***
Они стоят на месте и смотрят друг на друга. Роб ему где-то по грудь. Две пары голубо-небесных глаз сталкиваются в абсолютной тишине, не прерывая безмолвного контакта. Я вижу, что некоторые пряди его волос тронула легкая седина, а пальцы бьет легкий тремор. Вижу, как глаза Вишни медленно расширяются по мере того, как он находит поразительные черты сходства этого маленького человека с собой. Как напрягается его челюсть, так что вытянутое бледное лицо приобретает напряженный вид. Недоумение, охватившее Роба, пока тот сверлил недоверчивым взглядом стоящего перед собой мужчину, потихоньку сменяется налетом осознания, рожденном в тучах этих глаз. Вишня изучающе скользит взором по лицу ребенка, подмечая подбитую скулу. От нее взгляд Дракона летит к рукам мальчика, на которых выделяются покрасневшие сбитые костяшки. Боже. Меня передергивает от взгляда, который на меня переводит Вишня. Гнев, горящий среди ледяного мороза его глаз, буквально заставляет меня сжаться в моментальном страхе. Но, видимо, Вишня решает, что я недостойна большего, поэтому возвращает взор к сыну. И дружелюбным тоном произносит: — Как тебя зовут, приятель?***
— Мам, а который из них наш? — А? Мы едва ли не проехали дом моей матери. Мой бывший дом. Ничего не изменилось с той ночи когда я уехала. Разве что ступени крыльца прогнулись, и краска отпала со стен. И моя мать. Радостно встречает нас в дверях. В дверях. Даже не вышла на крыльцо. — Роберт! — кидается она его обнимать. — Мне нечем дышать, — ворчит ребенок, с мольбой в глазах обращаясь ко мне. — Мам, пусти его. — Ты бы хоть позвонила! Я сначала думала, что-то случилось. — Роберт, не стой в дверях, иди давай, — говорю, занося сумку с вещами, которые хочу оставить в Сентфоре, в дом. — Так, пойдемте за стол, у меня есть отличная лазанья. — Э-э-э.. — Роб продолжает пялиться на меня так, словно мать предложила ему свиную голову, а не лазанью. — Отлично. Просто потрясающе. Вы садитесь, — кидаю беглый взор по гостиной, — а у меня срочное дело, я отлучусь ненадолго и скоро вернусь, — целую их обоих в щеки. — Куда ты? — доносится позади меня голос матери. К нему. Минуя знакомые улицы, я слышу, как кто-то бежит ко мне со спины. — Ты меня оставила одного! С ней! Роб. Я сомневалась, что одна осилю предстоящий мне разговор. Но, может, вместе с ним у нас получится. — Ладно, — смиренно выдыхаю я, — пойдем. — Ты видела? Ступеньки на крыльце почти сгнили. Видела. Сентфор. Злополучный, мерзкий городишко. Который я так любила. Так любила людей, что в нем живут. При виде знакомой антикварной лавки я... Ничего не чувствую. Думала, мое сердце болезненно сожмется при взгляде на вывеску, но, пока мы проходили мимо, ничего подобного не произошло. — Сара, стой! — А? — мы с Робом разворачиваемся на голос. Который принадлежал… — Адель? Мой взгляд приковывает к себе фигура, показавшаяся из-за спины Адель. Ее волосы. Ее рыжие непослушные волосы. — Что ты здесь… В то время, как карамельные глаза Адель скользят по Робу с ног до головы. Не так я хотела, чтобы о нем узнали. — Э-э-э.. здравствуй, Адель, — по тому, с какой скоростью расширяются от изумления ее глаза, я спешу добавить, — это мой сын - Роб. — Приветики, — машет он им рукой. — Лили, — машет ему в ответ это прекрасное создание, что на несколько лет старше него. — Эм... — Вы здесь надолго? — почему-то сразу же спрашивает меня Адель, чей голос едва ли дрожал от ошеломления. — Да нет, завтра собирались обратно… — Тогда ты обязана.. зайти к нам… — она нервно улыбается, не сводя глаз с Роба. — Да, конечно, но, может, попозже, я просто ищу Вишню. Ты не знаешь, где он? — Эм.. — Так ведь.. — Лили хотела что-то сказать, но мать перебила ее. — Это долгий разговор, Сара. Прошу тебя, пойдем к нам. Я должна тебе кое-что передать. Недоумевающе смотря на мать, Лили замолкает, цепляясь за ее локоть. — Это не может потерпеть? У меня, вроде бы, срочное дело. — Нет, Сара. Поверь мне - не может, — произносит она, поджимая губы. Помню свою последнюю ночь в Сентфоре, которую я частично провела в доме Морингов. На стенах больше фотографий, игрушки, валяющиеся на полу, исчезли. Адель с громким стуком нервно ставит кружки на стол. Тарелка с бисквитами и вовсе летит у нее из рук, не достигая стола. — Простите, простите, — лепечет она, лихорадочно собирая осколки. Пока Адель Моринг возится с посудой, я взглядом приказываю Робу прекратить ошиваться вокруг дорогущей хрустальной статуи. Не хватало мне еще потом собирать от нее осколки, так же лепеча «Простите, простите». Пренебрежительно пожав плечами, Роб подходит рассматривать фотографии. Сидящая рядом со мной Лили, не перестает изучать мое лицо пристальным взглядом… Шоколадных глаз. — Мам, у этого чувака волосы, как у меня… Звон разбивающейся о паркет керамической чашки. Еле заметно трясущаяся рука Адель сжимает край кухонной тумбы. Я не вижу ее лица, но по дрожащим плечам могу понять, что что-то не так. — Роб, иди сюда, — шикаю я, — Тебе помочь? Все в порядке? Наклонившись вместе с Лили подбирать разлетевшиеся черепки, я замираю от того, как внезапно Адель сорвалась с места. Не сказав ни слова, женщина пронеслась через гостиную и скрылась за дверью. — С этой леди все в порядке? — хмурится Роб, приближаясь к нам. Не знаю… Роб садится на мое место, упершись растерянным взглядом в дверь, за которой исчезла Адель. — Не нужно было нам приходить, — еле слышно шепчу я. — Сара.. Я поднимаю голову и вижу, стоящую рядом с диваном в гостиной, Моринг. Она крепко сжимает губы, нависшие над глазами брови, не дают увидеть застывших в них слез. — В чем дело? Оставляя детей на кухне, я делаю робкий шаг в ее сторону. Что, черт возьми, происходит? Побелевшие худые пальцы нервно сжимают в руках бумажный конверт. Может, что-то случилось с Аароном? С пеленой слез в глазах, Адель протягивает мне это письмо. — Это мне? От кого это? Напрягшаяся жилка у нее на лбу болезненно отдает зеленым цветом, суженные намокшие глаза сверлят конверт в ее протянутой руке. — Хорошо, — успокаивающе произношу я, забирая письмо. Временами я злюсь на себя, за то, что не выставил тебя из комнаты в ту ночь. Если бы я знал, что ты уйдешь, я бы, наверное, связал тебя. Или хотя бы молил остаться до утра. Но это только временами. В основном, это воспоминание заставляло меня подниматься с постели и продолжать жить. В надежде, что даже через десять лет ты можешь так же внезапно появиться. И выбить в мою жизнь дверь. Хотел бы я сказать, что ты украла мое сердце Сара. Но это не так. Великого вора обокрасть нельзя. Разве что, только любовью. Поэтому, считай, что я сломал себе ребра и вырвал его из груди. Потому что оно твое. Мне ужасно хочется надеяться, что ты его не выкинула. Потому что жить без сердца и так тяжело, но если бы я знал, что оно где-то у тебя, наверное, оно бы билось, будучи даже вырванным из моей груди. Просто от счастья, потому что оно рядом с тобой. Пожалуйста, скажи мне, что ты оставила его при себе. Хотя. Я так люблю тебя, Сара, что смирюсь, даже если ты его вышвырнула. Знаешь, я же однажды даже в Балтимор за тобой потащился. На самом деле, я несколько раз за четыре года пытался доехать до него, но разворачивался на полпути и уносил ноги, как последний трус. Последний раз, когда выносить этот скрежет в груди стало невыносимо, я сел в машину, твердо решив найти тебя. Перед этим Аарон, правда, вытащил меня до ужаса пьяного из казино и заставил пообещать, что я брошу так безбожно пить. Я сказал, что это невозможно. Тогда он спросил, почему. Я ответил, что... На самом деле, я просто вымямлил твое имя. Так вот, Балтимор. Пять лет с момента твоего ухода у меня заняло собирание ошметков чего-то вроде души, и всех этих сил и воли с характером. Пять лет я боялся, что может стать хуже. Я ехал, и все четыре часа в дороге я думал, что скажу тебе. Что должен хотя бы попытаться сказать тебе, может, в таком случае вся эта боль, что гниет во мне с ночи твоего ухода, хотя бы на мгновение перестанет меня отравлять. Я думал, как ты отреагируешь на мои слова. Может, даже улыбнешься. Может, снова позволишь мне закрыть дверь в комнату и уложить тебя на постель. Все было бы, как ты сказала. Что угодно. Я ехал и думал, как найду тебя и скажу эти поверхностные, приторные три слова. Но ты ведь у меня умная. И сама знаешь, что я у тебя в ногах. Только не растаптывай меня. Позволь мне самому этим заняться, принцесса. В конце концов, у меня же должна остаться хоть какая-то цель в жизни. Особенно, после того, что я увидел в какой-то забегаловке, в которую я совершенно случайно зашел. Просто решил признаться в любви не на пустой желудок, знаешь ли. Хотя, потом передумал, вдруг меня бы вырвало от волнения. Но я рад, что зашел тогда в эту несчастную кафешку. В которой ты сидела и корчила рожицы хохочущему мальчишке. По-моему, его рубашка вся была в ракетах. Или космических кораблях. Не суть. Суть в том, что я понял тогда, что совсем опоздал, Сара. У моей маленькой принцессы? Ребенок? Черт, Сара, а он был забавный такой. Но, извини, я не смог смотреть на это больше пары минут. Я вылетел из кафе, сбив с ног входящего посетителя. Затем я хлопнул дверцей машины и уехал. Даже не помню куда. Помню только, как ты корчила рожицы. Ты была в джинсовом комбинезоне и совсем не выглядела как чья-то мама. И, по-моему, кончики твоих волос были в кетчупе. Я думал, что разобьюсь. Думал, но не боялся. В конце концов, я опоздал, так ведь? Но ничего страшного. Все люди упускают самые важные моменты. Все люди ошибаются. Возможно, теперь мне понадобится еще чертовых десять лет, чтобы, наконец, доехать до тебя. И выбить дверь в твою жизнь. И сказать тебе, я люблю тебя, Сара О'нил. Дай мне еще десять лет. Или сама появись. Так же внезапно, сжигая к чертям все мое существование, все мои попытки жить без тебя, жить дальше, просто жить, даже не знаю, какой завтра день недели. Надеюсь, ты сама когда-нибудь сжалишься и сама дойдешь до меня, потому что, боюсь, принцесса, я утону в бурбоне, пытаясь утопить эти чувства. Знаешь, Сара, как бы я не душил их, как бы не прогонял, как бы не убеждал себя жить дальше, твой образ всегда придавал им силы сопротивляться. И, в итоге, побеждать меня. Заставлять падать на колени и молить о пощаде. Хотя бы о передышке, потому что эта вечная мясорубка, в которой хрустят мои ребра в груди.. это изматывает, знаешь ли.. Но парень у тебя что надо. Ты меня извини, но на пай мальчика он не похож. Не могу представить себе его отца. Наверное, потому что сам отчаянно хотел бы быть на его месте. Сара О'нил, скажи мне. Что расскажешь этому мальчику о своем верном Драконе. Я ничего не вижу. Из-за слез, застилавших мне глаза, я ничего не вижу. — Что это значит? Где.. где Вишня? — Сара, мне очень жаль.. Ее слова подсекают мне колени, и я падаю прямо на пол. Сжимая в правой руке письмо, я лихорадочно хлопаю ресницами, упираясь взглядом в мраморный журнальный столик. — Мам, ты чего... — Роб спрыгивает со стула и несется ко мне. — Мам.. Ничего не вижу. И ничего не слышу. Чувствую только, как ладонь Адель накрывает руку, в которой я держу письмо. Этого не может быть. Не может. Быть. Одинокая слеза стремительно прожигает тонкую горячую дорожку по моей щеке, пока я не перестаю сверлить глазами столешницу. — Что здесь происходит? Звук этого голоса заставил меня посмотреть в сторону входной двери. — Мам, кто это? – шепчет мне Роб. Взгляд этого человека вырывает мое сознание из слепой бездны, куда меня только что толкнули слова Адель. Аарон секундой проходится глазами по моему лицу. Скользя по мне изучающим взглядом, он замечает помятое письмо в моей руке. А затем Роб приковывает все его внимание. — Уведи детей наверх. Шумно всхлипнув, Адель поднимается с колен, подзывая к себе с кухни испуганную Лили. — Мам? — Все нормально, — машинально проговариваю я встревоженному ребенку, — я потом тебе все объясню. Роб нехотя отходит от меня, настороженно всматриваясь в застывшего на месте Аарона. — Роберт, тебе нравятся комиксы? Пойдем, я покажу тебе, какие читает Лили. Грузными шагами мальчик идет мимо Хилла, не переставая буравить его недоверчивым взглядом. — Да, Адель.. Аарон точно так же не в состоянии отвести от Роба глаза. — .. он без ума от них. Пока дети поднимаются по лестнице, я собираю себя с пола и переношу на диван. Гладя большим пальцем последнее предложение на бумаге, мне слышится, как наверху закрывается дверь. Повисшую в гостиной тишину разрушает страх, который поднимается во мне с каждым звуком приближающихся шагов. Упершись в письмо стеклянными глазами, я чувствую, как у меня начинает гудеть в висках. Он садится рядом со мной на диван. Шумный глубокий вдох. — Только не говори... Палец гладит буквы, из которых состоит «.. о своем верном Драконе». Чудовищным грохотом, с которым опрокидывается стоящий перед диваном журнальный столик, заполняется пространство гостиной. — Как ты могла?! Следом за его словами гремит свалившейся торшер. — Ты не имела права! Он сносит фотографии, стоящие на раритетной старинной тумбочке. — ТЫ НЕ ИМЕЛА ПРАВА! Затем Аарон срывает висящую картину и швыряет ее в стену. — Ты не имела права. Стучащий в ушах шум перекрывает гнев, с которым Аарон обрушивается на меня. Я не слышу, как разбиваются вещи, не слышу, как он проклинает меня. Ничего нет. Есть только эти слова. «О своем верном Драконе». — Да если бы он знал!... Не может быть. Натянувшаяся до предела мышечная ткань, сплетающая камеры моего сердца воедино, сейчас рвется, сопровождаясь хлестким звуком. — Ты слышишь меня?! Ты.. Оглушительный звон разлетевшегося по комнате хрусталя бьет хлыстом по моему сознанию. Статуя, около которой ошивался Роберт, теперь валялась на полу миллионами крошечных частиц, отражающих теплый свет гостиной.***
Его не стало двадцать восьмого сентября. Чуть больше года назад. За три дня до десятилетия Роберта. Аарон сказал, что, однажды, когда Вишня приехал из Балтимора, он был пьян еще за рулем. И с тех пор каждую ночь заканчивал уснувши за барной стойкой. Когда Вишня прекратил бороться с привычкой, взявшей над ним вверх, он стал раз за разом проигрывать в своем собственном казино. Размеры долгов увеличивались с геометрической прогрессией. Неоднократно к нему заявлялись за платой, но каждый раз Аарону удавалось добиться для Вишни небольшой отсрочки. С каждым разом методы выбивания долгов набирали обороты и агрессия, с которой Вишне и Аарону приходилось сталкиваться, пугала последнего до ужаса. Двадцать восьмого сентября один из таких визитов стал для Вишни последним. Хилл обнаружил его на следующее утро, на полу за баром, в огромной луже крови. Смерть наступила от множества глубоких ножевых ранений. Он так никогда и не узнает, что мальчик в рубашке с космическими ракетами - его сын.