Хранитель

— Высших сидов вы не увидите, если они сами того не захотят, — вещал Дик, шагая из угла в угол по комнате в пряничном домике. За прошедшую неделю он уже неплохо свыкся со своей ролью наставника, перестал смущаться, приучил себя за день готовиться к урокам. — Даже зов хозяина земель они могут проигнорировать, хоть и с трудом. Но они, как правило, сами не лезут к людям, так что и трогать их незачем. Сидят в своих холмах, годами носа оттуда не показывают, вот и прекрасно. Валентин прилежно склонился над листком. На втором же занятии он и впрямь взял привычку конспектировать диковы рассказы, хотя записи никогда не уносил с собой — видимо, чтобы не попались на глаза отцу. Учеником он был образцовым: не перебивал, вопросы задавал строго по делу и весьма неплохие, многие вещи вообще ловил на лету. Дик даже слегка завидовал — сам он в свое время усваивал ремесло куда медленнее. Впрочем, утешал он себя, ему тогда и лет было значительно меньше. — А что может их разозлить настолько, что они все-таки выйдут наружу? — деловито спросил Валентин. — И как их отличить от остальных? — Даже не знаю, — признался Дик. — Ни разу их не видел. Я в холмы так далеко не заходил, только на порог, окоротить мелкую шушеру. Говорят, при встрече с высшими сам все понимаешь — от них такая сила исходит, как от литто или фульг, только не стихийная. Надо будет спросить у других северных охотников, если встретимся. Герцог Ноймаринен должен знать. — Или Алва, — задумчиво предположил Валентин. — Нет, Алва говорил, у них на юге не живут фейри, — покачал головой Дик. — Наверняка там есть своя высшая нечисть, но другая. Кстати об Алве! — он внезапно вспомнил давно крутившийся в голове вопрос, который все никак не находилось повода задать: — Почему вы не к нему пришли со своей просьбой? Он наверняка знает больше меня, да и сам ведь вас привлек к той охоте на раттона. Валентин подобрался, с каким-то странным внутренним напряжением отвел взгляд. — Помните, в нашу первую встречу я говорил, что раскрытие кому-либо предмета наших занятий может иметь весьма пагубные последствия? — произнес он после паузы. Дик нахмурился и кивнул. Он уже успел понять, что выражаться, как супрем на заседании Королевского суда, Валентин начинает от сильного волнения, но сейчас-то с чего? Алвы он, вроде, не боялся… — Мой старший брат, Юстиниан, имел неосторожность завести с герцогом Алвой близкие отношения. Не настолько близкие, как об этом трубили в свете, — Валентин дернул щекой, и Дик понял, что на этот раз он не нервничает, а злится. Еще бы знать, на кого именно… — Юстин говорил, что Алва просто учит его заговорам, но даже этого оказалось достаточно, чтобы вызвать неудовольствие отца. Вы наверняка знаете, что случилось дальше. Дик краем уха слышал что-то про несчастный случай на охоте, про подозрения и кривотолки. Вспомнилась мимоходом брошенная эром фраза «всех не перестреляют», и по позвоночнику прокатились мурашки. — Вы думаете, ваш отец его… И вас тоже? — У меня двое младших братьев, — неестественно спокойно произнес Валентин, уперев в стену помертвевший взгляд. — Еще есть, кого воспитать в правильном ключе. Дику невыносимо хотелось сделать хоть что-то: обнять, сказать какую-нибудь утешающую банальность, хотя бы сжать узкую ладонь в жесте безмолвной поддержки — и будь перед ним кто угодно еще из ровесников, он бы так и сделал, но Валентин никогда не давал повода сблизиться больше, чем того требовало удобство общения. Сейчас, с запозданием, Дик подумал, что он мог таким образом пытаться защитить его от гнева отца — это всесильному Рокэ Алве супрем ничего не мог сделать, а его, опального герцога, при желании стер бы в порошок без особого труда. Дик все-таки качнулся вперед, протянул руки, чтобы обнять за плечи, хотя бы на пару мгновений разделить ношу, но Валентин уже пришел в себя. — Кроме того, мне кажется, Первый Маршал — особа слишком занятая, чтобы уделять мне время хоть сколько-нибудь регулярно, — произнес он невозмутимо. Дик отстранился, прикусив губу. Просто так он, конечно, этого не оставит, но план действий придется продумать позже. — Да если бы… — иронично проговорил он вслух. — Разве что в обязанности Первого Маршала входят неумеренные возлияния и визиты ко всем дамам полусвета по очереди. — Вы слишком строги к своему эру, — Валентин чуть приподнял уголки губ, обозначая улыбку. — Дела армии он содержит в порядке. — Зато нечисть, гуляющая по всей Олларии, его, похоже, совершенно не волнует, — проворчал Дик. Он и впрямь был немного зол на Алву и весьма разочарован. После того ночного-утреннего приключения в Лаик казалось, что уж вот теперь-то, когда эр понял, что творится вокруг, начнется настоящая работа. Что он, как истинно великий полководец, которым его представляла молва, будет эсперой и кинжалом уничтожать вредоносную нечисть, очищать улицы столицы — и потом, под его командованием, быстрые летучие отряды охотников рассредоточатся внутри Кольца Эрнани, а затем и по всему Талигу… Себя Дик, конечно, видел в первых рядах грядущих атак, и прозаическая действительность после такого казалась обидным щелчком по лбу. Алва продолжал фехтовать с ним по утрам, пропадать то при дворе, то на приемах, полночи пить с Савиньяками, потом ехать в свет, вести долгие беседы обо всем подряд с разряженными франтами и кружить в танце глуповатых прелестниц, а перед рассветом срываться на смотр гарнизонов — словом, развлекался как мог, и Дику приходилось то и дело таскаться за ним следом с видом военнопленного, уже не ждущего от судьбы ничего хорошего. Единственной радостью среди этой бесполезной траты времени были редкие моменты, когда удавалось краем глаза увидеть королеву. Ее Величество старательно не смотрела в сторону Дика, но игнорировать Первого Маршала не могла, и изредка получалось хоть из-за плеча эра бросить взгляд на точеный бледный профиль, сложенные на груди тонкие руки… Королева казалась еще более несчастной, чем обычно, и Дика терзала мысль, что в этом мог быть виноват он. Три дня назад он впервые пришел к эру Августу сам. Он готов был часами терпеть нотации о деле Раканов и Великой Талигойе, лишь бы тот согласился передать записку Ее Величеству. Дик ведь должен был получить шанс хотя бы объясниться! Но в особняк друга семьи его попросту не пустили — привратник сварливо заявил, что хозяина нет дома, когда будет — неизвестно, а посторонним не положено, и Дику пришлось уйти ни с чем. Намек был более чем ясен — отныне его в этом доме видеть не хотели. Некоторое время Дик раздумывал, не отдать ли записку через эра, но отбросил эту мысль. Что, если кто-то увидит, как Алва передает Ее Величеству тайные послания? Хуже способа скомпрометировать даму и помыслить было нельзя. Может, попросить кого-то из фрейлин? Дик перебирал в уме ни о чем не говорящие ему имена, с трудом вспоминал миловидные и почему-то такие одинаковые личики, пока не наткнулся на знакомую фамилию. Герцогиня Ангелика Придд, урожденная Гогенлоэ. План созрел мгновенно. — Наверное, хватит на сегодня, — произнес Дик, заканчивая очередной урок. Валентин отложил перо, размял пальцы, уже привычно поблагодарил за занятие, и Дик решился. — Слушайте, я тоже хочу вас кое о чем попросить… — неуверенно начал он. — Ваша мать, кажется, служит придворной дамой у Ее Величества? По лицу Валентина пробежала тень, и Дик, досадуя на себя, прикусил губу. Конечно, его наверняка уже замучили просьбами познакомить с той или иной хорошенькой фрейлиной или провести куда-нибудь во дворце для уединенного свидания. — Не могли бы вы через нее передать одну записку... — Дик запнулся, сглотнул, взял себя в руки и с трудом выдавил: — Ее Величеству. Мне очень нужно с ней объясниться! Валентин наклонил голову, обозначая кивок, и отвел взгляд. На пару томительно-долгих мгновений между ними воцарилась неуютная тишина, и Дик уже думал было просто оставить записку на столе, когда Валентин все же заговорил. — Ричард, я сейчас скажу одну вещь… После этого вы, возможно, захотите меня вызвать, но я не считаю себя вправе промолчать. Не верьте королеве. Не поддавайтесь ее чарам, не слушайте, что она говорит о любви и — особенно! — о политике. Она не та, кем пытается казаться, и, уверяю вас, вы не обрадуетесь, увидев ее истинное лицо. Дик шумно выдохнул, стараясь не смотреть на Валентина, и невероятным усилием разжал стиснутые кулаки. Хотелось разбить эту холеную физиономию, увидеть, как с нее стекает вечное бесстрастное выражение, и вправду вызвать, в конце концов, ее обладателя на дуэль, насадить на шпагу за оскорбление величества… Дик снова выдохнул и на всякий случай сцепил руки за спиной. — Вы мне не верите, — Валентин даже не удосужился добавить в голос вопросительную интонацию. — Скажите, вы уже встречались с ней? Аббатство Святой Октавии, внутренний двор, верно? — Откуда?.. — Дик подавился воздухом. За ним — за Вилли — следили? Или, может, за Ее Величеством? Всюду шпионы, она, должно быть, и вправду в беде… — Откуда я знаю? — мрачная ухмылка смотрелась на лице Валентина чуждо, превращая его в неумелую карикатуру. — Вы правда думаете, что она приглашает туда только вас? Если бы вы чуть чаще бывали при дворе, наверняка заметили бы, сколько юных наследников благородных домов смотрят на нее влюбленными глазами. Хотите, перескажу, о чем она с вами беседовала? Сначала наверняка упомянула кого-то, кто был вам дорог, но уже погиб и не сможет опровергнуть ее слова. Со мной она говорила о Юстине, вам наверняка рассказывала об отце. Как она увидела его на каком-то приеме и тут же влюбилась, несмотря на замужество… «Мол, любила без без памяти, и такой хороший он был, и такой пригожий», — пронеслось в голове у Дика. Нет. Это неправда. Просто у Приддов много шпионов, наверняка тот разговор подслушали. — С тобой? — не своим голосом переспросил Дик, не замечая, как перешел на фамильярное «ты». — Ты тоже?.. Валентин вздохнул и поднялся из-за стола. — Я вернусь через минуту, — пообещал он, оставляя Дика наедине с нерадостными мыслями. — Вилли, — негромко позвал Дик. Полтергейст, почуяв недобрые нотки в его голосе, явился сразу же, зависнув в воздухе над столом. — Когда ты исполнял мое третье желание, ты не видел, чтобы кто-то наблюдал за тобой и… Катари? Вилли помотал головой, взглянул испуганно и подтвердил вслух: — Нет, тан. Никого не было. — Или ты не заметил, — буркнул Дик, скрещивая руки на груди. — Ладно. Валентин вернулся, приветственно кивнул Вилли и положил на стол сиреневый конверт, еще хранивший слабый запах духов. Дик смотрел на него со смесью ужаса и недоверия, в глубине души надеясь, что он вот-вот растворится в воздухе, но на поверку плотная бумага оказалась вполне материальной. Сбоку конверт был аккуратно вскрыт. Дик тряхнул его, и на ладонь вывалился белый лист размером с ладонь и один уже засохший лепесток. «Завтра в час пополудни во внутреннем дворе монастыря Святой Октавии». Дик пытался найти различия в наклоне букв, прихотливых завитушках и кривизне неровной «а», но сомнения стремительно таяли. Почерк был тем же самым, что и в записке, которую он послушно сжег чуть больше недели назад. — Почему? Зачем ей это? — голос едва не подвел, сорвавшись на фальцет, но Дик все-таки взял себя в руки. — Потому что партии Ее Величества при дворе не помешают новые сторонники, — хладнокровно ответил Валентин. — А уж ради каких идеалов и чьих прекрасных глаз они к ней примкнут, полагаю, не столь существенно. — П-партии? — Дик непонимающе нахмурился. — Вы так говорите, будто королева с кем-то борется за власть. Но ведь она не Алиса, она просто добродетельная жена и мать… — Верно, она не Алиса. Она действует совсем по-другому и гораздо тоньше, — Валентин улыбнулся, сел в кресло рядом с Вилли и откинулся на спинку. — Похоже, пришла моя очередь вас просвещать. Но предупреждаю: то, о чем я сейчас буду говорить, тоже не стоит выносить за стены этого дома. Хотя выводы я бы на вашем месте сделал. Дик обреченно вздохнул и плюхнулся в кресло напротив, приготовившись слушать. *** За разговорами о политике, истории и придворных делах они не заметили, как опустилась ночь. Дик отправил Вилли за свечами, а сам воспользовался паузой, чтобы сменить тему. Голова пухла от новых сведений, верить в добрую половину из них не хотелось, но не верить тоже не получалось — Валентину незачем было врать, и аргументы он приводил убедительные. — Вас эр не потеряет? — спросил Дик, потягиваясь в кресле. — Генерала Рокслея мало интересует, чем я занимаюсь в свободное от службы время, — пожал плечами Валентин. — А вас? — Алву вообще не интересует, чем я занимаюсь примерно всегда, — хмыкнул Дик, понадеявшись, что это не прозвучало обиженно. — Главное, чтоб на тренировки являлся вовремя. При упоминании о тренировках глаза Валентина заинтересованно блестнули, но спрашивать он не стал. — Встаю в несусветную рань и тащусь во двор фехтовать, — уныло пояснил Дик. При одной мысли о том, что и завтра ему предстоит эта экзекуция, в животе начало противно тянуть. — Точнее, протирать собой камни. Да, знаю, знаю, десятки юношей мечтали бы оказаться на моем месте, — он закатил глаза, припоминая, как восторженно смотрел на него Наль еще недавно, — но я на своем предпочел бы лучше высыпаться. — Любые знания и умения могут однажды пригодиться, — рассудительно заметил Валентин. — Но если тренировки по утрам, то вам лучше ехать. Не возражаете, если я вас провожу? Мне нужно на Звонарную улицу, это рядом. — Конечно. Дик дождался, пока Валентин соберет бумаги, отправил обратно Вилли, вернувшегося со свечами, и, подхватив плащ, вышел в уютные вечерние сумерки. Ночная Оллария всегда была совершенно не похожа на себя в дневном обличье. Там, где с рассвета до заката сновали толпы занятых людей, мчались кареты, повозки и всадники, зазывали покупателей торговцы и просили милостыню нищенки, теперь едва ли можно было встретить хоть одного случайного прохожего. Улицы казались необычно широкими, из-за стелющегося по мостовой тумана дома на обочинах как будто плыли в незримом, нездешнем безбрежном море. Кони шли ровным, спокойным шагом, изредка отфыркиваясь. Путь был им знаком, так что всадникам даже почти не приходилось править, и можно было вдоволь полюбоваться окрестностями. Цок-цок-цок-цок. Ритм подков, звонко ударяющихся о мостовую, усыплял. Дик то и дело ловил себя на том, что начинает сползать с седла набок, клюя носом, и он сердито щипал себя за запястье. Не хватало еще грохнуться с лошади на глазах у Валентина! Баловник, конечно, умный конь, не шарахнется и не понесет, но все равно позору не оберешься. Правда, Валентин, похоже, вообще не обращал на него внимание: покачивался в седле, не теряя безупречной осанки, уставился взглядом в пространство и о чем-то глубоко задумался. Переживает из-за сегодняшнего разговора? Дик попытался рассмотреть на его лице следы тревоги или грусти, но в слабом свете фонарей это было еще бесполезнее, чем обычно. — Что у вас за дело посреди ночи на Звонарной? Полезете в окно к даме? — спросил Дик легким, шутливым тоном, не рассчитывая особенно на серьезный ответ. — Нет, — Валентин отвлекся от своих загадочных мыслей и повернулся к нему. — Там живет один из подручных отца. Ближе к полуночи он как раз возвращается домой, и мне надо будет кое-что у него забрать. — Почему бы не послать слугу? — подавляя зевок, поинтересовался Дик. Не то чтобы ему и впрямь были так уж интересны дела семейства Приддов, но он чувствовал, что беседа — единственное, что отделяет его сейчас от того, чтобы позорно упасть лицом в гриву Баловника. «Странно, — подумалось сквозь подступающую дрему, — когда это я успел так вымотаться?» Он покрутил головой по сторонам, разминая шею. В глаза бросилась странная роспись на стене заколоченного дома — Дик не помнил ее, но до сих пор и не приглядывался, проезжая мимо. Нарисованная грубыми мазками лошадь шла, понурив голову, с отвисшей нижней губы капала слюна. Облезлые пятнистые бока казались чрезмерно раздутыми, тонкие кривые ноги едва не подламывались, силясь выдержать такую тяжесть. Почуяв диков взгляд, лошадь вскинула голову, на морде мелькнуло выражение радостного узнавания. Дик вздрогнул и проснулся. — Простите, что? — переспросил он, видя, что Валентин смотрит на него с едва различимым беспокойством. — Как бы ни были преданны слуги, есть вещи, которые лучше контролировать лично, — ответ донесся как будто издалека, и Дик упрямо помотал головой. — С вами все в порядке? — Да, — отозвался он, с трудом разлепляя глаза. — Похоже, разговоры о политике действуют на меня, как снотворное. Валентин издал короткий смешок. — На меня в детстве они влияли точно так же, — признался он. — Позже, когда эти разговоры перестали быть просто словами, прошло. Все видится несколько в другом свете, если знать, что за скучными рассуждениями о чьей-то выгоде стоят живые люди и их судьбы. — Я знаю, что стоят, — произнес Дик, едва соображая, что именно говорит. — Но я-то в эти игры играть не хочу, зачем бы мне? — Вы уже сели за карточный стол, приехав в Олларию, — донеслось как сквозь толщу воды. — Либо играть начнете вы, либо сыграют вами. Разумным будет хотя бы узнать, кому какие карты достались при раздаче. — Ага, — Дик вяло кивнул, не имея никаких сил спорить. Цок, цок, цок-цок. Цок, цок, цок-цок. Крохотный сбой ритма резал слух, назойливо лез в сознание, не давая думать ни о чем другом. — У вашего коня, похоже, подкова отвалилась, — заметил Дик, борясь с желанием закрыть уши. — У Фульгата? Нет, он в порядке, — удивленно отозвался Валентин. — Я думал, это ваш подволакивает ногу. — Я бы почувствовал, — Дик нахмурился. Беспокойство пробилось даже сквозь сонную одурь. — Должно быть, кто-то едет за нами следом. Он оглянулся, но туман успел подняться и надежно скрывал все, что было от них дальше десятка бье. Судя по цокоту, становившемуся громче с каждым мгновением, неизвестный нагонял. — Сударь? — окликнул Дик их преследователя. — Сударыня, — раздался по-прежнему невозмутимый голос Валентина. — Нас почтила вниманием дама. — Вы ее видите? — Да, конечно, — он как будто удивился. — Эрэа вот-вот нас догонит. А вы разве нет? — Туман же, — растерянно произнес Дик. Сонливость снова навалилась удушливой волной. Он вытащил из-под камзола эсперу и с силой сжал в кулаке, так, что лучи впились в ладонь, наверняка оставляя следы. — Летал ястреб по небу, рыскал взором по земи… Знакомые слова заговора, помогавшего обнаружить потусторонних тварей, казались бессмысленными, словно он вдруг забыл родной язык. Они едва вылетали изо рта, падали вниз, как тяжелые гранитные плиты, и тут же исчезали в тумане. Язык ворочался неохотно, с трудом помещаясь в пересохший рот. — … будь ты жив, мертв или выходец, — с трудом договорил Дик, уже совсем не понимая, что и зачем произносит. Туман рассеялся так быстро, словно его и не было вовсе. Сон тоже слетел мгновенно, Дик отпустил эсперу и увидел, что рука едва заметно дрожит. Цок, цок, цок-цок. Неровный стук подков раздавался уже совсем рядом. Дик обернулся. Теперь и он мог хорошо разглядеть преследователей: всадница верхом на пегой лошади, прихрамывавшей на левую переднюю ногу. Кляча была один в один похожа на ту, что он еще недавно видел на росписи. Или ему это все же приснилось? Как бы там ни было, и облезлые пятнистые бока, и раздутый живот, и даже ниточка слюны были на месте, отчего происходящее приобрело оттенки ночного кошмара. Всадница только усиливала это впечатление. Маленькая девочка с некрасивым лицом злобно щерилась, то и дело пинала лошадь и подпрыгивала на ее спине, неотрывно смотрела на Валентина, будто пытаясь удержать его незримыми узами. Почуяв, что теперь ее видят уже двое, она перевела взгляд на Дика. — Плесень внутри, камень снаружи, — пропела она противным пискливым голоском. — Сейчас уходи, потом будешь нужен. Уходи, уходи, уходи! — вдруг закричала она, срываясь на оглушительный визг. От этого вопля, эхом прокатившегося по улице, должны были проснуться даже те, кого и пушкой не разбудишь. Дик оглянулся по сторонам, ожидая услышать хлопание ставень, проклятия и жалобы, но вокруг снова повисла тишина. — Вы обращаетесь к нам, сударыня? А Валентин оставался все так же равнодушно-учтив, кошки его побери! Неужели не понял?.. — Ты! — девчонка снова обратила на него внимание. — Иди, не бойся, со мной упокойся! Тусклый свет фонарей как будто обтекал и лошадь, и всадницу. Тени под ними не было, но не было и бликов на шерсти, в волосах, отблеска в глазах. Словно они оставались серым пятном на ткани реальности, гангреной на обмороженной коже. — Выходец, — Дик хотел прокричать это, но изо рта вырвался только надсадный шепот. — Валентин, вы?.. — Впервые вижу эту эрэа, и уж точно ее не убивал, — вполголоса отозвался тот. — Кроме того, едва ли прихожусь ей кровным родственником. — Я тоже. Но тогда почему она пришла к нам? К вам? «Думай, Дикон, думай… Если это не выходец, а что-то, что под него маскируется? Жаль, нет времени сделать построение, проверить… Вот бы где-нибудь росла рябина!» Он покрутил головой по сторонам, но, как назло, по обочинам тянулись только серые стены домов. Ни единого кустика, ни деревца, ни травинки. С каменной кладки на него снова взглянула роспись: теперь лошадь уже не притворялась сновидением. Все так же прихрамывая, она шла бок о бок с Баловником, легко подстраиваясь под его быстрый шаг. — Пусть Четыре Волны будут уносить злые проклятия ото всех нас, сколько б их ни наделали, — проговорил он прямо в морду нарисованной лошади. — Пусть Четыре Ветра разгонят тучи, сколько бы их ни было, — понятливо подхватил Валентин. Девочка на лошади злобно расхохоталась, снова ударила пятками по толстым бокам. — Мой герцог, мой! И мертвый, и живой! — прокричала она, встряхнув поводьями. — Пусть Четыре Молнии падут четырьмя мечами на головы врагов, сколько бы их ни было! — Пусть Четыре Скалы защитят от стрел, сколько бы их ни было! Девочка закатила глаза, скривилась, сделала вид, что падает без чувств, но тут же села обратно, подпрыгнула на лошадиной спине и показала язык. — А вот и не отгоните, а вот и не прогоните! Никто Циллочку не любит, никто не приголубит, — она скорчила обиженную гримаску, сделавшую ее некрасивое лицо совсем уж уродливым. — Не выходец, — одними губами прошептал Дик, надеясь, что его услышит только Валентин. — Но что же она, Леворукий побери, такое? Он достал кинжал, снял перчатку и, ни на что особенно не надеясь, полоснул ладонь. В полумраке кровь казалась темной, почти черной, и густой, как мед. Дик дождался, пока ладонь заполнится хотя бы наполовину, вспомнил, что говорил и делал Алва в Лаик. — Убирайся, древней кровью заклинаю! — выкрикнул он в лицо девчонке, подобравшейся уже так близко, что можно было почувствовать запах плесени с тонкой ноткой разложения. С этими словами Дик выплеснул всю пригоршню крови в ее сторону. Часть попала на морду лошади, часть — на дырявое платье девочки, и от тех мест, куда упали капли, потянулись тонкие струйки белесого пара. — Жжется, жжется! — закричала девочка, отчаянно замахав руками, будто пытаясь сбить с себя огонь. — Больно-о-о! — Бежим! — рявкнул Дик, высылая Баловника в галоп. Коню, впрочем, не требовалось понукания: он и сам с радостью сорвался в бешеную скачку, уносясь от неведомой опасности. Фульгат Валентина помчался следом, почти сразу обгоняя Баловника и пристраиваясь впереди. Дик чувствовал, что конь выжимает из себя последнее, и про себя тихо молился, чтобы этого хватило до улицы Мимоз. В ворота особняка Алвы они влетели, не сбавляя темпа, благо, те были открыты. Уже перед самым крыльцом Фульгат резко остановился, и Баловник едва не врезался ему в хвост, чудом успев отвернуть в сторону. — Юноши, какие закатные кошки за вами гонятся? — недовольно осведомился сам хозяин дома, спешно отводя Моро с их пути. — Определенно, мертвые, монсеньор, — выдохнул Дик, спешиваясь. — Большего сказать не могу. Закройте ворота, не пускайте ее сюда! — Та-ак, — Алва обвел их с Валентином пристальным взглядом и кивнул привратнику, подтверждая приказ. — Ну-ка рассказывайте, Ричард, во что еще вы умудрились вляпаться. — Полагаю, вляпался не он, а я, — Валентин вступил в разговор еще до того, как Дик придумал, что ответить. — Эрэа Цилла ясно дала понять, что я ее интересую больше, нежели Ричард. — В таком случае, называть ее имя с вашей стороны в высшей степени опрометчиво, — выговорил ему Алва. — Она не выходец, — качнул головой Валентин. — Мы с Ричардом проверили, четверной заговор ее не отогнал. Да и прочие признаки не сходятся: я не имею привычки убивать маленьких девочек на пегих лошадях, равно как мой отец не имеет привычки плодить бастардов. — Она была верхом? — Алва заинтересованно прищурился. — Давайте по порядку. Как выглядела, как вела себя, что говорила — если говорила? — Да чушь несла какую-то, — проворчал Дик. За закрытыми воротами и в обществе эра он чувствовал себя куда спокойнее, и прошлые приключения перестали казаться такими уж пугающими. Скорее, дурацкими. — Про плесень и камни, какого-то мертвого и живого герцога, которые почему-то ей принадлежат… Живой — это, надо полагать, я. — Она сказала, что вы ей не нужны, — тихо произнес Валентин, и Дик, повернувшись к нему, заметил, как неестественно, до синевы побледнело его лицо. — Значит, живой — это я. — Мои соболезнования, — отрывисто произнес Алва. — Что-то еще она говорила? Вспоминайте, это важно! — Жаловалась, что ее никто не любит, — покопавшись в памяти, выдал Дик. — Еще сказала, чтобы я уходил, потому что пока ей не нужен. — Пока? — переспросил Алва и, не дожидаясь ответа, задал новый вопрос: — Как она выглядела? На какой возраст? — Лет семь, вроде бы, — Дик пожал плечами. — Монсеньор, надо разобраться, что творится в городе! Пока мы сидим и ничего не делаем, там такое разгуливает! Нельзя же так, вы же сами сказали, что взяли на себя… — он прикусил язык. Валентину совершенно не обязательно было знать о том их утреннем разговоре. Впрочем, едва ли он сейчас слышал, что говорят вокруг. Уставленный в никуда взгляд серых глаз до боли напомнил Дику отца — такого, каким он являлся во снах. Безнадежно мертвого. Нашарив ладонь Валентина, Дик сжал ее в своей — пусть поймет неправильно, пусть оскорбится или взглянет с недоумением — что угодно, лишь бы пришел в себя. Ответное пожатие было слабым, но уголки побелевших губ чуть дернулись в намеке на улыбку, и Дик облегченно выдохнул. Что бы там ни было, он справится. — Это вы, юноша, сидите и ничего не делаете, — язвительно парировал тем временем Алва. — А если бы сочли нужным по вечерам бывать дома, знали бы, что я разобрал бумаги Арамоны из Лаик, узнал его адрес и съездил к вдове. — Она в порядке? — скорее из вежливости поинтересовался Дик. — Вполне, — кивнул Алва. — Вот только одна из дочерей семейства бесследно пропала той ночью, когда мы боролись с раттоном в аббатстве, — он сделал эффектную паузу, и когда Дик собирался уже было спросить, продолжил: — Ей было восемь, и ее звали Люцилла. Бьюсь об заклад, дома ее имя сокращали до Циллы. — Значит, все-таки выходец, — Дик нахмурился. — Но почему тогда заговор не сработал? — Могу предположить, что ее, как и крысу, от которой пострадали вы, ведет некая более могущественная сила, — Алва задумчиво накрутил прядь волос на палец. — Ах да, забыл сказать. Сегодня мне наконец пришли вести из Эпине. Анри-Гийом мертв. Сама по себе смерть в его возрасте неудивительна, но если прибавить к этому ваши, юноши, приключения… — Кто-то охотится за охотниками! — ахнул Дик, не дослушав. — Я бы сказал, за Повелителями, — поправил его Алва. — Но в целом вы верно уловили мысль. — Что нам следует делать дальше? — подал голос Валентин. — Мы с Ричардом съездим в особняк супрема, — отозвался Алва, лениво окинув его взглядом. — А вы будете сидеть в моем кабинете под присмотром Хуана и ни в коем случае не подходить ни к дверям, ни к окнам. — Я еду с вами, — вскинулся Валентин. — Мне нужно знать… — Граф — или, вернее, герцог, — перебил его Алва, — генерал Рокслей успел дать вам воинское звание? — Д-да, я корнет, но какое это имеет… — Тогда это приказ, корнет Придд, — голос Алвы прозвенел остро заточенной сталью. — Приказ Первого Маршала. Вы знаете, что вам грозит за его неисполнение, — и уже мягче добавил: — Если наши подозрения окажутся правдой, у вас будет время попрощаться с отцом. Если нет — вы тем более еще увидитесь. И я бы хотел, чтобы ваша встреча случилась на этом свете. Валентин кивнул, как-то сразу потухнув. Его ладонь выскользнула из руки Дика, когда он передавал поводья Фульгата подбежавшему Пако. Бесшумно подошел Хуан, взял его под руку и увел в дом — Дик никак не мог перестать смотреть ему вслед, пока Алва не окликнул: — Идемте, Ричард, чем быстрее мы с этим разделаемся, тем лучше. *** Заночевать решили там же, в храме Волн. Альдо, конечно, рвался вперед, искать другие реликвии, но Робер настоял на том, чтобы дождаться утра — мерзкое ощущение взгляда в спину пока не возвращалось, и все же на открытом пространстве он чувствовал себя неуютно. Жезл Волн Альдо сначала спрятал в сумку, но после того, как та промокла насквозь и вокруг натекла лужа, сдался и вернул на место. «Пусть пока полежит там, я позже придумаю, как его укротить», — заявил он, но Робер почему-то ни капли не разделял его уверенности. Всю ночь ему снилась какая-то ерунда: словно его одеяло превратилось в толщу соленой морской воды, сквозь которую виднелись слабые всполохи света, будто от грозы. Затем эти всполохи словно бы приблизились, сверкая молниями прямо в море, перед его лицом. Робер протянул к ним руку, почти коснулся — и проснулся, скинув одеяло набок. Сон оставил его с головной болью и тягостным ощущением ночного кошмара, никак не желавшего выветриваться после пробуждения. За окнами храма занимался рассвет. Мстительно разбудив Альдо — тот, впрочем, проснулся отвратительно бодрым и готовым к новым свершениям — Робер кое-как сложил вещи в седельные сумы и вывел чалого за ворота. На душе отчего-то было неимоверно погано. Жезл Альдо, конечно же, потащил с собой, так и не сумев с ним договориться, и тянущийся за ними мокрый след в пыли раздражал отдельно. Как будто их было кому выслеживать в этих гиблых местах. — Теперь, когда до воплощения моего плана осталось всего ничего, я могу, наконец, рассказать тебе все, — важно заявил Альдо, натягивая повод, позволяя себя догнать. Робер поморщился — остановить коня можно было и мягче, — но быстро забыл обо всем другом, когда сюзерен продолжил. — Ты ведь знаешь легенду о Звере Раканов? О чудовище, которое может призвать лишь истинный правитель Золотой Анаксии? Чудовище, которое уничтожило Гальбрэ, — в его голосе слышались восхищенные нотки фанатика. — Чудовище, которое не остановить ни пушками, ни конницей, ни даже гневом Ушедших. — Ты ведь это не всерьез? — пробормотал Робер и на всякий случай ущипнул себя за запястье. Он не спал, но действительность умудрилась стать хуже любого кошмара. Конечно, он знал эту легенду. Рукописи гальтарских времен в библиотеке деда всегда стояли на почетном месте, и сказки юный Робер любил больше всех из них. Но доверять сказкам будущее, строить на них планы грядущих кампаний? Что дальше, сюзерен пойдет просить совета у говорящего белого быка? — Когда я въеду в Кабитэлу на спине Зверя, ни один истинный эорий не посмеет защищать Олларов. А тех, кто посмеет, чудовище просто сожрет, — Альдо улыбнулся — так тепло и доверительно, словно, как в старые времена, рассказывал про поход к веселой вдовушке. — Цена Зверю — жизнь, — мрачно напомнил Робер. Перед глазами встал рисунок из той книги — мохнатое чудище с четырьмя головами, в пасти каждой зажато по крохотной человеческой фигурке. И щупальца, разрывающие на части пятого бедолагу — они почему-то запомнились Роберу лучше всего. — Нигде не сказано, что это должна быть моя жизнь, — отмахнулся Альдо. — Отдам ему жизнь Оллара, все равно узурпатора придется казнить. Он произнес это с такой небывалой легкостью, будто решал, что будет есть на ужин, а не заочно приговаривал человека к жуткой смерти. «Кто ты и когда успел подменить собой моего друга?» — едва не вырвалось у Робера. — И реликвии тебе нужны только за этим? — спросил он вслух. — Ну почему же, — Альдо чуть дернул плечом. — Наверняка они и для другого пригодятся. Да и Зверя можно позвать без них, только силой крови Ракана, но негоже оставлять такие ценные артефакты в заброшенном городе, как какой-то мусор. Поэтому сначала я присоединю к Жезлу Меч, Щит и Корону, а затем взойду на Холм Абвениев и призову силу своего рода — и ты, Повелитель Молний, будешь стоять подле меня, когда Зверь восстанет из небытия! Робера передернуло, и он даже не попытался это скрыть. — Альдо, а что, если Зверь не придет? — осторожно спросил он. — Еще как придет! — Альдо нахмурился, тревожно посмотрел в его сторону: — Я же Ракан, его владыка. Он не посмеет меня ослушаться. — И все же, — Робер постарался говорить мягко, как с ребенком, но в собственном голосе ему все равно слышались нервные нотки. — То, о чем пишут в книгах… Это было несколько Кругов назад! С тех пор Зверь мог… отвыкнуть от того, что ему отдают команды. Знаешь, как лошадь, на которой давно не ездили… — Значит, привыкнет снова, — тон Альдо сделался жестким, между бровями прорезалась морщинка. — Всем Золотым Землям скоро придется ко многому привыкать. Да не дрейфь, — он небрежно растрепал волосы, улыбнулся и снова стал похож на старого-доброго малыша Альдо, любимого внука Ее Высочества Матильды, — я знаю, что делаю. Вот увидишь, все пройдет как по маслу! Он пришпорил своего гнедого, поднимая его в галоп, и умчался вперед, весело хохоча. Чалый дернулся за ним вслед, и Робер не стал его останавливать. Что ж, скачка могла хотя бы вымести из головы лишние мысли. Нагнал сюзерена он только в конце улицы. Поднятая гнедым пыль еще не успела осесть, когда Робер подъехал к спешившемуся Альдо, заранее предвидя, что ничего хорошего эта остановка не сулит. — Это храм Скал, — шепотом произнес сюзерен, когда Робер приблизился. И добавил с ноткой неудовольствия: — Я, конечно, не ждал, что мне устроят почетный караул из каменных стражей или что-то вроде того, но после Волн я надеялся хотя бы на открытые двери. Робер перевел взгляд на дом, который так заинтересовал Альдо. Такой же странной четырехконечной формы, как и храм Волн, он был повернут к улице под другим углом, и ворота оказались правее, на самом кончике одного из лучей. Обе каменные воротины сохранились прекрасно, и даже бронзовая окантовка, причудливым узором обвивавшая края, не потускнела за годы запустения. Снаружи не было видно ни замков, ни запоров, но щель между створками и впрямь нельзя было вставить и лезвие кинжала. Их, по всей видимости, не ждали. — Откройте, — приказал Альдо. До сих пор он ни разу не говорил таким тоном: лениво, властно, и вместе с тем спокойно, словно даже не допуская мысли, что его могут ослушаться. — Я, Альдо Ракан, властитель Золотой Анаксии, повелитель по праву крови, Сердце этого мира, приказываю: откройте! Роберу на мгновение показалось, что створки дрогнули. Он удивленно моргнул, потер глаза, слезящиеся от пыли, но когда он снова бросил взгляд на ворота, они оставались столь же незыблемыми, как и раньше. — Своей кровью заклинаю! — зло прошипел Альдо и подбежал к воротам. Робер не успел его остановить. Альдо грохнул кулаком по воротам раз, другой, третий. Вскрикнул, отдернул руку — Роберу издалека привиделась на тыльной стороне ладони кровь, должно быть, порезался о край бронзового узора… Мощный подземный толчок швырнул его на колени, как разыгравшийся ребенок отбрасывает нелюбимую игрушку. Альдо отлетел от ворот, еще пытаясь что-то кричать, но грохот осыпающихся камней заглушил его слова. Испуганно заржали лошади, земля вздрогнула снова, уже слабее, и вдруг все стихло, как по волшебству. Робер потер виски, приходя в себя. Голова гудела, как с попойки, но этим, похоже, все и ограничилось: кости были целы, встал на ноги он без труда, в глазах не темнело. Альдо, судя по ругательствам, тоже был в порядке. Робер оглянулся: лошади прижались друг к другу, крупно дрожа, но с виду на них не было ни царапины. Руины дома на другой стороне улицы окончательно обрушились — похоже, от них и доносился тот шум камнепада. — Ты цел, Величество? — на всякий случай спросил Робер. — Цел, — сквозь зубы процедил Альдо. — И мы едем на Холм Абвениев сейчас же!