фатум

      Их удача, что чародей попался не из искусных. Лютик мог сказать практически наверняка, что некромант этот — самоучка без особого потенциала, движимый, скорее, обычным безумием и ничем иным.       В теории проклятие, наложенное на ведьмака, за час — плюс-минус двадцать минут — должно было искромсать его изнутри. Но отсутствие у мага должных навыков сделало своё дело и оказало Лютику невероятную услугу: прибегнув к сложному, но всё же посильному контрзаклятию, он остановил развитие заразы в теле Геральта, и далее при помощи двух настоек разного действия окончательно обезвредил чужую магию, целиком и полностью очистив организм ведьмака от её воздействия. Пришлось попотеть над уже проявившимися симптомами: остановить кровь, обработать раны и начать заживление. Дела здесь обстояли не лучшим образом: всё же Белому Волку здорово досталось за его же необдуманный шаг. И всё же, на контрасте с тем, чем могла обернуться вся эта канитель, не окажись рядом его, Лютика, произошедшее казалось сущим пустяком.       Он был вынужден потратить на ведьмака чужой заказ: супруга придворного церемониймейстера ежемесячно обращалась к Юлиану за кровоостанавливающими, необходимыми ей в тяжелые женские дни. Благоверный её по причине абсолютно неведомой являлся непримиримым противником тёмной палитры в одежде, и в гардеробе дамы напрочь отсутствовали платья из материи темнее лососевого цвета. Вот и приходилось примерной жене пользоваться услугами чародея, дабы избежать конфуза. По правде говоря, окажись Лютик на её месте — он бы за милу душу облачил муженька в шелка цвета морской пены да отправил на ковёр к иерарху, предварительно напоив креплёным туссентским вином, над которым по досадной случайности просыпалось немного слабительного порошка. Посмотрел бы он на то, как Его Светлость силится не попортить белые портки — научил бы недоумка не травить женский организм. Но подобные уроки нравственности выходили за пределы его компетенции, а спрос оставался спросом. Так что свой альтруизм юноша воплощал иным образом, тщательно прорабатывая состав продукции с целью нивелировать побочные действия. Стоит отдать должное, в своё время добросовестность сделала ему имя. Которое теперь, увы, приходилось тщательно скрывать.       Лютик закончил с ним к утру. Порезы перестали кровить, но ещё не затягивались — выдающиеся способности к регенерации веса здесь не имели — против магии они были бессильны. Зато на манипуляции организм ведьмака реагировал на удивление хорошо. Неестественно медленный пульс не менял ритма, дыхание оставалось глубоким и ровным — он словно крепко спал, сморенный тяжелой работой.       Да уж, внутренним резервам ведьмачьего организма можно только позавидовать. Чего не скажешь об организме Юлиана. За несколько часов непрерывной работы он отвлёкся на себя лишь единожды, когда на мертвенно бледное лицо Белого Волка, на рассеченную глубокой морщиной переносицу, упала, полого стекая, капелька крови: выругавшись сквозь зубы, чародей метнулся к заставленному элементами рабочего хаоса столу, в самом углу которого покоилось тонкое серебряное кольцо с крошечным двимеритом — он снял его с пальца сразу же, как только оказался дома. Прошерстив ладонью обилие баночек-скляночек, Лютик выцепил нужную, осушив её залпом. Самая обычная настойка на барбарисе: выпил бы эликсир — тотчас же отдал бы Мелитэле душу. Он не был готов к такой встряске.       Когда с фактической угрозой жизни и здоровью Геральта было покончено, а сил чародея хватало лишь на то, чтобы кое-как держаться на ногах, опираясь на деревянное изголовье собственной кровати, оставалась ещё одна проблема — последняя, но не по значимости.       Память ведьмака. Лютик усыпил его практически сразу. Кроме того, во время падения Геральт неплохо приложился головой о пол, даже жалко было смотреть. И, тем не менее, риски слишком велики. Если, проснувшись, он начнёт задавать вопросы — ответить на них будет предельно тяжело. Так что придётся подчистить за собой следы.       Силясь не обращать внимания на дурноту и головокружение, чародей стал вновь перебирать великое множество пузырьков, заставляющих стол. Вынув, наконец, из нестройного рядка нужное, на мгновение задумался. Пить эликсир в таком состоянии — не самое разумное решение, но иначе на колдовство над чужой памятью его попросту не хватит. К тому же, у тонизирующего эликсира практически безвредный состав. — Ладно, чего уж там, — бросил Лютик то ли самому себе, то ли спящему ведьмаку, — пожертвую ради тебя крупицей своего здоровья. Не удивляйся, сам не пойму, с какой стати. Будешь должен.       Путешествующий по царству Морфея Белый Волк ответил безмолвием. Сочтя молчание знаком согласия, тем чародей и удовлетворился, вынимая пробку из горлышка.       Он осушил лишь четверть склянки — хватало с головой. Лютика будто бы мягко встряхнули, приободряя: тело, до сего момента изнуренное, приобрело тонус — практически мигом он ощутил будоражащий прилив сил. Безусловно, этот энергетический подъем был неестественен — его организм черпал сверх своего предела. Когда действие эликсира спадёт, он будет изнеможден пуще прежнего.        Вряд ли ведьмак был бы в восторге, узнав, что незнакомый чародей взялся подтирать его мысли. Однако не пойман — не вор, так что Лютик без зазрения совести сложил скрещенные пальцы на лоб Белого Волка, невесомо очерчивая руну.       Прикрыв глаза, шепотом он произнёс короткую магическую формулу — заклятье сработало безукоризненно, юноша почувствовал это. Оно забрало всё, что осталось в скромном резерве его сил. В темноте, под опущенными веками, заискрили полупрозрачные блики. В висках дробно запульсировала кровь. Дыхание стало неподъёмно тяжелым для слабой груди. Лютик начал терять сознание.       Он успел дойти до рабочего места, опуститься в кресло и схватить со стола кольцо. Глубоко и мерно вдохнув, юноша прикрыл глаза, словно вполне закономерно собрался прикорнуть после тяжкой работы. А затем отключился.

***

      Кажется, ему приснился дурной сон. Что-то глухо ударило по затылку и жгуче резануло по груди. Или нет. Было ярко или непроглядно темно — он не знал. Было больно или было никак — без понятия.       Он рубанул утопца, что подобрался слишком близко, и в лицо плеснул его желудочный сок — он помнил.       Один поганец попытался вцепиться в ногу, но не успел разгрызть плотное голенище сапога: завопил, подпаленный знаком заодно с тройкой товарищей — он помнил.       Мальчишка-бард подвякивал что-то из-за спины — он помнил.       Дальше не помнил.       Там, в катакомбах, под ногами было твёрдо — логично. Сейчас, под ним, было мягко — почему? Сознание Геральта путалось. Его словно облили воском с головы до ног, и теперь, под застывшим веществом, его органы восприятия безнадёжно притупились до бесполезности.       Ведьмак с трудом разлепил тяжелые веки. Вертикальные зрачки мгновенно сузились, приспосабливаясь к яркости. Из-под невесомых шифоновых штор бежевого цвета струился ослепительный холодный свет, заполняя всю комнату. Незнакомую комнату.       Мотнув головой, он огляделся. Болезненный хруст в одеревеневших шейных суставах перетёк в звон ушах и разрядом, словно упавшая под напором одной доминошной кости длинная цепь, разбежался по всему телу.       Да, это место определённо ничем не походило на канализацию, где обрывались последние витки его осознанности. Здесь было светло, богато и хаотично. Много белого цвета: вымощенный белым мрамором пол, белая волчья шкура, лежащая на нём, белые простыни — шёлк на ощупь — отделанная белым мебель. На прикроватной полке в полнейшем беспорядке были свалены кривой стопкой листы пергамента: целые и не очень, порванные, очевидно, на краткие срочные записки. На полу, у кровати, лежал раскрытый фолиант с загнутым уголком — он смог разобрать пару строчек, и от их приторной сладости скрутило живот.       Литературные вкусы обитателя этих покоев, очевидно, желали оставлять лучшего. Хотя что он может в этом понимать?       К слову, этот самый обитатель, по видимому, тоже был здесь. Надоедливый менестрель дремал поодаль, склонив голову набок в неудобной с виду позе.       Геральт нахмурился, вглядываясь. Он впервые смотрел на навязавшегося попутчика среди бела дня… и не видел совсем ничего особенного. На вид лет семнадцать, одет по щегольской моде города, щупленький — в общем, бард бардом, что с него взять.       И всё же в катакомбах они были вдвоём, не считая пары десятков утопцев. А значит, только он мог прояснить ситуацию.       Ведьмак сухо кашлянул, прочистив горло, и хотел было обратиться к спящему, но тот и сам открыл глаза, опережая. — Очнулся, боец? — усмехнулся менестрель, пряча в ладони зевок. — Как мы здесь оказались? — не расходясь предисловиями, он сразу перешел к сути, — и сколько я спал?       Бард — как там его цветочное прозвище? — поджал губы, прикидывая. — Сейчас, наверное, полдень или около того. Выходит, ровно ночь, как и все нормальные люди. — А первый вопрос? — настоял ведьмак.       Отчего-то первая же минута разговора с городским поэтишкой разбудила в нём слабое подобие раздражения. Вспомнил навязчивые, дурашливые повадки юнца: пристал — не отделаешься. Вероятно, не болтай тот под ухом вечер напролёт — всё прошло бы гладко, и Геральт давно получил бы плату. Скорее всего, он был бы уже в Обрезках, у Трисс. Но нет же. — Опять же, самым нормальным способом, — в тоне барда наметилась капризная нота, он явно не был настроен на допрос, — ты ушёл в самую глубь канала и внезапно упал как подкошенный. Я быстро наверх, в город, всучил паре пьяниц по горсточке крон — они спустились и кое-как тебя дотащили. Им самим, правда, тоже поплохело, но не так сильно. — Плесень попса, — буркнул Геральт, приподнимаясь на локтях, — я не выпил антидот. А эти твои двое не отравились сразу, потому что были подпитые. В основе каждого эликсира есть спирт, он повышает сопротивляемость организма к иным вредоносным внешним факторам. Считай, им повезло. — Я в этом не разбираюсь, так что тебе виднее, — скучающе отозвался бард, поднимаясь на ноги, — жив — и хорошо. — Не разбираешься, — повторил за ним ведьмак, смерив недоверчивым взглядом уставленный разномастными склянками стол, — тогда откуда эта богатая коллекция? Или это всё духи да сыворотки для поддержания молодости и красоты?       Юноша ухмыльнулся, не оборачиваясь даже. Стоя у зеркала, он придирчиво и недовольно оглядывал своё отражение. — Благодарю за внимание, уделенное моим молодости и красоте. С духами и сыворотками ты не прогадал, но и в яблочко не попал. Здесь у меня разнообразные зелья, эликсиры, настойки и прочая ересь, в которой я не разбираюсь и не хочу. Я приобретаю товар и занимаюсь его, скажем так, реализацией. Всё, что нужно знать, мне рассказывают поставщики, и информации формата «название-цвет бутылки» мне вполне хватает для всеобщего счастья. Видишь ли, в Новиграде всегда было туго с поиском стоящих чародейских примочек. — Наверняка Трисс уже успела подправить местные дела, — отозвался ведьмак вполголоса мыслью вслух.       Бард встрепенулся, ошарашенно глядя на него в отражение. — Трисс Меригольд в Новиграде?       Пришёл черёд ведьмака удивляться. — Ты знаком с ней?       Бард запнулся. Потерянный взгляд в отражении метнулся вспышкой по лицу ведьмака и тут же погас, притупляясь. — Да, приходилось сотрудничать.       Однако мгновенное замешательство, вызванное именем чародейки, не осталось для Геральта незамеченным. Он приподнялся на локтях, морщась от режущей боли. — И только? Ловко же ты лавируешь по всем сферам человеческой жизни, — заметил беловолосый, — и чтец, и жнец, и… мать твою так, меня что, потрошили? — Осторожно, — невозмутимо предупредил его виршеплёт с видом знатока, — не делай резких движений, раны могут открыться.       Ведьмак злобно выругался себе под нос, переступая через боль и поднимаясь на ноги. Отвратность подобных ситуаций не сравнима, пожалуй, ни с чем. Находить себя в незнакомом месте, в незнакомой постели, с ранами неизвестного происхождения на теле — хуже, наверное, только подохнуть в пьяном угаре, ничего не осознав. — Откуда раны? — поинтересовался он, возможно, чуть резче, чем это стоило сделать, — и вообще, не находишь в себе желания последовательно рассказать мне обо всём, что случилось? Как ты понимаешь, запомнил я лишь малую часть. — Как ты понимаешь, — язвительно передразнил бард, — я не умею читать мысли и понятия не имею, что ты запомнил, а что забыл. Раны известно откуда — ты грохнулся на собственный меч. Благо, доспехи твои спасли. Я сказал тебе всё, что должен был. Устраивать мне допрос с пристрастием в качестве благодарности за оказанную помощь — дурной тон, чтобы не сказать «мудачество».       Всё-то у него выходило складно. Отравился — упал, упал — поранился. Но сомнения странной, неизвестной природы подгрызали Геральта изнутри. Потому, наверное, что чрезмерная складность ситуации убавляла от её правдоподобности. И оказался юнец под ногами в нужное время, и помощь он ловко отыскал, и эликсирами наверняка поил теми, в которых не смыслит.       Если здесь и впрямь нет какого-то подвоха, то Геральту впору навестить Нэннеке да подлечиться — уж больно нервами слаб стал да чересчур подозрителен.       В пару шагов он сократил расстояние, как бы невзначай рассматривая барда в отражении высокого, в полный рост, зеркала. Ничто в мягких, округлых чертах юношеского лица не подпитывало подозрений ведьмака.       Разве что глаза. Игра ли света, преломлённого зеркалом — синий, расплескавшийся в глазах барда, был до удивительного глубок. Он видел такую синеву в порту Гольмштейна, ближе к горизонту, где, сливаясь с небом, пенились волны. Видел её и в цветочном поле в канун Беллэтейна, когда Йеннифэр вплетала в вороные локоны незабудки.       Стало не по себе. — Что-то ещё? — с претензией в суровость процедил юноша, оборачиваясь.       Волны в порту Гольмштейна, незабудки в шёлке её волос, сапфиры из драгоценной россыпи, пожертвованной им в дар обители Мелитэле.       Помедлил. Прислушался к себе. Ничего. Простое изумление длиной в мгновение — он никогда не видел таких глаз. — Поедешь со мной к Меригольд, — сухо и невозмутимо, словно не было и секунды замешательства, констатировал он.       Бард удивлённо вскинул брови, скрещивая руки на груди: — Это ещё зачем? И, будь добр, без повелительных наклонений, я ведь не на королевской службе.       Геральт хмыкнул, забавляясь: а ведь сперва казался таким покладистым. — Мне предстоит неблизкий путь, и если, отъехав на дюжину вёрст от Новиграда, я свалюсь с лошади и помру от заражения крови, это будет не самым приятным окончанием дня. Расскажешь Трисс, что и как было после того, как я отключился. Уж прости, но помощь в лечении я охотнее доверю знакомой чародейке, чем барду-белоручке, — предупреждая очередной порыв недовольства, ведьмак смягчился, — ты ведь сам за мной увязался, хотел посмотреть на ведьмачью жизнь. Чародейский быт ничуть не скучнее, тебе ли не знать. — Уж куда там, — фыркнул трубадур, закатывая глаза, — заняться мне больше нечем. Впрочем, ладно. Заодно и…       Он оборвался, не закончив. Будто призадумался о чём-то на мгновение, уставившись в пустую точку.       Геральт не мог и представить, какие мысли могут занимать голову поэта. Это портило настрой — с самого момента пробуждения он чувствовал злобу от потери контроля. Этот досадный провал в памяти, этот подозрительный — совершенно обычный — мальчишка.       Если что-то и впрямь не так — Трисс обязательно заметит. Потому он и решил взять его с собой. — Я заберу Плотву и вернусь за тобой, — коротко бросил ведьмак, направляясь к выходу из светлой, залитой солнцем комнаты.       Прежде, чем отвернуться, он приметил смятение, застывшее в глазах барда. Их обоих охватило душевное беспокойство. Знать бы только, что тревожило этого странного юнца.