Холодные пули

— Госпожа… — произнес паша и поклонился. — Рад видеть Вас в добром здравии, — фраза эта отозвалась отнюдь не добродушной, будто в укор. — Вы вновь в силах творить свои змеиные дела, — казалось, холод пробирал каждое его слово. Ибрагим занес высоко голову, словно судья перед виновным. Ошиблась Хюррем. Снова, всё снова… — Хочешь увидеть настоящую змею — вернись к себе домой, — сказала Хюррем сдержанно, привыкшая отвечать на оскорбления. — Что еще за дела? — Повелитель известил меня о скором походе в Персию… Знаешь, кто главнокомандующий?! — вскричал он, набираясь гнева. — Аяз паша твой разлюбезный, — процедил паша сквозь зубы и устремил на Хюррем вновь свой волчий взгляд — тот взгляд, которого султанша больше никогда не желала видеть… — Так решил повелитель. Он в последнее время любит отказываться от ближних людей, — сказала Хюррем и повернула голову, гоня прочь мысли, режущие сердце. — Я тут ни при чем. Это тебе за невинно убиенного Искендера Челеби, — Хюррем вздернула бровями и усмехнулась уголком сухих губ. — Защищайте сколько угодно этого жалкого предателя, затуманивайте падишаху разум. Аяз паша напомнил ему про Челеби. Не без твоего ли шепотка, верно? Такие люди, как он, не могут и шагу ступить без пастыря. Баранье стадо тебе служит, а ты их бичеваешь, как хочешь! — Остынь, паша! — не вытерпела Хюррем и подошла к нему ближе, прожигая глазами. — Утихомирь свое тщеславие и гордыню! Каждому выдается по заслугам! Не тебе волю повелителя обсуждать… — губы сами по себе тянулись в усмешку. Чем пуще накалялись его нервы, тем слаще пылала ее улыбка. Паша глубоко вздохнул и закрыл на секунды глаза, стараясь наконец-то принять свое положение. Его, покорителя Белграда, Будды, Родоса и других городов неверных, оставят в тихом тылу, в то время как Аяз паша будет завоевывать новые территории. Сильнее молнии предстало это ударом Ибрагиму и затуманило ему взор. Он поджал губы и деловито вскинул указательный палец. — Зря я не дал тебе выпить яд тогда… — в мгновение глаза его налились острой ненавистью, всколыхнувшееся из самой груди. Хюррем лишь взглянула на него изумрудным блеском и сделала глубокий вздох. Ни одна жилка на ее лице не дрогнула, но внутри не только всё задрожало, заколыхалось в каменной обиде. — А я уж выпила. Из твоих уст, — молвила она твердо и прошла мимо, не глядя на него и махая руками в твердой походке, с твердым убеждением — пусть хоть они упадут в одну бездну, убьет их один палач — не будет им мира. После стольких откровений — холодная пуля… Как раз в духе Ибрагима, пора уже заучить. Паша смотрел ей вслед с поднятым подбородком. Ни то маслом, ни то пулей прокатилось что-то по его душе. Для него всегда было упоением — разгорячить ее, налюбоваться и оставить полыхать. Но сегодня не тот случай. Совесть пока молчала под нападком позорного оставления в столице, но вот-вот она заговорит… «Пропади пропадом, Ибрагим, ненавижу, ненавижу…» — думала Хюррем средь толстых и могучих стен. Служанки не поспевали за своей госпожой, щекотя своими башмачками мраморный пол, но вдруг они остановились, с опаской переглянувшись между собой. — А, госпожа, наконец-то вы показались из своих покоев, — воскликнула бодрая Фирузе хатун, слегка склонив колени перед султаншей. «Ну давай, давай, кудахтай, курица» — подумала Хюррем, с раздражением взглянув на нее и белоснежный наряд. Уголки губ приподнялись, взгляд начинал слепить. Она готова. — Наверное, так долго утешали себя снова наивными надеждами… Из-за них и не выпили яд, как обещали. А сколько же слов было, сколько угроз… — злословила Фирузе, приподнимая брови в такт своей челке. Губы ее ширились в победной усмешке. — Да, были угрозы, были слова. Я проиграла, ты победила. Падишах отныне твой, — спокойно сказала Хюррем, сдерживая себя от яростного крика, что стоял комком в горле. Фирузе усмехнулась, не ожидая от султанши признаний в поражении, победа заиграла в ее жилах, дурманя кровь. — Я думала, вы не умеете сдаваться. Жаль, как жаль. И как же наш договор? Забыли свои напыщенные вздохи? У Хюррем кончалось терпение. «Сначала Ибрагим плюнул в душу, горделивый змей, теперь это ничтожество». Сжав кулаки, Хюррем вздохнула с взращенным во взгляде огнем. — Не забыла! И ты не забудешь — вскричала она и схватилась за шею Фирузе, ударив ее о стену и твердо прижав за горло. Служанки не торопились помочь задыхающейся наложнице, они молча робели, не желая тоже узнать гнев госпожи.  — О договоре забудь. Мне совестно от того, что я вообще имела хоть какое-то дело с тобой. Нет той больше любви, за которую я отдала бы жизнь. И у тебя не будет, помяни мое слово, — сказала Хюррем почти шепотом, приблизившись к ее лицу и усилив хватку. — Вспомни об этом, когда в следующий раз будешь что-нибудь пищать… — султанша отпрянула от нее и, не глядя на беззащитное тело, молча прошла вперед с неизменным каменным взглядом. Служанки поспешили за ней, много раз оглядываясь в сторону Фирузе. Фирузе скатилась по стене в диком кашле, не отрывая рук от шеи. Через секунды она поднялась с колен, придерживаясь за вековые глыбы. Дыхание с трудом становилось спокойным, не давая набрать воздуха. Маленькими шажками она направилась на этаж фавориток, что стоило больших усилий. Шея дрожала и колыхалась словно от ожога. Своей ненавистью султанша будто выжала из нее все силы. Наконец-то ей удалось присесть на тахту в своей комнате и почувствовать себя в безопасности. «Аллах, помоги мне, помоги…» — прошептала она и достала из-под подушки бумагу и перо с чернильницей. Но вдруг, словно получив ожог, она сорвалась с кровати и приоткрыла дверь комнаты, оглядевшись вокруг. Убедившись, что никого нет, она в суматохе начала писать быстрым и неаккуратным почерком: «Мой повелитель, султан Сулейман вскоре отправится в поход на вас. Будьте готовы. Часть их войск прибудет из Анатолии — там есть наш человек, поставьте его в известность. Их первая цель — Тебриз. Жду дальнейших приказаний. Храни Аллах Вас и Фирузе Бегумхан» — написала она дрожащей рукой и тут же сложила пополам листок, спрятав под декольте. Стараясь держать себя в руках и прислушиваясь к каждому шороху, она принялась за второе письмо: «Скоро ожидается поход на наши земли. Главнокомандующим будет Аяз паша, Ибрагим паша останется в столице. Но решение султана может измениться, Ибрагим паша опасен для нас. Нужно от него избавиться». *** Возвратившись к себе в покои, Хюррем, вместо долгожданного шанса побыть одной, встретила Хатидже султан. Сестра падишаха стояла у камина и с приходом Хюррем с важностью повернулась к ней, сложа руки перед собой. Как же Хасеки ненавидела эти сложенные руки, а еще сильнее глаза, что так победоносно взирали на нее. — Я знаю, что вы хотите сказать, слушать не стану. Лучше о своей семье пекитесь, раскололась ведь она не на две даже, а на три части… — сказала Хюррем, молившись про себя, чтобы та поскорее ушла. Хатидже, не снимая улыбки, медленно подошла к ней, сверкая ехидством. — Говори, что угодно. Ты все ближе ко дну. Как я и говорила, эта девушка стала твоим концом, концом беззаветной любви падишаха и простой рабыни. — Радуйтесь. Радуйтесь. Я погорюю и переживу, нам, рабыням, такое по силам. А вы так и будете делить вашего милого пашу с чужим приплодом, а может, и с чужой семьёй… Или вы решили жить под одной крышей? Ни что, даже маленькая девочка, не задевало так Хатидже, как даже упоминание, мысль о новой связи паши с Нигяр. — Замолчи! — вскрикнула она, изменившись в лице. — Что, неприятно? А вы тогда зачем пришли ко мне?! Око за око! Поспешите, дочь Нигяр поди проголодалась… Будьте здоровы… Ядовитая соль пустилась в ее рану. Не найдя, что ответить, Хатидже взмахнула подолом своего лазоревого платья и вышла из покоев, самолично, без помощи слуг, захлопнув дубовые двери. Хюррем лишь повела бровями и присела на свою тахту, обратив взгляд в окно. Весна кружит осколками любви. Всё находит и обретает жизнь вновь из-под казни зимы. Ветвистый клен облачился в свою бархатно-зеленую накидку, наслаждаясь пением южных голосистых птиц. Казалось, Хюррем всё бы сейчас отдала, чтобы быть безмятежной птицей и парить высоко в небесах, не зная тягот земных, мелодично петь о счастье и о прочем не тревожиться… Повелитель от нее отказался, скоро Фирузе наберет силу… Скоро наступит поход, неизвестно, кто из шехзаде будет регентом государства в отсутствие падишаха, Ибрагим остается в столице… И все это тяготило ее разум и сердце с каждым биением — нужно что-то предпринять. Бросив последний взгляд на ветвистый спокойный клен, Хюррем поднялась с твердым намерением встретиться с повелителем. И пусть его глаза будут холодны и отчужденны, а душа ее заплачет болью воспоминаний, она должна поговорить с ним и обсудить скорое решение о регенте. Сулейман сидел за своим столом, встретив свою Хасеки взглядом, полным ожиданием неизбежности. Первый раз он увидел ее после того злосчастного четверга, зная о ее боли и страдании. Непредсказуемость ее характера он понял давно, и поэтому сейчас ожидал чего угодно, даже ухода земли из-под ног. Но Хюррем выглядела спокойной, будто ничего и не случилось, будто он ничего не разрушил. Вот только глаза пытались скрыть холодный укор, скрыть бессонные ночи круглыми мешками, но не получалось… Ей было тяжело. Тяжело смотреть на него, тяжело видеть ложе и просторные покои, где он делит с Фирузе ночи, тяжело от прошлого смеха в ушах. Тяжело. Но Хюррем не подавала вида, стараясь изгнать эти мысли, эти воспоминания и эту любовь. Она видела его холодность — так на любимую женщину никогда не смотрят. Взгляд — твердым, спину — прямее. Он не дождется ее крика и слез. — Как известно, вы скоро отправитесь в поход. В ваше отсутствие кто из шехзаде останется в столице? Мустафа уже оставался, его опыт в государственных делах огромен — и в санджаке, и в столице. Дай и Мехмеду шанс показать себя, Сулейман. Не все ему быть при тебе в шатрах. Не лишай своего второго сына возможности получить опыт, которому не будет цены… — произнесла убедительно султанша. — Ты узнаешь вместе со всеми, Хюррем, о моем решении. Можешь идти, — сказал падишах, не смотря на нее и взяв в руки стопку бумаг. «Можешь идти», «Можешь идти». Холодным отголоском пронеслось это. Нашел ведь, как от нее избавиться! — Я уйду, Сулейман. Уйду. Не буду докучать. Но раз ты отец моих детей, пожалуйста, не забывай о них из-за своих новых увлечений! — сказала Хюррем почти вскриком, бросив на султана испепеляющий взгляд. Затем она поклонилась и стремительным шагом направилась к двери. Все-таки не смогла промолчать. Сулейман лишь повел бровью и притронулся к своей бороде, отгоняя отголоски совести почти безвозвратно… *** Уже вот несколько дней Ибрагим паша проводил вечера в таверне с Матракчи. И этот вечер он проводил в компании старого верного друга средь тусклого света лампад и пустых посторонних разговоров. За каждым столиком таилась своя трагедия: кто-то предавался праздности и греху с танцовщицами в оголенных нарядах, а кто-то разделял с вином свою съедающую тоску, которую не могла разогнать даже чарующую музыка и сладостный взгляд куртизанки. — Что же вас так гложет, паша? Уже какой день здесь пропадаете… — сказал Матракчи, смотря, как Ибрагим осушает бокал. — Не могу я, Матракчи, не могу. Возвращаться туда, где на тебя смотрят с постоянным укором. Вот, ты изменник, ты не любишь своих законных детей, как свою Эсманур… Это кричат глаза госпожи. Постоянно! Бог мне судья. Бедное дитя, оно ни в чем неповинно. Еще и повелитель не доверил войсками командовать… Хюррем султан… — сказал паша и залпом осушил бокал, утерев бороду. — Она к этому руку приложила? — спокойно спросил Матракчи, привыкший к интригам этой султанши против паши. — Не знаю. Я ей такое наговорил после… — Ибрагим не стал говорить ему про вечер откровений с султаншей. — Она этого не заслужила. — Ты ли это говоришь, паша? — засмеялся Насух. — После всего того, что она сделала вам, ей не жаль сказать и самые гнусные проклятья. Не понимаю я вас. — И не поймешь, — сказал со вздохом Ибрагим, вдруг оглянувшись назад. Десяток подозрительных человек присаживались за столики, изредка устремляя взгляд на Ибрагима. Это за ним, он чувствовал всем нутром. — Бесстрашные, видать, — усмехнулся паша и подмигнул хмельным взглядом Матракчи. — Эй, служивые! Вы чьих будете?! — вскричал он незнакомцам и поманил их взмахом руки. Матракчи в испуге одернул его, но тот лишь оттолкнулся. — Прорвемся. Незнакомцы все как один встрепенулись, но не спешили вставать. Ибрагим тоже не спешил идти к ним в руки. Он медленно надел свой тюрбан и отодвинулся на стуле, деловито сложив ногу на ногу и размашисто свесив руки. Единственная мысль крутилась у него в голове: «Что ж, молодец Хюррем, хороши волчары». Насух пытался ему что-то взволнованно прошептать, остановить, но в итоге безнадежно притронулся ладонью ко лбу, не зная чего и ждать. Паша смотрел на их главаря, который так и сверлил его своими черными глазами. Не выдержав, они поднялись первыми и, обратив на себя внимание всей таверны, что затаила дыхание, подошли к столику паши. Руки их опускались к ножнам мечей. Матракчи начал нервно перебирать пальцами, вспоминая все молитвы. А Ибрагим паша как сидел безмятежно и деловито, так и продолжал сидеть. Наконец, они приблизились. Мечи выскользнули из ножен, танцовщицы испуганно завизжали, остальные посетители поспешили вон из таверны, в замешательстве роняя столы. Хозяин заведения в панике скрылся, ожидая, чем это все закончится. Стража Ибрагима, пара человек, услышав шум с улицы, ворвались внутрь. Ибрагим паша лишь причмокнул губами и сказал готовым вступить в схватку незнакомцам: — Что ж, вот он я, ловите! — и резким движением выхватил из-под кафтана свой кинжал, пронзив одного из них. Стража его билась лихо, Матракчи отчаянно защищался, толкая то одного, то другого на ломающиеся столы и посуду. К Ибрагиму в секунды вернулась ясность ума, ноги и руки отвердели, принимая бой. С яростным рыком он отбился от меча кинжалом, чей звон пронесся, казалось, по всему Стамбулу. Но силы были неравны. Уже половина стражи испустила свой дух, Матракчи в страхе отступал к коврам, развешанным на стенах. Ибрагима окружили вмиг со всех сторон четверо мерзавцев. — Что мне волки, что гиены… — с усмешкой пропел Ибрагим, не зная, на кого и нападать. Каждый норовил ударить в спину. Послышался скрип дверей. Несколько дворцовых страж в красных кафтанах оголили мечи и молнией посыпались на предателей. Увидев их, Матракчи осмелел и поспешил на помощь паше, раздвигая упавшие стулья. Кровь лилась маленьким ручейком по деревянному полу, марая подошвы сапог. Разделавшись и завалив еще одного, паша вдруг увидел поваленные трупы с окровавленными мечами. Убили последнего — кончено. Ибрагим утер лоб и меч об рукав кафтана, тяжело дыша. Но вдруг он услышал громкие мольбы о пощаде — одного оставили в живых, забрав меч. Стража повелителя, как никак, знают, что делают. Кто же прислал их из дворца? Ответ нашелся быстро. В дверях появилась женщина в фиолетовом кафтане, важно ступающая средь трупов и разбитых тарелок. Лицо ее было закрыто платком, открывающим только глаза. Но как же было не узнать этот изумрудный блеск, эту стремительную походку… Ибрагим паша подошел к ней, заприметив и Сюмбюля агу. — Смотрю, я вовремя… — послышался игривый тон. Глаза ее оглядели кровяные отпечатки сапог на полу. — Вполне… — ответил паша с иронией, всматриваясь в ее пылающие глаза. И снова они прожигали, резали своим изумрудом, тая множество тайн. В груди заколыхало, отвращение менялось со сладостным вкусом победы, что пылал и в ней. Нет, не могла она приказать убить его. Не сейчас. Вдруг их окликнул стражник, допрашивающий пленного. Ибрагим совсем и забыл про него с приходом Хюррем. Подойдя к нему, он яростно схватил его за шею, ожесточенно крикнув: — Отвечай, кто тебя послал! Отвечай! — паша протянул руку стражнику и, получив в руки меч, приставил к груди мерзавца. — Я не знаю, клянусь вам, клянусь! Я лишь хотел заработать денег. Надир эфенди откуда-то получил весть убить вас, — запыхавшись, протараторил пленный, стоя на коленях. — Кто этот Надир эфенди?! — вскричал паша. Пленный молча показал кивком на убитого эфенди, которого уже обыскивала стража Хюррем султан. Один из стражников поднес ей какое-то письмо, найденное в кармане убиенного. Прочитав его с удивленным взглядом, она протянула его паше и с победоносным видом произнесла: — Выдохни, это не я устроила покушение. Во дворце завелся шпион — Фирузе… — произнесла Хюррем, вскинув голову и засияв от чувства скорого триумфа. Губы сквозь платок широко улыбнулись, а душа окрылилась, насытившись чувством отмщения. — Поход на наши земли… Ибрагим паша опасен для нас… — прочитал он вслух и оторопел. Приказав стражникам убрать куда-нибудь тела и попрощавшись холодно с Матракчи, он без эмоций вонзил меч в пленного и присел за уцелевший столик, десятый раз вчитываясь в письмо. Сказав Сюмбюлю аге подождать ее в карете и не слушая его опасения, Хюррем присела рядом с пашой, усмехаясь сквозь платок. — Помнишь, как ты не исполнил свое обещание, как вернул Фирузе с корабля обратно во дворец? — спросила Хюррем, открыв сверкающее лицо. Все морщинки и мешки под глазами будто ушли в одно мгновение, чему паша удивился и мгновение любовался ее ликом. — Ты помог шпионке, паша! Не завидую я тебе… — А вдруг это не она? — наконец оторвался он от письма. — Мало ли во дворце людей родом из Персии? — говорил он, однако сам не верил своим словам. Определенно, это Фирузе. — Но не каждый из них так близок к повелителю, а значит, близок и к государственным делам. А вдруг она что-то успела сделать с падишахом, вдруг отравила его?! — спросила она вмиг испуганно. — Какой толк будет Тахмаспу от его смерти? У него есть такие же, как он, сыновья, которые будут продолжать его дело. Для него опасны визири султана, которые всем управляют… — Паша сложил аккуратно листок и положил за ворот своего кафтана. — Ей конец, Ибрагим. Та, которую ты оберегал вместе со своею супругою, поставляет сведения нашим врагам! — глаза Хюррем округлились, словно государственные тайны были ее и только ее. — Так и я тебя когда-то оберегал по приказу повелителя. Мало того, еще и выбрал тебя ему на свою голову! — усмехнулся зло Ибрагим. — Одного письма мало. Он может не поверить. — Это я беру на себя, — улыбнулась со вздохом Хюррем и заметила осторожно спускавшегося по лестнице хозяина таверны. — Уважаемый, вина нам! — звонко произнесла она, не чувствуя себя последней бесстыдницей. Когда-то еще в отроческом возрасте она с весельем наслаждалась духом дружного русского застолья, где каждый праздник звенел в радостных устах и песнях, в угощениях, в сладком меду и народной выпивке. И сегодняшнее чувство победы было для нее праздником, которое ей хотелось разделить хоть с кем прямо сейчас, пусть даже и с Ибрагимом пашой. Звучали загадочные отголоски русской души. Очумелый хозяин оставался верен своей прибыли до конца, даже среди погрома и запаха крови. Еще даже не придя в себя после охватившего страха, он принес им бутыль и бокалы. Ибрагим паша удивился ей, в обычное время ее бы закидали камнями за приход в таверну и вино за одним столом с мужчиной. — Я свободная женщина, паша, — сказала она, зная его мысли. — Вдобавок, еще и отвергнутая. Аллах простит меня, — и с улыбкой поднесла бокал ко рту. — Как ты узнала, что я здесь? — задумчиво спросил паша, совсем не разделяя ее победоносный настрой. Неспроста она приехала, ничего она не делала просто так. — Во дворце пошел слух, что ты вот уже какую ночь проводишь в тавернах. Вот и стало интересно, от какого же горя ты тут избавляешься, — усмехнулась Хюррем. Глаза ее лукавили. — И ты приехала сюда, чтобы это у меня выведать? — паша вскинул удивленно брови, поняв прекрасно, что приехала она лишь удостовериться и насолить потом Хатидже султан. — Мда, вот какая султанша нужна нашей империи. — Какая? — Наглая, — паша наконец-то улыбнулся и протянул свой бокал к ее, тихим звоном оглушив пустую таверну. Это было что-то неописуемое. Он сидел с законной супругой падишаха за мелким столиком и выпивал с ней вино среди поваленных столов и посуды… Словно со старым другом, с которым только что расправились со всеми врагами. Это завораживало и заставляло беспокоиться, хмель больше не владел им так, как глаза напротив, что как и всегда выворачивали душу, зажигали накал в его душе. — Поторопился ты убить его. Еще бы что рассказал, — сказала вдруг Хюррем, приняв наконец сие происшествие. — Мы не того допрашивали. Так называемый Надир эфенди унес все тайны… Как он с Фирузе связан был, сколько всего она смогла передать Тахмаспу? Не дай Аллах, еще и расположение войск успела выведать, — сказал Ибрагим, притронувшись к бороде. — Она расскажет. Под кнутом всё рассказывают, — произнесла султанша деловито и усмехнулась уголком губ. — Ты безжалостна, — Ибрагим с важностью поставил локти на стол и сомкнул пальцы домиком. Он только сейчас это понял? Нет, он это всегда знал, чувствовал, примерял на себя ее жестокость и ни разу не отличал от своей. — Мое лучшее качество, — со смехом сказала Хюррем и отпила маленький глоток. Наступило молчание. Ибрагим задумчиво оглядел все вокруг, но мысли его словно были не тут, и Хюррем не могла их поймать, да и не хотела. Ее саму переполняли думы. Как теперь доказать, что Фирузе шпионка и предательница? И как же будет больно Сулейману от горькой правды. Но будет ли она радоваться его боли, будет ли злорадствовать? Хюррем еще не знала. — Ты прости меня, что наговорил тебе тогда… — неожиданно молвил Ибрагим, не сразу взглянув на нее. Те слова его про яд постоянно отзывались в голове железным укором. Он помог ей в ту ночь не как Хюррем султан, его врагу и сопернику, а как простой рабыне Александре, простой отчаявшейся женщине… Хюррем в изумлении не знала что ответить. Паша извиняется впервые за столько лет перед ней. Значит, за Луку, за покушения он не извинялся, а сейчас… Но Хюррем тоже понимала — он извиняется не как Ибрагим паша, нет, а как Паргали, простой раб из Парги, которого он открыл перед ней из своей души в ту ночь, простого человека. — Мы в расчете, — наконец с улыбкой сказала Хюррем. — Теперь ты не посмеешь меня упрекнуть. А Фирузе скоро придет конец. Она ответит за то, что посмела огорчить Хасеки султан и подстроить покушение на великого визиря… — она с игрой вздернула бровью. Как же все-таки сближает двух людей общий недруг, что насолил им обоим. — Это верно, — кивнул паша. — Как бы то ни было, но нужно думать дальше. Кто будет регентом в отсутствие повелителя? Неужели снова Махидевран с Мустафой пожалуют? Еще и ты будешь с ними. Надо бы принять меры от вас. — Давай пока решим дело с персидской змеей. Потом будем снова на ножах, — произнес Ибрагим со вздохом, уже до конца осознав, что даже общий недруг не дарует им в итоге мирного неба. — Ты безжалостен, — усмешка скользнула на устах Хюррем. — Мое лучшее качество, — повторил паша ее слова и засмеялся, осушив свой бокал.