Холодные пули

Не сдержался. Он притронулся к ее талии и притянул Хюррем к себе, жадно, страстно поцеловав губы, столько раз ранящие его, не жалея. Что он делал — не знал. Хюррем в рвении и испуге пару раз ударила его по груди и оттолкнулась от него, готовая закричать. Но, посмотрев на его лицо, такое вмиг показавшееся родным, вновь прильнула к его губам, обняв крепко за широкие плечи. Такие крепкие и непоколебимые, как и он сам. Хюррем вмиг обдало жаром, дыхание затрепетало, руки задрожали, не чувствуя сильной спины. Паша на миг отстранился от нее. Смотрит, смотрит, пожирает. Изумрудные глаза вторили согласно, кричали и умоляли: «Не оставляй меня, мой враг, мой убийца, моя душа». Души их сливались губами, и весь свет замолчал, боясь шепнуть что-то лишнее. Ибрагим притронулся к ее шее, сладостно вдыхая дурманный аромат ночных масел, притронулся к плечу, оголив его и вцепившись крепко рукой. «Нельзя, нельзя!» — кричало изнутри, но он ничего не хотел знать. Желание, неуемное желание разгорелось в нем, оглушая и лишая разума. Ее плечи, сладостные и горячие, этот взгляд, эта улыбка… Все сливалось и мешалось. Рывком он усадил ее на тахту, запуская руки на сорочку, шайтан бы ее побрал. Она перед ним, он победил, безумство победило… Хюррем опустила голову на подушки, пробирая взглядом пашу. Он целовал ее плечи, шею, стягивал сорочку, оставляя ее перед ним почти нагой, как и ее душу. Руки тянулись сорвать с него проклятый кафтан, тянулись к его бороде, к его довольной ухмылке и массивной груди, обвить ее поцелуями и объятиями. Но вдруг ладони ее начали отстраняться, губы стыдливо поджались. — Ибрагим… — прошептала она и настойчиво отодвинула его руки от себя, руки, не знающие поражений, но вмиг и они остановились. Реальность вновь впустила свои когти. Поднявшись с тахты, Хюррем, стоя спиной к нему, спешно принялась за ленты своего одеяния, наскоро завязывая их. Дыхание бешено билось в такт ударам сердца. Безумие, лишь безумие. — Ничего не было, Ибрагим паша. Вы можете идти, — проронила она через плечо, исподлобья взглянув на него. Паша важно раскинул руки на спинках тахты и ехидно улыбнулся, готовясь лезть под шкуру. Его, как и маленького ребенка, оставили без сладкого, без выигрыша, без победы, натешались и оттолкнули. Такого он точно не прощал. — Понимаю. Понимаю. Сия минутка — порыв слабости, скажешь ты. Но нет, Хюррем султан, нет, — сказал он медленно и поднялся с тахты, приблизившись к ней. Она сложила руки на груди, пытаясь прийти в себя. Что это было? Как посмела? Совесть разрывала на части ее сознание, жестокая и непримиримая, заставив Хюррем закаменеть. — Не думай, что я давно тебя желаю и наконец выбрал удачный момент, — говорил он, приняв свой обычный режущий тон. — Охотник рад любой добыче, тем более, если она запретная, — тяжелыми шагами он обходил Хюррем, остановившись сзади. — Запуганная, замученная кошка, что мнит себя львицей, — он схватил ее за шею, уткнувшись в рыжие локоны. Хюррем не боялась его, с тяжелым вздохом пытаясь вырваться от железного хвата, который казался ей и упоением, и унижением. Паша лишь вновь вернулся в свое привычное скотское состояние, какое выработано лучше любого боевого приема. — Я лишь предупредить тебя хочу, — шепнул он, сильнее надавив на горло и отстранившись от волос, услышав жадное искание воздуха, сродни утопающему. — Ежели еще раз твои интриги коснутся Мустафы — берегись! Моя рука лишит эту нежную шейку дыхания. Хюррем, задыхаясь, в мгновение вырвалась из его рук и сверкнула ненавистным взглядом, делая глубокие вдохи. Вот он, вот он его огонь, коем он так не мог насытиться. Как и всегда, ее горящие изумруды вызывали за секунды букет колыханий в груди. Скоро уже там всё взорвется напрочь. — Это я тебя предупредить хочу, — сказала твердо Хюррем со всё еще неспокойным дыханием. Лунный свет сполна поприветствовал волчьи глаза, что вспыхивали совсем близко. Совсем напротив, все ближе и ближе. — Эта война не закончится. И я сделаю все, чтобы ее исход был на стороне моей семьи, — бросила она ему в лицо уверенно. — Два пути, жизнь и смерть, солнце и вечная тьма. Вас всех она поглотит, — усмехнулась она, игриво накрутив на палец клочок его бороды. — Минуты назад ты бы так не говорила… — улыбнулся Ибрагим, держа на руках вкус ее обезумевших прикосновений. — Мне интересно, почему ты никогда не просишь меня, не намекаешь перейти на твою сторону? — Ты не из тех, кто предает. Только можешь напакостить… — произнесла она с ухмылкой, припоминая его обман с Фирузе и измену Хатидже султан. Он может изменить клятвам, словам, нелепым переговорщикам, но тем, кому всецело принадлежит его душа — никогда. Таким она поняла его еще давно. — Славно. Славно. Что ж, позвольте оставить вас, Хюррем султан, — напыщенно произнес он, оглядев ее с головы до ног. Довольный, как никогда. Что в нем бушевало, любовь ли, страсть ли? Бог упаси сейчас говорить о любви. Пылкие признания, слезы, просьбы о встречах — нет, нет, нет. Уже проходили. Что-то опьяняющее, колющее, что так обжигает нутро. Просто ли желание, которое возникает во всяком борделе? Паша не знал, что сейчас двигало им, какая из человеческих мерзостей. Но довольство вызывало то, что и в Хюррем это полыхает. Быть может, весь этот дьявольский накал нервов, оскорблений, издевок и интриг собрался в одно мгновение и разорвался между ними? Никто не знал, тянуло, просто тянуло. И как же мешали шепотки дряхлой совести! Молчаливая годами, она вдруг начала выказывать свое возмущение. Сколько же дел портит иногда блажь совести! — Почему вы не уходите? — спросила ледяным голосом Хюррем, теребя пальцы. Все ее сейчас выдавало — и нервные руки, и взмахи волос, и глаза, старающиеся не смотреть на пашу, как бы она не старалась… — Потому что я не хочу. И ты тоже… — проронил он с усмешкой и зашагал к дверям, забыв про свое «шпионское» одеяние. Грохот дверей оглушил все вокруг, но только не сонных служанок, караулящих их, не узнавших при отголосках лампад грозную мужскую фигуру, стремительно ступающую из покоев Хасеки повелителя. Хюррем в беспамятстве присела на софу, закрыв лицо руками. Как она позволила? Как? Этому бездушному, алчному, нерадивому дотронуться до нее… Султанша сомкнула руками колени, гоня его прочь из головы всеми силами. «Змей, змей! Все это слабость, мгновенная слабость…» — вторила она, пытаясь оправдаться перед собой. «Ничего больше не повторится, никто об этом не узнает. Ненавижу…» — протестовало ее сознание, в груди все сжималось и сжималось. Хюррем дотронулась до шеи, вспоминая его хват, и одернула тут же руку, как от огня. Как же она ненавидела его в этот момент и как же вспоминала близкое дыхание, что сливалось с ее. «Похоть! Жалкая похоть!» — думала она, не в силах забраться в постель. Забыть, все забыть — было для нее выходом из этой ночи. Только вот как, она не знала. Вернувшись в свой дворцовый кабинет, паша наглухо закрыл двери и начал долго и бессвязно ходить по ковру, потирая бороду. Как он мог поддаться этой славянке? Да что уж было врать, оба нырнули с головой… В один момент Ибрагим яростно опрокинул свой рабочий стол с глупой фарфоровой вазой и чернильницей. Грохот на мгновение унял его пороховую бочку. Дыхание злилось, не успокаивалось, ударяя лишь одним именем — Хюррем… Черное пятно растеклось по ковру вместе с осколками вазы, придав узору ковра своеобразное дополнение. «Ты — мое пятно среди бесчисленных нитей моего ковра» — подумал паша и со вздохом откинулся на диван, закрыв глаза. Возникло страстное желание осушить бутылку вина. Но с наступлением нового дня это желание усилилось в сто крат. Разве можно что-то скрыть от женщин? К полудню, когда Ибрагим еще во сне обнимал свой кафтан, в его кабинет стремительно спешили зайти Хатидже султан и Махидевран султан. Стража не могла перечить семье султана и отворила двери кабинета, чувствуя виноватость перед пашой. — Ибрагим паша, неужели того предателя не удалось найти? — воскликнула Махидевран, удивившись спавшему визирю. Но он тут же проснулся, медленно присев на диван и с зевотой потянувшись, потирая глаза. Взъерошенные волосы с сонным взглядом придавали паше вид, какой бывает после знатного кутежа. — Поиски ведутся, госпожа, — спокойно сказал Ибрагим, поднявшись с легким кашлем. Руки потянулись к кувшину с водой, ужасно хотелось пить. Смотря, как он бесцеремонно и неторопливо утоляет жажду, госпожи разом возмутились на его равнодушие. — Это ведь Хюррем, верно? — встрепенулась Хатидже. — Почему ты не ночевал дома? — ее глаза вопрошающе округлились. — Конечно, это Хюррем, кто же еще. Повелитель только за порог — и она уже во все оружии. Пора с этим кончать, Ибрагим паша, — фыркнула Махидевран. Ибрагим, будто ничего не слышав, поставил на место узорчатый кувшин и устремил взгляд в окно на бойкие и ненасытные солнечные лучи, что лились из прозрачно-голубого неба. Что угодно, лишь бы они замолчали. — Что вы от меня хотите? Поиски ведутся. Пока никого не нашли, так что все догадки верны. Хюррем ли это, ни Хюррем, хотели убить меня или шехзаде… У нас нет доказательств! Когда они будут, я обязательно дам вам знать… — сказал он, отвернувшись от них, хотев уже махнуть рукой, как слугам. — Продолжайте дальше играть в расследование. Это она, больше некому. Нужно ее остановить ее же методами, — гордо заявила Махидевран, подняв голову. «Боже мой, если бы каждый раз, когда против Хюррем что-то затевали, мне бы давали по кашешку, я бы смог сейчас собрать из них целый дворец» — пронеслось у паши в голове. Вздернув бровью, он повернулся к ним, ожидая настоящую тактику сражения с ее засадами и наступлениями, но, как это обычно бывает, умами владела только идея. — И как же? — спросил паша, с трудом пытаясь скрыть насмешливый тон. — А этим уже ты должен заняться, — молвила Хатидже, не сводя с него взгляда, полного надеждой. Не станет Хюррем — будет спокойствие их семье и всему государству. — Я ничего не собираюсь делать, пока несостоявшегося убийцу не найдут. И вам не советую, — сверкнул он строгим взглядом. Какие могут быть кровожадные планы с утра? Хотя бы после обеда. — Вы не понимаете? Вы уже все забыли? Забыли попытки отравления моего сына, забыли шпионок, что были подосланы в Манису? Забыли, как она вьется около ушей повелителя и поливает грязью Мустафу? Я не хочу больше жить в постоянном страхе за свое дитя. А потому, раз вы отказываетесь, я все возьму на себя! — сказала Махидевран, рассчитывая на благородство паши, но тот лишь громко рассмеялся, запрокинув голову вверх. — Давайте будем откровенны: вы не смогли пару лет назад нормально собрать сына в санджак, потратив все деньги на безделушки и золотые тарелки, а теперь хотите подготовить целое покушение. Простите, мне мало верится. Ждите подходящего момента. Махидевран налилась краской, не ожидая от него таких слов. — Уж не перешел ли ты на сторону Хюррем? — спросила Хатидже с упреком. — Я хочу перейти на сторону здравого смысла, и вам советую. Чтобы от нее избавится… — процедил он сквозь зубы. — Нужно время и терпение. Я сделаю все, что для этого нужно… — бросил он железно и вновь подошел к окну, сложив руки за спину. Режущий ком заколесил по его душе, лишь повторяя: «Ты спятил?». Но мысли все заставляли угасать: «Так нужно… Так нужно…» — Оставьте меня одного, если вас не затруднит. Махидевран султан, проглотив секундную обиду, покинула его довольной, уверившись, что кольцо вокруг Хюррем начнет сжиматься всё уже и уже. Лишь Хатидже не было покоя. Снова отдаленность между ними, снова пропасть, которую она никак не может перешагнуть. Она хотела ему что-то сказать, но он лишь поцеловал ее руку и пообещал скоро вернуться во дворец, умолчав про огромное количество неразобранных бумаг, требующих его подписи, и про встречу с венецианскими послами. Он не хочет ее слушать, не хочет. С глазами, наполненными грустным влажным блеском, Хатидже оставила Ибрагима, рвав душу о его безразличие. Паша цокнул языком и присел за свой письменный стол. Кого он пообещал убить, малодушный трус? Ту, что он спас от смертельного яда? Ту, что спасла его в смрадной таверне? Ту, чьими глазами, улыбкой и телом он наслаждался и обжигался при свете луны? Дурак, трус, мерзавец. Мустафа, Хюррем, кто из них был ему дороже сейчас? Он не знал. Шехзаде, что вырос на его руках, на его рассказах и уроках, или рыжеволосая ведьма, кормящая его оскорблениями и насмешками год за годом, падкая до власти и господства, беспощадная и одинокая, как и он сам. Но не может так продолжаться вечно. Когда-нибудь удача отвернется, и кто-то из этих двоих окажется перед ногами другого или же под ногами, в сырой земле… А это еще сыновья султана не сцепились меж собой… И самое скверное для Ибрагима было то, что он — простая пешка. Раньше он воевал с Хюррем на равных, а теперь лишь как самый влиятельный сторонник Мустафы. Ах, если бы он был ее сыном, если бы в Османской империи дети признавались только от одной-единственной жены — ничего бы этого не было. Когда-нибудь эту великую империю погубят не враги внешние или внутренние, а простое многоженство. Паша взял в ладонь перо и вмиг разломал его на части, бросив на ковер. Всё внутри протестовало, зверело. На секунды он представил, как Мустафа, став падишахом, ссылает Хюррем в Старый дворец оплакивать четверых невинных шехзаде, в траурном наряде, бледную, заплаканную и почти безжизненную… А он в это время становится фактическим соправителем Мустафы, держа в руках всю империю. Сердце сжалось, пустив к горлу деревянный ком. Но разве Мустафа сможет убить своих братьев? Когда дело будет касаться власти, даже ангел отрежет крылья другому. И всё же Хюррем… Он чувствовал себя мерзавцем впервые в жизни самым настоящим. Сначала выслушивать ее печали, помочь, обнять и понять… а потом вот так просто обещать убить ее. Нет, это не по-мужски, не по-человечески. «Но так будет лучше. Две стороны, жизнь и смерть» — он вспомнил ее слова. «Кто-то должен вкусить смерть рано или поздно. Но она ли?» — в замешательстве паша охватил руками голову, пытаясь раздавить в клочья. Готов ли он расстаться со смехом, с чарующим изумрудным блеском, со стремительной походкой и прямотой стана, с вьющимися локонами, с накалом бесед и игривыми усмешками ради блага Мустафы? Паша сжал ладони в кулаки и глубоко вздохнул. Чтобы из его жизни ушла Александра из Рогатина — немыслимо… Дни потекли нагнетающей чередою. Мустафа, отчаявшись найти виновного в покушении, предпочел забыть о нем, посвящая время семье и делам с Ибрагимом пашой. Для Паргалы это было избавлением — забыться в казенных бумагах, в разговорах с Мустафой, в строгих приказах. Благодаря им образ рыжеволосой султанши все реже стал посещать его днем, но ночью же он будто оживал в его сознании. Паша просыпался в холодном поту от пронзительного взгляда, от крика о помощи. Она не покидала его сны, представая перед ним то плачущей и потерянной, то победоносно смотрящей на его казнь. Паша после пробуждения выходил на свежий воздух и еще долго не мог заснуть. Во дворце же они практически не виделись. Один раз, будучи в главных покоях с Мустафой и Баязидом, паша увидел Хюррем, пришедшую увести своего сына. Она посмотрела на него так, будто бы он был сущим татарином, который когда-то давно пришел на ее землю и устроил резню. Но всё же в выражении ее лица сверкало что-то жалостливое, томное, над которым у Ибрагима губы не вздрагивали в ухмылке. Лунный свет бросился в память, подушки, укутавшие ее голову, руки на его спине, притягивающие и притягивающие… Сущая пытка. «Только ради того, что заставить замолчать память, от нее и стоит избавиться» — думал, шутя, паша. Но кто же знал, что его иронии окажутся явью, о коей он так хотел забыть. К полудню следующего дня Сюмбюль ага торопился в покои Хюррем султан, перебирая башмаками. — Госпожа моя, Хатидже султан сегодня устраивает ужин в своем дворце. Приглашают вас, шехзаде и Михримах султан, — произнес он торопливо с поклоном. Хюррем, перебирая украшения в покрытой жемчугом шкатулке, лишь усмехнулась на сказанное. — Хотят с изысканными блюдами пожирать еще и меня? Я бы рада испортить им сие застолье, но не сегодня… — с улыбкой произнесла она. — Но вы же не оставите их скучать? И потом, шехзаде Баязид с Михримах султан уже отправились туда утром, мне сказали, с Ибрагимом пашой. — С Ибрагимом? Почему мне не доложили?! — воскликнула она злостно, захлопнув шкатулку. — Простите, но я думаю, они заторопились к султанзаде Осману и Хуриджихан султан, не более того, — взволнованно объяснялся Сюмбюль. — Скажи, пусть вечером мне готовят карету. Надо повидать дорогих гостей. Моих детей нельзя оставлять наедине с ними. Можешь идти. Предвкушение вмиг затуманило ее сознание, предвкушение встречи, слов, взглядов. Она хотела видеть его. Пусть даже за европейским столом, в окружении недругов — но видеть, видеть, видеть. Даже когда при взгляде на него начинало бушевать неиссякаемое желание отомстить и придушить еще сильнее, ей все равно хотелось его видеть. Хоть вдалеке, хоть боковым зрением. Это пугало Хюррем. Не было никакого стыда ни перед Сулейманом, ни перед рабынями, что могли их услышать, лишь неуемное желание чувствовать его подле. Словно маленькая вредная девчушка, что сначала бросает куклу в грязь, а потом прижимает крепко к сердцу. Сюмбюль ага встретился со слугами Баязида, расспросил их об отъезде шехзаде. Конечно, это было в его духе — дать приказ и умчаться вместе с сонной сестрой, не сказав ни кому не слова, но все же у Сюмбюля было неспокойно на душе. И только получив все подробности, ага отстал от них, представляя, как султанша будет отчитывать сына. Близился вечер, султанша примеряла свое любимое алое платье, которое, как она считала, среди блеклых нарядов кучки династии будет смотреться очень даже хорошо. Вооружившись приподнятым настроением и широкой улыбкой, она направилась к карете, накинув платок с узорчатой диадемой. Две служанки сопровождали ее, любуясь всю дорогу волнистым шлейфом шелкового платка будто багряным закатом. Тронулись. Кровяные лучи солнца уже потихоньку начали растворяться в лощине темного царства. Лепестками роз они разрывались на части и дарили поцелуй серым тучам. Карета неторопливо погружалась в темноту с уверенным стуком копыт и колес. Хорошее расположение духа не оставляло Хюррем, легкая неприятная трясучка не портила настроение, которое старалась удержать до приезда на «званный» ужин. Отпустив строгость на Баязида с Михримах, что не предупредили об отъезде, она представила, как было бы хорошо собраться за столом вместе со своей семьей — с детьми, с ее матерью и отцом, что пребывали на небесах, с младшей сестричкой… Как бы они радовались таким чудным внукам, как было бы спокойно и прекрасно… Но тут за скромным семейным столом ей неожиданно представился Ибрагим, на что она стряхнула головой и принялась думать о другом. *** Михримах, сидя за столом Ибрагима паши, с нетерпением ждала матушку. Ей было уже невыносимо держать на лице сдержанную улыбку и поддерживать любой разговор. Хотелось взяться за книги, пойти на уроки, но только не эти правила приличия. Спасали ее Хуриджихан с Османом, которые за целый день ей не наскучили, даря свои улыбки. Не хватало Баязида с Мустафой, который отсюда направились на охоту жарким полуднем. Оставалось только дожидаться валиде. Ибрагим паша за столом не вкусил ни крошки. Изредко кивая на расспросы Махидевран и Гюльфем, он не выпускал из ладонь простую ложку, перебирая ее в пальцах. Хатидже тревожилась его задумчивости, всё же должно быть готово: слуги, подкупленные в Топкапы, умолчали про охоту шехзаде, и теперь Хюррем попадет в лапы разбойников по дороге. Что же могло быть не так? Хатидже заметила выступившую жилку на его лбу, которая напрягалась и напрягалась. Сердце рвалось спросить и успокоить, но при Михримах это выглядело бы подозрительно. Даже довольная Махидевран, не снимая улыбки за вечер, волнительно обращала взгляды на пашу. Он не мог сидеть спокойно. Каменным эхом пронзало всё изнутри, зубы сжимались, не давая выхода рьяному крику. «На Хюррем сейчас нападут… по моему приказу… Как и тогда, по желанию валиде султан. И опять я покорно послушался, как жалкий пес…» — не выходило у него из головы. Не мог он своим словом бросить ее в могилу, нет, — они лягут туда вместе. «Она не умрет, не умрет, не позволю!» Душа потянулась к ней и только к ней, вмиг он захотел плевать на всё на свете — на должность, на свое влияние и богатство, которых Хюррем могла лишить, пусть так! Но чтобы лишиться ее вот так безвозвратно и навсегда — никогда! «Аккуратнее с чувствами, Ибрагим. Завтра они угаснут, а Мустафе и тебе дорога будет свободна…» — подумал он неожиданно и отбросил эти мысли с тяжелым вздохом. Мысли, чувства — всё боролось в нем, не желая идти на уступки. Вмиг Ибрагим поднялся, громко отодвинув стул так, что аж зазвенели тарелки. На секунды он положил кулаки на стол и глубоко вздохнул, прикрыв глаза. Он должен ехать, должен исправить, что натворил. Не обращая внимания на ошарашенные женские взгляды, он рыком приказал слугам готовить коня. Двери гостиной захлопнулись так стремительно, что готовы были сломаться. Махидевран испуганно посмотрела на Хатидже, округлив в страхе вопрошающие глаза, кричавшие: «Куда он рванулся? Спасать ее? Он же загубит все дело!». Хатидже попыталась сохранить спокойствие, переглянулась с встревоженной Михримах и с притворством сказала: — Паша мне говорил сегодня о каких-то проблемах в казначействе. Наверное, они совсем отяготили его, и он направился решить эти дела. Не каждые плечи могут выдержать столько всего… — с легкой улыбкой молвила Хатидже, взмахом бровей давая знак Махидевран. — Да уж. Но Мустафа, как вернется, сразу же лично займется этим… — сдавленно произнесла Махидевран, будучи словно без чувств. Как же она хотела верить словам Хатидже, но все они уже поняли, куда на самом деле он направился. Хатидже, держа ком в горле сжатыми губами, готова была расплакаться прямо сейчас. Вскочив на коня, паша один, без свиты, двинулся в путь. Пыль от копыт бешено рассекала свет от первых звезд на небосводе. Ночь еще не вступила в свои права, тихим вечером освещая Ибрагиму дорогу. Узда дрожала в руках, конь наливался уставшей пеной, замедляясь с каждой минутой. Но паша гнал его беспощадно, не жалея кнута. Мысль потерять Хюррем навсегда пронзало всё его существо. И когда он успел сделаться таким щепетильным? Ковыряться в себе было некогда. Просто она была нужна ему, как горький воздух. И это он понял лишь только сейчас, когда толкнул ее к смерти. Казалось, какой уже раз его богатство помогает подставить Хюррем палки в колеса? Сейчас было по-другому. Из-за чего — и не решался думать. Зная о месте расположения разбойников, Ибрагим свернул с дороги, ведущей к Топкапы, на дорогу к морю, усеянную лесами. Туда должен был повернуть и кучер кареты, задобренный парой золотых. Верхушки деревьев зашумели аккордами веток и листьев, начинался ветер. Паша диким взглядом просматривал каждый уголок, пока не заметил вдали чернеющую точку. Сердце судорожно забилось, карета Хюррем близилась. Как же он молился, чтобы был слышен стук колес… Но его не было, лишь бездонная тишина. Ноги и руки вдруг стали ватными. Ибрагим остановил коня у кареты и мгновенно слез с него, отворив дверцу. Две женщины прислонились головами к стенке, истекая кровью. «Опоздал! Нет!» — вскричал он с дикостью, принявшись вытаскивать их наружу и с рвением всматриваться в лица. В мгновение он окаменел. Хюррем не было среди них, как и кучера с лошадью, запряженной в карету. Быть может, это вообще не из Топкапы? Может, Хюррем сейчас спит в своих покоях? Нет… Эти леса он знал как свои пять пальцев, договор был именно здесь, не доезжая несколько верст до пристани. Ибрагим аккуратно положил их на землю и вновь заглянул внутрь кареты, словно безумный. Ее не было, как и троих разбойников, от чьих лошадей здесь красовались еще свежие следы. Дрожь охватила пашу, лишая здравого рассудка, ладони каменели, в груди всё разрывалось в клочья. Нужно ее найти, найти! С трудом собравшись с силами, Ибрагим бросился в лес, разрубая мечом непроходимые кусты. Как же он корил себя в этот миг, как ненавидел. Алчность, проклятая алчность, ненасытность! Испугался, что она когда-нибудь сможет отобрать власть… «Как же ты жалок, паша…» — вторил он себе, пытаясь ругательствами заглушить бешеное сердцебиение и страх не найти свою рыжеволосую ведьму. Тихий властный лес не ожидал такого гостя, начав подбрасывать ему на пути колящие сухие ветки и вьющиеся кустарники, что обвивали, как добычу, сапоги. Взгляд паши глядел в оба, ноги поспешали еще быстрее по длинной траве. Повсюду стоял хруст от его шагов, где-то пели стрекозы и светлячки в закрытых бутонах цветов. У паши слабело дыхание, легкие заболели, заставляя жадно хватать воздух. В бессилии он вдруг остановился, подняв голову вверх, — вековые ветки по-родительски ласкали звездное небо с яркой луной. И только он один в этой природной идиллии не находил себе места. «Она здесь… Где-то здесь… Всевышний, я клянусь тебе, пока я жив, больше ни один невинный человек не пострадает от меня, только дай мне ее найти… Умоляю» — говорил он в пустоту, в порывы ветра, несущие дурманные запахи цветов и трав. В злости он рубил эти цветы мечом, готовый выть волком, бросая взгляд на недалекую странную лачужку. Она притягивала его к себе, заставляя идти быстрее и быстрее. Не то дом, не то берлога предстала перед ним. Гниющие бревна готовы уже были посыпаться, крыша и вовсе ушла под откос. На углу висели пучками ветхие травы, маленькая тонкая дверка была чуть приоткрыта. Глубоко вздохнув, паша медленно открыл ее, пригнув спину. Перед ним открылась маленькая комнатка с небольшой кроватью и сломанной лавочкой, потолок вот-вот был готов задеть ему голову, пахло сыростью и затхлостью. Остальное в этой конуре он не успел рассмотреть, послышался шорох, на который он встрепенулся и успел схватить железную палку, бьющую из-за угла. — Хюррем?! — вскричал Ибрагим и, отбросив ее оружие, прижал к себе напуганную султаншу, сохранившую последние силы. Она вцепилась в него что есть мочи с колотящимся дыханием, понемногу успокоившись. Паша погладил ее распустившиеся локоны из прически и прижал еще сильнее — он нашел ее… Но вмиг Хюррем отстранилась от него, отступив шаг. — Это ведь ты приказал! Ты! — голос ее заикался в пылающей дрожи. При лунном свете в маленьком открытом окошке он оглядел ее с ног до головы. Подол платья был наполовину изорван, волосы упрямо распушились и взгляд, снова прожигающий и ненавистный. — Где же твои псы?! Ну же, я здесь! Здесь! — закричала Хюррем, взмахнув рукой. — Знаешь, как я спаслась от них?! По дороге у меня закружилась голова, я попросила остановить карету и вышла из нее, немного отойдя. Через несколько минут они ринулись из леса, я присела у колес… — говорила Хюррем быстро, испепеляя пашу глаза. — Они спросили моих служанок, кто из них Хюррем султан… — султанша закрыла глаза и прикрыла рот, не давая воли истерике. Секунды отдышавшись, она продолжила. — И одна из них призналась, что она и есть… Я услышала звоны мечей… и ринулась в лес, не зная, буду ли жить через пять минут. Мои слуги отдали жизнь за меня! Жизнь! Ты хотел, чтобы меня так же, как и их, прикончили! Что же ты ждешь, Ибрагим? Твои выродки подумали, что я служанка и не стали догонять, заверши начатое, ну же! — в крике она начала бить его кулаками. Ибрагим схватил ее резко за локти и, дождавшись молчания, твердо произнес, наклонившись к ней ближе: — Да, это я устроил. Но я не смог, Хюррем. Не смог и больше никогда не смогу, — говорил он, не сводя с нее взгляда. — Всё ты лжешь! Откуда мне знать, что за этой лачужкой нету еще одной западни?! — дрожь начала уже пропадать, страх сменился сущим гневом. — Откуда? Я скажу. Не будет мне жизни без тебя, Хюррем султан. Вот и все, — произнес паша с серьезностью без капли иронии. Глаза его кричали и взывали, Хюррем видела в них лишь правду, безумную, но правду. Руки, губы, все существо потянулось к ней. Хюррем, вопреки его ожиданию, не воспротивилась, поддавшись его поцелую. На что же способно женское сердце, на первый взгляд глупое, но чуткое до невозможности. Испытанный ужас сменился желанной и манящей страстью. Как маленькое дите паша подхватил Хюррем и уложил на чье-то ложе, брошенное на опушке леса, дожидавшееся только их. Глаза султанши изменились в секунды — из ненавистно-горящих они стали нежными, теплыми, даря свою изумрудную ласку. Кафтан полетел в сторону, пуговицы на рубахе порвались в клочья. Хюррем впустила руки на массивные оголенные плечи. Теперь он ее, и только ее. Паша не целомудрился с платьем — оно упало на холодный деревянный пол, обнажив перед ним Александру, его Александру. Уста бросились на белое тело, будто вкушая каждый кусок хваткими прикосновениями. Хюррем обвила его спину руками, желая никогда не отпускать, вечно вкушать манящее тепло. Ее убийца, враг, ночной кошмар согревал и обжигал дыханием. Ибрагим овладел ей с рыком, с вызовом, овладел так, будто и всегда владел. Параллели, дороги, непослушные в ласках ладони — всё теперь стало едино в протяжном стоне и сладком волнении. Хюррем подчинилась ему, жадно хватаясь за его руки и не отстраняя губ, сладостно шепчущих его имя. Откинувшись на твердую подушку, паша заключил Хюррем в железную цепочку рук, рыжие волосы плавно улеглись на его груди. Лишь затухающие вздохи и тишина, молчание окутало их вместе с покоем, который оберегало простенькое одеяльце. Когда еще будет так легко и свободно на душе? Вмиг паша улыбнулся, посмотрев на нее. — Знаешь, о чем я подумал? Парга, дом чуть больше этого, — Ибрагим взглянул на потолок. — Я ловлю неумело рыбу, запутываясь в снастях и любуясь величавым морем. Позже возвращаюсь со смешным уловом домой, где ты встречаешь меня и накрываешь на стол. К нам приходят соседи, друзья, слышны песни и танцы. А ночью мы вот так вот лежим на тесной кроватке, не беспокоясь о следующем дне… — Ты забыл про звуки скрипки, — усмехнулась Хюррем. — Ах да, куда же без нее, — Ибрагим вздернул бровью с улыбкой. — Я бы пекла хлеб, до сих пор помню, как его нужно печь. Правда, он всегда у меня получался юродивой формы, но какой вкусный! Матушка вечно строжилась надо мной за это… — молвила она, вспоминая особенный вкус хлеба русских полей, какого нигде не сыскать больше. — Было бы хорошо… Кабы мы тут не оказались и не стали теми, кем есть сейчас. Вмиг Хюррем присела на кровати, убрав локоны на одну сторону плеча. — Что дальше, Ибрагим? — обернулась она с серьезностью. Мысль о возвращении во дворец начала тяготить и тяготить. Паша лишь положил руки за голову и деловито произнес: — А дальше, Хюррем, хороший сон, — он поманил ее игриво рукой и вновь ощутил милое лицо рядом. — Что за привычка вечно портить момент? — усмехнулся паша. Хюррем поднялась на локте, приблизившись к нему, очерчивая кружки на волосах его груди. — Я должна тебя ненавидеть, как и всегда, не подпускать к себе. Что ты сделал со мною? — спросила с улыбкой она. — Просто ты любишь меня, — ухмыльнулся паша, как хитрый кот в масле. Хюррем не ответила, вновь опустив голову ему плечо. Она больше не хотела никогда думать о любви. Просто хорошо и спокойно в его объятьях. Зачем портить покой каким-то смрадным словом, что кроме бед ничего не приносит? Но ведь именно ее подтверждали слова паши. «Не будет мне жизни без тебя» — как же наивно и банально это звучало, но как твердо въелось в душу. Хотел убить ее, но вдруг одумался и спас — какие же еще могут быть доказательства? Будь она хрупкой натурой, вроде Хатидже, она бы не простила во век это покушение. Но Хюррем годами ходит со смертью за ручку, и что удивляться — она бы сделала то же самое, что и паша... *** К полудню следующего дня, когда шехзаде собирались возвращаться с охоты во дворец, к Мустафе приехал встревоженный гонец. Запыхавшись, он бросился к нему на колени, чуть не крича: — Бунт в столице, господин! Слухи, что падишах проиграл несколько сражений и растерял свое войско, затуманили народ! Оставшиеся янычары подстрекли жителей — вас хотят на престол возвести, шехзаде!