своим жертвам. Глупости, конечно. Выходцы приходят, когда им вздумается, и никакое солнце им не указ. *** — Мамка-злюка, злая мамелюка! Сестрица Селинка, вредная свининка! Цилла сидела на подоконнике и болтала ногами. Ей все время это запрещали, но сейчас, пока мамаша не видит, можно было и не слушаться. Все равно ее заперли тут одну. У-у, никто ее не любит! Ну ничего, вот вернется папенька, он им покажет... — И покажет, и накажет, и любить меня прикажет! — пропела Цилла, дрыгая ногой в такт. Лунный свет струился в окно, расцвечивая пол бледно-желтыми полосами. Цилла подставила ладонь под один из лучей, повертела туда-сюда, любуясь пожелтевшей, почти позолоченной кожей. Вот бы еще на палец колечко с камушком, чтобы сверкало! — Циллочка, доченька! — донеслось со двора. — Папенька! Цилла от радости спрыгнула с подоконника и затанцевала по комнате. — Папенька вернулся, Цилле улыбнулся! — продекламировала она давно придуманный стишок. Папенька всегда любил ее и баловал, не то что мамаша-мамелюка. Уж он-то ее в обиду не даст! — Доченька, открой мне окошечко! Цилла замерла, чуть-чуть недотанцевав до запертой двери. Как это — окошечко? Разве папенька не войдет в ворота? — Я к тебе пришел, доченька! — произнес папин голос с улицы. — Только к тебе! Не к Селинке, не к мамке твоей… Ты у меня одна, кровиночка, любимая! — Да, папенька! — Цилла облегченно вздохнула. И как она сразу не догадалась? Мамка-мамелюка, небось, папеньку от порога прогнала, отругала опять, вот он сюда и пришел. Сейчас Цилла его запустит, папенька вышибет дверь, и вместе они как покажут там всем! А сами виноваты, нечего запираться! Окно распахнулось легко, будто готово было вылететь наружу и только и ждало, пока Цилла возьмется за створку. Лунный свет хлынул в комнату, затопил ее болезненно-желтым сиянием, очерчивая контуры теней. — Папенька! — прокричала Цилла, перегнувшись через подоконник. — Залезай быстрее! — Иду, доченька, иду. В его голосе ей почудились новые скрипучие нотки, почти незаметные, но царапающие слух, как фальшь в одной ноте посреди песни. — Папенька заболел? — спросила она, но никто не ответил. Темная грузная фигура подошла ближе, выросла, загородила оконный проем. Лунный свет струился, обтекая ее, не давая как следует разглядеть. Пахнуло гнилью, сыростью и чем-то отвратительно приторным. — Залезай, папенька, — уже не так уверенно пробормотала Цилла, отходя от окна. Фигура перекинула ногу через подоконник, взялась за него руками, втаскивая себя внутрь. Бледные толстые пальцы с лиловыми ногтями шевелились точь-в-точь как могильные черви, и от них к стенам, к полу зазмеились наросты плесени. Цилла задрожала, обхватила себя руками. Она бы давно убежала и спряталась хоть под кровать, но не могла двинуться с места. — Холодно? — спросила фигура, давным-давно переставшая быть ее папенькой. — Иди сюда, я тебя согрею. Пальцы-черви потянулись, взяли ее за плечи, обняли, притягивая к рыхлому телу. Цилла тоненько, на одной ноте завыла — и с улицы ей в ответ визгливо заржала лошадь. *** — Вставайте, дор Рикардо! Говорил Хуан тихо, почти неслышно, но его голос невозможно было проигнорировать. Он коварно вплетался в сон, лился в уши отравленным соком олеандра, звал по имени и не давал снова нырнуть в теплые объятия дремы. Дик сел на постели, с ненавистью глядя на домоправителя. — Который час? — Около четырех утра. Соберано ждет вас во дворе. — В четыре утра? Там же не видно ни кошки… — простонал Дик, потирая заспанные глаза. Хуан молча подвинул к нему тазик для умывания. Во дворе было неожиданно людно для столь раннего часа. Моро грозно фыркал на серого в мелкое яблоко жеребца, Пако держал обоих, стараясь развести как можно дальше в стороны, какой-то господин в надвинутой на глаза шляпе тихо переговаривался с Алвой. Сам Алва, судя по небрежной позе и блуждающему взгляду, не находил тему беседы достойной своего внимания, однако же, по-видимому, не хотел обижать собеседника. Это было что-то новое. Алва и вежливость, ну надо же. — Я сам объяснюсь с герцогом, если потребуется, — донеслось до Дика, когда он приблизился. И тут же, почти не меняя тона: — А, юноша, вы наконец-то решили к нам присоединиться! Лошадь вам сейчас выведут. Господин в шляпе повернулся к нему, и Дик с удивлением узнал Валентина Придда. — Доброе утро, герцог Окделл, — спокойно поздоровался он. — Доброе, — кивнул в ответ Дик и тут же повернулся к Алве. — Куда вы собрались? — Не я, юноша, а мы, — педантично поправил тот. — Вы же, помнится, хотели избавить столицу от излишков нечисти? Ну так вот, мы едем в Лаик. Сон мгновенно слетел с Дика. — На охоту? — воодушевленно спросил он, проверяя кинжал на поясе. — Именно, — по губам Алвы скользнула чуть снисходительная, но в кои-то веки не обидная улыбка. — Надеюсь, вы готовы. Еще бы он не был готов — наконец-то настоящее дело! Да Дик с радостью бы побежал к Лаик впереди лошади! Его немного смущало только одно. — А Валентин… то есть граф Васспард поедет с нами? — Да, — коротко ответил Алва, взлетая в седло. — Не знал, что Придды тоже… — Дик замялся, бросил на бывшего однокорытника виноватый взгляд. — Прошу прощения. — Не стоит, — качнул головой тот. — И вы можете по-прежнему звать меня Валентином. — Поговорите по дороге, — оборвал их Алва. — Рассвет уже скоро, надо торопиться. Валентин забрал у Пако повод и взобрался в седло. Серый затанцевал на месте, стараясь дотянуться и куснуть Моро за плечо. Дик оглянулся в поисках Баловника, но помощник Пако вел из конюшни только какого-то незнакомого вороного, немного похожего на алвиного демона, хоть и уступающего ему в размерах. — Поедете на Соне, — распорядился Алва, поймав недоуменный взгляд. — Ваше надорское чудо не угонится за морисками, а эта кобылка послушна и быстра. — Зато Баловник надежный, — обиженно пробурчал Дик. За месяцы в столице он успел привязаться к своему пегому другу, помимо прочего, служившему еще и напоминанием о доме. — И умный очень. Знаете, как он по горам ходит? Ни один камень из-под ноги не вылетит! — Прелестно, — отозвался Алва, высылая Моро в быстрый шаг. — Я рад, что вы нашли друг друга, но со мной вы будете ездить на Соне. Мне надоело постоянно придерживать коня, чтобы вы не отстали. Поехали! Ночная скачка сквозь спящий город вымыла из головы все лишние мысли. Круп Моро маячил впереди, не уходя далеко, но и не позволяя догнать; серый шел с Соной ноздря в ноздрю, и Дик с Валентином едва не соприкасались стременами. Стук копыт по мостовой отдавался эхом в пустых переулках, тени от фонарей скользили им вслед, таяли и снова тянулись к ногам коней, ластясь, как кошки. В упоении скачкой Дик чувствовал себя почти дуллаханом или Диким Охотником из легенд, и когда их маленькая кавалькада остановилась неподалеку от мрачной громады Лаик, он почувствовал легкий укол сожаления. Алва спешился, не доезжая до ворот полсотни бье. Дик тоже спрыгнул с Соны, подвел ее в поводу ближе к забору, краем глаза отмечая, что и Валентин последовал за ним. — Да уж… — проворчал Алва, ни к кому не обращаясь. — От этого места за хорну несет дурной смертью и потусторонней гнилью. Дик тоже это почувствовал. Если в свой первый приезд он только подозревал неладное, чуял нутром какую-то неправильность, но не был ни в чем уверен, то теперь от темного, пустого здания так смердело скверной, что жить там согласился бы только самоубийца. Он оглянулся на Валентина, но лицо того было, как всегда, непроницаемо. — Пойдемте, юноши, — позвал Алва, ловко привязав повод Моро к витой створке ворот. — Держаться за мной. Лишнего не болтать. Руками ничего не трогать. — Знаю, не маленький, — фыркнул Дик, следом за ним проскальзывая в щель между створками ворот. Во дворе было тихо. Не так тихо, как обычно бывает в безлюдном месте по ночам — тихо, как где-то глубоко под землей или в заколоченном доме. Не пели ночные птицы, не стрекотали сверчки; ветер умер, не успев родиться, и ветви старых лип по бокам аллеи казались причудливой лепниной на стенах его склепа. Дик сделал шаг вперед. Под ногой зашуршал мелкий гравий, и этот тихий шорох прозвучал в ушах тревожным набатом. Лаик и впрямь было заражено скверной, как гнилое мясо червями. Дик проверил, хорошо ли вынимается кинжал из ножен и вытащил из-под одежды эсперу. И то, и другое ему явно понадобится сегодня. Алва быстро и бесшумно шел вперед, Дик следовал за ним, ступая след в след. Замыкал процессию Валентин — Дик, даже не оборачиваясь, слышал его тихие шаги. Аллея раздвоилась — правый рукав вел ко входу в само поместье, а левый — к одному из полуразрушенных подсобных строений. Алва уверенно свернул налево, и Дику ничего не оставалось, как последовать за ним. Когда-то это здание было монастырской часовней. На стенах до сих пор сохранились потемневшие от времени изображения святых; заросшие пылью и паутиной, кое-где разбитые витражи изображали сценки из Эсператии. Балки сводчатого потолка некогда образовывали эсперу, но теперь один ее луч провалился, и сквозь прореху ярко светила желтая щербатая луна, похожая на лицо умершего от дурной болезни. — Я знаю это место, — донеслось из-за спины. Валентин говорил негромко, но эхо разнесло его голос по всей часовне, многократно повторив «есто-есто-есто». — Я иногда приходил сюда, когда хотел уединиться. Дверь не запирали, — продолжил он уже совсем шепотом. — Но оно выглядело по-другому… Не таким запущенным. — Это потому что при вас его не посещали выходцы, — любезно пояснил Алва. — Однако, какую же силу они набрали, что смогли сюда прийти… Я был уверен, что даже сама архитектура здания их не пустит, не говоря уже об остатках святости. Дик тронул эсперу — холодная, — вытащил кинжал, прокрутил на ладони, едва слышно шепча заговор. Клинок остановился почти сразу, указав на выход. — Их здесь больше нет, — деловито сообщил Дик. — И не только их — никого из нечисти. По крайней мере, известной мне. — Да, вижу, — кивнул Алва. — Что ж… Видимо, нас приглашают в большой дом. Не будем заставлять себя ждать. — Постойте. Дик присел на одно колено, очертил пальцем в пыли круг, вписал в него семилучевую звезду. Надрезал палец, капнул кровью в центр рисунка и, положив туда же кинжал, снова прокрутил его вокруг своей оси. На этот раз клинок вращался дольше. Карасы и рубины в рукояти тускло светились, сливались в черно-красную воронку, притягивая взгляд, приманивая, завлекая. — Юноша, вам приключений не хватает? — Алва приблизился, но останавливать кинжал не стал. — Они не придут, монсеньор, — тихо ответил Дик. — Не потому, что они в большом доме или слишком сильны и могут сопротивляться. Они… их здесь нет. Совсем. Клинок остановился, снова указывая на выход. Карасы и рубины потухли, впустую потратив свою силу. — Либо они были настолько напуганы, что разбежались по всей Олларии, — протянул Алва, — либо их сожрали. — И вы знаете, кто, — Дик подобрал кинжал, затер носком сапога рисунок и встал, глядя Алве в глаза. — Вот теперь точно не стоит называть его по имени.