Холодные пули

— Бунт в столице, господин! Слухи, что падишах проиграл несколько сражений и растерял свое войско, затуманили народ! Оставшиеся янычары подстрекли жителей — вас хотят на престол возвести, шехзаде! — тараторил с волнением гонец. Мустафа не верил своим ушам, хотел закричать, что все это ложь. Какой может быть бунт, когда падишах в походе? Султан доверил сыну столицу, и как же сильно теперь Мустафа страшился его огорчить этой дерзкой выходкой янычар. Но делать было нечего. Строгим приказом он велел отправляться во дворец, молясь Всевышнему, чтобы всё наладилось. *** Ранним утром Ибрагим паша поднялся с кровати, стараясь не шуметь даже шагом. Хюррем все еще спала, обнимая подушку. Ужасно хотелось есть. Одевшись, Ибрагим принялся обыскивать наклоненный маленький шкафчик — ни крошки. С безнадежным вздохом паша присел на кровать, взглянув на спящую султаншу. Как же она была красива. Маленький сопящий нос, рыжие локоны в беспорядке, сонные ямочки на краю губ… Рай прошлой ночи закончился — наступило беспощадное утро. — Прошу заметить, я очень чутко сплю, — сказала звонко с улыбкой Хюррем, не открывая глаз. — В таком случае поторапливайся — нас ждет преисподняя, — сверкнул он глазами. — Отвернись, — послышался шутливый тон. Хюррем свесила ноги с кровати, укрывая нагое тело одеялом. Ибрагим расплылся в улыбке и поднялся, сложив руки за спину, отвернувшись. — Поздно вы вспомнили о приличии, ох, поздно… — перед глазами возникли ее плечи при лунном свете. — Когда-то нужно, — Хюррем накинула на голову платок и приблизилась к нему. — Теперь можно и в преисподнюю. Разговор не клеился весь поход по лесу. Прошлая ночь оставила в них отпечаток. Как теперь себя вести? Как любовники или соратники? Соратники из них такие же, как волк с лисицей. Так что упаси Бог быть любовниками, падкими до писем, встреч, милых признаний. Выходит, всё остается, как есть — просто самые близкие люди к падишаху, вечно делящие место рядом с ним. Но так уже быть не могло. — Вы так спешили найти меня, что не оставили прямой травы в лесу, — говорила Хюррем, видя грубые обрубки веток и кустов. Ибрагим шел впереди нее, не спуская глаз с ветвистых крон, целующих голубое небо. — А то как же, Хюррем султан. К шайтану, говорят, путь охотнее всего, — съязвил паша. Что это с ним? Ночью, значит, молился до беспамятства найти ее, а сейчас снова задирает нос. Но это приободряло, не давая возникнуть скучной мелодраме меж ними. — Раз так, а как же ты сейчас вернешься? Твои господа во гнев придут, — усмехалась Хюррем, лаская ладонью верхушки травяных колосков. Паша вмиг остановился и резко повернулся к ней так, что она от неожиданности наступила на его сапоги. Кольнула все-таки, ну что за наслаждение? — Я могу оставить тебя прямо здесь на растерзанию полоумному лесничему, что живет в той берлоге, хочешь? — властно спросил он, подняв бровь. Во взгляде мешалось недовольство с обожанием. — Только, если с тобой, — улыбнулась Хюррем той улыбкой, что всегда будоражила его сознание ненавистью и восхищением, и прошла мимо него, чувствуя всем нутром, что он смотрит вслед. Паша цокнул языком и покачал головой, продолжив свой путь. Он ощущал себя под огнем вражеских пушек. «Ну что за женщина…». Всей этой чехардой издевок они хотели забыть всё, что произошло, затоптать растущую привязанность, но она лишь усиливалась. «Просто ты любишь меня…» — сказал он ей вчера. Неужто было так? «По мне, то так же любит, как и русалка, что заманивает к смерти моряка» — подумал Ибрагим. Выйдя наконец на дорогу, Хюррем бросилась к карете, увидев двух своих служанок и тут же закрыв губы руками, чтобы скрыть просящийся крик. Они словно тихо спали на твердых гальках с запекшейся кровью на платьях, бледные, застывшие в страхе… «Вот, что ты с ними сделал», — Хюррем исподлобья недовольно взглянула на него. — Надо бы их похоронить, — сказала она с глубоким вздохом. — Нет времени, Хюррем. Нужно во дворец, — Ибрагим окликнул своего коня свистом, жующего цветы неподалеку, на что тот сиюминутно прискакал, как на зов матери. — Я прошу… — порхнула Хюррем жалостливым взглядом, переведя его на служанок. Они отдали за нее жизнь, самое дорогое. А она сейчас стоит над ними, словно ничего и не было… Не по-людски. — Можешь поехать с ними в карете, я вас довезу до Топкапы. Главное, платком закрой нос и всё, — скалился паша. Хюррем ничего не ответила, не сводя с него пробирающих глаз. «Они ведь из-за тебя погибли» — кричали они яро, коверкая его душу. На что только не пойдешь под этим изумрудным натиском. Ибрагим вместе с Хюррем перенесли их к близкому оврагу в лесу, аккуратно уложив на опавшие прошлогодние листья. Паша мечом срубил еловых веток, укрыв ими служанок с ног до головы. Помолившись над ними, Хюррем сказала: — Вы идете на путь исправления, паша, — ямочки на щеках приподнялись. — Стараюсь иметь такую же чистую душонку, как ваша, — кивнул он ей напыщенно и направился прочь из леса вместе с султаншей. Усадив ее молча на коня, Ибрагим вспорхнул на него по стремени седла и взялся хватко за поводья, стремительно погнав верного друга к морю. «Торопится загладить вину перед ними… И как же он все объяснит» — думала Хюррем, держась за густую гриву. — Паша, а как же ты будешь объясняться? Такое дело провалил. Не с добрыми встретят объятиями. — Ну ты же меня встретила с добрыми. И они простят, — усмехнулся Ибрагим, видя уже пристань. От нее до дворца было подать рукой. Хюррем сжала крепче гриву, поджав губы в недовольстве. — Если бы ты ловил рыбу в Парге, а я оставалась в небольшом домике, я бы не просто встречала тебя, а душила бы твоими скользкими снастями, — выпалила она по-доброму, обернувшись на пашу. — Силенок бы не хватило, — шепнул Ибрагим ей на ухо, не вынимая из рук поводьев. Голос принял дурманно-обжигающий тон, точно такой же, каким он шептал ее имя в порыве страсти. Хюррем зажмурилась и качнула головой, чтобы не вспоминать. Близилось чарующее море, такое просторное и не знающее конца. Как же оно сверкало великолепием, когда отражало небесно-голубой цвет, ласкавший взор. Больше десятка кораблей ютилось на песочном берегу, чьи корпуса хватали в объятия волны, будто стараясь не отпускать. Но только торговцы, командиры, моряки — все цеплялись в свои вещи с корабля, складывая и утрамбовывая их, а затем куда-то безоглядно спешили. — Что это, интересно, произошло… — паша погнал коня к спешащим торговцам. Хюррем прикрыла лицо платком, наполняясь любопытством. — Эй, уважаемый! Что у вас за спешка такая? — спросил Ибрагим одного старичка невысокого роста, который беспорядочно складывал сундуки с корабля в повозку. — Переворот близится, эфенди! Бунтовщики во дворец направились требовать шехзаде Мустафу на престол! Падишах, как известно, терпит поражения одни за другим, но это ли повод?! Народ как собака — куда бросишь кость, туда и побежит. Жди от него беспорядков… — произнес быстро он, кладя последний сундук. — В столице бунт?! — воскликнул в беспамятстве паша. Громкий свист хлыста оглушил всю округу. Паша погнал коня, пыль от копыт которого вмиг обсыпала возмущенного старичка. Хюррем не сдержалась и выхватила у паши поводья, остановив лошадь. — Что ты собираешься делать? Возносить на Мустафу венценосный тюрбан? Что, Ибрагим?! — Хюррем повернулась к нему и открыла лицо, взглянув злостно и испуганно. Сердце ее дрожало, руки затряслись. Ее шехзаде сейчас в опасности, а она пропадает неизвестно где! — И думать об этом не смей, поняла меня?! Никто не смеет отобрать власть у падишаха! Я этого не позволю, слышишь! — вскричал он твердо, нахмурив брови. Хюррем не ответила, всей душой теперь дожидаясь приезда. «Не верю я тебе, не верю». В голове начался прокручиваться план, как и куда спрятать сыновей. Сердце разрывалось в волнении, что творится — неизвестно. Хюррем вмиг опостылела себе. Остановив коня у заднего двора Топкапы, где находился гарем, Ибрагим приказал стражникам проводить госпожу. Хюррем не отводила взгляда от него, пока он не исчез за поворотом. Плохое предчувствие вклинилось в нее остро и хватко. Не взирая на свое платье, чей подол был наполовину изорван и замаран травяными следами, Хюррем быстрыми шагами прошла через огромные врата и благоухающий спокойный сад, раздражающий донельзя своей невозмутимостью в такой день. В гареме ее встретил задыхающийся Сюмбюль ага, в облегчении целуя руку султанше. — Госпожа! Такое творится! Где же вы были?! — тараторил Сюмбюль. — Где мои сыновья? — испуганно спросила Хюррем. — Шехзаде Джихангир в ваших покоях, а вот Баязид… Вместе с Мустафой. Бунт должны подавить, госпожа, не беспокойтесь! Вмиг до неё стал доходить здравый смысл, ослабевая волнение, вечно всё преувеличивающее. Власть падишаха не дрогнет, никто не сумеет её отобрать. Но тогда что же там происходило, какое безумие? *** Добравшись до главного двора дворца, где падишах проводит важные церемонии и встречи со своими подданными, Ибрагим увидел нескончаемую толпу, что рвалась встретиться с шехзаде. Он еще не объявлялся. Янычары спешили впереди жителей столицы, готовые первыми держать слово перед шехзаде. Никто не смел их остановить. Протяжный шум и восклицания, поднятые недовольные руки, царапающие небеса — давно такого не было. Казалось, стены дворца со сверкающим куполом содрогались от них. Паши и беи выпалили наружу перед мраморными колоннами, но их никто не хотел слушать. Сердце Стамбула, этого величественного города, разрывалось в криках и непокорности. Влияние одного слуха, одного известия всколыхнуло людские умы, заставив замолчать и предаться безумству. Верно сказал старичок у пристани — народ как собака — куда бросишь кость, туда и побежит. Оставалось только разобраться, кто же кинул эту кость. Наконец из больших резных дверей появился Мустафа. Толпа заликовала, приветствуя шехзаде благословениями. Сам же Мустафа с трудом держал шаг, стараясь сохранять твердость духа. Всё леденело в нем. Его встречали, как и всегда, с радостью и восторгом, но сегодня было другое. «Шехзаде на трон, шехзаде на трон!» — доносились до него возгласы, разрывавшее сознание. «Неужели все эти люди, вся эта восторженная река хочет видеть меня падишахом? И как они радуются моему приходу, словно я спас их от неминуемых бедствий…» — вдруг мелькнул испуг. Встретить радость людей — это одно, а встретить радость, мешавшуюся с тенью своеволия и вседозволенностью — это уже совсем другое. С молниеносным рвением Хюррем поспешила к Башне Справедливости, откуда женщинам было дозволено смотреть на важные церемонии султана. Султанша помнила, что есть бунт янычар — бессмысленность в аккорде с жестокостью. И сейчас в этом котле был Ибрагим с Баязидом. Шехзаде никто не посмеет тронуть, успокаивала себя Хюррем. Как же ей хотелось подать урок своему взрослеющему забияке. Но Ибрагим… Справится ли он с этим котлом? Махидевран султан волнительно смотрела в решетчатое окно, ломая пальцы и не сводя взгляда с сына. Вот-вот, и он заставит их замолчать. «Ну же, Батур ага, помоги моему сыну…» — повторяла она уже десятый раз с режущим волнением, пока не увидела входящую стремительно Хюррем, припавшую сиюсекундно к окну. У Махидевран округлились глаза в оцепенении. — Да я это я, не призрак, — съязвила Хюррем, пытаясь найти в кишащем муравейнике Ибрагима с Баязидом. Баязид стоял позади пашей с беями, Хюррем видела издалека, как сжались его кулаки от нарастающей готовности снести всех и вся. Султанша мысленно молилась, чтобы он не ринулся к бунтовщикам. Мустафа наконец поднял руку, дожидаясь затихания бешеного гула. Казалось, каждый слышал удары его сердца. — Шехзаде, — сделал шаг вперед из толпы помощник аги янычар Батур ага, пронзая его своими черными смоляными глазами. Он остался в столице вместе с двухтысячном отрядом, не направившись на войну. — Наше войско во главе с султаном Сулейманом терпит поражение, готовое заключить позорный мир и утратить территории империи! Уже второй месяц наши жители терпят убытки из-за войны, мы уже забыли, когда последний раз получали жалование. Мы просим вам взойти на трон Османской империи, чтобы предотвратить упадок нашего государства… Солдаты в Персии, не задумываясь, перейдут на вашу сторону… — Батур ага присел на колено, чьему примеру последовала вся бунташная толпа. Словно сваленные за миг деревья люди касались коленями дворцовой земли. Рабская верность и готовность следовать за шехзаде куда угодно. Мустафа вмиг смутился, гнев замолчал, раздирающий его секунды назад. Он будто вел их в бой и на смерть, все слова улетучились. Паши и беи сзади него замерли — всё теперь зависело от его слова. — Да как вы смеете, позорное племя! — вдруг возвещал громкий голос из ниоткуда. С трудом добравшись до шехзаде, всех расталкивая, Ибрагим встал впереди него, подняв подбородок. Ноги утвердились, спина вздернула прямотой. Взгляд вдруг начал разбегаться, тело обдало легким жаром. «Ничего, покуралесим» — паша пытался взять себя в руки, взирая на поднимающийся с колен срубленный лес. Хюррем приблизилась ближе к решетке, почти не дыша и устремив беспокойный взгляд. «Ты их уведешь, ты справишься…» — повторяла она про себя, испытывая трехкратные удары волненья. Махидевран лишь цокнула языком, увидев пашу. — Наш повелитель, султан Сулейман хан Хазрет Лири, многие годы укреплял и возвеличивал нашу великую империю! — вскричал Ибрагим, взмахнув указательным пальцем. — Завоевывал крепости, народы, города, нес вам свою справедливость, обогащал вас, презренных! Сейчас наша армия с повелителем в затруднительном положении в Персии. И как вы можете, надежный тыл и поддержка, бунтовать против падишаха?! Победа или поражение, достаток или голод, да пусть хоть упадет кара Всевышнего — он останется вашим повелителем до последнего своего вздоха. Ваш кров не бедствует, ваши жены и дети сыты, ваша империя сильна и могущественна! Так что возвращайтесь в свои дома и молите Всевышнего о прощении! — надрывал горло паша. — А что же он помнит лишь о врагах своих, что о подданных не думает?! — послышалось из толпы и вслед поспевшие ругательства. «Как слаб, как слабоволен народ, которого долго откармливали, а теперь лишили пары крошек». — Убытки купцов и простых жителей, а также жалование янычарам оплатится сполна из моих средств! Дайте срок, нетерпеливые вы наши… — последнее проговорил паша тихо. — Возвращайтесь! Возвращайтесь! — дыхание замерло, жар охватывал дыхание. Начали уходить, разворачиваться. Кончено, все кончено. Батур ага поднял глаза на Башню Справедливости. Первая стрела была пущена, огонь в людских сердцах не так-то просто остановить. Все шло по плану. Подстрекая янычар, а затем и примкнувших жителей, он знал, что сразу ничего не выйдет. Но люди поднялись — это самое главное. — Спасибо, паша, — сказал шехзаде, похлопав его по плечу по дороге во дворец. — Мне ужасно стыдно, струсил, струсил… Не думай, что я хотел этого, умоляю. — Я знаю, шехзаде… — паша вмиг остановился и схватился за руку Мустафы, с трудом держась на ногах, что сделались ватными. — Не кори себя и все забудь. Хюррем с облегчением вздохнула, наливаясь улыбкой и отстранившись от окна. — Чаяния твои напрасны, Махидевран. Повелитель вернется и узнает обо всем. И как же придется вам несладко… — сказала колко Хюррем. Махидевран, стараясь отбросить мысль о покушении и ее спасении, лишь мило улыбнулась. — Посмотрим, Хюррем. Посмотрим. Ибрагиму хотелось упасть и не подниматься. Перед ним все еще стояли эти тысячи недовольных глаз, заколдованные глупой идеей. «Посадить на трон Мустафу — каков пассаж… Сочетание верха легкомыслия и глупости. Либо же правда ими двигала лишь глупость, либо кто-то воспользовался их глупостью. Но зачем? Падишах крепок у трона, он прославил империю на века. Чьи-то пустые надежды…» — думал он в карете по дороге в свой дворец. Осман с Хуриджихан радостно встретили его в гостиной, обнимая и целуя в колючую бороду. — Дети, оставьте нас наедине, — приказала строго Хатидже, сверкнув красными опухшими глазами. Не спала всю ночь. И вновь Ибрагим, как провинившийся пес. На уход детей он лишь повел бровью, не хотев назревающего скандала. Хатидже пронзала его взглядом, шея ее напрягалась, готовая вот-вот слезно кричать. Ибрагим прошел ближе к диванам, сбросив с себя кафтан и тюрбан. Раскинув руки на диване, он сказал: — Все в порядке, госпожа. Бунтовщики разбрелись по домам. Смотрит, смотрит, как же она на него смотрит. Вот-вот выплеснет змея, что точит ее сердце. — Почему ты спас Хюррем, Ибрагим? «Конечно, почему бы не спросить, как ты остановил безумную толпу, нужно сразу с фланга». — Госпожа, я и так в немилости у повелителя. Хотите, чтобы он меня и вовсе казнил за смерть его супруги? — вымолвил Ибрагим убедительно. — Ты бы сделал так, что никто бы и не подумал на тебя. Почему, скажи мне? — она присела рядом к нему, вцепившись за его руки. — Почему?! — отголоски слез засверкали в ее глазах. Что делать? Опять лгать? Нет уж, хватит становиться окончательным мерзавцем. — Давайте оставим этот разговор, — глаза паши поледенели. Хатидже не надо было иметь тонкую интуицию, понимать голоса его взгляда. Она чувствовала каждой частичкой своего хрупкого тела этот прожигающий лед, лживый и беспощадный. Две слезинки скатились мирно по щеке, губы поджались в трясучке. — Я знаю, всю ночь ее не было в гареме, а тебя не было в Топкапы! Скажи мне правду! — крикнула она, сдерживая порыв слез. Ну же, Ибрагим, утешай ее, говори о пылкой любви, как после колебаний с Нигяр. Снова твоя жизнь на волоске. — Правду ты уже себе придумала. Мою же же не захочешь слушать, — Ибрагим отвел от нее взгляд к узорчатому ковру. Все-таки нужно соврать. — Ежели ты представила какую-то связь между мной и Хюррем, то прошу, брось это. Я лишь уберег себя от гнева повелителя… — каждое слово приносило ему удар, стыд проматывал донельзя. Снова недосказанность, снова, снова! Хатидже начала понемногу осознавать. Все ложь — и то, что он сейчас говорит, и то, что вновь возродилось меж ними. А может, и не возрождалось. В мгновение Хатидже поднялась с дивана и громко вскричала: — Раз вы с ней стали союзниками… Я теперь спокойно могу развестись с тобой, не боясь ее торжества! — слезы усыпали и усыпали ее раскрасневшееся лицо. Пусть даже он и говорил правду — ничего для нее не менялось. Он не любит ее. Все его старания, все объятия и ласковые слова, какими он завоевал ее снова после истории с Нигяр — все было лишь притворством для сохранения должности. И теперь как никогда Хатидже это чувствовала, привыкшая доверять своим чувствам, как самой себе. — Чего вы ждете? — железно спросил паша, приблизившись к ней. Холодеющий взор его пробирал до мурашек. Нет, не сумеет. Она ждала мольбы о пощаде, клятвы, объятия… Но разум протестовал кинжалом. — Развожусь… развожусь… развожусь, — растерянно выпалила Хатидже, словно будучи не в себе. Одна недосказанность, одно подозрение — и вдруг — жирная точка. Так и бывает после одного предательства — начинается мания искать второе. Ибрагим отвёл взгляд и прошел мимо нее, оставив наедине со слезами. Грузные шаги, уходящие шаги… Хатидже опустилась на пол, сжимая в кулаках подол платья и горестно кричав. Все было кончено, его лед отогревать она больше не в силах. Паша захлопнул двери, получив от слуг новый кафтан и тюрбан. Минуты он простоял молча, смотря на свое отражение в венецианском зеркале. «Мерзавец, трус, гнусный лжец. В какую сторону ты свернул, Ибрагим? Зачем оставил свою дорогу, зачем оставил жену, что умереть за тебя готова… Но ты не готов. Значит, правильно свернул? Да, к порогу смерти. Лживый образ, лживая привязанность… Хюррем…» — подумал он и отстранился от зеркала, направившись к своей карете. Хюррем… Все было из-за нее. На что он променял свое влияние и должность? Быть может, не нужно было ехать спасать ее? «Утянет она меня в могилу…» — недовольно подумал паша, желая больше никогда не вспоминать о ней. Злость, лишь закипающая злость. Кто бы ему помог забыться лучше, как не старый добрый Матракчи. В этот раз он повел его в не просто таверну. С наступлением заката они пришли в таверну, полную цыганами. Веселые песни и танцы сразу взяли их под тиски. Красочные юбки, звонкие бубны и нескончаемая выпивка. Сперва поглядев за их весельем со стороны, Паргалы с Матракчи затем закружились в их сети. Паше не нужно знать слов их песен, знать движения танцев. Он просто пел и танцевал, окунаясь в этом звонком хаосе в детство, когда бедняки в праздники высыпали на улицы веселиться и радоваться, среди которых терялся маленький Тео. И сейчас он затерялся в этой кутерьме сережек и шаровар… — Дружочек, а дай-ка я тебе погадаю, — сманила его одна цыганка, сверкая оголенными плечами в лазоревой рубахе, не покрывающей талию. — А погадай, — в хмеле Ибрагим присел к ней за столик, протянув оставшиеся золотые из-под своего кошеля. Он даже не заметил, как украли у него остальные. Черноволосая взяла его холодную ладонь и начала томно вглядываться в нее, глядя игриво на пашу исподлобья. — Пугать тебя неохота, эфенди. Да вот только смерть движется, такая, что оплакивать ее будут тысячи озер и тысячи рек. А ты глядишь все по сторонам, следишь и следишь, не зная, куда деться, — говорила она громко сквозь посторонний веселый шум. Она показала на две маленькие линии, что разъединились из большой. Ибрагим, теряющий самообладание, конечно же, их не увидел. — И всему виной женщина. Богатство, власть окружают тебя, только все это ничто по сравнению с этой женщиной. — И как мне быть? — заплетавшимся языком спросил он. — Сердце слушай. Даже такое хитрое и безжалостное, как у тебя, обязательно когда-нибудь заговорит… — улыбнулась цыганка и вспорхнула из-за столика, поспешив в танцующий круг. «Мда. Колдуй не колдуй, а все одно — Хюррем…» — подумал он и, сложив руки на столе, тихо и мирно заснул на них с мыслями о ней. *** Наследующее утро Хюррем султан отправилась в свой вакф решить кое-какие дела. Комплекс почти был достроен, заведения для бедняков, пара школ и больниц — все они уже ждали первых посетителей. Встретившись с женами пашей, что пожертвовали по своей воле немалые средства, Хюррем султан уже хотела уезжать, пока ее не остановил вернувшийся Сюмбюль. — Госпожа, я сейчас ходил проведывать друга в одной лавке. Он сказал, что видел вчера Ибрагима пашу вон в той таверне, — Сюмбюль показал пальцем на близкую скромную постройку. — Наверное, он все еще там. — Видать, прошлое горе у него все никак не проходит… — сказала Хюррем и окинула взглядом здание вакфа из белого известняка с фруктовыми деревьями и молча прошла мимо Сюмбюля, направившись в ту таверну. Сюмбюль сто раз пожалел, что сказал об этом. Хоть госпожа успокоила его и детей, что в ночь ее исчезновения она решила не ехать к Хатидже султан, а заехать в вакф, опасения Сюмбюля точили насквозь. Яростный запах табака и выпивки, как же может по-другому пахнуть разгульное место. Хюррем укрылась светлым платком, осматривая помещение. Увидев, что ничего не представляет опасность, Хюррем приказала Сюмбюлю дождаться ее в карете. От цыган здесь не осталось и следа, лишь спящие бедолаги, что попались в их сети, спящий Насух в углу у деревянной бочки и наконец-то Ибрагим. — Ибрагим паша, неверные придут, а ты все будешь спать… — звонко произнесла она, глядя на его согнувшуюся спину. Паша через секунды сонно поворчал, однако нашел в себе силы оторвать лицо от сложенных рук. Он продрал глаза и взглянул на нее, как на приход Азраила. Сонливость и усталость пропали в мгновение. Вернулась опять эта тошнотворная мысль: «Все из-за нее, все из-за нее». Но паша заставил ее замолчать, наливаясь бодрящим недовольством с утра. — Иди за мной, — пробурчал Ибрагим и, как не стараясь идти твердой походкой, шаткими ногами пошел до мрачной комнатки, которую заприметил еще вчера вечером. Сердце рвалось рассказать ей все, закричать, поведать то, что и цыганка не смогла выведать. Однако он уже чувствовал ее потаенные успешки, что накаливали ярость. С рвением открыв двери, паша вошел с Хюррем в пугающий полумрак среди поломанных стульев и валяющихся досок. С таким же рвением паша захлопнул их, подойдя ближе к султанше. Хюррем в недоумении взглянула на него, открыв лицо. Снова перед ней враг, снова взбешённый соперник, за которым она отныне готова пойти куда угодно. Только вот что с ним сейчас? — Вероятно, ты взбешен из-за бунта? Это Махидевран подстроила, больше некому. Мустафа не поддался в этот раз, но что же ждать в следующий, когда людские возгласы окончательно затуманят ему взор? Кстати, не ожидала от тебя, похвально. Кричал так, будто опечален был, что не тебя прочили в султаны, — сказала шутя Хюррем, настораживаясь его молчания. — Можешь радоваться, Хатидже султан развелась со мной, — произнес паша с режущей улыбкой, будто не слыша ее слов. Для него это не было трагедией. Досаднее лишь было любое напоминание, любой намек на победу Хюррем. Но, несмотря на это, он все равно рвался ей рассказать, словно без этого нельзя, как без воздуха. Хюррем повела губами и вздернула бровью, словно ослышавшись. Но раскаленные глаза паши источали правду. Внутри затрепетал привкус злорадства. — Ибрагим, я знаю тебя достаточно хорошо. Не верю, что ты и в этот раз не смог заморочить голову госпожи сладкими речами, стамбульский соловей, — улыбнулась Хюррем, опешив от этой новости. Хатидже, это всецело любящее его существо, решилось на развод, который теперь паше сулит немало бед. Но что уж было греха таить — довольство, сущее довольство… — У соловья пропал голос и желание петь. Теперь надо думать, как мне избежать шелкового шнура. Сестру обидел, жену уволок в постель. Хорош друг, нечего сказать, — сказал паша язвительно. Наконец-то ожил. Утреннее раздражение пропало, осталось только стоящее напротив. «Уволок в постель», «Уволок в постель». Хюррем знала, что именно так он и будет относиться к произошедшему, не требовала, чтоб относился иначе. Но, шайтан побери, было обидно. Однако глаза его выдавали — нет, не просто постель. — Без разрешения султана она ничего не сможет сделать. Так что ты ещё тысячи раз можешь завоевать её сердце, чтобы спасти свою должность. Как раз в твоём трусливом стиле, — выпалила Хюррем, направившись к двери. Внутри все сжалось, переживания всколыхнули голову — если Хатидже настроена решительно, повелитель лишит своего доверия Ибрагима. Неужели заволновалась за него? Хюррем хотела уйти, чтобы скрыть волнующее чувство — пусть что угодно делает: падает к Хатидже на колени, молит повелителя с оправданиями — пусть только не пострадает… Ибрагим остановил Хюррем у двери, преградив путь рукой. Он видел это в ее глазах — и все же злорадство, свойственное для души султанши, замолчало под опечаленностью и… даже страхом. Видел и любовался. — А что ты мне еще прикажешь делать? Всем шкура своя дорога. Мне интересно, что ты сейчас намерена предпринять. Ты столько усилий совершала, чтобы в свое время Хатидже пошла на развод со мной. А сейчас же отчего не радуешься? — он приблизился к ее лицу, слыша неровное дыхание вздымающейся груди. Дыхание, сливавшееся недавно с его, а ведь оно всегда билось в такт. Просто не замечал — в стычках, в ссорах, в препираниях — всегда в такт. — Когда приедет повелитель и разжалует тебя, отправит в ссылку — вот тогда порадуюсь, — скривила губами Хюррем, опаляя глазами. — Ты разучилась врать, — Ибрагим наклонился еще ближе, чувствуя ее мурашки по телу. Отвергнутая султанша, брошенный в немилость паша — дьявольски интригующее сочетание. «Всему виной женщина» — говорила цыганка. Вот она перед ним. Рыжие локоны, раскаленные изумруды — все было его, чего он не хотел лишаться любой ценой. И только теперь окончательно осознал. — Ибрагим, я хочу забыть все, что случилось… За-быть, — произнесла Хюррем, немного отстранившись. «Кого ты обманываешь, Хюррем». Всё сейчас лгало — и ладони в кулаках, что хотели его обнять, и мятущиеся губы, что хотели припасть прямо сейчас к его. Но уж слишком много она передумала за эти дни. Внезапный бунт, минувшая опасность для детей — о другом нужно было думать, а не о паше. Сердце боролось с разумом в кровопролитии. — У тебя это получится скорее, чем у меня. Ведь ты везде — во снах, перед глазами, на страницах тетради, на моей собственной тени… — Ибрагим взглянул на нее, искав подтверждение. Да. Его силуэт тоже не покидает ее, даже в ночных кошмарах, в глубинах очерствелой души — всюду он… — Просто ты любишь меня… — повторила она его слова в лачужке и, слабо улыбнувшись, ускользнула из-под прижатой к двери руки. Уйти и не видеть его боле — вот было спасение. Но Хюррем знала, в следующий раз ноги снова понесут прямо в котел, к нему… «Люблю…» — прошептал тихо паша после ее ухода. Теперь умолкла гордость, чтобы самому себе признаться. *** Тремя неделями ранее поздней ночью в персидский лагерь прибежали перебежчики. Шах Тахмасп принял их в роскошном шатре с различными яствами и напитками. Немного отдышавшись, один из них громко произнес в поклоне: — Сегодня вечером султан Сулейман пал от наших стрел… Тахмасп довольно улыбнулся, высоко вздернув головой. Мир теперь должен перевернуться. Раздав османским лучникам щедрое вознаграждение, он обратился к сидящей рядом на подушках Хюмейре хатун: — Надо бы сообщить Махидевран султан, она первой должна узнать в Стамбуле, — шах деловито почесал бороду. — Не волнуйтесь, я поставлю ее в известность. Помогающие нам не будут оставаться в стороне… — разлилась в улыбке Хюмейра, что довела свое черное дело до конца…