Холодные пули

После возвращения из таверны Хюррем еще долго не могла заснуть. Одурманенность разоблачением Фирузе вскоре прошла, теперь нужно доказать его падишаху. И Хюррем, ворочаясь на шелковой подушке, придумала элементарный способ. Казалось, всё, сон должен был прийти, но он все не приходил, отдавая султаншу на растерзание собственным мыслям. Приход в таверну, удивленный взгляд Ибрагима, жестокость, с которой он допрашивал пленного, их смех за столом и бокалами греховного вина, словно собрание шайтана… А главное — извинение паши. Да, стоило пройти столько стычек, опасностей и смертей, чтобы это услышать… Когда она возвращалась в свою карету, паша проводил ее дружелюбным лисьем кивком, в коем не было и намека на какую-либо ненависть. Наверное, так у них теперь будет заведено — до захода солнца — закадычные враги, после захода солнца — закадычные друзья… Султанша засыпала со сладостной улыбкой. Если бы не он — ее горе никогда бы не залечилось, не утихло, а смысл жизни бы не появился вновь. Утром она пригласила в свои покои Афифе хатун. Хазнедар удивилась такой ранней встречи, должно быть, дело предстояло серьезное. Султанша поведала ей все про Фирузе хатун и про найденные письма, что Афифе слушала с распахнутыми глазами, глубокие морщины ее вмиг стали еще глубже, а спина сгорбилась донельзя в беспокойстве. Руки ее едва стали держать трость. — Не бойся, Афифе хатун. Я тебя в ее союзниках не подозреваю и никто подозревать не посмеет. Нужно лишь выманить ту змею на чистую воду. — Но как же, госпожа? — тихо спросила Афифе, глядя на госпожу исподлобья. Она не могла принять того, что эта милая безобидная девушка, к которой так привязан повелитель, совершила такое предательство. — А, может, это не она вовсе? Может, вы ее оговорить хотите? Простите, султанша, но я должна знать правду и только правду, — произнесла она скрепя сердце. — Конечно. Только сделай то, о чем я тебя попрошу. *** Афифе хатун отправилась в комнату Фирузе, неся в руках огромную книгу гаремных расходов. Неторопливыми шагами она ступала на этаж фавориток, предчувствуя что-то неладное. В душе ее было неспокойно, неспокойно от новых ядовитых интриг во дворце, будто змеиный клубок, чего пожилая женщина точно не терпела. Фирузе хатун в это время наслаждалась свежими фруктами с подноса, не тая радостных глаз. Эту ночь до самого утра она провела с повелителем, чем вызывала неимоверную злость рабынь, видевших ее в это утро. С приходом Афифе Фирузе поднялась с дивана и расправила свои оголенные рукава пурпурного наряда. Афифе жалостливо взглянула в ее удивленные глаза, молясь, чтобы все это оказалось неправдой. — Афифе хатун, что-то случилось? — спросила темноволосая. — Зрение меня подводить начало, хатун. Заполни за меня расходную книгу, я тебе продиктую, — сказала Афифе и присела вместе с ней на диван, распахнув книгу на середине. От исписанных страниц повеяло ветхостью и тем чарующим запахом, каким пахнут незабытые старые книги. Когда Фирузе закончила писать, Афифе с безнадежным вздохом захлопнула книгу, словно уже всё решилось для этой наложницы. Хазнедар попрощалась с ней тревожным взглядом, все оборачиваясь и оборачиваясь на нее. Неужели она была в одной комнате с предательницей, неужели защищала ее все это время? Для женщины, ни один год проведшей в этом дворце, это было впервые. «Раньше всё и все и были по местам» — с отчаянием думала Афифе, направившись в дворцовый кабинет Ибрагима паши. Он встретил ее радушно, с трудом сдерживая наступившую зевоту бессонной ночи. Афифе хатун внезапно отпрянула от него, почуяв бесстыдный винный запах, но подала ему в руки книгу расходов и показав на почерк Фирузе. Паша поблагодарил ее и отпустил, достав из-под ворота кафтана то злосчастное письмо. «Надо же. Завиток к завитку, размер к размеру. Поймали мы ее, Хюррем», — произнес он воодушевленно, как ставивший ставку получает свой выигрыш. Осталось собраться с духом рассказать все повелителю. После собрания Дивана Ибрагим паша попросил у него аудиенцию. Он уже давно не мог приходить к нему просто так, без разрешения, к своему когда-то лучшему другу, чьи тайны и мечты он знал и разделял. Сейчас же появилась трещина, и она все углубляется и углубляется, готовая разорвать их доверие на части. — Повелитель, есть одно дело, о котором вы должны узнать… — сказал Ибрагим, протянув сидящему за столом султану письмо Фирузе и книгу расходов. Неторопливо паша рассказал о нападении в таверне и признании одного из разбойников. Сулейман слушал, словно окаменев, сравнивая почерк Фирузе. Душа отказывалась принимать услышанное и увиденное. Сомнения таились в засаде, заглушали возглас справедливости. Не дослушав пашу, он резво поднялся из-за стола и твердым шагом направился к дверям, самолично ими хлопнув. Ибрагим паша усмехнулся и потер ладонями. «Теперь твой ход, Хюррем». Султанша уже была во всеоружии. Получив весть от Афифе во время завтрака с детьми, она приказала привести Фирузе в свои покои. Будто не заметив ее прихода и смазливого поклона, Хюррем так и продолжила беседу с детьми. Больше всех удивился Баязид ее приходу. — Мама, почему же она стоит просто так? — Значит, так надо, Баязид, — ответила ему Михримах, не желая смотреть на свою бывшую служанку. Ненависть матери к наложнице постепенно возросла и в ней, словно семя от семени. Фирузе как могла скрывала свое волнение, на лбу выступал холодный пот, служанки у дверей снисходительно посмеивались над ней. — Дорогу! Султан Сулейман Хан Хазретлери! Все поднялись из-за стола, поприветствовав повелителя. Хюррем в спешке приказала им идти в свои покои, Назлы унесла маленького Джихангира, все слуги оставили султаншу. Увидев Фирузе около дверей, Сулейман остановился около нее, пронзая холодным взглядом, пробирающим до костей. Хюррем не хватало лукума вприкуску надвигающейся сцене. Глубоко вздохнув, она подошла к падишаху, звонко произнеся: — Ну говори, хатун, кто же ты на самом деле. Но вдруг Сулейман взмахнул рукой, заставив Хюррем замолчать. Он должен сам узнать, с кем делил свое ложе и кому вверил свое сердце, кому доверял и кого боготворил. — Что ты успела передать Тахмаспу?! Кто ты такая, говори! — вскричал падишах так, что Фирузе вздрогнула, глаза ее влажно засверкали. Всё о ней известно, всё… Имея бы достаточную твердость духа, она бы смогла все отрицать, выкрутиться ложью и сладкими речами, однако она вмиг упала на колени, предавшись слезным всхлипам. И только сейчас Сулейман полностью лишился сомнений. Рассудок вмиг помутился, режущая стрела вонзилась в сердце, забирая спокойное дыхание. Он отвернулся, не желая больше видеть ее, и встретился с глазами Хюррем. Они лишь понимающе кивали, понимая его внезапную боль. Еще бы эти глаза не понимали, что значит страдать от горя любви. — Я же верил тебе, верил, что ты любишь меня… — произнес он, последний раз взглянув в лживые слезные глаза. Фирузе с кричащей мольбой вцепилась в подол его кафтана, однако он отпрянул от нее и железным голосом приказал страже бросить ее в темницу. Ее крики о пощаде еще долго стояли у него в ушах, выворачивая изнутри ледяными осколками. Ноги больше не могли держать его стойко. Сулейман присел на тахту, схватившись за голову в тяжелом дыхании. Ком подступал к горлу, не давая вздохнуть все сильнее. — Я понимаю твою боль, Сулейман, — подошла к нему Хюррем. — Как же все-таки горько, когда предает любимый человек… — произнесла она укорительно и тут же начала винить себя. Злорадство все же проникло в ее душу, затмив остатки любви. Сулейман поднял на нее ледяные глаза и зло произнес: — Когда ты успела стать такой? — Ты помог, — отчеканила Хюррем, утаив взгляд. Султан посмотрел на нее грознее, чем на предательницу, и поднялся с тахты, подойдя к ней ближе. — Знай свой удел женщины. Прими наконец многоженство, что разрешено Аллахом, и свой сан, что ты носишь. Иначе тебе несдобровать, так и знай, — голос его прожигал и пугал, обратив Хюррем в мелкую дрожь. Сулейман прошел мимо нее, съедаемый горечью предательства. Султанша цокнула языком, смотря ему вслед. «Будто я должна была тебя успокаивать. Прими многоженство, хм! Принял бы ты свои клятвы, что будешь любить меня всегда…» — подумала она, нервно перебирая пальцы. *** Фирузе хатун притаилась в углу темницы, вдыхая запах ветхой сырости и крошечный лучик света в маленьком окошке. Нервы ее сдавали, колени жалобно тряслись, зубы постукивали о друг дружку. Толстые просторные стены казались уже стенками гроба. Ей конец, она подвела своего шаха и госпожу. Все пропало… Оглушающе щелкнули скважины замка и железной двери. Легкой походкой вошел Ибрагим паша, натянув гнусную усмешку. Девушка с трудом поднялась, прижавшись спиной к холодной стене. Паша не торопился, зная, что ожидание смерти тяжелее ее самой. Жалобным беззащитным взглядом Фирузе взирала на пашу, но не кричала слезно о помощи. Он подошел к ней ближе, взглянув в персидский агатовый взгляд. — Ну… Я слушаю, — пронзил он тишину, словно молнией. Паша с важностью сложил руки за спину, дожидаясь ответа, но Фирузе молчала, опустив глаза. — Ну, извиняй, — с тяжелым вздохом сказал Ибрагим и ударил звонко ее по щеке так, что та упала на каменный пол. Он вновь сложил руки за спину и принялся неторопливо ходить взад-вперед, смотря на вздохи Фирузе. — Что ты успела передать шаху? Кто тебе помогал? Сделала ты что-нибудь нашему повелителю? Нашему, не вашему! — со смешком произнес паша. — Говори. В мгновение в темницу зашла Хюррем султан, своим зеленым нарядом ослепив пуще единственного солнечного луча. Важно, словно по головам, шагала она к ним, высоко занеся голову. — Вот, к тебе уже и ангел смерти пожаловал, — сказал паша, кивнув с улыбкой Хюррем. Фирузе ненавистно взглянула на нее, не убирая ладони от больной щеки. — Она еще может дышать? Похоже, ты не справляешься, Ибрагим, — голос ее лился сладостным маслом. Фирузе у ее ног, большего не нужно. Ястребом она оглядела ее дрожащий вид, злобно ухмыляясь. — Тогда посоветуй как. Ты же изощренная в этом… — усмехнулся паша, переглянувшись с ней. Два хищника кружили над своей жертвой, сверкая благородством — передавали ее друг другу. — Я скажу, я все скажу, — Фирузе поднялась на шатких ногах, жадно хватая воздух. Свет ей был уже не виден, все заполонила кромешная тьма безысходности. — По дороге в Стамбул мой корабль потерпел крушение. Сюда меня привез Барбаросса, нашедший в открытом море. Все эти годы я отправляла письма шаху с помощью Надира эфенди, который приехал по приказу шаха, — говорила Фирузе с поднятой головой, страх смерти развеялся. И даже перед палачом женщина не согнет спину, если на нее будет смотреть соперница. Ибрагим встретился со взглядом Хюррем. Надир эфенди, тот убитый бандит, что не дал ему спокойно допить вино… — Что ты писала в письмах? — сдержанно спросила Хюррем, будто соревнуясь с ней в благородном тоне. — О дворце, кто как влияет на падишаха, про настроения в народе… — Всё, созналась… Как же много раз она представляла себе свой предсмертный час. Но не такой жалкий, нет. Она вмиг стала противна себе, молившись о скором избавлении от грехов. — Как тебе было известно, о чем говорят на улицах? — спросил Ибрагим. — От Надира эфенди… — То есть, всего один человек помогал тебе столько лет оставаться незамеченной?! Говори правду! — вскричал паша, принявшись душить ее. Фирузе яростно вцепилась в его руки и начала задыхаться, на что Хюррем смотрела с упоением. — Да! Я и Надир! Больше никто… Паша отбросил ее вновь на пол, позвав стражу. Был приказ повелителя после всех выяснений бросить Фирузе в воды Босфора, тихо и мирно, чтобы никто не узнал этого жалкого позора. В гнездо османов незаметно вторглась крыса… Это должно остаться в тайне. Остановив вошедших стражников взмахом руки, Хюррем присела к Фирузе, притронувшись к ее лицу и слегка приподняв его. — А я ведь говорила — не задирай нос. Достойный конец для недостойной шпионки. Как жаль, что это не последняя наша встреча… Увидимся в аду, — произнесла Хюррем и поднялась, отдав приказ стражникам исполнить распоряжение султана. Сколько раз Хюррем приходилось видеть, как человек встречает смерть, но чтобы так без сожаления, без раскаяния и отчаяния, редкость… — Теперь ты довольна? — поравнявшись с ней, спросил паша. — Ничего не чувствую. Словно покойница вот-вот не она, а я, — Хюррем поджала губы в задумчивости. — Так и должно быть. Чувство отмщения взгорает и затухает с пустым пеплом. Знаешь, чему я больше всего удивлен? — улыбчиво спросил паша. — Чему? — Тебя нужно брать на допросы. С твоим приходом преступники поют как соловьи… — А ты умеешь приободрить… — и встретились две улыбки, безжалостные и смеющиеся, в своем тихом торжестве. *** Недели наконец-то сменились долгожданным месяцем. Нетерпеливые янычары уже рвались в бой, грезили о победах, новых землях и о жаловании, которое они получат. Завершались последние приготовления, стратегия менялась и менялась на Совете, паши никак не могли прийти к общему мнению, над чем Ибрагим посмеивался, лазая им под шкуру. Не назначенный главнокомандующим, почему-то именно он больше всех заботился о состоянии войск: проверял готовности пушек, выдавал новую амуницию солдатам, следил за доставкой лошадей из провинций. Гордость не позволяла ему рассказать падишаху о своих трудах, пусть идет с теми, кому глубоко наплевать, хватит ли фуража лошадям или нет. — Вы за бородами своими смотреть не умеете, какое же вам войско… — усмехался паша не со злостью. Он смирился с оставлением в столице. Короткий сон, запах крови и пороха, хлеб и вода, страх и гордость победы — пусть другие почувствуют. Он порешает дела здесь, в столице, вместе с шехзаде Мустафой, предвкушая поджатый хвост Хюррем султан и ее неудовольствие. Его ждали битвы в этом дворце не хуже, чем осада Буды… Султан Сулейман в этот месяц почти отказался от дел. Целыми днями никого не пускал в свои покои, затмевая свое сознание украшениями. Лазуриты и изумруды своими острыми гранями выцарапывали из него боль, что осталась после разоблачения Фирузе. Он не сможет больше никому доверять… Никому и никогда. Шехзаде Мустафа уже приближался к Стамбулу вместе с матерью и Румейсой хатун. Он заскучал, заскучал по отцу, по братьям и сестре. Все его мысли в дороге были только о них: о шустрых и драчливых Селиме и Баязиде, о красавице Михримах, о добродушном и мягком Мехмеде и ангеле-Джихангире. Их имена запеклись на сердце, что так рвалось в свое родное гнездо. И только Махидевран не хотела туда ехать. Снова когти воспоминаний, снова стычки с Хюррем и страх за Мустафу. Но одно ее радовало — ее сын — регент султаната. Статусу матери регента она предпочла бы только валиде султан. А она знала — близко это время, очень близко. Они прибыли в день отъезда повелителя рано утром, вызвав огромный переполох во дворце. Хюррем султан, не хотя, приказала подготовить все лучшим образом к их приезду. Подарили всем встречу покои падишаха, которые наконец открылись из уныния и тоски. — Здравствуй, Мустафа, — султан обнялся с сыном с влажным блеском на глазах. И всё же как щемит сердце от долгожданных встреч. Быстро и оживленно полился разговор, новости о делах Мустафы в санджаке гордо приободрили Сулеймана перед началом трудной дороги. Махидевран лишь подтверждала заслуги сына перед ним, даже приукрашивая их. Вмиг распахнулись двери с шехзаде, Михримах султан и Ибрагимом пашой в искреннем нетерпении встретить Мустафу. Сулеймана согревали братские объятия, душа пела, что дети его не одинокие волки, а сильный кулак, который пока что крепок и нерушим. — Ну что ж, Мустафа, будем вместе охранять нашу империю, — произнес паша, обнявшись с шехзаде. — Аллах нас не оставит. — Разве вы не едете в поход, паша? — спросил шехзаде, посмотрев на повелителя и получив взгляд в ответ, что лучше не задаваться этим вопросом. Быстро промчался мимолетный дружный завтрак, подходило время прощаться с повелителем и шехзаде. Обрадованный приездом брата Баязид почти забыл о своей печали — приказ оставаться во дворце. Недовольный взгляд, обрушиваемый на Селима и Мехмеда, вернулся, готовый опалить все вокруг. Но приход матушки и Хатидже султан с Гюльфем хатун привели его в чувство. Хюррем с натянутой улыбкой поздоровалась с Махидевран и Мустафой, ринувшись обнимать напоследок Мехмеда и Селима. — Молитвы мои с вами, дорогие мои. Берегите себя, — и она вцепилась в их кафтаны, не желая отпускать даже на версту от себя. — Они скоро вернутся отважными воинами, госпожа, — сказал Мустафа, но тут же в отвел глаза от ее нахмурившегося укорительного взгляда. Настал момент прощания. Все целовали падишаху руку, говоря добрые напутственные слова. Махидевран приготовилась закатывать глаза от очередной баллады любви от Хюррем. Но ее не последовало. Она молча поцеловала ему руку, смотря куда-то в сторону. Взволнованное рвение обнять, надышаться каждым кусочком его тела сегодня не билось в ее сердце. Сулейман молча прошел мимо нее, словно мимо холодного ветра, такого же пустого и сметающего всё. И все-таки смёл. Сулейман чувствовал нехватку ее слов, ее поддержки. Этот поход, эта война будет особенной. Она не началась с любящих слов его Хасеки и великого визиря. Ибрагим попрощался с ним последним, обещая быть рядом с шехзаде. Не было закала, не было ободряющего дружеского взгляда, нет твердого плеча… Султан покидал свои покои вместе с сыновьями, думая о том, что двоих самых близких людей он потерял безвозвратно… Мустафа с Джихангиром на руках и Баязидом направились провожать падишаха с братьями, в то время как Ибрагим остался в главных покоях, не желая видеть и слышать насмешки пашей и беев. Женщины султанской семьи в этот момент были куда более интересными. — Смотрю, Хюррем, что-то плохи твои дела, — усмехнулась Махидевран, не убирая взгляда с Хюррем. Михримах тревожно вздрогнула, будто это ее укололи ножом, и взглянула на мать, получив лишь знак отойти в сторону. — Мои сыновья, моя гордость, отправились на войну рисковать жизнью, а не сидеть с шербетом и наложницами в просторных покоях. Не знаю, как у тебя, а у меня дела очень хороши, — произнесла Хюррем со вздохом, понимая, что змеиный клубок окружил ее со всех сторон. — Мустафа сюда приехал не просто так, Хюррем, а править империей! — сказала Махидевран так, будто вкусила самого сладкого лукума. Подбородок ее поднялся, закрыв скромную диадему на голове. — Ну да. Красоваться перед оставшейся горстью янычар и подписывать готовые бумаги — да, это сильное правление, — Хюррем расплылась в напыщенной улыбке. Махидевран хотела что-то ответить с возмущением, Хатидже с Гюльфем бросили на Хюррем ненавистные взгляды, Михримах заперебирала пальцами, не зная, чего и ждать. Но лишь Ибрагим паша подошел ближе к ней и произнес: — Вы забываетесь, Хюррем султан. Шехзаде Мустафа успешно руководит целой провинцией, а некоторые не могут справиться даже с обычным гаремом, — ухмыльнулся паша, ловя на себе восхищенные взгляды султанш. «Вот на чьей ты стороне…» — прошептала Хюррем. Скулы ее вмиг заострились, очи гневно сверкнули. Как же она хотела сбить его с ног прямо сейчас и опустить в бурлящий котел. Ладно, Махидевран, ладно, страдалицы, но чтобы он вот так сейчас упрекнул ее в недоглядении Фирузе, султанского гарема. Уж лучше бы Аяз паша отдал тетрадь в тот день султану, на одного колющего языка было бы меньше... — Мм, а некоторые не могут разобраться со своими женщинами и неумением командовать войсками. Да уж, на их фоне шехзаде — настоящий правитель, — выпалила Хюррем, поджав губы. — Хюррем! — вскрикнула Хатидже султан. Удар. Удар по ее любви, удар по Ибрагиму. — Наслаждайтесь жизнью во дворце, пока снова не вернулись в свои логова. Идем, Михримах, — величаво развернувшись, Хюррем медлительно постучала стражникам, чтобы разозлить их еще пуще. — Госпожа, не обращайте внимания на ее слова, это все пустая болтовня, — торопливо сказала Махидевран, обняв за плечо Хатидже. — Правда ведь, паша? — умоляюще спросила она, но он будто не услышал ее и вмиг вышел из покоев. Услышав его быстрые шаги, Хюррем сказала идти Михримах до своей комнаты, а сама повернулась к нему с довольной ухмылкой. Попала в цель. — Войну хочешь? — спросил Ибрагим, тяжело дыша. — Не нужно задевать меня, паша, со своим гадюшником. Я ведь отвечу, ты знаешь, — голос споен, а в сердце пекутся угли. — Мустафу не трожь. Ни своим поганым языком, ни своими погаными интригами. Поняла меня? — злобно спросил он. — И в мыслях не было… — улыбнулась Хюррем, загорелся ее изумрудный блеск. Паша взирал на ее локоны, что так свободно расположились у глубокого декольте, своими золотыми завитками напоминающие ему колоски ржи с полей Парги. Такие же свежие, бодрые, несгибающиеся под ветром и грозами. Что-то теплое, родное заглушило его гнев. — Хюррем… Я тебя обезопасить хочу, — произнес он вмиг серьезно, взглянув на нее как-то по-свойски и мирно, даже пугающе. — От кого же? — От тебя самой… — Ибрагим прошел мимо нее, утаив взгляд. Хюррем, ничего не понимая, лишь покачала головой с поднятыми бровями. «Небо и земля, добро и зло, верность и предательство…» — мелькнуло в голове Ибрагима. — «Почему ничего в этом мире не может быть целым, единым? Почему только две дороги перед тобой — любовь или ненависть, смех или слезы, весь мир или она… И любая из дорог, которую ты выберешь, принесет кому-то боль. Ибрагим, ты на распутье, так имей же смелость сделать выбор, пусть он погубит тебя, пусть. Все равно конец этой дороги — сырая земля… Ну, а кем же ты ляжешь в нее? Предателем или героем? Рабом или господином? Все одно…» С приездом шехзаде во дворце многое изменилось. Самые никудышные и пыльные покои в гареме отдали Махидевран под предлогом, что ее старые покои еще не успели отремонтировать к ее приезду. Она поворчала, поворчала, морщины на лице повздрагивали, да и успокоились, ожидая обещаний Хюррем поскорее завершить там ремонт. Перед ней была уже не та Махидевран, что тратила баснословные суммы себе на наряды и украшения, пытаясь выглядеть безупречно, а простая женщина, которая живет только жизнью сына. Скромные шелка, одна и та же прическа, стареющие глаза — всё, что осталось от некогда прекрасной розы. Но она все еще была полна энергии собраться и поговорить, пообсуждать Хюррем с Хатидже и Гюльфем, что стало для нее чуть ли не вторым смыслом жизни. Они устраивали праздники в гареме, пили щербет и вели пустые разговоры, которые уже сто раз были обговорены. Иногда к ним присоединялась и Михримах — и они вежливо переходили на житейские вопросы, не касаясь ее матери. Мустафа спокойно занимался делами с Ибрагимом пашой, проводил время с Баязидом и Джихангиром, которое Хюррем постоянно пыталась как-то ограничить — то уведет Джихангира, то пошлет на уроки Баязида. Мустафа понимал ее и не смел попрекать этим. Отец приказал, чтобы здесь всё было мирно. Значит, так и будет. Но миром и не пахло между Ибрагимом и Хюррем. После последнего разговора они едва разговаривали, встречаясь изредко глазами. Хюррем вспоминала ночь на балконе и не верила своим воспоминаниям — разве он ее спас, а не затолкал в рот яд? Он смотрел на нее, смотрел, когда она не видела. В дворцовом саду, в главных покоях, в коридорах дворца… В груди щипало, было непонятно, что хотелось: новую стычку с ней, кого-то вместе убить или снова излить душу. И так по кругу, по кругу… Мысли разъедали, Ибрагим думал, что заставит их замолчать, просто не видевшись с ней и отдав себя семье. Но дом его постоянно обращался преисподней. Спасали только искренние объятия детей, которые ничего не требовали от него и ничего не ждали. Так и прошло полтора месяца своеобразной жизни, наступило знойное лето во всех своих красках. В одну из пятниц шехзаде Мустафа, как обычно, направился в мечеть Айя-София совершить пятничную молитву, которую Ибрагим ждал как чудо света. Молитвы очищали его разум и душу, наполняя недолгим покоем. Словно Бог только касается его, а затем оставляет вновь искушениям и грехам. По подобию падишаха шехзаде также распорядился каждую пятницу собирать жалобы с населения. Величавая Айя-София встречала у своих подножий несчетный люд с просьбами, жалобами и восхвалениями шехзаде. В этот солнечный день мечеть словно вместе с жителями столицы кричала ему: «Долгих лет шехзаде!», сверкая своими небесными минаретами и куполами. Мустафа выезжал из нее с пашой и другими приближенными на коне, слыша по левую и правую руку громкую хвалу. Сотни рук тянулись вверх, к нему, возгласы затуманивали взор. Янычары и стража с трудом сдерживали толпу, готовую радостно посыпаться на шехзаде. — Видите, как вас боготворят, — сказал Ибрагим, держа коня за узду. — Только вот за что? Они совсем не знают меня, — Мустафа не успевал поворачивать голову в ту сторону, где громче всех кричали его имя. — Голода нет, бунта нет, есть достаток и хлеб — вот главное, что нужно народу для любви к правителю. Уже почти виднелся конец толпы, скоро вновь дворец и мелкие заботы. Мустафа поторопил коня, однако через секунды обернулся на встревоженный вскрик — в его стражника, что ехал рядом с ним, попала стрела. — Скачите, шехзаде! Быстрее! — крикнул бешено Ибрагим паша и дал знак стражникам, чтобы сопроводили шехзаде. В растерянности Мустафа ударил коня и поспешил со стражей во дворец, все время оглядываясь. Ибрагим паша, не теряя ни секунды, спрыгнул с седла и приказал янычарам увезти незаметно убитого стражника и найти того, кто стрелял. Сердце бешено заколотилось, сотни людей в недоумении, почему их шехзаде сбежал быстрее ветра. Не слушая людские недоумения, паша стал смотреть в оба — янычары разделились и в спешке начали прочесывать толпу. Но разве можно обежать целый муравейник и найти нужного муравья… Но Ибрагим терпеливо ждал. Никто не смеет покушаться на шехзаде. Он не позволит! Хюррем, Хюррем… Имя это не выходило из головы, ударяло и ударяло. Спустя полчаса народ рассеялся, янычары оцепили все улицы Стамбула. Паша смотрел на величественную мечеть, пытаясь не терять контроль над собой. Мощеная тропа уже наизусть выучила его подошву сапог, когда к нему подъехал отряд янычар с лежащим человеком на седле. Они спустили его с лошади и поднесли к паше вместе с окровавленным луком. Бандит лежал на их руках с проткнутым животом от кинжала. — Как вы посмели его убить?! — вскричал Ибрагим в гневе. — Паша, мы нашли его уже мертвым. — Так… Обойдите улицы, все дома. Узнайте, кто этот человек! Живо! — закричал он, схватив за воротник одного из них. Поиски продолжались до вечера. Паша, чтобы не сойти с ума от ожидания, вошел в мечеть и, совершив намаз среди красивейших росписей исламской культуры, пытался найти успокоение. Оно не приходило. Стоя на коленях, паша поднял голову вверх — безграничный свет, свет разноцветных стекол и головокружение от размера купола. Гармония красок и закона Аллаха, запечатавшегося на мощных стенах. Но, внимательно рассмотрев расписной потолок, он увидел часть лица Богородицы, стертой наполовину. Отголоски Византии, Константинополя, который так безжалостно захватили османы. Он долго смотрел на лик Богородицы, видя ее красиво прорисованные глаза и руки, держащие Иисуса. Среди арабских знаков, заполнивших стены, он почувствовал что-то щепетильное и родное из детства, будто хлеб из материнских рук. Пальцы потянулись сложиться в трехперстие, чтобы покреститься, однако паша резко взмахнул рукой, притронувшись ко лбу. «Христианство, Мусульманство… Даже Бог в этом гнилом мире не может быть един. Что ж о другом думать» — подумал он со вздохом, услышав быстрые шаги. — Паша, мы узнали, кто он такой. Беглый из Анатолии, жил в столице пару лет, вел грабежи. Семьи нет, дом пуст совершенно, — произнес янычар. Подняв последний взгляд на теплый древний лик, паша поднялся с колен, надел тюрбан и торопливым шагом покинул мечеть. Шехзаде выслушал его внимательно, все еще не приходя в себя от случившегося. Кому-либо, а в особенности Махидевран султан, он запретил строго-настрого говорить о случившемся в городе. — Продолжайте поиски, паша. У него должны быть сообщники. Быть может, это мои недруги из Манисы за мной пробрались, а может и Хюррем султан. До полуночи солдаты вместе с пашой блуждали по столице, опрашивая каждых хозяев. Никто ничего не знал, испуганно отнекиваясь перед вооруженными янычарами. Улицы пустели, дома закрывались. Янычары зевали на ходу, готовые упасть на чье-нибудь крыльцо. Скрепя сердцем паша приказал вернуться. С наступлением темноты сомнения все пуще прокрадывались в его душу. Хюррем… Доложив обо всем Мустафе и придя в свой дворцовый кабинет, Ибрагим вызвал к себе служанку Хюррем Гюльбахар хатун, приказав пригласить к нему султаншу. Быстро возвратясь, она, запыхавшись, протараторила: — Госпожа готовится ко сну. Сказала, что завтра встретится с вами. А мне домой нужно, — сказала черноволосая полная женщина, взмахнув на голову капюшон своего плаща и укрывшись платком. — Раздевайся… — вдруг железным тоном произнес Ибрагим. — Что, простите? — выпучила глаза женщина. *** В покоях Хюррем догорали лампады, служанки видели уже второй сон вместе с Джихангиром в отдельной комнате, а султанша все читала при тусклом свете в одной сорочке. Книги в последнее время стали главным ее занятием, чтобы отвлечь себя от тревожных мыслей о Мехмеде и Селиме. Письма от них еще не пришли, но как же она хотела дотронуться через мятую бумагу к родным рукам… Сердце ее не знало покоя, лишь изредко начинало молчать при чтении интересных страниц. Вмиг двери отворились. Кого это вдруг принесло? Хюррем спешно поднялась с тахты и отложила книгу. При тусклом свете было не разобрать лица, Хюррем подошла ближе, не пугаясь, видя знакомый плащ. Из-под плаща торчали сапоги, лицо было слегка прикрыто, лишь знакомые волчьи глаза вспыхнули ярким пламенем. Хюррем не смогла сдержать смешка, прикрыв рот рукой. — Ибрагим хатун, что вас сюда привело? — спросила она уверенно, не стесняясь своей сорочки и растрепанных волос. Паша вмиг сбросил с себя это тряпье, пнув его ногой в сторону. — В гареме служат тупицы. Уже сапоги разучились видеть, — улыбнулся он уголком губ и подошел к ней ближе. Лунный свет падал на ее растрепанные локоны. Простая белоснежная сорочка сияла вместе с лунным лучом — сущий лебедь. Оглядевшись вокруг, паша почесал бороду и лукаво произнес: — Недурно здесь у тебя. — Что тебя сюда привело? Говори быстрее — хочу спать, — зевнула султанша. — А ты вообще можешь спать? Совесть не мучает? Я жду объяснений про анатолийского бандита, что сегодня пытался убить Мустафу, — твердо произнес паша, бросив на нее прожигающий взгляд. Губы ее вздрогнули, но быстро собрались с духом, улыбнулись. — Шехзаде хотели убить?! — удивленно спросила она. — С ним все хорошо? — внутри все сжалось. Не получилось! — Хюррем! — вскричал паша, не боясь быть услышанным в султанском гареме. — Я предупреждал тебя — Мустафу не трожь! Ты ответишь за это… — ноздри паши запыхтели. — Сначала докажи что-нибудь. Ты же знаешь, кого нужно брать в убийцы — кому нечего терять… — Хюррем не видела смысла оправдываться. Все равно этот змей уже всё знает. — Ты понимаешь, что играешь со смертью? Ведь завтра стрела может и в тебя прилететь. Когда это закончится, Хюррем? — Когда мои дети будут в безопасности! Мустафа казнит их, не вздрогнет. Махидевран шепнет — все сделает… — слезы завиднелись в глазах, голос задрожал. — Не верю. И никогда не поверю, - отчеканил паша железно. Утерев упавшую на щеку слезу, Хюррем глубоко вздохнула, сжав ладони в кулаки. — Пришло письмо от Рустема аги. Наши войска терпят поражения… Вдруг что с падишахом случится… И Мустафа приведет сюда палачей. Есть закон, Ибрагим! Об убийстве и страшном грехе! И я не верю, что Мустафа переступит через него… - она опустила голову, гоня прочь такие мысли, что приходили почти каждую ночь. — Ну убьешь ты Мустафу. А разве твои шехзаде не переубивают друг друга? Не кликай смерть на них, не марай свои руки, чтобы и их не замарались… - говорил убедительно Ибрагим. Хюррем чуть пошатнулась, не желая и думать об этом. — Смерть, смерть… Она всегда и везде кружит. Рядом постоянно. Ненавижу. Почему в Европе наследники живут мирно и спокойно, а тут их душат шелковым шнурком?! — вскричала Хюррем и, не выдержав, припала к груди Ибрагима вновь, как и тогда, заплакав. Не было сил больше носить этот страх в одиночку. Паша заключил её в кольцо рук, прикоснулся к плечу и волосам. Снова замученная птица в его объятиях… Ее близкое дыхание, её дрожь и обессиленная душа, что нашла вновь убежище, подарила ему долгожданный покой. Сердце успокаивалось, стуча в унисон родным слезам. Да, они уже стали для него родными, что так открывались и открывались перед ним... Но Хюррем неожиданно отпрянула от него, взглянув на него уставшими глазами. Медленно, словно к огню, он притронулся к слезной щеке и утер ее ладонью. Изумрудный блеск кричал, кричал громко и беззвучно, глядя в темно-агатовые глаза паши. «Когда-нибудь смерть и страх исчезнут, исчезнут. И все будет хорошо», — говорил его взгляд изумрудным камням, что уже перестали плакать. Мимолетная улыбка, улыбка - не усмешка, не ядовитая ухмылка, а улыбка - искренняя и чарующая. Ибрагим улыбнулся ей в ответ, не убирая ладони от щеки. Вот она перед ним, такая простая и искренняя. Паша подошел к ней ближе, взглянув в глубокие распахнутые глаза. Океан, в коем он утонул, не зная дна. Не сдержался. Он притронулся к ее талии и притянул Хюррем к себе, жадно, страстно поцеловав губы, столько раз ранящие его, не жалея. Что он делал — не знал. Хюррем в рвении и испуге пару раз ударила его по груди и оттолкнулась от него, готовая закричать. Но, посмотрев на его лицо, такое вмиг показавшееся родным, вновь прильнула к его губам, обняв крепко за широкие плечи…