Холодные пули

Тремя неделями ранее поздней ночью в персидский лагерь прибежали перебежчики. Шах Тахмасп принял их в роскошном шатре с различными яствами и напитками. Немного отдышавшись, один из них громко произнес в поклоне: — Сегодня вечером султан Сулейман пал от наших стрел… Тахмасп довольно улыбнулся, высоко вздернув головой. Мир теперь должен перевернуться. Раздав османским лучникам щедрое вознаграждение, он обратился к сидящей рядом на подушках Хюмейре хатун: — Надо бы сообщить Махидевран султан, она первой должна узнать в Стамбуле, — шах деловито почесал бороду. — Не волнуйтесь, я поставлю ее в известность. Помогающие нам не будут оставаться в стороне… — разлилась в улыбке Хюмейра, что довела свое черное дело до конца. Хюмейра, спасенная подкупленными стражниками Фирузе, поспешила писать письмо Махидевран султан. Именно она помогла ей избежать попадания в Босфор в тугом мешке, попросив за это завершить начатое дело… Персидский гонец взял письмо и поспешил доставить новость в центр мира, в величественный Стамбул, быстрее всех. *** Султан Сулейман Хан, повелитель целого мира, теперь лежал мертвым подле своих сыновей. Убиенный не в бою, как подобает воину, а из засады в спину османскими стрелами из предательских рук. Весь мир остановился. Прекрасный шатер с шелковыми подушками застал уход целой эпохи, великолепной эпохи побед и процветания. И как бы омерзительна не была его смерть, он ушел достойно — оставив после себя наследие на века, которое будут укреплять и чтить. Только сколько же горя он принес сейчас своей семье… Шехзаде Мехмед и Селим еще не приняли произошедшее до конца. Наклонившись к изголовью отца и поддавшись неуемным слезам, она целовали его руку, не зная успокоения. — Убийцы найдены, Рустем ага? — спросил Мехмед холодеющим голосом, не убирая красных опухших глаз от падишаха. Он не мог понять, все думал об одном — как этот великий могущественный человек, его отец, его крепость и учитель, покинул всех так внезапно, что даже лекари не успели помочь. — Они скрылись в стане Тахмаспа, шехзаде, — сказал Рустем, все еще сохраняя терпением ясный ум. Он подошел ближе к наследникам, положив обоим руки на плечи. — Как бы то ни было, но повелителя больше нет с нами. Солдаты пока не знают, но что будет завтра? Завтра по плану Аяза паши войска должны идти в бой. Но пойдут ли? Придите в себя! Слабыми отныне быть воспрещено! Ваши братья в столице да и вы теперь в опасности! — Мустафа нас не убьет, Рустем! — вскричал растерянно Мехмед, дрожащими пальцами утирая влажные мешки под глазами. — Завтра мы сообщим солдатам и проводим повелителя в последний путь, в столицу… и пойдем в бой. — В столицу его отправлять нельзя! — Рустем присел рядом к Мехмеду, повернув его к себе. Какой же тусклый, безжизненный взгляд открылся перед ним. — Это даст повод Мустафе взойти на трон, беи и паши его поддержат! А за вами прибегут палачи с шелковыми шнурками! — говорил Рустем твердо, сверкая очами. И тогда Мехмед не выдержал, поднялся на ноги и схватил Рустема за ворот кафтана. — Мехмед, брат! — вцепился в него Селим. — Я не позволю похоронить моего отца здесь, в смрадной пустоши! Он должен покоиться в Стамбуле, в громадной красивой мечети! Чтоб каждый мог помолиться за него Аллаху! Он назначил регентом Мустафу — значит пусть и сам султанат перейдет к нему, следуя воле повелителя! Я заключу мир с персами и возвращу армию к нему на поклон, — Мехмед ослабил хватку и вновь присел к отцу, не замечая никого вокруг. Селим, услышав о приближающейся казни, подбежал к большому сундуку и, припадая к нему, тихо заплакал со всхлипами. Отроческое сердце, еще не до конца мужественное и сильное, страшилось даже напоминания о смерти, как и той, что сегодня постигла падишаха. Селим не хотел что-либо понимать — он просто плакал, надеясь, что вот-вот все это закончится… — Вы наивный добрый щенок, шехзаде, — в сердцах сказал Рустем, наклонившись к нему. — Когда вы увидите по пути назад янычар во главе с вашим братцем — будет уже поздно! О себе не думаете — о Хюррем султан подумайте! И о Джихангире с Баязидом! Пора очнуться, шехзаде! Рустем покинул шатер, оставив наследников одних со своим горем. Трясущимися руками он заторопился писать письмо. Как же он молился, чтобы Хюррем султан получила его как можно скорее. Что будет завтра, что будет через неделю — никто не знал. Но султанша что-нибудь придумает. Обязательно придумает. Но гонец Рустема не успел взобраться на своего коня. Проследив за ним, Аяз паша остановил его и приказал сейчас же показать письмо. Прочитав обращение к Хюррем султан при отдаленных факелах, паша спрятал его в ворот кафтана и приказал гонцу доставить в столицу лишь красивое кольцо жене за мешочек золотых. Не к чему Хасеки узнать об этом первой. Ветер переменился, и Аяз паша попал под него, понимая — здесь нечего больше делать, нужно бежать под руку более сильного. Наутро Мехмед объявил солдатам, беям и пашам о смерти повелителя. Отголосок ночи сильно отразился на его лице, утонувшем в реке скорби и казавшегося теперь бессилия. Сильное смятение охватило всех, это был будто обман — их султан, их Кануни, разве мог так внезапно оставить их? Только тогда, когда его стали переносить из шатра в просторную повозку, все поверили в случившееся. Стоял ропот и мольбы к Всевышнему. Все, от бывалого воина до важных пашей, проводили своего повелителя общей молитвой к Аллаху. Казалось, небеса утопали в их воззваниях о Рае для падишаха. Османские слезы окутали персидскую землю в ропотном стенании. Повелителя сопровождали полтора десятка лучших его воинов, намеревавшихся в ближайшем городе отыскать лед для благословенного тела. Османский стан вмиг осиротел, будучи в надежде, что все это интриги, обман, вероломство — но не уход Сулеймана Кануни, нет. Умами вмиг завладела мысль: «Кто же теперь за штурвалом могучей империи?» Но они успокоились быстро. К полудню разведчики сообщили — персы уже скоро будут близко. Несчетное, хорошо обученное войско, что нанесла туркам уже пару поражений. Мехмеду необходимо было взять себя в руки. — Каков план, Аяз паша? — строго спросил шехзаде, внимательно глядя на расстеленную карту. — Не лучше ли послать парламентеров в нынешней ситуации? — обеспокоенно спросил паша с заплетавшимся языком. — Нужно биться, — убедительно сказал Рустем, не замечая недовольного взгляда Аяза паши. Не дать бой и заключить мир — это значило переход войска вместе с Мехмедом в лапы Мустафы… — Ты прав. Мы не должны осквернить уход моего отца. Объясните план, паша. Скрепя сердцем Аяз паша предложил тактику боя. Времени не оставалось, нужно было решить всё быстро и собрано. Война — дело такое, не терпит промедлений. И вот сошлись в кровавом месиве. Все смешались в кучу, земля дрожала, отказываясь принимать смерть. Стоял оглушительный звон мечей, обезумевшие крики страха и ярости. Не было видно ни конца ни края людскому скоплению. «Неужели что-то может стоить человеческих жизней?» — подумал Мехмед, сидя в седле лошадей вместе с пашами на небольшом холме. Селим с живым интересом наблюдал за происходящем, готовый тоже идти в бой. — Не пора ли окружить их? — нетерпеливо спросил Селим. — Еще не время. Надо еще потрепать персов, — сказал спокойно Мехмед, не выдавая трясущегося волнения. Надо удержаться любой ценой. И вот, заметив через полчаса вдали знаки командиров, Мехмед погнал вперед коня, взмахнув правой рукой, чтобы ждущие отряды его увидели. С воодушевленными криками они ордой направились в атаку. С трудом обошли с флангов — кольцо почти захлопнулось. Персы ринулись отступать, теряя оружие. Радостная, радостная победа! — Да здравствует шехзаде Мехмед! Слава шехзаде Мехмеду! — кричали ему торжественно войска, возвращаясь с брошенными персидскими знаменами… Победа, сладостная и долгожданная! Не радовался, казалось, лишь один человек — Аяз паша, в раздумьях опуская голову… *** Спустя три недели гонец доставил злополучное письмо к Махидевран султан. Пристально вчитываясь в него, она с трудом поверила иноземным чернилам. Пальцы в неожиданной трясучке выронили письмо, колыхающееся дыхание вскружило голову. «Кончено…» — в смятении думала Махидевран, подняв горделиво подбородок сродни Зевсу, восходящему на Олимп. Теперь было главным не сорваться с него раньше времени. С затаенным вздохом она поспешила к сыну. Походка плывущего лебедя, взгляд кружащей орлицы. Гаремные девушки, калфы, евнухи, стражи — все теперь виделись в ее руках. А главное — Хюррем и ее шехзаде. Теперь то она поплатится за всё причиненное горе. Покои повелителя, его рабочий стол, сидящий за ним Мустафа. «Теперь это все твое, сынок» — с улыбкой на устах думала Махидевран, приветствуя Мустафу. Но в минуту уголки губ поникли, пытаясь принять грустное положение — не получалось, лукавство просачивалось, как лучи солнца. — Мужайся, Мустафа. Я получила вести от Аяза паши, — Махидевран дотронулась до его плеч. — Повелитель покинул этот мир от вражеской стрелы. — Что вы говорите такое? Не верьте пустой клевете, — со спокойствием сказал Мустафа, будто ничего не услышав. — На письме была султанская печать… — Махидевран обняла его, лаская волосы. — Он предстал перед Всевышним. И скоро его доставят в столицу. — Нет… — в мгновение Мустафа отпрянул от матери, взглянув ей в глаза. Правда… Пугающая горькая правда. Глаза шехзаде покраснели, налившись влажным блеском. — Покажите мне это письмо, покажите! — вскричал он, теряя твердость в ногах. Отец, мудрый справедливый правитель мира… Все вокруг исчезло. — Я… я… его разорвала в испуге от такой новости… — лгала Махидевран. Не нужно было знать сыну, что она получило письмо от убийц падишаха. — Нужно поставить Ибрагима пашу в известность. Отмахнувшись от нее, Мустафа присел на отцовский диван и схватился за голову, тяжело дыша. Слезы окропили лицо и бороду, легкие сжались. Перед глазами стоял отец, мелькали воспоминания, их бои на матраках, их объятия, его напутственные слова в санджак, их ссоры и недоверие… Разрывало сердце. — Мустафа, как бы то ни было, нужно взять власть в свои руки. Мехмед сейчас с армией, нужно вернуть его в столицу, — говорила Махидевран, присев рядом к нему. — Замолчите! Замолчите! Пока я не поцелую руку отца и не провожу его с молитвой, даже думать ни о чем не смейте! — рьяно вскричал он, потирая переносицу. — Оставьте меня. Махидевран притронулась к его щеке и тихо произнесла: — Не позволяй скорби сломить себя. Теперь вся империя принадлежит тебе. Нет места слабости, нет места состраданию. Лишь порядок и только порядок, — маленькими зернами она пыталась натолкнуть его уже сейчас к исполнению закона Фатиха. И как же надеялась, что эти зерна взрастут. Дождавшись ухода матери, шехзаде опустился на искусный ковер, вознеся руки в молитве. «Сколько ты мне всего не поведал, сколько я тебе не сказал… Молю, не лишай меня своего присутствия, будь со мной, шептай моему сердцу, и я услышу твой шепот. Помоги теперь, не оставляй…» Махидевран же времени зря не теряла в теплых молитвах — у нее было все продумано до мелочей. Только одна теперь опасность у шехзаде, у его восхождения на трон — Хюррем, что была способна на все, чтобы помешать. Теперь она бессильна. Приказав стражникам идти за ней, Махидевран засветилась победоносной улыбкой. Пусть мрамор этого дворца запомнит щебет ее туфель, знаменующий новую эпоху и новую жизнь. Хюррем была в своих покоях с детьми. Баязид хвастался сегодняшними достижениями в уроках, Джихангир рассматривал деревянную лошадку на коленях матери, а Михримах писала письмо Мехмеду и Селиму. — Добавь еще: Селим, прячься от персов за громадными пушками. Они тебя уберегут, трусишка, — смеялся Баязид, сидя на софе. — Да да, так и напишу: брат желает тебе храбрости, — усмехнулась Михримах, замарав пальцы немного в чернилах. Хюррем султан улыбнулась, желая добавить и свою присказку к сыновьям, но не успела. Двери ее покоев стремительно открылись с грохотом. Передав Джихангира в руки Михримах, Хюррем поднялась с софы вместе с детьми, в испуге взглянув на вошедших стражей. Медленно и важно Махидевран приблизилась к ним, сложив руки перед собой. — Махидевран, как ты смеешь врываться?! Пошла вон сейчас же! — вскричала Хюррем с гневным взглядом. Жилки на шее напряглись, глаза воспылали огнем. — Убирайся, я сказала!!! — рыжие волосы замотались в тряске, мешая глазам. Осмотрев стражей в красных кафтанах, она, словно по инстинкту, раздвинула чуть руки перед детьми. — Мне больно сообщать эту новость. Наш повелитель в военном лагере предстал перед Всевышним. А ты теперь, Хюррем, отправишься в Старый дворец. Тебя обеспечат всем необходимым, — выпалила Махидевран уверенно, не сводя с нее взгляда. — Что? Лжешь! Это вы его убили! Убирайтесь!!! — в крике Хюррем схватила ее за красиво уложенный пучок волос и толкнула так, что та повалилась в ноги стражей, хватаясь руками за пол. — Я всех вас уничтожу, пошли вон! — кричала Хюррем, отступая шаги к детям. Михримах обняла братьев, заплакав в тихой дрожи. Джихангир свернулся комочком, закрывшись своими маленькими ручками. В секунду Баязид отпрянул от сестры, схватив в руки рядом стоящий чугунный подсвечник в форме палки и бросился к матери, не замечая трехкратного биения сердца. — Моя валиде никуда не поедет! — твердо сказал он, стараясь отмахнуть мысли об отце. Колыхающаяся отроческая грудь готова была извергнуть лаву огня. Махидевран поднялась, отряхнув платье с позолоченными нитями, и вскинула голову с холодным убийственным взглядом, режущим с сухими скулами на горделивом лице. — Я бы могла оставить тебя здесь. Но ты сама сделала себе приговор своими кознями против Мустафы. Моя задача — лишь уберечь его… — произнесла она и махнула головой стражникам, чтобы взяли Хюррем под руки. Баязид старался бить яростно их подсвечником, но его грубо оттолкнули, забрав бойкое оружие. Хюррем сопротивлялась как могла, билась и брыкалась, но ее всё вели, лишая сил. — Не трогай их, слышишь! Не трогай! Если тронешь — умрешь!!! — кричала султанша, кою как преступницу вывели из покоев, ведя через весь гарем. Рабыни и слуги тут же выбежали на обезумевшие крики. Ехидные и сочувствующие мысли вскружили головы, но всех их объединяло одно умозаключение: «Пришла беда…» Хюррем сопротивлялась до самой кареты в дворцовом саду, метала головой, кричала о помощи — всё без толку. Никто не ринулся помочь ей. В карету ее усадили почти без сил — лишь с пугающим трясущимся видом, лицо налилось сумасшествием. Стражники уселись рядом с ней, не спуская глаз с бывшей госпожи. — Я вам дам золото! Вы ни в чем не будете нуждаться, подарю рабынь, гарем заведете! Помогите мне и шехзаде! Их ведь убьют!!! — задыхаясь, она вцепилась в одного из них, окорябав предательскую шею. Глаза ее прожигали, готовые испепелить. Но стражник оттолкнул ее, схватившись за меч. Взгляд нещадящей гиены, что мнит себя львом, — Хюррем хорошо знала этот взгляд, что объединял всех подлецов. — У вас теперь нет ни гроша. Так что замолчите, а не то с падишахом будут хоронить еще и вас… — угрожающе прохрипел стражник, засунув меч обратно в ножны. Да, так и должно было быть. «Сулеймана не будет — и я умру» — говорила она когда-то. Но убить себя сейчас, когда ее дети окружены стервятниками — преступление, малодушие. Ее маленькие воины, ее гордость и любовь. «Пусть пока торжествуют. Этого не будет, не будет!» — успокаивала она себя, закрыв лицо руками. Не взирая на стражу рядом, Михримах подбежала к уходящей Махидевран, слегка утерев насквозь влажные красные глаза. — Прошу, дозвольте ей дождаться похорон отца! Будьте милосердны, — проронил тихий нетвердый голосок. Взглянув на жалостливый вид, Махидевран лишь прикоснулась к ее щеке со снисходительным взглядом и прошла мимо нее, закрыв двери. — Я пойду к Мустафе! — подбежал к ней Баязид, почти не чувствуя ног от перенесенного волненья. — Ты будь с Джихангиром. А я сейчас вернусь, — Михримах крепко обняла его, прикрыв губы ладонью от нарастающего больного вскрика. Всё закипело в девичьем сердце, разрывая изнутри волной негодования. «Мустафа не может», — повторяла она, идя по глухим коридорам. Роскошь, беспечность, дорогие украшения и долгие уроки — всего этого будто не было теперь в жизни Михримах. Смышленая девочка, радость отца и матери, вдруг столкнулась с жестокостью жизни. Первый удар — отец, второй — валиде… Но братьев под удар она не подставит! Хоть и шла сейчас по коридорам дворца в воздушном лазоревом платьице, будучи готовой припасть к холодной стене и в слезах укрыться в ней. — Шехзаде приказал никого не впускать, госпожа, — проронил стражник у дверей, не поднимая головы. — Сейчас же отвори! Мустафа!!! — вдруг крикнула Михримах, готовясь стучать кулаками. — Госпожа, что случилось?! — спросил громко из коридора Ибрагим паша, направившись к ней. — Хоть вы объясните толком, что произошло! Как погиб мой отец, где теперь Мехмед и Селим? Скажите! — растерянно говорила Михримах, округлив в прошении глаза. Паша лишь непонятливо нахмурил брови и качнул головой. — О чем вы? — не успел спросить Ибрагим, как в удивлении вместе с Михримах увидел в конце коридора идущего Аяза пашу, за которым следовали с десяток воинов, несших на плечах нечто что-то огромное и длинное, напоминающее гроб… *** В Старом Дворце Хюррем выделили небольшую комнатку, скромно обставленную мебелью, сродни развалинам, и мрачной серой росписью стен. Стражники почти что толкнули ее в эту комнату, к удивлению, не запирая на ключ. Через минуты к ней пожаловали служанки с большой корзиной никчемных платьев. «Всех уже предупредили, запугали…» — думала Хюррем, сдерживая себя просить их о помощи. Никто не передаст письма, никто не выполнит просьбу. Однако, это же Дворец Слез, не отличающийся статью и красотой, — сюда же еще кто-то заточен. Но не было сил на искание помощи, ноги теряли твердость, готовые повалить ее. Хюррем присела на пыльный диван и сжала ладони в кулаки, тяжело дыша. Невозможность что-либо сделать бесила ее. Все пути были закрыты. Сюмбюля в Топкапы не оставят, здесь одни гиены, коих ей нечем задобрить. Голова разрывалась в тревожных мыслях. Мехмед, Селим, что с ними? Их уже отправили связанными в столицу, а подлые военачальники ведут назад проигравшую армию? Баязид, Джихангир — всего в пару покоях от смерти. И что же делать… — Сулейман, теперь ты знаешь на небесах, что я тебе неверна. Ниспошли на меня все, что хочешь, но защити наших сыновей… Ты знал, что когда-нибудь так и будет, почему же не отменил чудовищный закон?! Почему? Для блага государства, конечно. Так вот пусть будет проклято твое государство и власть, что начинаются с крови, пусть! — вскричала она, глядя в темный потолок и схватившись за шею в тяжелом дыхании. Не было скорби по повелителю, не было разрывающей по нем боли. И ей не было стыдно, что случилось — то случилось. Как холодно она провожала его на проклятую войну, так и холодно встречала его на небесах. Стоял лишь страх, затуманивающий сознание и забирающий последние частички жизни. — Ибрагим… Услышь меня, отговори Мустафу, отговори Мустафу. Помоги нам всем, — прошептала она как молитву, покачнувшись в тяжелом дыхании. Паша, паша, теперь он могущественен, как никогда. Не страшен ему ни развод, ни прошлое недоверие падишаха, лишь самоличная власть с уважающем его Мустафой. «Не возгордись, приди же, приди…» — Хюррем закрыла на миг глаза, вспоминая объятия паши, в коих хоть на секунды она позабыла бы о страхе. Но тут же открыла взор на скрипнувшую дверь. В ней появилась тощая старуха в красивом темно зеленом наряде. Но ни уложенные волосы, ни роскошь шелков не делали ее хоть как-то привлекательней с глубокими морщинами и маленькими губами, что почти слились с худощавом лицом и с остро выпирающими скулами. — Что же, добро пожаловать. Слава о тебе достигла и это гнильё, — и с сухой улыбкой она приблизилась к бледной Хюррем, шурша подолом по ковру. — Кто ты? — равнодушно спросила Хюррем, отвернув от нее взгляд. — Мать наследника, любимая женщина султана, ровня тебе, — маленькие глазки лукаво сузились, морщинки еще боле углубились, сделав ее похожей на раскопанного мертвеца. — Ты сейчас тешишь себя надеждами, но нет. Эта клетка навсегда. — Присядь-ка, любимая женщина, — Хюррем внимательно смотрела на нее, пытаясь понять — либо Махидевран послала ее насолить, либо она не в себе. Старческое декольте вблизи выглядело уж слишком нелепо. — Вижу, ты женщина влиятельная. Мне нужна твоя помощь. Напиши письмо великому визирю, чтобы увез куда-нибудь шехзаде, — но чем дольше Хюррем вглядывалась в пустые серые глаза старухи, тем больше жалела о сказанном. — Спасти, все хотят спасти. Так и султан Баязид хотел спасти своих детей. Но не спас ни себя, ни их. Султан Селим взошел на трон, мы с моим Коркутом были счастливы. Он такой был славный, кудри его нежились в моих руках… Но потом его убили, Хавса постаралась… — говорила старуха вовсе не горестно, а бодро и с легкой веселостью. — А что же мы это так сидим, надо бы угощение! — вспорхнула она широкой улыбкой. «Неужели меня ждет такое же безумие?» — с ужасом подумала Хюррем, поджав губы. — Разве братья Сулеймана не стали жертвами эпидемии? — спросила Хюррем, надеясь все-таки на ее светлый ум. — Хо-хо-хо, душа моя, кто утешается лживо, у того не бежит кровь в жилах. Она соперника в нем видела твоему Сулейману. Ах да, он тоже скопытился. Я их всех пережила. Коркута схватили ночью и отрубили ему голову, а клочок кудрей положили мне под подушку утром. А теперь я здесь. И ты здесь. Заходи, поболтаем с тобой. Алтын, золотце султана Селима, в твоем распоряжении, — старуха вновь широко улыбнулась, кивнув седой головой. У Хюррем вдруг закружилась голова. Перед глазами помутнело, вдохи стали тяжелы, и вмиг она упала на мягкие подушки, потеряв сознание. Алтын хатун обняла ее за плечи и погладила рыжие локоны. — Ах как вьются, как у моего сыночка. Ничего, ничего. Мы тут с тобой порядок наведем. Молоденькая ты еще… Да ведь и я не старая, просто морщины проклятые. Наведем, наведем. *** К вечеру гарем напоминал беспорядок на корабле, за который взялся новый капитан. Всех тех, кто служил Хюррем, выставили из дворца, даже Сюмбюля агу. В услужении шехзаде и Михримах прислали новых слуг. Прибывший Аяз паша сразу пал под допросы — почему оставил двоих шехзаде и почему письмо, доставленное Махидевран султан, пришло с такой же скоростью, что и тело повелителя. Сначала он не понял, что за письмо он посылал, но, увидев пристальный взгляд султанши, сообразил с ответом. Гонец оказался растяпой, загнал коня, искал нового — лгал паша, не зная, что истинный персидский гонец коротал многие дни в новых для него османских тавернах. А оставил Аяз шехзаде по его же будто бы приказу, не рассказав про свой гнусный побег из военного лагеря. Что ж, теперь он в столице, как и хотел, на стороне без пяти минут правящего шехзаде. Некогда было разбираться во лжи. Все были потрясены. Через тысячи верст доставили падишаха, который только недавно отбыл в поход, а теперь лежал в холодном льду, который по пути брали в каждой деревушке, в каждом городе… Повелитель огромной империи — теперь лишь бездыханное тело. Ибрагим паша не сдержался — заплакал, стараясь не думать, не вспоминать счастливые дружеские моменты, их победы и наслаждения, а думать, что же предпринять, не дать больной растерянности овладеть собой. С тяжелым сердцем он отправил послов к Тахмаспу заключить мир на любых условиях. Затем приказал готовить мечеть Айя-Софью к погребению повелителя и начать готовиться к коронации… Три дня далось на подготовку. «А что же с шехзаде будет…» — думал он волнительно, уже зная о ссылке Хюррем. Сердце рвалось к ней, помочь, как-то приободрить, успокоить, что ничего не случится. Не случится ведь? — Нужно обсудить кое-что, — сказал Ибрагим, придя вечером на султанский балкон. Мустафа не спускал взора с чарующего Босфора, словно не заметив пашу. — Ваши братья. Как вы намерены с ними поступить? — прямо спросил паша, ожидая недоуменного взгляда и благородного заявления. Их не последовало. — Все будет хорошо, паша. Не волнуйся, — отчужденно произнес Мустафа, вдыхая вечернюю свежесть под тихий шум ветра. — Все в твоих руках. Но не забывай свои слова — «Не зваться мне мужчиной, если подниму руку на братьев» — произнес Ибрагим, с горечью взглянув в сторону открытых покоев, где на ложе лежало омытое придворными лекарями тело падишаха. — Не время поучать меня, паша, — укорительно произнес Мустафа, давая понять, что бесцеремонно к нему теперь никто не может обращаться. Руки его были напряжены, терзая мраморные перила в мучимых размышлениях. — Простите, коль оскорбил ваше некоронованное величие своим «ты», — напыщенно склонил голову Ибрагим. — Однако пожалейте свою совесть, благородную и достойную. Янычары за вас, подданные за вас… — Я приму правильное решение, — холодно кивнул Мустафа, не желая больше касаться этой темы. Ибрагим паша сухо поклонился и оставил его, оглушая балкон стуком своих напористых шагов. «Львенок проснулся» — в обиде думал он, но чего же он хотел? Перед ним не тот шестнадцатилетний отрок, кого прочили на престол в момент болезни повелителя, а опытный санджакбей, готовый взять бразды правления так же хватко, как взял и его отец много лет назад. «Распустил, Ибрагим, ты губу. Все без тебе решат. И будут решать…». Не теряя ни минуты, он отправился в Старый Дворец. Мустафа все не отходил от перил, стараясь спрятать переживание и терзание души в недалеком море, что красовалось неподалеку. Он успел осознать за этот день произошедшее, успел справиться с давящей скорбью, но вот только… Не смог избавиться от слов, что говорил ему когда-то отец: «Невинность теряется, и червь неуемных желаний начинает бороться с человеком. Червь богатства, червь власть неважно где — в семье или в государстве. Кто-то побеждает его, а кто-то нет…» Желание править, желание торжества над людьми сегодня уже давало свои отголоски, а что будет завтра? Как победить в себе эту вспыхнувшую страсть, когда еще стоят в ушах радостные вскрики: «Шехзаде Мустафу на трон! Шехзаде Мустафу на трон!» Братья… За многие годы он уже понял их совершенно. Мехмед — умный, добродушный, любимец отца. Баязид — неугомонный сорвиголова. Селим — летающий в облаках и Джихангир — невинный ангел… Мустафа знал историю своей империи, знал, как мятежные шехзаде выходили на своих отцов и свергали их с трона… Разве не может быть такого, чтобы, к примеру, в Баязиде взыграла их кровь через пару лет? Мустафа вдруг ударил рукой что есть мочи по перилам, яростно вскрикнув тяжестью в груди. «Они — твои соперники» — нависли слова матери, очерняя сердце. Он притронулся ко лбу, не хотев уже думать ни о чем, но думы не покидали его, заключая в свои оковы. *** Стража не поспевала за Ибрагимом пашой, держащая в руках факелы словно непонятно для кого, скача на лошадях. Копыта его коня почти путались в дряхлой полутемноте, но он не переставал его гнать с тяжелым дыханием. «Простите меня, повелитель, простите…» — думал с горечью он, все еще представляя, что падишах ждет его в Топкапы решить важные дела. Правда принималась нелегко, как и то, в каком положении сейчас Хюррем. Но так требовали правила. «Покайся, Ибрагим, когда ты следовал правилам…» — корил он себя в бездействии. Нужно было спасать её сиюминутно. Но чем тогда ответит ему новый правитель? Будь, что будет. Только бы видеть её. В воротах Старого Дворца им сразу же преградили путь настороженные стражи. — Дорогие мои, я сварю вас в котле, если не дадите дорогу великому визирю… — произнес важно Ибрагим, готовясь вынуть меч из ножен. Его пропустили с поклоном, глядя вслед на кафтан с соболиным мехом при свете факелов его прихвостней. Осмотрев сам дворец с маленькими куполами и толстыми стенами, паша перевел взгляд на сад — жалкая попытка собрать воедино парами фруктовые деревья и фонтан из белого известняка с неторопливыми струями воды. «Прискорбно» — с этой мыслью он зашел внутрь дворца, приказав охране дожидаться снаружи. Служанки и евнухи сразу же заметили чужие шаги и выскочили к дверям к незваному гостю при свете скромных лампад. — Где Хюррем султан? — раскаленным железом спросил Ибрагим у одного полного евнуха. — Простите, но был приказ Махидевран султан никого не… — Я спрашиваю! — вскричал дико паша, приставив к горлу безбородого свой меч. Вспыхнули волчьи глаза, пробирая до мурашек. Он ищет ее. Никто не смеет мешать. Испуганно промычав, евнух показал ему пальцем в сторону узкого неосвещенного коридора. В мгновение оттолкнув его, Ибрагим зашел в еще одну темень. Стуки, сердце колеблется. Хюррем здесь. Дверь скрипнула так, что пробудила, казалось, весь дворец отверженных. Но только не султаншу. Уложенная придворной лекаршей в кровать она еще хранила в себе страшный и жестокий всплеск сегодняшнего дня. Успокаивающие отвары ничего не значили. Снова безжизненное и замученное лицо. Паша запер дверь и тихонько присел на белоснежную простынку. Она будто не дышит. Огромные впадины под глазами, бледность когда-то вечно румяных щек… «Ты сильная, Хюррем султан. Переживешь», — пронеслось сухо в голове. Он дотронулся нежно до ее скул, не сводя глаз со слегка приоткрытых губ. «Как ничтожна женщина в нашем грешном мире, ценность которой лишь в сыновьях и ее господине. И неважно, сколько она сделала злых и добрых дел, сколько построила школ, больниц и могил для своих врагов — ее все равно вот так вот вышвырнут, если она лишится своей ценности. Говорится, женщина вторичная от мужчины. Но разве не на них держится наша жизнь, наши кровы и наши сердца. Да что уж там, и государства держатся на прекрасных сильных лебедках, готовых заботливо окутать крылом всех и вся. А их же кто укроет? Кто укроет и утешит, кроме нас — гуляк да вояк, из-за которых нет покоя на земле. И я укрою тебя, Хюррем…» — размышлял он с улыбкой, не сводя взгляда со всё еще миловидных ямочек, что не поддались нахлынувшему горю. Маленькая лампадка в углу не переставала их освещать, а паша нежно смотрел на свою рыжеволосую ведьму. Полянка в лесу благоухала цветами и травами, птицы пели свою песню любви на вековых стволах деревьев. Босой Хюррем шла мимо них, чувствуя каждой частичкой тела силу земли, кормилицы и благодетельницы. Белым ее нарядом любовались красочные бабочки, что порхали беззаботно и весело. Но они начали улетать, шепотом крылышек звав на помощь. Волки, стая волков. Стая обозленных глаз и острых клыков, оскалившихся в нападении. И они бросились за ней попятам, почти доставая белоснежный подол. Страшный протяжный вой охватил испуганный лес, стопы Хюррем сбились в крови. Задыхается, почти падает, толкает кусты, видит человека в мрачной накидке, окруженного алым сиянием, что протягивает ей руку. Не успевает, волки рвут ее подол, но все же хватается. Хюррем проснулась в холодном поту, с частым дыханием сжимая руку Ибрагима. Бешеный округлившийся взгляд смотрел на него. — Думал, уж не дождусь, — с легкой улыбкой проронил паша. — Ты… Я предупреждала… Я чутко сплю… — вмиг Хюррем вновь припала на подушку, потирая лоб. Вспомнилось всё — и старуха, и Махидевран, и испуганные глаза детей. Сердце вновь заметалось, не знавшее покоя. — Что ж, теперь ты доволен, паша? Осталась самая малость — от шехзаде избавиться. И тогда всё у твоих ног… — говорила она спесиво, устремив безумный взгляд сквозь пашу. Ибрагим цокнул языком и махнул головой. Умирать будет, а в душу плюнет. Вздох, вздох, не смей насмехаться. — Я то доволен, конечно. Доволен смертью падишаха, доволен потерянностью Мустафы и твоим положением. Не сомневайся, — говорил он, приподнимая брови. Хотелось, как и всегда, продолжить перебранку, но сдержался. На сегодня хватит ссор и слез, на этот ужасный и проклятый день. — Кровь не прольется, Хюррем, — уже с серьезностью заявил он, подняв голову. Хюррем на миг закрыла глаза, терзая грудь тяжелым вздохом. — Как они, Ибрагим? — жалостливо округлились ее глаза во влажном блеске, казалось, уже смирившись с напряженным волненьем. — Не волнуйся. Стражи у их дверей не забывают беседу со мной. Им ничего не угрожает, — кивнул он, дотронувшись ее холодной ладони. На лице Хюррем вновь полились слезы, душащие с новой силой. — Я не могу помочь им, не могу, Ибрагим! Заперта здесь с полоумными старыми наложницами. Хюррем султан! Хасеки! Теперь ничто всё это. Не выдержу! — говорила быстро Хюррем со всхлипами, сжимая слабо ладони. Она оказалась в крепких объятиях. Прижалась пуще, вдыхая его запах. Вновь замученная птица. Отчего он жаждал успокоить, куда ему понять ее боль и страх? Разве паша не должен был радоваться сохранению своего поста, расширению полномочий? Он тоже многое потерял за прошедший день. Потерял друга-повелителя, потерял покой в государственных делах, свою решимость и твердость. И только ради нее он видел смысл возвратить их к себе в душу. — Ты не будешь жить здесь, я тебе обещаю. Шехзаде будут навещать тебя в роскошном особняке, будут привозить к тебе в гости внуков. А я, тихо посмеиваясь, буду играть на скрипке, так уж и быть, — Ибрагим притронулся к ее волосам. — А что же ты будешь делать в моем особняке? — спокойно спросила Хюррем, дав губам слабо улыбнуться. Она позволила себе наивность, чтобы успокоить мысли — Ибрагим сказал, значит, все будет хорошо. Хотя чувство слепого внушения скоро пропало — она действительно уверилась, что никакой опасности нет. Хотя бы на эту ночь. Он был рядом с ней. Больше ничего не нужно. — Ну, я думаю, муж и жена должны жить под одной крышей, как думаешь? — усмехнулся паша. Хюррем в недоумении подняла на него взгляд. Закон природы — слова о женитьбе лечат даже от страха смерти. — Согласна, не согласна — не волнует меня… — расплылся в улыбке паша. Как-то надо было разбавлять сегодняшние ужасы. Хоть это и незатейливая мысль, но было бы забавно — из Хасеки в… в… Он бы обязательно придумал. Не было стыда такое думать — с падишахом он на небе поквитается. — Я подумаю, Паргали, — приняла неожиданно Хюррем игривый тон. Можно и помечтать — лишним не будет, успокоит сердце. — Сказал же — не волнует, — подытожил паша. Покой. Покой при слабой лампадке, изумрудные светящиеся глаза напротив. Сейчас бы за любую реформу, за любое сражение. Выходит, она придавала ему сил — как родная земля, как далекая Парга, как рыбацкий домик на берегу моря. И он ей придавал сил. «Держи ее, она — твоя. Она — твоя перед Богом и перед всем живым. Ее кровь — твоя кровь. Ее душа — твоя душа. Вместе отныне вам гореть в огне, вместе падать в преисподнюю и возвышаться до ворот Рая. Вы — нить клубка вечности, навсегда ваши нити переплетены, которые не разорвать ни горем, ни страданием, ни смертью. Вы — сила, которой все ни почем…» — подумал паша и прилег рядом с ней на одну подушку, заключив в кольцо рук. Теперь он все окончательно понял. «Слушай свое сердце» — говорила распутная цыганка. Послушал. И услышал…