a cemetery where i marry the sea

      интересное чувство близости: они просыпаются на сдвинутых кроватях, — ноен улыбается маленькой сонной полуулыбкой, — уставшими и безысходно грустными. синтия кричит за дверью, как кричит мама, когда ты школьник и проспал будильник, за дверью переполох, как переполох зимой — метель и холод, а ты смотришь в окно, хочешь остаться под одеялом, но тебе нельзя: у тебя есть мама, школа, обязанности и сегодня контрольная по физике, — об этом знает мама, и она ни за что не позволит тебе остаться. время не позволит тут остаться ни за что.       молчание чейза — странное чувство близости. он тащится в душ, и ноен видит: чейз изо всех сил старается не быть безысходно грустным.       ноен из-за двери тихонечко шипит паркер: — пожалуйста, отведи и наших в столовую. мы придём попозже.       синтия понимающе кивает и даже на секунду ноен видит в ней стоп планеты. она маленько расстроена, но нервы выше, и она моментально видоизменяется, продолжает наигранно ругать тони, а ноен подламывается, впервые увидевший синтию в безысходности. и даже энтони в небольшой безысходности. все в безысходности.       чейз выходит из ванны и садится на кровать. чейз в безысходности смотрит на какое-то астральное тело вне, и ноен садится рядом — они целуются. следы от пальцев на шее, дыхание, тяжесть — странное чувство близости.       чейз всегда одинаково обнимает, и это уже вроде аксиомы: зацепиться пальцами за лопатки, вцепиться пальцами в лопатки, тяжело выдохнуть, прижать сильнее. ноен по обыкновению, аксиоме утыкается лицом в шею.       и они смотрят в свою комнату в последний раз, вздыхая, смотрят друг на друга.       ноен на коленках на границе между водой и сухопутностью, и начинает холодать, словно вот-вот октябрь сцепит своими мерзлыми кистями загоревшие лопатки и стянет ноена до боли в сердце. ноен морю молится и медленно опускает руки в воду, умываясь ею дополна. он дышит. мы все когда-то вылезли на свет божий из соленой купели, ибо жизнь началась в море, и даже самый сухопутный человек рано или поздно смирится со своей этой участью. самый сухопутный человек рано или поздно смирится со всем. ноена главное правило: не думать о море, как о своей родине. оно со скрипом провалено. но это не плохо, потому что некоторые правила иногда не выполняются, и от этого не случается ничего странного. некоторые правила после невыполнения исключаются, потому что на самом деле люди понимают их бесполезность. особенно бесполезность каких-то запретов для себя же. мы все были сотворены в море, и, наверное, потому ноена так сильно тянет к хадсону.       в столовой непривычно тихо: громкая тишина ржёт в уши, безысходно гоняет кругами свой оксюморон, пищит со всей силы и лопает перепонки. синтия — уткнувшись эльфийским лесным носом в тарелку, уткнувшись всей собой в бесконечно пустые мысли, чейз — пальцами по пальцам ноена, аккуратно и скрупулёзно, чейз говорит о том, что всё к лучшему, всё точно к лучшему, вы не переживайте, а энтони с ним соглашается и совсем не выглядит расстроенным. чейзу хочется верить — это выработанное доверие. назовите хоть один раз, когда он был не прав, и ноену становится чуть-чуть легче. вилка ударяется о тарелку, чашка ударяется о вилку — каждый ребёнок распространяет эту тишину.       у ворот немного страшно пересекаться взглядами с детьми: полные веры, надежды и безысходной безусловной любви. ноену немного страшно. за воротами — автобусы и машины, увозят за собой лето. ребята все забавные и смешные: со своими сумками на половину тела (некоторые даже на всё), взъерошенные, загоревшие и немного выросшие за это лето. у ребят — непонятная амбивалентность: здесь бесконечное лето, а за воротами родители, какими бы они не казались, — дом.       роджер беспристрастно тащит по асфальту свой чемодан, джеймс одновременно поправляет кепку, пытается привести волосы в что-то около покоя и закинуть рюкзак на второе плечо. только ник в своём беспорядке — в своей среде смирения: причёска далеко не первой свежести, возможно, даже не второй, рубашка на бедрах завязана на два узла, помятый и улыбчивый, только открывший глаза после долгой спячки, — и он с этим согласен. — ну что, выводки, по мамочке уже заскучали? — чейз, в привычной своей манере, с улыбкой, мог бы потрепать каждого по волосам, если бы у него было три руки, но не как у шамана, а физически, потому что чейз уже перегнал даже шамана.       вместо колкости, к которой ноен готовился каждый день трёх месяцев, ни один из парней ничего не отвечает. они резко накидываются на обоих, и ноен даже думает, что сейчас их побьют дети, и это будет самое весёлое, что он дома расскажет кариссе. но они накидываются с объятиями, а юбэнкс не выдерживает больше. лучше бы его побили дети.       роджер отрывается первый, скачет через ника к нему же в рюкзак, что-то судорожно ищет, ворчит, и ноен посмеивается, как взросло его научил посмеиваться чейз: он видит в роджере себя. — куда ты это засунул? — теперь подключается джеймс, рычит, как рычат только научившиеся котята, и ноен смотрит на маму-утку или маму-кошку: хадсон улыбается всеми своими клыками. — внимательнее смотри!       из сумки кармически достаётся жёлтый брелок, висящий на ветке около окна, ноену смешно со своей уверенности в том, что дети наивные, а чейз выглядит так, как будто он всё это знает и это был его план. может, это и был его план. брелок гордо вручается ноену, а чейзу вручается белый кусок ткани, — старый и оборванный — окрещенный ведьминым платьем. хадсон на грани истерики. выводки по двенадцать раз каждый благодарят их, обнимают улыбаются искренними улыбками, и ноен думает, что нашёл себе друзей.       клэр, энн и бекка выглядят так же взъерошенно, как парни, даже больше, и ноен смеётся уже со звуком — умиляется. ноен — самый безответственный батя пустующих и скучающих детей, появляющийся раз в год со своей любовью и советами, раз в год заполняя их до краёв своим присутствием. даже самый безответственный батя любит своих детей.       энн рыдает своими небесными глазами, чистая кожа под глазами темнеет от новенькой второй туши, кожа приобретает малиновую пунцовость, и ноен умиляется ещё больше, когда клэр обнимает её. клэр снисходительно и понятливо улыбается обоим, и только они втроём знают, что это значит. юбэнкс улыбается тоже и даже кивает. — я благодарна вам, чуваки, — говорит она. — не забывайте друг друга. вы самые лучшие мужья. удачи.       легонько ударяет обоих в грудь кулачками, не выдерживает — обнимает, усмехается и уходит, показывая девочкам жестом, где будет их ждать. они прощаются скомкано, не зная, как правильно, к такому не привыкшие, грустные и безысходные, и чейз, снова толкая свою речь, успокаивает их и смиренно отправляет домой. — ну что, на вокзал? — задорно вскрикивает паркер, приближаясь с остальными. она врёт: она сейчас сломается и разобьётся на маленькие кусочки из-за своих взрослых детей.       джейден по-своему отстранённо приглашает в следующем году их всех, говорит, что это была необычная смена, хвалит, верит, желает удачи, а мэдс обнимает: «будьте осторожны». она улыбается ноену и стучит по двум распечатанным картинкам своими чёрными ноготками. она протягивает их юбэнксу и чейзу. на фотографиях они сами. у ноена они стоят на сцене, эфемерно вытягивают друг к другу губы, чейз держит его за запястье, а у хадсона они смеются с закрытыми глазами, и ноен держит его за край рубашки. — спасибо.

***

      когда поезд хадсона прибывает, он в безысходности осматривает всех, он впервые не скрывает безысходности. только она у него не грустная, а смиренная и всё принимающая. он смотрит на синтию, целует ее в щеку, крепко обнимает и поднимает на руки. ривза смешно хлопает по плечу, они проводят какие-то манипуляции руками, обнимаются, прыгают, и ноен смеётся.       юбэнкс — это другое. это его личная странная близость, никогда не существовавшая до этого, эфемерная, близость, которая остаётся воспоминанием о жаре: море, лес, шишки в кроксах и песок, поцелуи, ворчания, надуманное чувство несправедливости и твёрдый переплёт пальцев. — я буду скучать. — я уже скучаю.       хадсон достаёт из рюкзака маленькую шоколадку. — это тебе за борьбу, ноен.       и ещё он достаёт яблочные сигареты: ужасные, со сладким фильтром, мягкие и тлеющие двадцать лет, но любимые ноена. — обещай, что будешь красить волосы в черный. — обещаю.       юбэнкс целует его теперь уж точно в последний раз. смазано, быстро, липко, оставляет следы от пальцев на шее, и — это аксиома — обнимает до хруста костей. в этот раз своих. заглядывает в синющие глаза. энтони хмурится в своём расстроенном безразличии, быстро улавливая происходящее под разбитым взглядом синтии, и обнимает её. хадсон сжимает юбэнкса крепче, чем будут держаться воспоминания в его голове и груди о странной близости. дышит им. он действительно был счастлив здесь. чейз эфемерно уходит и не оборачивается.       теперь они зайдут в купе, ноен попросит спички у синтии, потеряв где-то на глубине рюкзака свою розовую зажигалку, пройдёт в тамбур и закурит, общаясь со взрослой шатенкой с грубым голосом, после сядет на койку и откроет окошко, страдая от жары и пекла. почувствует себя действительно счастливым, и тут же что-то схватит в груди. в коридоре будут толпиться люди, выглядывать из окон, просовывать голову в купе. почти что на каждой станции будут стучаться и спрашивать: «есть место?» ноен, энтони и синтия отрицательно замотают головами: «нет», а когда те пойдут дальше, переглянутся с лукавой улыбкой.       два или три парня останутся в коридоре возле их купе, они будут курить вонючие сигареты, не чувствуя угрызений совести, отпускать всякие непристойности. пройдёт проводница, ничего им не сказав, её очень удивит, что с ней не заигрывает ноен. но с появлением пассажиров она пройдет дальше. всё будет как обычно, только юбэнкс будет молчаливее.       синие глаза, улыбка и снисходительность, без конца костлявые запястья и запах сырости — странное чувство близости вызывал он в ноене. его синие глаза навеки там — в их комнате, после всего поселившиеся здесь в коробочке в форме сердца; ноен это всё помнит: каждую детальку, их форму, их точный цвет — он помнит и не тонет в этом воздухе, потому что теперь он умеет дышать.       вечное лето, одетое в широко распахнутую гавайку, ерошит волосы морским ветром, залетающим в открытое окно, оно, с наглой улыбкой, мокрыми коленками и синими глазами, тянется за поцелуем; вечное лето сидит, ожидает на берегу озера около избушки, бросает «блинчики» в воду от скуки и целует солёными губами чейза. истина. вечная и неоспоримая истина.       ноен точно появился на свет из морской купели, выбрался на сушу и, когда схватился руками за бортики, начал задыхаться от нашего человеческого воздуха, который сдавливал его черепную коробку до июня месяца. ноен точно был создан из солёной синющей воды, потому, смотря в глаза хадсона, наконец-то научился дышать.