Твой глас не слышно

      Тсуна покинул ванну и мельком осмотрелся.       Первый этаж был погружен в темноту. Мама, по-видимому, ушла к себе, а Тсунаеши снова заперся в комнате в тесной компании своих фанатов.       Из-за его двери раздавались взрывы смеха, громкие голоса и грохот — брат был в своём репертуаре. А тренировки в стиле Вонголы плавно переехали на его территорию.       Савада поправил широкий пояс банного халата, проверил полотенце на голове и, придерживая ворох из своей школьной формы, направился к себе.       Рядом с детской он на миг приостановился, но из вещей высунулись маленькие ручки и молитвенно сложили ладошки вместе.       Сейчас перед Мару предстала дилемма. Была возможность просто сгрузить теленка в комнате малышей, а можно было взять с собой, и парень не знал, что в этой ситуации будет лучше. Душевная боль и тошнота после не самого чудесного ужина вызвали жесткую мигрень, что впивалась болезненными иглами в глазницы и виски.       А стоит ли оно того вообще?..       Тсунамару опустил глаза, разглядывая крошечные пальчики, припомнил ощущения шрамов, уродующих нежную детскую кожу.       Парень прикрыл глаза и направился к своей комнате.       Он даст шанс. Один.       Детские ручки спрятались обратно, и ничто не выдавало присутствия ребёнка на руках парня.       Хотя само наличие неопрятной груды вещей могло бы вызвать вопросы у тех, кто знает Тсунамару. Но, кроме самого подростка, в коридор выйти никто не удосужился.       Перед дверью он снова затормозил, собираясь с мыслями, и проскользнул в свою спальню.       Аккуратно уложив свою ношу на кровать, парень снял с головы влажную махровую ткань и развесил ее на компьютерном кресле.       Рубашка зашевелилась, и из-под нее высунулась чернявая макушка.       Тсуна стал полубоком, чтобы контролировать его действия. Юноша ощущал странную неловкость от нахождения на своей территории нежданного гостя.       Сам Ламбо тоже притих и завертел головой, пытаясь рассмотреть незнакомую до сего момента обстановку.       Савада-младший снял с себя халат, развешивая его на плечики, чтобы просох за ночь, и подошел к шкафу за новой пижамой.       «Осталось всего два комплекта, так что стоит зайти завтра в ателье и заказать новую», — мысленно прикинул юноша.       Бинты он поменял в ванной, так что надел свободные штаны и аккуратно застегнул крупные мягкие пуговицы рубашки в более спокойном темпе.       Глядя на то, как озирается Бовино, Тсуна и сам скользнул взглядом по обстановке, пытаясь понять, что же видит ребенок.       С момента его отъезда десять лет назад в комнате ничего не поменялось — мама сохранила интерьер таким, каким он был при сыне. Нежно-желтые обои с более яркими звездочками по верху и светлый паркет. Потолок был белым, слегка пожелтевшим от времени.       В центре был простой круглый светильник, которым Тсуна пользовался редко, предпочитая точечное освещение от торшеров либо от настольной лампы, которую сейчас и включил.       Напротив входной двери располагалось окно, завешенное красным тюлем — первое изменение, которое позволил себе юноша — детские шторы с зайчиками отправились в кладовку.       Комната Тсунамару выходила на восточную сторону, так что до полудня помещение освещалось жаркими лучами солнца, а до заката появлялась приятная тень.       По левую руку располагался шкаф из орешника во всю стену, поделенный на части для вещей и полки под предметы. Там же соседствовали две ниши под рабочие места, одно из которых подросток приспособил для своих нужд.       Эта спальня была первой детской близнецов, что и объясняло обилие мест для детских вещей. Со временем Тсунаёши узнал в садике, что братья должны жить раздельно, и попросил свою собственную комнату на западной стороне — чтобы солнце не светило в глаза весь день, а Тсунамару остался в опустевшей наполовину комнате один.       Детские игрушки стояли на полках вперемешку с книжками сказок, комиксами и учебниками из подготовительной школы — Нана не выбрасывала ничего связанного с детьми. Были детские кубки Мару за конкурсы, грамоты за участие в детских стартах в рамочках и даже приз Ёши за лепку снеговиков.       Всё это тщательно протиралось от пыли, занимая свои места в истории семьи.       Изменения коснулись правой стороны комнаты: детская двухэтажная кроватка была заменена полуторкой, которую младший Савада застелил пледом с древесным узором; появился низкий столик-котацу с четырьмя подушками — мама решила, что он будет, как и Ёши, приглашать к себе гостей.       Над столиком висел гамачок Реборна, который пустовал вот уже несколько месяцев с момента знакомства репетитора со старшим братом.       По возвращении Нана предлагала Тсуне сделать ремонт или выбрать другую комнату, но парень, пестуя надежды вернуть то самое ощущение семейного тепла, отказался.       Надежды оказались напрасны наполовину — только мама пошла на контакт. Комната, казалось, была отражением этой ситуации — левая сторона была полна памятных вещиц и детского солнечного тепла, правая была строгой и лаконичной в своей начинке. Как будто в помещении живет человек с диссоциативным расстройством личности.       Словно волнорезом две эти крайности разделяли тумба под окном и кресло по левую руку от входа. Тумба из темного дуба, найденная Тсуной на барахолке, имела в себе несколько потайных ниш, раскрывавшихся в ходе решения головоломки. А кресло в стиле барокко, обтянутое шоколадной кожей, полностью отражало личность жильца.       Каждый день рассветная тень от двойной оконной рамы, словно судья, делила пространство на две половины, и Савада не мог отбросить мысли о том, что это похоже на его жизнь.       Раздался глухой грохот, вырвавший Саваду из размышлений.       — Не хочешь к ним? — нейтрально поинтересовался парень, кивая в сторону коридора.       Ламбо помотал головой и заозирался, продолжая детально рассматривать неизвестную до этого территорию. Одновременно он попытался укутаться в своё полотенце.       Вид помещения отозвался в малыше… разочарованием? Тайна закрытой двери манила его постоянно, а зная Тсунамару как заносчивого и высокомерного человека, Ламбо ожидал…       — Ты ожидал чего-то другого? — Савада почувствовал некоторый интерес. Он потер кончики пальцев друг о друга и обратился к шкафу, при этом отслеживая боковым зрением реакцию малыша.       Пустив в своё личное пространство постороннего человека — не маму — Мару ощущал себя двойственно. Чужое присутствие било по нервам, заставляя парня заученно держать постороннего в поле зрения хотя бы краем глаза. Тсуна, понимая это, напряженно повел плечами, Ламбо же смутно, но осознавал неудобства хозяина комнаты, что тоже заставило ребенка насторожиться.       Повадки наемника, вытравленные было теплом старшего из братьев Савада, возвращались в тревожных взглядах и инстинктивных рывках маленьких ручек к волосам.       — Нет, нет, Ламбо-сан ни капельки не ожидал цепей и чудовищ! — воскликнул малыш. Тсуна кашлянул, скрывая внезапный смешок.       — А ты… — Савада повернул голову, ловя взгляд зеленых глазок, показывая, что слушает, но Ламбо умолк в смущении.        Подросток поджал губы, понимая что дернулся слишком резко, и нарочито медленно повернулся к Бовино спиной, ныряя в шкаф.       Волосы на загривке встали дыбом, спина напряглась, виски прострелило болью, но Савада полез за своими детскими вещами.       Когда Тсунамару вернулся в этот дом, он сам разложил некогда свои вещи по коробкам, освобождая место для новых.       Парень легко поддел скотч и распечатал один из ящиков.       В нос пахнуло слабым запахом лаванды и едва ощутимым ароматом пряников, который был у детского кондиционера.       Савада-младший некоторое время с щемящей тоской вглядывался в яркие вещички, после чего заворошил их, пытаясь выискать что-то подходящее телёнку.       Пальцы наткнулись на мягкий полосатый флис.       …Мама принесла их на четвёртый день рождения. Два невероятно мягких пижамных комбинезончика полосатой расцветки. Ёши достался белый с жёлтым, а Мару — белый с голубым.       Яркие полоски слегка поблескивали в темноте, напитываясь за день светом на солнышке, куда малыши выносили их, а Нана прикрепляла прищепками, чтобы ветром не снесло.       Женщина купила их в то время, когда Намимори лихорадило от постоянного отключения электроэнергии. Река неподалёку от города начала мелеть от жары, и расположенная на ней гидроэлектростанция уменьшила мощности подаваемого тока.       Дети семьи Савада всегда засыпали с ночником, но использовать электричество в ночное время суток можно было только деловым районам и предприятиям, что работали в ночную смену. Так что Нана изрядно намучилась со своими маленькими трусишками.       Пижаму со светящимися элементами она нашла случайно у заезжего торговца и сразу же купила два последних комплекта разных цветов.        Тщательно прогрев их на солнце, Нана натянула тёплые флисовые комбинезончики на своих мальчиков и понесла сыновей в комнату.       Приготовившиеся было рыдать малыши умолкли, стоило только двери закрыться. Жёлтые и голубые полоски светились мягким неярким сиянием в темноте комнаты, почти как их ночник, и примолкшие, они гладили друг друга по полоскам, пока не заснули в обнимку…       Спустя всего месяц, когда жара пошла на спад, и уровень реки поднялся, Тсунаеши испортил свою пижаму, пролив на неё морковный сок. Оранжевое пятно не отстиралось, и старший брат перестал её носить.       Нана больше не смогла найти подобных вещей, и Тсунамару, со слезами на глазах, перестал носить любимую вещь, чтобы брат не обижался. Он запихнул пижаму глубоко в шкаф — свернул в комочек и спрятал в пустую обувную коробку.       А на вопросы «где она» ответил, что порвалась.       Нана тогда ничего не сказала, только переложила пижаму на полочку повыше и погладила сына по волосам.       Тсунамару приласкал ткань и вздрогнул от чиха, раздавшегося за спиной.       Пальцы сжались вокруг мягкого флиса, выдергивая вещь из стопочки, и повернулся к Бовино.       — Наденешь? — Тсуна показал находку малышу. И, подумав, добавил, — она светится в темноте. Немного.       Чуть обидно было, что он её так больше и не носил, но не пытаться же натянуть на себя одежду, которая лишь немногим больше кухонного полотенца?       Ламбо заерзал и неуверенно кивнул.       Надевать пижаму на обычно вертлявого, а сейчас притихшего малыша, было странно-неловко.       Бовино послушно просунул ручки и ножки в рукава, позволил застегнуть пуговички.       Судя по всему малыш будет ночевать у него, так что Мару, поразмыслив, неуверенно спросил у Ламбо:       — Не против, если я постелю тебе в кресле? — он указал на свой кожаный трон.       Бовино, пошевелив ногами в пижаме, также неуверенно кивнул, и младший Савада достал постельное белье. Он, терпя ноющую боль в ранах, подтащил мебель поближе к своей кровати, застелил просторное кресло, прикрывая и спинку, и сиденье. Закрепил простыню таким образом, чтоб та не скользила по обивке, и достал свои детский плед и подушки.       Все было выстирано, проветрено и пахло пряниками и лавандой. Подросток пересадил ребенка туда и закрепил простыню на подлокотниках наподобие манежа, чтоб мелочь во сне не скатилась на пол.       Тсуна, недолго думая, выключил лампу и включил бра, висящий над кроватью, сложил вещи, принесенные из ванной, и переложил их в скрывавшуюся в недрах шкафа старую корзину для белья. Это он потом сожжет, избавляясь от пятен крови.       Вспомнив, он достал из кармана школьного пиджака горсть леденцов и телефон. Сладости он высыпал на покрывало и неловко сел рядом, гипнотизируя экран мобильного.       В сообщении информатор обещал передать пакет документов завтра через ателье, где юноша заказывал форму, тогда же просил и оплатить данные.       Мару устало потер глаза и, заблокировав телефон, положил его на тумбу.       Малыш же с интересом уставился на горстку конфеток, но сидел смирно.       Между людьми в этой комнате повисла атмосфера неловкости.       — Ты… — начал Тсуна. Одновременно с ним собрался с мыслями Ламбо:       — А ты?..       Оба замерли, прерывая свою речь, и уставились друг на друга.       Савада-младший откашлялся и протянул руку, разворошив конфеты ровным слоем:       — Ты ведь виноградные предпочитаешь? А я кофейные, — подросток вынул карамельку и развернул фантик. Матово коричневая с молочным оттенком, она была непрозрачной и немного мятой. Но Савада, не глядя на малыша, сунул её себе в рот. Сладость тут же разошлась по языку. — Они самые приторные… перебивают вкус крови. А ещё в них чаще встречаются полости, и… Когда страшно… сглатываешь и они режут язык. Приводят в сознание, давая шанс… — «если не ударить, то отступить».       Ламбо вздрогнул, и Мару мысленно дал себе пинка за такую тему. Но, черт, что ещё можно сказать этому ребёнку? Какие ещё есть общие темы, кроме наемничества? Как-то Савада сомневался, что у ребёнка с такими шрамами могло быть нормальное детство. Тем не менее, слова прозвучали, а зная истеричность телёнка…       В тот момент, когда Тсуна хотел уже побиться головой обо что-то, раздался голос Ламбо:       — …Да, мне нравятся виноградные. На вкус… как мамин запах, — последнюю фразу он пробормотал на итальянском.       Ламбо до сих пор помнит бурю в её глазах, срывающийся голос, забивающий нос и оседающий на языке флёр виноградных духов. Этот аромат стал ассоциироваться у него с болью.       В лазарете ему попался виноградный леденец, и, разгрызая его, малышу вдруг стало легче.       Безумная обида, что накрыла его с головой, теперь выплескивалась на конфетах, которые бы своим вкусом напоминали аромат духов матери, что оседал вместе с кровью во рту в тот день.       Потом был ещё один. Ещё. И ещё. Всякий раз дробя зубами виноградные карамельки, Бовино словно вымещал на них злость, обиду, разочарование в окружающих, и ему становилось легче.       Виноградные леденцы стали его смыслом жизни.       Тсуна промолчал, так как чутье настойчиво намекало не лезть в эту тему.       — Ока-сан очень любит кофейные леденцы, — проговорил Тсуна на итальянском.       Малыш вскинулся, удивлённый. Речь Тсунамару была чистой, к какой он привык дома, присутствовал мягкий напевный акцент, как у настоящего итальянца. Даром что азиат. И это наталкивало на очередные странные мысли.       — Если хочешь порадовать её, дай кофейный, — немного неловко добавил он, но основной посыл Ламбо уловил. — Угощайся.       Ламбо нравилась Нана. До безумия. Она была ясной, теплой, очень нежной и ласковой. Она отзывалась на все его капризы, на все истерики, брала на руки, когда малыш просил и баловала, как своего ребёнка.       Бовино отчаянно завидовал братьям Савада — злился на Ёши за то, что тот не хочет проводить больше времени с такой замечательной мамой, и завидовал Мару. Тому, что она так сильно его любит. Порою Бовино задумывался, все ли гражданские семьи такие?       Тсуна пересыпал сладости на тумбу, и телёнок выбрал себе одну. Зашуршал фантиком и положил прозрачно-фиолетовый леденец себе за щеку.       Вместо привычного хруста он причмокнул.       Снова повисла тишина, но теперь она была какой-то другой. Более спокойной.       — Ты хотел задать вопрос, — тихо проговорил Савада.       — Ну, — Ламбо погладил себя по животу и невольно увлёкся, разглаживая мягкую ткань. — Почему ты… Другой?..       Тсуна склонил голову на бок. Чутье притихло.       — В смысле… — Ламбо перешёл на итальянский, не способный подобрать японские слова, — твоё Пламя. Оно такое разное, когда ты его зажигаешь и когда Реборн! — подросток кивнул, поощряя неуверенность малыша в праве знать ответы на подобный вопрос. Давая сформулировать. — Почему никто не видит разницы?       — Это сложный вопрос, — Мару жестом остановил приоткрывшего рот Ламбо. — Сложный и простой одновременно. Причина в городе. И во мне.       — А? — Бовино насупился, пытаясь понять.       Тсуна лёг на спину мимо подушки, устраиваясь прямо, как мертвец*. Бовино, странно опасаясь тишины, снова зашелестел фантиком.       — Большая часть резиденций мафиозо, старых семей, строится рядом с горными массивами или скалами. Ты замечал? — тихо произнес Тсуна. — Мы не говорим про городские особняки. Я про резиденции времен основателей своих семей.       — Ну… — Ламбо упер пальчик в лоб, вспоминая, — угу, наш великий клан Бовино строился рядом со скалой Быка*. А у Вонголы вообще остров. А что?       — Некоторые породы в скальных образованиях, в особых сочетаниях… Гм, — Тсуна оборвал себя, вспоминая с кем говорит.       — В общем, иногда в горах смешение нескольких видов камня образует зону тишины. Как звукоизоляция, только для пламени. Понимаешь?       Ламбо замер, а потом медленно и серьёзно кивнул. В его глазах начали мелькать проблески понимания. Он задумался. Гроза ведь чувствительна к пламенным колебаниям, так почему же он практически не обращает на это внимание?       — Только такая зона обычно маленькая, на пару сотен метров. Она лишь слегка приглушает общий пламенный фон. Действует как блокатор. То есть яркие вспышки пламени теряются из виду. Отследить его можно лишь общим направлением, а подробности теряются, — Тсуна повернул голову и поймал взгляд Ламбо.       Даже странно, что наследник гениальных учёных Бовино не знает о принципах погашения пламени. Савада уставился в потолок, задумываясь.       Это как-то похоже на его собственное обучение — знай все обо всех, но не знай о пламени. Может ли быть, что телёнка готовили как подачку Вонголе и не учили как часть семьи Бовино, чтобы не раскрывать семейные секреты? Виски кольнуло болью, но Савада продолжил. Диалог, как метод налаживания связи, очень важен.       — Когда такой породы много, она образует аномальную зону. Определить снаружи её невозможно. Сигнал просто рассеивается. Это можно отыскать только целенаправленно, зная, куда смотреть. Это яма с центральной точкой. Она не ровная, а вытянутая, зависит от глубины залегания пластов… То есть насколько глубоко в земле эти камни и какой они формы, — Тсуна поправил себя. Кто его знает, как учили пацана. Чем проще доносится информация, тем лучше — это Мару усвоил по себе. Он провел языком по губам и продолжил, — Намимори является такой ямой. Причём, одной из самых крупных в мире. Вторым по величине считается остров Вонголы,— Тсуна кивнул малышу.       — Такое большое пустое место? — Ламбо подался вперед, цепляясь за подлокотник. — Но разве это не… Это же просто… Твори все, что хочешь!       — Верно. Здесь, в яме, пламенные чувствуют друг друга максимум на несколько километров. Аркобалено — чуть побольше. Но особо это незаметно, если не приглядываться. Также есть несколько особенностей. То, как легко Реборн, — на этом имени голос Савады чуть дрогнул, — стреляет в меня солнечными пулями, говорит само за себя. Но есть и минусы. Например, использовать пламя в аномалии тяжелее. Нужно больше решимости, чтобы пробудить волю. Давление аномалии не даёт развернуться силе на полную. А в эпицентре и того хуже. Каждый раз происходит напряжение источника, как проверка на прочность. Но также это помогает раскачать резерв во много раз и тренирует выносливость. Так что яма — полезное место.       — А дома? — задал вопрос Ламбо. — Когда ты зажигаешь его… Я ничего не чувствовал… Ты же не первый раз так делаешь?.. — малыш намекнул на отпечатки ладоней-ожогов, что видел на теле собеседника.       — Потому что Иемицу построил дом из этого камня. Добавил в бетон в основании. Просыпал гравий между переборками. Обложил кирпичами из него стены. Добавил напыление в черепицу. Даже если я здесь фейерверки из своего огня устрою, за стенкой никто не почует, — Тсуна хмыкнул и прикрыл глаза. В глазницу будто вставили тупой ржавый гвоздь.       Пожалуй, разговор с маленькой грозой отвлекал изрядную долю внимания от разрыва уз. Тсуна даже ощущал некое облегчение в вибрирующих нитях связей с другими хранителями.       Впрочем, нить леди Грозы опасно истончилась. Тсуна чуть прищурился, улавливая то, какой тонкой она стала от незакрепленности и… Расстояния. Кажется, план придётся слегка поменять.       — А так вообще можно было? — наверное, больше для себя пробормотал впечатленный Бовино, отвлекая Мару от мыслей. Парень потушил внутреннее зрение и обратил внимание на малыша.       — Когда ты Внешний Советник консультационной семьи Вонголы, возможно все, — Тсуна прикрыл глаза. — Наверное, пора спать? — поинтересовался он, приоткрывая глаза. Всё же время позднее. Это брату можно кутить до рассвета. Не спать Мару не позволяли воспитание и школа.       — Наверное… — приуныл немного Ламбо. — Но все же твоё пламя. Оно другое… Было сейчас. В ванной. Когда Реборн стреляет в тебя или заставляет есть пилюли, ты горишь иначе!       Тсуна задумался: говорить или нет? Всё-таки этот пацан ударил не в бровь, а в глаз своим вопросом. «Ладно…»       — Пуля посмертной воли… Это особенная штука. Она вырывает моё пламя… насильно из спокойного состояния. И оно, потревоженное, приобретает некоторую… самостоятельность, отдельное от меня сознание и поражает все вокруг.       — Самостоятельное? — Бовино подскочил. — Разве… Разве Воля может самостоятельно решать?.. Это же… Это ставит тебя на грань… — Ламбо почти в священном ужасе уставился на юношу. — Тебе нужны Хранители! Семья! Ты же сойдешь с… — Бовино зажал себе рот.       Тсуна сцепил зубы и устало прикрыл глаза ладонью. Почему, ну почему об этом ему рассказывает пятилетка, а не отец? Почему беспокоится больше тот, кто его терпеть не может, а не тот, кто «любит»?       Ладно, начал, стоит договорить. Это и будет тем шансом, проверкой для Бовино Ламбо. Сделкой с дьяволом на маленькую детскую душу. Которую когда-то заключили и с ним самим.       Подросток сжал пальцами край одеяла и выдохнул, собираясь с мыслями. Говорить о доме было проще, чем о себе.       — Это… Тонкости моего пробуждения, — медленно проговорил он. — Я попал в ситуацию на грани. И не мог контролировать себя,— Тсуна потёр лицо, заставляя себя выдавливать слово за словом, и Ламбо затаил дыхание, понимая, что сейчас эти слова, они очень, очень важны. — До того, как я научился сознательно призывать Пламя, меня ставили на грань жизни и смерти. И моё пламя меня защищало… любой ценой. Пуля посмертной воли заставляет меня впадать в то самое состояние, и Воля, уже зацикленная на защиту, рвётся оградить меня от… угрозы… — «всего мира». Тсуна не проговорил этого вслух, но его поняли без слов.       Парень открыто признался, что нет никого, кому бы он мог доверять в полной мере. Откровенно, искренне и беззаветно, как в детстве.       Максимум — создать союз, основанный на интересах двух сторон. Потому что в сделку верится больше, чем в дружбу.       Савада болезненно прикрыл глаза. Осознание собственного одиночества уже не било по психике. У него был отец — так себе конечно утешение; у него была Лар — уже лучше; даже мама, милая матушка была рядом — как гражданская, но все равно пыталась быть рядом.       Ламбо тоже молчал. Пожалуй, сейчас он узнал об этом Небе даже больше, чем смог за полгода жизни в доме Савад. И ощущения у ребёнка были двойственные.       Бовино уставился на горстку карамелек на тумбе и выловил ту, что была со вкусом кока-колы.       Развернув обертку, малыш уставился на сладость.       Тусклая, прозрачно-коричневая, она расплавилась на солнце и немного расплылась по фантику, а потом снова застыла неровным куском прохладного сиропа. А так ли она плоха на вкус?       Это же конфета.       Сладкая и хрустящая на зубах. И так же прилипает к небу, как остальные.       Почему он вообще её разлюбил?       Ламбо засунул леденец в рот и откинулся на подушку.       Уходить из этой комнаты не хотелось. Хотелось снова взглянуть на тот Огонёк, который был одним цветом с глазами Тсунамару.       Кстати. Бовино даже замер. А ведь у Савады всегда глаза такого цвета. Они не меняются в гипер-режиме и не меняются в обычной жизни. Малыш вздрогнул, сам не понимая от чего. Каждый миг с момента их знакомства на Ламбо всегда смотрело то Небо.       Каждую минуту.       Ламбо повернулся, встречаясь глазами с Тсунамару.       Всегда.       Тсуна, поддаваясь чуйке, поинтересовался:       — Так ты ложишься?       Бовино замер.       — А можно?       Тсунамару прикрыл глаза, подворачивая своё одеяло.       — Уже постелил ведь.       Некоторое время после его слов царила тишина. Тсуна, пользуясь этим, привстал на кровати и выключил свет. А затем снова лег. На боку, касаясь пальцами под подушкой пистолета, и в кресле увидел почти полное отражение своей позы. Ладони Ламбо под висками, рядом со вместительной шевелюрой, скрывающей гранаты и базуку. Лежит на боку и смотрит на самого Тсуну.       А потом Ламбо шепотом попросил:       — А можешь снова зажечь… Пламя?       Вместо ответа Тсунамару пошевелил пальцами и позволил искрам пламени выйти из-под кожи. Ровный тёмный огонь осветил спальню, моментально согревая теплом помещение.       Бовино замер, завороженный ровным сиянием язычков пламени. Оно горело как-то лениво и медленно, перекатываясь гладкими волнами, распространяя вокруг себя умиротворяющую тяжесть. Пламя Ламбо запросилось наружу, коротя крошечными зелеными искорками вокруг хозяина, и Мару тут же погасил своё.       Бовино замер.       — А можно еще? — робко попросил он. Но Тсуна ответил довольно резко:       — Нет.       Малыш даже немного обиделся. Но потом мысленно признал, что итак получил многим больше, чем рассчитывал.        Вдруг его привлек шепот Савады.       — Посмотри наверх.       — Что Великий Ламбо-сан не видел на потолке… — фыркнул Ламбо, поднимая глаза, и замер, завороженный.       По простому, побеленному потолку заструилась россыпь Млечного пути. Крошечные точки загорались разными оттенками, густо покрывая весь потолок, бра, дверцы шкафа, полки с книгами, заходили на стены и даже на пол. Кровать, кресло, тумба, покрывало — все сияло звездами… как будто стоишь прямо на небесах.       Среди этого сонма сияющих точек ярко выделялась особо густая молочная от обилия звезд полоса. Она захлестывала всю комнату, по полу через шкаф, поднималась по двери, шла вдоль потолка до окна, где сияло настоящее небо. Ламбо с изумлением и восторгом стал узнавать некоторые созвездия. Медведицы, пегас, змееносец, южный крест — малыш затаил дыхание, а затем перевел ошеломленный взгляд на Мару.       Савада и сам повернул голову к потолку.       — Santo cielo*! — прошептал Ламбо. — Почему Великий Ламбо-сан не видел этого раньше?       — Это моё Небо, — Тсуна чуть улыбнулся уголками губ. — Оно будет гореть до рассвета. А теперь спи.       Телёнок прижал ладошки к губам и словно завороженный уставился на танцующие звёзды.       Сегодня его мертвецы остались за порогом комнаты, не смея пересечь незримую границу, очерченную чужим пламенем.       Постепенно стих шум в комнате брата, и весь дом стала окутывать сонная дымка покоя.       Они с Ламбо не смыкали глаз до рассвета, пока телёнка не сморил, наконец, сон.       Подросток даже позавидовал малышу.       Его чутье хоть и было спокойно, приученный рассудок кричал о постороннем мафиозном элементе на своей территории.       Когда рассвет вступил в свои права, Тсуна повернулся на спину и устало закрыл глаза руками. Звездная россыпь начала потихоньку гаснуть, превращая ночное очарование в обыденность дня.       Как и предполагал подросток, ночь выдалась тяжелая. Не помогла спокойному отдыху даже выматывающая головная боль. Спицы боли кочевали от висков к ушам и дальше, словно кто-то вознамерился выплавить ему две лишние дырки у основания черепа.       От недосыпа глаза словно песком присыпали, и пеленой постелился неприятный туман.       Савада выдохнул и беззвучно поднялся с кровати.       Делая первый шаг, он чуть покачнулся, но выпрямился и, ступая прямо, поспешил покинуть комнату.       Юноша решил умыться, чтобы хоть как-то облегчить своё состояние. Холодная вода привела его в чувства, и Тсуна мельком осмотрел кухню, куда пришёл в поисках покоя.       Часы показывали без четверти четыре, младший Савада поджал губы, понимая, что так дальше не может продолжаться. То, что с ним творится — пугает. Беспричинная депрессия накатывала с головой, а ведь это был только первый из шести.       Состояние тела улучшалось медленно, но неуклонно. Ещё около недели и внутренние повреждения окончательно исцелятся, а вот внешние придётся заживлять чуть подольше. Причем до тех пор, пока врач не вынесет разрешение на активную деятельность, Савада-младший может быть спокоен.       Пламя ровно гудело под кожей, и юноша погладил солнечное сплетение.       Нужно больше топлива для исцеления.       Холодильник порадовал большой кастрюлей спагетти под сырным соусом, несколькими огурцами и целой полкой гранатового сока.       Ядовито-фиолетовый торт от Бьянки парень мудро пропустил мимо внимания и сел трапезничать.       Еда уходила в желудок как в бездну, и Пламя, ощущая подпитку, постепенно разгоралось все сильнее.       Пожалуй, с момента битвы в Кокуе это первый раз, когда Савада ел столько, сколько требовало его тело. Мама давала ему легкие блюда, не позволяя забивать желудок тяжелой пищей, как и советовали в больнице гражданские врачи, а его Небо, подстегивая регенерацию, заставляло выедать самого себя. Отсюда резкое похудение, ослабший тонус мышц и крайне медленное восстановление.       Казалось, он вернулся в катакомбы CEDEFа и заталкивает в себя норму, предписанную диетологами, а рядом сидит Лар и кривит уголок рта в усмешке, параллельно объясняя ему тактику ведения группового боя.       Лар…       Тсуна замер и стиснул пальцами вилку.       — Ты уезжаешь? — малютка-Аркобалено прислонилась к косяку у входа в комнату Мара.       Тот, стоя вполоборота к двери, медленно собирал чемодан. По приказу отца ему нужно было возвращаться в Намимори — наладить гражданскую жизнь и ожидать приезда доверенного лица Ноно.       Вещи укладывались ровно по линеечке, тщательно и выверено, занимая ровно столько места, сколько нужно.       Комната уже была вылизана дочиста, теряя и без того скудные оттенки индивидуальности, которые приобрела за те десять лет, что принимала у себя жильца. Из неизменного осталась кровать на железных ножках, безликое белое постельное белье, опустевший ныне шкаф и тумбочка у кровати.       Дополнительным признаком роскоши была отдельная ванная комната, а так спартанская обстановка помещения мало отличалась от обычной армейской.       — Приказ Внешнего Советника, — негромко отозвался парнишка, пристегивая вещи специальными ремнями к днищу чемодана.       — И куда? — делано незаинтересованно поинтересовалась Лар Милч. Об отъезде воспитанника её известили буквально накануне события, что серьезно обозлило военную.       — …Приказ о неразглашении, — также нарочито равнодушно отозвался Аллиево и замер. В одной из рубашек, подготовленных к отъезду, прощупывалась картонная карточка.       Подросток вытащил её и повернулся к Аркобалено, удерживая кусочек плотной бумаги в руке.       На его равнодушном лице появился проблеск неуверенности, а потом, прислушавшись к чутью, он медленно опустился в сейдза*.       Лар, словно невзначай скользнула рукой по неровно обрезанным волосам и вошла в комнату, прикрывая за собой тяжелую стальную дверь.       Это была одна из их маленьких секретных традиций. Когда Мар считал, что вокруг нет свидетелей, и место безопасно от прослушки, он садился на пятки перед наставницей и высказывал ей свои мысли.       Аркобалено и сама понимала, что привязываться к ребёнку, которого готовят как нечто среднее между пушечным мясом и марионеткой, глупо, но было поздно. Чем-то он её зацепил, как в свое время Колонелло. Лар, сама того не замечая, стала относиться к мальчишке покровительственно. Да и сам факт нахождения мальчонки на базе выбивал из колеи.       Базиль появился в более сознательном возрасте, и с Аллиево почти не пересекался по каким-то ведомым одному советнику причинам.       А потом, когда пробудилось пламя пацана… Все стало ещё хуже.       Балансировать между приказами и собственным разумением становилось всё сложнее.       — Я возвращаюсь туда, откуда пришёл, — шепчет подросток, когда проклятая подходит так близко, что касается своими крошечными ручками его колена.       — Думаешь, стоит мне рассказывать об этом? — так же тихо спрашивает она. В чем-то эти двое были похожи между собой.       Лар прекрасно замечала эти непреклонные нотки в голосе и некоторые черты собственного характера, испытывая тайную гордость за то, что воспитала такого талантливого ребенка. Но главным было, конечно, умение держать лицо.       Порою женщина жалела, что не может нормально выражать эмоции, и живой, достаточно активный малыш вырос почти-её-мужской-копией, как шутили в кулуарах. Только вот Лар, в отличие от шутников, знала, насколько острый ум скрывается в головке её подопечного, как велико его терпение, как сильны его Воля и стремление жить.       Там, где сама военная вспылит и расстреляет, Мар выждет и нанесет один единственный продуманный удар на поражение. Порою глядя в тусклые глаза полные жидкого пламени, она скалилась в кулак, понимая, какое чудовище растит CEDEF под своим крылом. А потому вбивала в него принципы и кодекс чести.       Чтоб не сорвало резьбу, когда чертяка вылезет из своего омута.       Колонелло стал её учеником уже усатым юнцом со сформированным шебутным характером, который не выбила даже её дрессура, а вот Мар полностью перенял некоторые черты её отнюдь не лёгкого нрава.       И недо-Аркобалено не понимала, нравится ей это или расстраивает.       Но одно она знала точно — этим своим мальчишкой она гордится так же, как и другим учеником.       — Без снаряжения, без прикрытия… как гражданский… — роняет подросток, вырывая проклятую из мыслей.       Лар понимает всё без слов.       Японский Наследник.       Аллиево смотрит на наставницу и протягивает ей фотокарточку.       У Лар на секунду сбивается сердце с ритма, когда она смотрит на фотографию.       Пятилетняя малышка со шрамом на щеке и неровными синими волосами, как будто их терзали тупыми ножницами, сидит на коленях семилетнего малыша. В глазах ребёнка уже появилась стылая тоска, но робкая улыбка, обращенная к ней, говорит, что он ещё держится.       Руки, которыми мальчик обнимает её, забинтованы, на лице и коленях синяки, а улыбка щербатая.       Малышка на его руках улыбается криво, одним уголком губ и держит ладошки на обнимающих её руках.       Тогда он ещё не знал, что держит на руках Аркобалено. Думал, талантливая малышка, которой нужны помощь и внимание.       Лар сама сделала этот снимок, поставив полароид на таймер, и отдала карточку Аллиево.       — Вещи будут досматривать, — шепчет он, и военная снова понятливо кивает.       Никаких связей раскрыто быть не должно. Тем более с CEDEF.       Тем более с Лар Милч, главой боевого подразделения и тренером отрядов зачистки. Женщина вспыхивает и тут же подавляет гнев. А затем крепко бьет кулачком по колену ученика.       Будь что будет.       — Нужна будет помощь — пиши, — как в омут с головой.       — Но приказ… — Мар дернулся.       — Нужна будет помощь — пиши, звони, посылай письмо с голубями — что угодно. Ты, в первую очередь, мой ученик, — Лар смотрела на него серьезно и пристально.       — Но CEDEF… — Мар уперся руками в пол и подался к наставнице.       — Ты собираешься предавать CEDEF? — жёстко спросила Милч.       — Нет, — Мар качнул головой, не понимая до конца подоплеки вопроса.       — Вонголу? — она вскинула бровь.       — Нет! — решительно отозвался Аллиево. Зачем предавать то, что и так станет его?       — Тебе запретили просить помощи? — она искривила губы в ухмылке.       — Нет… — Мар ответил рассеянно, вспоминая, что да — в приказе не было такого.       — Тогда попроси. Я помогу, — военная стояла непреклонно и с высоко поднятой головой. — Я твой Учитель, а ты мой Ученик.       Подросток замер.       Он не ожидал такого признания.        Признания.       — Я… Ученик? Твой?!       — Да. И если я сама не смогу по каким-то причинам быть рядом, то у тебя есть, как оно там на японском?.. Семпай!.. Который также придёт на помощь. Понял?       — Я… Да… Да!.. — Мар заторможенно кивнул, лихорадочно осознавая новую информацию, а Лар ухватила его за руку, крепко, до хруста сдавливая пальцы.       — Ты не один! Помни это, Аллиево.       С выступившими от болезненной хватки слезами, Мар яростно кивнул и так же стиснул ручку малышки.       — Всё, инструкции переданы, мне пора, — она выдернула руку из ладони подростка и резко отвернулась, одновременно пряча карточку под плащ.       Если дело с наследником не выгорит, она просто… Просто пихнет его под крылышко к Колонелло в Мафиаленд. Дурной ученик ведь жаловался, что хорошего управленца найти не может, а тут как раз поднатаскали мальца…       Лар…       Юноша молча ел, глядя на то, как занимается заря.       Лар ничего не известно о его статусе — Иемицу скрыл правду на самом видном месте, как и всегда.       Но в свете происходящего вокруг Мара, есть ли шанс получить её помощь?       Пожалуй, впервые парню не захотелось пользоваться чутьем для определения этой ситуации.       Тем не менее, отказываться от этой соломинки глупо, так что…       Тсуна отложил вилку в пустую кастрюлю, залил посуду водой и молча сел лицом к окну.       Солнце поднималось, словно капля в лавовой лампе, пока не отделилось от горизонта и, как по щелчку выключателя, превратилась в ослепительно сияющий шар.       Тсунамару Савада отбросил свои гордость, достоинство и Волю, чтобы выживать в течении десяти лет. Теперь же, когда появился шанс встать на ноги во весь рост, почему он должен сдаваться?       Из-за боли? Больно было всегда.       Неизвестности? Его жизнь была предопределена, финал известен с пяти лет, когда дедушка Тимотео указал на него.       Из-за неправильных хранителей? Так что мешает выбрать правильных?       Из-за брата с пламенем? Тсуна стиснул зубы. Вонгола — его крест.       Тсунамару глубоко вздохнул и выдохнул, ощущая как разгорается, растекается пламя его Воли от груди по всему телу, охватывая хозяина безбрежно-спокойным теплом.       Боль разрыва связи замерла и, подавленная решимостью Неба, начала стихать, пока не осталась гудеть мерзким, но терпимым зудом где-то на грани восприятия.       Когда Савада открыл глаза, от раздрая, усталости и тяжелых мыслей не осталось и следа. Парень вновь ощущал себя цельным, а голова, несмотря на мигрень, стала ясной.       Подросток вернулся в свою комнату и снова лёг в кровать. До школы оставалось ещё несколько часов.       Ламбо сопел в обе дырки, счастливо пуская слюни и, глядя на него, Савада-младший впервые за этот месяц спокойно закрыл глаза, проваливаясь в глубокий ровный сон.

•зашипперено•