Существуют три типа людей. Те, кто наверху, те, кто внизу, и те, кто падает. © Платформа.
***
Коридоры полицейского участка сегодня освещаются фиолетово-синеватыми лампами. Последнее время слишком часто случались какие-то странные проблемы с проводкой, и из-за этого на собрании, проходящем раз в неделю стабильно, было решено заменить все лампы на неоновые. Такое свечение было крайне непривычным для человеческого глаза, но по крайней мере у этих ламп был свой собственный сберегательный режим. Если электричество вырубится в очередной раз, как, к примеру, на прошлой неделе — весь их отдел не останется без света и допросы можно будет продолжать проводить в привычном темпе. Саске идет в свою привычную коробку — а точнее, кабинет для допроса — крайне спокойно, пока его сзади ведут надзиратели. Так происходило из раза в раз — к такому отношению к себе он уже привык. Обычно с самого утра к нему приходил если не Ибики или Анко прямо в его тюремную камеру, так кто-то новый. Сегодня же ему «посчастливилось», так сказать, познакомиться с очередным странноватым работником. Юноша, примерно его возраста с ярко выкрашенными в красный отлив волосами, идет за его спиной и что-то ему говорит. Пока они проходят мимо других камер, перед глазами так не вовремя всплывают давно забытые картины прошлого, которые имеют не совсем привлекательный характер: Впервые Саске оказался в полицейском участке, когда ему стукнуло двенадцать лет. Первое его знакомство с правоохранительными органами случилось благодаря его непутевому папаше и брату, в ужас жизни которой они оба его и затянули. Еще бы не случилось, ведь не каждый день машины полиции и ФБР окружают огромный дом и огромное количество незнакомых людей вламывается в комнаты, а его брата в обвинении убийства родного отца уводят, а следовательно, и Саске тоже следом. Не каждый в жизни сталкивался с тем, что труп родного отца находят закопанным в лесу, неподалеку от отчего дома, и не каждый в столь юном возрасте висит на волоске от исправительной колонии, пока старшего брата хотят приговорить к неопределенному сроку заключения. Саске помнит, как он что тогда, что сейчас рассматривал большие пустые камеры за толстыми прутьями решеток, и ему всегда в такие моменты хотелось узнать: отчего и почему находящийся по ту сторону от него человек там оказался. Саске хорошо помнит одного мужчину, который сорвался с места, пока его маленького вели мимо него, и он каким-то низким голосом, походящим больше на шипение змеи, проговорил ему: — Какой красивый мальчик. Учиха-младший от неожиданности тогда чуть не вскрикнул, и это внезапность граничила с настоящим испугом. — Я бы с тобой такие занимательные вещи сделал. Тебе бы понравилось. Я бы тебя очень-очень любил. Ты такой сладкий. Я люблю таких сладких мальчиков, как ты. И что-то щелкнуло внутри мальчика. Вместо того чтобы расплакаться, как подобает ребенку, шарахнуться в сторону, пока какая-то женщина сжимает его плечо, он остановился и поднял на этого странного человека свой взгляд. Смотрел на него с минуту, что-то решая для себя, а после сделал пару шагов навстречу к заключенному, дернув плечом, чтобы женщина убрала свою руку, и спокойно подошел прямо к прутьям решетки. Человек по ту сторону сдавливал своими длинными пальцами метал. Отросшие длинные ногти, под которыми уже скопилась грязь (и одному Богу известно что еще). С какой-то иронией смотрел этот мужчина на него из-под упавших на лицо черных грязных, сальных волос. В той темноте Саске отчего-то показалось, что эти выцветшие глаза напротив имеют какой-то зеленовато-желтый оттенок. Чужое лицо было осунувшимся: впалые щеки, да и сама кожа имела какой-то серовато-земляной окрас. Саске подходит ближе и смотрит на этого человека совершенно отрешенно, а после его взгляд падает на табличку, прикрепленную к тюремной рубашке заключенного, и он читает его имя про себя: Орочимару Акуши. Это имя часто упоминалось в разговорах взрослых и часто было синонимом словам... «Педофил». «Смертная казнь». Глаза больше не прикованы к буквам имени. Саске облокачивается о перила, чем совершенно озадачил мужчину, и, смотря в его глаза ровным голосом спокойно спрашивает: — К примеру? Глаза в глаза. Женщина стоит позади них и с любопытством наблюдает за сценой, происходящей на ее глазах. Когда ребенка и его брата обвиняют в убийстве их родного отца в таком возрасте, любую реакцию обвиняемого на внешние раздражители не стоит упускать из поля зрения. И тем более прерывать. — Какой смелый мальчик, — Орочимару шипит в каком-то наслаждении, а после облизывает свои губы так мерзко, что у любого нормального человека, тем более ребенка, в этот самый момент пошел бы мороз по коже. Но как мы уже все поняли... Саске был не совсем нормальным человеком. И нормальным ребенком постфактум тоже не был. Он не дергается, не кривится от отвращения, не отстраняется. Он лишь ждет, что же этот человек скажет ему дальше. — Я бы тебе доставил такое удовольствие своим языком, что ты умолял бы меня не останавливаться, мальчик. — Губы Орочимару расплываются в мерзкой улыбке, и его начинает потряхивать от напряжения в теле. — И все? — в тон отвечает ему Саске, и на его губах впервые появляется усмешка. Лицо Орочимару выражает еще большее замешательство. — Ты бы мне отсосал — и я бы пошел домой? — он не может сдержать свою иронию в голосе. Руки перемещаются в карманы брюк. — Неинтересно. — Я бы трахал тебя во все дыры, сынок, привязал бы тебя к батарее в своем подвале. И после мы бы с тобой еще поиграли в папа-сын, — Орочимару отвечает ему более заинтересованно, всматриваясь в этого странного ребенка. Такого мальчика он видит впервые. Этот ребенок или блефует, или играет сейчас с ним, или не понимает, что говорит ему, или он травмирован настолько, что становится еще более интересным их разговор. — Ты бы хотел меня убить? Резать меня и чтобы я кричал? — Саске спрашивает совершенно спокойно и внимательно ждет ответа. А тем временем они не замечают, как за ними наблюдает уже не один человек, а целых пять. — Какой странный ребенок, — шепчет на ухо коллеге какой-то пожилой человек, — впервые такое вижу, чтобы нашего Орочимару не то что не шарахались, так еще и разговаривали с ним в таком тоне. — Это Учиха, — ему отвечает другой хмуро, — их отец — психопат, так что неудивительно: видимо, яблоня от яблони... — Или ему просто нужна психологическая помощь после всего того ужаса, который он пережил. Любого бы ребенка сломало… Все голоса не имеют на этот момент никакого для Саске значения, и он ждет ответ на свой вопрос от этого старика за решеткой. Ему действительно интересно, что он скажет. От этого вся ненормальность ситуации повышает свой градус. Дело не в том, что ему не страшно, дело как раз в том, что порой в своей жизни ты уже, вероятно, весь ужас, который мог случиться, не только уже видел, но и пережил прямо на своей шкуре. А когда ты переживаешь настоящий ад, в какой-то момент ты понимаешь, что он тебя не то что перестал пугать... Ты попросту его принимаешь как нечто должное. Потому что ты в этом аду давно живешь. Ты приспособился, перенял его на себя и сделал ад своей частью. Ты стал им. Ты стал этой чернотой, и она тебя перестала пугать, наоборот… Она стала тебя привлекать и интересовать. Чернота стала чем-то естественным, привычным, уютным и родным. И что бы ни было, тебе там скучно и одиноко. Ты неосознанно — а может, и осознанно — ищешь в других обывателях этой тьмы что-то новое и неведомое для тебя. Так сказать, родственную душу в любом встречном, ведь никто, кроме таких вот людей, похожих на тебя, не поймет тебя лучше.. — Я бы тебя резал аккуратно, оставляя на тебе свои отметины под стать змеиным извилинам, оставляя на тебе свой собственный рисунок, — Орочимару говорит чересчур размеренно, и Саске только сейчас замечает, что исхудавшая рука маньяка изуродована таким же самым рисунком, про который тот толкует. — А после я бы тебя убил. Ты бы умолял меня убить тебя, чтобы все это закончилось как можно скорее.... Саске слушает полет фантазии этого больного на голову человека внимательно и наконец оценивающе проводит по нему взглядом, прислоняется к прутьям своим лбом, с какой-то даже странной грустью и пониманием спрашивает его: — Этого ты хотел, пока твой отец делал все те вещи с тобой, когда ты и сам был моего возраста? Умереть? — Саске не дышит даже в этот момент, он с придыханием смотрит за каждой реакцией этого существа. Не человека. Ему даже становится его жаль. Орочимару резко меняется в лице. На секунду показался в его глазах испуг. Он отпрянул от прутьев, отпустил их и отступил на шаг. Опустил свой взгляд и сразу же поднял его. Он уже совершенно другой. — Ты интересный ребенок, — Орочимару проводит своим языком по губам, задумчиво обводит Саске своим пристальным взглядом и даже улыбается, — на меня похожий: не кричишь, как другие, не боишься и не дергаешься, тебя как зовут, мальчик? — Саске. Учиха Саске, — следует ответ. Мальчишка произносит это с каким-то триумфом и пониманием, даже протягивает свою руку психопату и ждет, что же будет дальше. Его, по-хорошему, давно надо было бы увести оттуда, но никто даже не шелохнулся с места. — Приятно познакомиться, Саске. — Ледяная ладонь сжимает горячую руку мальчика, и мужчина проводит по коже ребенка своим пальцем, поглаживая, — ты очень интересный ребенок. Я Орочимару. Из тебя вышел бы или первоклассный следователь, сынок... Дальше говорить Саске не дали: — Довольно! — слышится крик, и мальчика оттягивают от перил. Орочимару внимательно наблюдает, как ребенка уводят от него, а Саске все так же смотрит в его глаза и слышит брошенную ему вдогонку фразу: — …или же отличный психопат-убийца. Такой же, как я. И иногда это две стороны одной медали. Они провели в том отделении год, пока шло следствие, и, думается, очевидно, с кем проводил Саске в перерывах между допросами и о чем они говорили. Ему никто не мог запретить разговаривать с заключенными в свое свободное время, тем более с какими-то конкретными. Орочимару много с ним за тот год разговаривал, а Саске слушал его каждый раз внимательно. Они даже подружились, как бы сейчас ненормально бы это ни звучало. А после, когда Саске вышел оттуда —по признанию невиновности брата, — он с Орочимару больше ни разу не пересекался. Лишь когда Саске стукнуло семнадцать, все новости, телевидение и газеты кричали о том, что пятого октября две тысячи третьего прошла казнь на электрическом стуле заключенного Орочимару Якуши. В тот день Саске выпил бутылку коньяка в общаге колледжа и долго не мог уснуть. Дело в том, что Орочимару рассказал ему всю свою историю жизни и Учиха даже понял его. Ему стало его жаль. Хороший и интересный собеседник был — многому в жизни научил, заложил какой-то свой фундамент в него, стал личностью Саске на какой-то процент, а один такой посеял в нем духовно. Саске долго крутил в руках кулон со змеей — тот самый, который Орочимару подарил ему накануне. И до конца своих дней носил подвеску на руке. В знак благодарности, что ли. Саске его, впрочем, как не слушал до этого момента, так слушать, по сути, и не собирался, пока краем уха не уловил довольно-таки интересный вопрос или же мысли вслух в его сторону: — Я ощущаю чрезмерное удовольствие от насилия над людьми, когда я могу избивать их и ничего мне за это не будет, — слышится голос надзирателя сзади, и Саске медленно поворачивается к нему. Смотрит пристально и задает свой вопрос: — Тебя как зовут? — Гаара, — спокойно отвечают ему и теребят рукав формы. — Гаара, ты так самоутверждаешься? — Саске смотрит на него с каким-то отвращением и хмыкает. Забавно, вообще, выходит: больными считают тут заключенных, когда работники таких вот мест недалеко от них ушли. — Я делаю то, что приносит мне удовольствие, — пожимает плечами Гаара и толкает Учиху в спину, мол, чтобы они продолжали свой путь к Ибики дальше. — То есть вымещаешь свою обиду на других людях просто так, — Саске не может сдержать своей усмешки, — люди по своей натуре прибегают к насилию только тогда, когда дерьмово им, а не потому, что у них к этому предрасположенность, хотя случаи бывают разные. Гаара игнорирует его замечание и задает свой следующий вопрос: — Ты считаешься опасным преступником, Саске, у тебя так много диагнозов, сколько блюд в нашей столовой нет… Но при этом ты такой грустный все время, и что-то не стыкуется, ответь мне: тебе нравится делать больно другим, Саске Учиха?.. Саске от упоминания этого имени хмурится, но более вида не подает. Идет и смотрит в одну точку. Вот они уже проходят мимо камеры, за которой обычно должен сидеть Наруто. Пока их не разделили (до этого они были в соседних). Он внимательно осматривает дверь «одиночки» и ступает дальше: — Да, — ответ звучит спокойно и даже в некоторой степени нейтрально. — Почему? — Гаара все никак успокоиться не может и смотрит на Саске с примесью то ли фанатизма, то ли обожания, то ли ненависти — а может, со всем и сразу. В отличие от него, Саске может не скрывать свою натуру, выбрав такой путь, и чувствует в ней себя максимально комфортно.Такое Учиха складывает о себе впечатление. Гаара так много наслышан о нем, но до сих пор ни мотивы, ни его характер понять, как бы ни старался, не может. Они доходят до дверей кабинета допроса, и Гаара ее отворяет. Тотчас Ибики поднимает на них свой внимательный взгляд и приглашает зайти внутрь. Да, сегодня впервые с ним будет разговаривать следователь Наруто. Его предупредили об этом вчера. Решили они поменяться. В помещении накурено: Ибики курил опять прямо там, отчего глаза будут слезиться точно еще пару ближайших часов. Саске разминает свою шею и, в последний раз смотря в глаза Гааре, отвечает ему с улыбкой, такой счастливой, измученной и в то же время счастливой, ледяной, контрольной: — Потому что теперь моя очередь. Он входит в кабинет, оставляя Гаару позади, тот смотрит в его спину, хмыкает и закрывает за собой дверь. Саске садится и поворачивает голову к циферблату. Без тридцати секунд двенадцать дня. — Сегодня двадцать третье октября две тысячи одиннадцатого года, — Ибики повторяет, словно лепту, заезженную формулировку в диктофон. — Передо мной сидит Учиха Саске, и мы начинаем нашу пятую запись. Можешь говорить. Часы показывают ровно двенадцать дня, и Саске помещает закованные в наручники запястья перед собой на стол и улыбается: — На четвертый день…***
Саске проснулся в этот день раньше всех. Вся ночь прошла в какой-то, можно даже сказать, панике внутри, ведь он впервые спал не рядом с братом, и даже не с кем-то другим. Он спал именно с Наруто. А на Наруто у Итачи давно был пунктик. Учиха-младший даже не знает причину настолько категоричного отношения брата к его другу, точнее, нет, он понимал, но было в поведении нечто странное порой — и вот это Саске как бы хотел понять, но, увы, все же не понимал. У них как-то не сложился разговор на эту тему до сих пор, просто Итачи с самого начала относился слишком холодно ко всем в его окружении, в том числе и к Узумаки. Вида никогда не подавал, контрольно улыбался всем и даже предлагал помощь (когда надо), но Саске отчетливо и по сей день помнит, как уже в первый день знакомства с Узумаки брат грубо потянул его за собой, даже не давая Саске нормально попрощаться с мальчиком в том самом детдоме. Он осторожно доходит до соседней комнаты, тихо приоткрывает дверь и видит спину брата, который спит отвернувшись к окну. Медленно в груди начинает зарождаться чувство сроду вины, на что он, лишь поджимая губы, закрывает дверь обратно, поворачивается в сторону прихожей и вздрагивает. От своего отражения в зеркале. Странно, что он его раньше не замечал. Зеркало висит в проеме, и в нем отражается сразу половина коридора, а напротив него висит параллельно еще одно, создавая крайне неприятную на вид воронку из дверей друг напротив друга. Саске никогда не понимал эту любовь людей к зеркалам, фотографиям — да всему, что впитывает в себя твой образ и воспроизводит заново. Он даже не помнит, откуда пошла эта неприязнь, но точно помнит, что после похорон матери Итачи снял все зеркала в их старом доме, оставив лишь одно — в прихожей. Брат снял зеркало даже в ванной комнате и никогда не отвечал ему — почему именно. Лишь однажды обмолвился, что крайне неприятно видеть свое отражение, пока моешься, всякий раз что-то там да кажется. Ну, то, чего казаться в зеркале не должно отродясь. Учиха стоит пару минут, смотрит в ту сторону и, сглотнув, идет дальше. Саске спускается по деревянной лестнице и ловит себя на мысли, что скрип просохшей древесины, возможно, именно в этот самый момент может быть слишком громким, тем самым он разбудит половину дома как минимум. Но этого не случается, он лишь доходит наконец до первого этажа, включает свет и сонно плетется на кухню. Очень хотелось выпить кофе и выкурить свою утреннюю сигарету на крыльце, пока утренняя прохлада будет обдувать лицо. Так странно понимать и слышать вокруг тишину, и на секунду ему кажется, что в этом странном и немного пугающем доме он совершенно один. Ребята, похоже, пошли все спать поздно вчера, судя по оставленным тарелкам на столе и стаканам от выпивки. Пусть они и убирают за собой, он же не записывался в уборщики, как ни крути. С Итачи у них всегда был порядок в квартире, такой негласный: минимальное количество вещей, чтобы тем самым, если они решат съехать, их жилплощадь казалась необжитой совсем. Такая привычка началась именно в тот самый год, когда шло следствие по делу их отца. Итачи еще тогда завел эту привычку чувствовать себя так, будто они в бегах. И вероятно, даже не от следователей, а от самого отца, который даже после своей смерти часто навещал братьев в кошмарах и провоцировал панические пробуждения по ночам из-за подскочившего во время сна давления. Хуже спал именно Итачи, и Саске понимал почему, хотя свой тревожный сон они и делили на двоих. При этом никогда его брат не обращался за помощью к врачам или фармацевтам, чтобы ему выписали снотворные. Никогда. Ни разу. Будто Итачи боялся уснуть так крепко, что потеряет свою бдительность. А если теряешь бдительность, то по факту теряешь и над ситуацией контроль. Чайник закипел и скрипнул, кипяток заливается в кружку с растворимым кофе. Сахар не тронут. Сладкое Саске никогда не любил, только горькое, и чем горечь больше будет чувствоваться на языке — тем лучше. Особенно если с никотином смешать — лучше завтрака и не придумаешь. Кружку берет в свои руки и вспоминает опять того самого паренька по имени Изуна. Морщится. Что-то было в нем крайне странное и такое знакомое, что ли, но что именно — понять он никак не мог. Он уловил его черты лица, и они будто осели в его памяти настолько, что Изуна ему сегодня приснился впервые, и далеко не один. Саске поворачивает в руках ключ от дверного замка и наконец выходит на крыльцо. Смотрит на время: пятнадцать минут седьмого — скоро должно светать. Но пока солнце не вышло на свой горизонт, тем и лучше, ведь Саске куда больше привлекало темное время суток. Ближе по духу была. И по эмоциональному состоянию. Было время в его жизни, когда его полностью поглотила бессонница и он существовал только в темень, а днем предпочитал спать. С таким режимом жизни долго не протянешь, особенно если учишься или работаешь днем, а без сна существовать не получалось больше пары суток. На улице стоит утренняя прохлада, и Саске с первым глотком поджимает под себя ноги и закуривает сигарету, смотрит вдаль на соседние дома. Не сказать, что в этой местности создается внутреннее ощущение спокойствия, но тревожность здесь меньше, чем, к примеру, в его родном доме. Сигарета тлеет, и Саске ощущает этот странный зуд на правой руке. Сначала пытается игнорировать его, но не получается. Все-таки расчесывает руку снова. Свет на крыльце погасает резко, и Саске вздрагивает. Надо подняться и включить чертов фонарь опять. Ну или лампочку заменить. Встает — свет опять загорается, и вот Учиха сверлит эту чертову лампу опять своим тяжелым взглядом. Вокруг резко объвившегося света витают насекомые, и Саске медленно смещает внимание на свою руку и хмурится. Ставит кружку на порог и подходит к свету ближе, оттягивает ворот рукава толстовки и замирает. У него на руке образовалось воспаление, чем-то напоминающее то ли царапину, то ли укус. Причем какой-то с намеком на аллергию: при одном только виде хочется расчесать еще сильнее. Когда этот странный тип схватил его за руку, то, кажется, поцарапал его и, скорее всего, внес под кожу какую-то дрянь (мало ли что у другого человека под ногтями обитает). По-хорошему, надо все это дело продезинфицировать и помазать чем-нибудь, только вот чем — Саске понятия не имел. Пять полос на его руке похожи на какой-то странноватый рисунок, будто ему не царапали руку, а раздирали намеренно. — Говно, — фыркает Учиха, выдыхает и возвращается опять к скамейке. Он даже не заметил, как сигарета потухла и обвалилась. Закуривает еще раз и пьет свой кофе дальше, смотря в пустоту, и наконец переводит свой взгляд в сторону дома того самого Обито с Какаши. Эти братья ему до сих пор не нравятся. Если Какаши вызывал своим видом еще какое-никакое доверие, то вот Обито — нет. От слова совсем. Можно, конечно, списать все это на паранойю или ревность к брату, но последней он как таковой не чувствовал. Если вдумываться, то единственное, что он чувствовал — это нарастающую с каждым днем панику, которая медленно переросла в настоящий страх, и он уже не понимал почему. Отчего-то очень сильно хотелось уехать отсюда подальше, но опять же, осознание такого яркого желания он не мог понять до сих пор. Сверлит взглядом дом братьев вдали, как вдруг замечает, как, словно по заказу, резко включается свет на первом этаже. Любопытство берет верх. Учиха встает и медленно направляется в сторону калитки. Да, подглядывать, конечно, некрасиво и некультурно, но никто и не говорил, что Учиха Саске — культурный человек. Вот он доходит до ограждения, оборачивается в очередной раз в сторону дома, всматривается в совершенно темные окна по всему периметру и, когда все внимание захватывает окно брата, он отчетливо видит силуэт стоящего человека. Который, к тому же, смотрит на него. Первая реакция — усиленное сердцебиение, брат же не проснулся и не наблюдает за ним из окна? Саске смаргивает и всматривается лучше, пытается достать очки из кармана и всмотреться еще внимательнее. — Итачи? — только и может он из себя выдавить, и отчего-то трясущимися руками он надевает очки на переносицу и замирает. Тело становится словно металлическим, и Саске не может выдавить из себя ни слова. На него из окна смотрит человек, который ему кого-то напоминает, но он не может понять, кого именно, но на брата не похож. Саске резко делает шаг, и судорога мгновенно отпускает тело. Внезапно наступает осознание: а в окне уже никого и нет. Тем временем в соседнем загорается свет. Хьюги проснулись. — Надо больше спать тебе, Саске, — слышится незнакомый голос в его голове. Похож на его собственный, но какой-то более низкий, — сон самое важное на свете, не будешь спать — сойдешь с ума, родной. Если уже не сошел, да? Саске резко дергает калитку и идет в своих мыслях намеренно в сторону братьев. Солнце начинает медленно подниматься, и он пинает попавшиеся камни ботинком, думая о странном глюке из окна. Пульс подскочил, потому что пришло осознание, кого именно он видел, и резкое спокойствие: человек, которого он видел, никаким образом не мог оказаться там. Ведь отец подох уже давно и гниет в земле уже десяток лет точно.***
— Ну, здравствуй, Наруто Намикадзе. — Анко поднимает на вошедшего юношу свой взгляд и старается улыбнуться ему. — Или же тебе Узумаки по душе больше? Тот, кого называют Наруто, спокойно усаживается напротив нее и проходится по женщине своим внутренним сканером, после отпивает воды из стакана и улыбается: — Мне без разницы, как вы меня называть будете. Как вам будет удобней. Хоть Папа Римский, — смеется он и закуривает. — Я покурю? — он делает затяжку и выдыхает дым. — Вы уже курите, вам не нужно на самом деле мое разрешение, — Анко усмехается, — или я не права? — Это вежливость, — Наруто наклоняет голову набок и кивает ей, — не спросить я не смог, но что курить тут можно, я уже по вашему коллеге понял за все разы, — он качает головой, — по крайней мере, моего разрешения он не спрашивал. Митараши лишь кивает ему и старается визуально изучить юношу. Наруто Намикадзе-Узумаки прямо перед ней. Из описания Ибики о нем складывается крайне двоякое впечатление. Интересно, какое сложится у нее? Но первое, что она подмечает... У этого человека есть явная страсть каждый день одеваться в какой-то своей цветовой гамме. К примеру, сегодня он одет во все цвета хаки: майка обычная, брюки и огромные кроссовки — с золотыми вставками. Его волосы зачесаны назад, а на груди покоится этот самый кулон. Наруто смотрит на нее своими серовато-синими глазами и наконец тушит сигарету о дно пепельницы. Да, у этого Узумаки очень неплохой вкус в одежде, хотя те хваленые часы, которые так все не давали покоя Ибики, отсутствовали, а сейчас были уже другие — даже, можно сказать, очень старые. — Вы любите носить часы? — Анко всматривается в украшения на теле. Подмечает еще кольцо, простое, почти незаметное, на безымянном пальце. Ибики про него не говорил. — Я ношу то, что для меня дорого, — спокойно отвечает ей Наруто и задает вопрос следом: — Вы вот не носите когда-то подаренные близкими людьми вещи? — Ношу, — женщина рефлекторно потирает пальцем свой кулон на шее, но после сразу отводит руку к папке. — Вот и я ношу, — Наруто переводит взгляд на свои часы и как-то печально улыбается. — Это подарок от брата моего. — Вам их Менма подарил? — Анко пишет об этом на бумаге. — Но они старые. — Это, так сказать, семейная реликвия, — поясняет ее подопечный, закуривает опять, и Анко всматривается в интересного вида зажигалку в руках Наруто. Тот замечает ее взгляд и щурится: — Нравится? Митараши кивает. В руках Узумаки обычная зипа, украшенная черной змеей и золотой лисой по бокам, и, если присмотреться, можно увидеть на ней гравировку. Красивая вещь и дорогая, ничего не скажешь. — У Учихи такая же, я дарил нам обоим на восемнадцать лет, — отвечает ей Наруто с теплотой в голосе, — хотелось иметь что-то, знаете, общее, что-то, что есть только у нас двоих. — Понимаю, — Анко улыбается ему и задает внезапный вопрос: — Не понимаю другого: что за игры вы с Учихой Саске устраиваете? Наруто смотрит на нее пристально с минуту, не отводит глаз совсем, и женщине становится максимально некомфортно от этого взгляда. Будто в душу смотрит. А после Узумаки, помещая ладонь с дымящейся сигаретой на столешницу, спрашивает тихо: — О чем именно вы сейчас говорите? Молчание. Анко смотрит на него внимательно, затем спокойно включает два диктофона на нужном месте в записи и воспроизводит его с Саске перечисление цифр в прошлый раз: — Вы говорите в идеальном промежутке цифры, будто каждый из вас знает, когда и какую говорить. Мы переслушали вашу запись несколько раз. — Ее взгляд опять встречается с внимательным Наруто. — Откуда вы знали, когда говорить и, главное, что? Вы не договаривались заранее, мы проверили, это невозможно попросту. — А, это, — разочарованно выдыхает Наруто, откидывается на спинку стула и поджимает руки за голову, смотрит в потолок, — любили мы с Саске играть в считалочку в детстве. — Уголки его губ ползут вверх, и взгляд теплеет. — Ну, когда играли в прятки с другими и после поняли, что если считать в унисон, то сможем выиграть у остальных: когда он или я заканчивали, по темпу говора давали друг другу знак, чтобы каждый из нас спрятался как можно дальше. Чтобы его не нашел другой игрок. Своего рода собственная азбука, знаете. Кого первым найдут, тот и умер. Вот так пытались выжить до последнего. — И как? — Анко слушает его и пытается найти скрытый смысл в его словах. — Спрятаться всегда получалось, ну или выживать? Наступает пауза. Долгая. Митараши даже кажется, что Наруто настолько ушел в свои мысли, что попросту не слышит ее. Но наконец Узумаки отвечает. На странность тихо. Смотря в потолок. — Это зависело от того, с кем играешь, но выигрывали мы всегда, пока игрок нам не попался слишком уж не по зубам. — Узумаки принимает свою прежнюю позу, поднимает руку к лицу Анко, делает жест дула пистолета и нажимает на курок. — Раз. И нашел, — он говорит это таким спокойным и каким-то циничным голосом, смотря ей в глаза, что той становится волнительно. Нажимает еще раз, будто выстреливая. — Раз. И нашел… — Его зрачки сужаются, и появляется на губах улыбка… — Раз, — голос становится еще тише. — Два… и…убил. Узумаки улыбается сладко. — Не досчитаешь вовремя, потеряешь бдительность — и вот тебя уже и не стало. Выпадаешь из игры, толком и не поняв, что именно произошло. Такое бывает, я вообще очень люблю прятки: в них всегда есть охотник и жертва, и они… Всегда меняются местами. Вы знали об этом, Анко? Так уж вышло, что жертвой выходил всегда я… Забавно, да? Ледяной ветер задувает прямиком в глаза, беспощадно. Он подносит свою ладонь к безотрадного цвета глазницам, пока пышные черные ресницы намокают от медленно начавшейся снежной бури, из-за которой ничего практически не видно ближайшие пару метров. Длинные чернявые волосы, которые достигли лопаток, от резких порывов ветра так и норовят залезть своей паутиной в глаза и прилипнуть к бледным щекам. Он с остервенением убирает их со своего лица, даже, можно сказать, стирает их ладонью, и та впитывает в себя их мокроту. Основание палки, которое он с особым усердием ударяет о землю, служит ему помощником в передвижении по изгибам скалы. Чем ближе подходит к верхушке, тем громче слышится заливистый, такой живой, счастливый смех двух молодых людей. Смех отдает по ушам судорогой и каким-то отвращением, от которого их хочется укрыться и абстрагироваться как можно скорее. Этот отвратительный смех пронизывает насквозь. Смех брата, наоборот, отдает теплотой и в то же время иглами ревности, что с каждой волной звучания будто заходят еще глубже в его нутро. А вот смех второго — он раздражал. Следовательно, начинал раздражать смех и родного брата, ведь он принадлежит другому, а не в его сторону, не для него одного. А все, что касается Ашуры, по праву рождения только его и ничье больше. Он весь его. По другому никогда и не было. И быть не может. Это закон. Все остальные люди, встречающиеся на их пути — временно. Люди приходят и уходят. Всегда. А они у друг друга останутся до самого последнего вдоха и выдоха. Брови соприкасаются в одной точке — он хмурится и закусывает губу. Опять этот мальчик. Снова. Как же он его раздражал. Два запыхавшихся тела стоят спиной к нему на обрыве и тяжело дышат: скорее всего, несмотря на погодные условия, их щеки будут красными, а тела горячими, в отличие от него самого. Лицо Индры сливается со снегом — такое же бледное. Оно отражает белизну. Оно олицетворяет лавину из льда. — Ашура. Ха-ха, — слышен смех, а после резкое молчание, такое давящее, сменившееся настороженностью и явным напряжением в голосе. — Ой… твой брат пришел, — голос становится тихим и едва слышимым. Твой странный брат… опять пришел. Зецу поднимает свой взгляд в сторону неприятного ему человека, поджимает губы — те вытягиваются в ровную линию, и он сам будто сжимается, становится напряженным как струна. — Индра! — Ашура разворачивается с настоящей радостью на лице и голосе. — Брат! А мы тут решили устроить спарринг. — Ашура всегда смотрит с такой любовью на своего старшего брата, с таким восхищением и обожанием. С теплотой во взгляде. Он один до сих пор будто не видит, что из себя представляет его брат. Что-то мрачное и тяжелое в Индре заметили давно уже все… …кроме самого Ашуры. Взгляд Индры всегда беспристрастный, пустой — даже какой-то отрешенный. Контрольная улыбка на губах — натянутая, словно снисходительная. Его тело всегда расслаблено, но в тоже время — напряжено до предела постоянно. А может, он сам дает всем своим существованием… Ощущение тяжести. А Ашура... Ашура был весенним солнцем, уютом и теплым касанием ветра вперемешку с цветочным запахом, который всегда имел у него свой собственный оттенок. Индра подходит к младшему брату впритык и слегка касается своими пальцами его щеки, проводя по горячей коже ледяными пальцами, и не может сдержать улыбки от того, что Ашура из раза в раз будто тянется за его лаской. Будто у них своя собственная регуляция температуры тела друг друга. Один отдает — другой принимает. Симбиоз. С самого детства. Из раза в раз. Стабильность. Гарант. Прикосновения Индры были чем-то сроду конфеты по праздникам. Лакомства. Они дарили какой-то покой и полное поглощение, и становилось сразу так тепло и спокойно. Ладонь Индры скользит по скуле брата, пока тот непрерывно смотрит в карие глаза напротив. Она наконец перемещается на затылок. Тьма и молочный шоколад — такие ассоциации можно привести. Пальцы сначала дрогнули, будто он хочет со всей силы сжать загривок и оттянуть назад, но затем расслабляются, словно хозяин передумал. Он аккуратно гладит своего младшего брата по его колючим коротким волосам и приближает к себе слишком близко. На интимно-личное расстояние. — Ты не замерз? — голос Индры всегда такой глубокий, слегка гипнотизирующий, и Ашура не может каждый раз оторваться от этой воронки в лице брата. Она затягивает. Засасывает. Втягивает. Индра очень был похож на их мать: что внешне он был с ней близок, что характером. Если бы Индра был женщиной, Ашура точно бы взял его себе в жены. Индра бы родил до ужаса красивых детей. Ашура каждый раз смущается при виде брата и сам не может понять причину такой глупой реакции. Он прекрасно знает: Индра сильнее его, Индра — пример для подражания, Индра — неприкосновенен. Сроду богу. Индра просто старший брат. Индра не женщина, а Ашура — гетеросексуал до мозга костей. — Нет, — Ашура мотает головой и отвечает с придыханием и улыбкой на губах, — все хорошо. А ты? — Нет, — будто отзеркаливает его Индра и прикрывает свои глаза в легкой улыбке. — Не замерз. Мне жарко. Я всегда горю от ледяного холода внутри. — Мы тут с Зецу спарринг устроили, не хочешь присоединиться? Покажешь как надо, м? — Ашура смотрит с огнем в глазах на брата, а после на лучшего друга, но не видит, что тот не разделяет его радости от слова совсем. Индра медленно переводит свой дружелюбный взгляд, который моментально меняется на поверхностный и надменный, в сторону человека, стоящего неподалеку. На тело неподалеку, такое… надоедливое тело, которое перенимает внимание его младшего брата к себе в каких-то огромных количествах последнее время. Чем изрядно раздражает. Его губы вытягиваются в усмешке от взгляда Зецу в его сторону, и он говорит все так же с теплотой: — Только если ты меня попросишь, Ашура: для тебя я сделаю все что угодно. Только для тебя одного. — Уголок губы ползет вверх, и на лице опять вытягивается обычная улыбка. Дружелюбная. — Пожалуйста, — слова просьбы ласкают слух, и Индра лишь кивает. Как он каждый раз выговаривает эти слова — устоять сложно, но нужно чтобы именно он его просил. Иначе нет такого удовольствия. А лучше — умолял. Индра одной рукой грубо и резко снимает с себя длинную черную накидку, бросая ее небрежно в руки своего младшего брата. Пока тот ловит ее, мимолетом смотрит на него, облизывает губы непроизвольно и поворачивается назад, подняв палку над головой, направляет ее основание вперед. Настанет тот день, когда брат будет ловить его верхнюю одежду при немного других обстоятельствах — но это будет потом. Будет. Он знает. — Пощады не жди, — голос звучит сухо. Один… Зецу выдыхает и пытается сдержать резкую дрожь в коленях. Пытается не выдать свой страх и желание сейчас отказаться и уйти. Он не может сказать нет, не может, иначе опозорится перед своим другом и покажет себя слабым. Однако от этого человека настоящий мороз по коже. Было что-то в брате Ашуры... что-то такое… Жуткое. С самого первого взгляда. Ашура часто рассказывал о том, что его брат был самым милым, заботливым и добродушным мальчиком на свете. И когда смотришь на этого человека сейчас, в эти слова даже при огромном желании верилось с трудом. Только лишь старые фото давали повод усомниться в своей правоте и поверить в слова Ашуры: на фото Индра действительно походил на нормального, обычного ребенка. Что с ним стало в итоге — оставалось загадкой. Что так сильно могло изменить его? Из такого солнечного простого ребенка сделать такое… Чудовище? Ты никогда не поймешь, что он сделает в следующий момент, зачем и почему. Люди с таким поведением прирежут тебя с улыбкой на лице и пойдут себе спокойно пить чай в кругу семьи, пока твое изуродованное тело будет лежать на морозе — вот такое он создавал впечатление. Особенно с того самого момента, когда он забил собаку камнем сам. Просто так. Просто захотелось. Просто потому что Ашуру укусили. Просто ему было шесть. Улыбка Индры вызывала покалывание в затылке — такой неприятный, скользкий. Улыбка никогда не была искренней. И сколько бы раз они все ни старались сказать об этом Ашуре или намекнуть — он совершенно не понимал, о чем они все говорят. Основание палки соприкасается рядом с раскрасневшимся лицом Зецу, опустившись около него в паре дюймов. Пепельные хлопья снега разлетаются в стороны, попадая в глаза лежащего на земле. Индра наклоняется, и кончики его длинных волос щекочут нежную обветренную кожу юноши снизу. Шепчет прямо на ухо, обжигая своим дыханием ухо Зецу: — В следующий раз не промажу. Не теряй бдительность, парень, иначе умрешь. Один… И это фарс. Они оба знают: он не промазал — он сделал специально это. Индра никогда не промазывал. Он играется сейчас. Намеренно. Как ленивый хищник с мышью. Зецу фыркает и отталкивает протянутую ему руку помощи, вызывая ироничную ухмылку в свой адрес. Спустя минут двадцать Ашура кричит им, чтобы заканчивали, и, разворачиваясь в сторону спуска, идет уже вниз. Зецу не успевает среагировать, как понимает: основание палки направлено прямо в его грудную клетку. Была бы палка стрелой — он бы был мертв. С глухим ударом. Он отступает прямо на пару шагов назад, подскальзывается и начинает падать. Охает, а после разрывающе вскрикивает. Резкий порыв ветра, как назло, заглушает этот крик в сторону Ашуры, и Зецу цепляется своими пальцами за воздух, фантомно пытаясь хоть за что-то ухватиться и не упасть. И в последний момент его грубо хватает чужая рука. Ашура тем временем разворачивается к отставшим. Зецу успевает только сморгнуть и уже хочет что-то сказать, как вдруг Индра притягивает падающего его к себе за кисть сильной хваткой, до гематом сжимая кожу, смотрит в его глаза этим полностью безразличным взглядом, пока губы начинают вытягиваться в кривую усмешку. С каким-то триумфом наконец говорит: — Я же говорил тебе — не промажу. А если я не промажу — ты покойник, — смотря леденяще-застывшим взглядом в полнейшие ужаса глаза Зецу, он разжимает захват пальцев и намеренно отталкивает от себя парня, который в следующее мгновение уже падает со скалы. Тотчас слышится крик Ашуры, который бежит туда. Секунда — и лицо Индры искажается в наигранной гримасе ужаса, потому что, наверное, такие эмоции ему по норме приличия испытать сейчас надо. Так будет правильнее. Так будет нормой. Он понятия не имеет, что испытывает на данный момент по-настоящему, но то, что испытывать надо, и испытываемое им — из раза в раз совершенно разные вещи. Мужчина тянет свои руки к Зецу, кричит и не может сдержать своего смеха. Тянет руки к лицу только что разбившегося о скалы насмерть юноше, в зрачках которого посмертно запечалилась эта триумфальная улыбка, несмотря на маску горя в глазах Индры. Он победил. Один… Это его брат. И никто отнимать его внимание не будет. Ашура кричит, ужас накрывает его с головой. Индра сначала утыкается свои лбом о спину брата, сжимая своими пальцами его верхнюю одежду, будто стараясь не дрожать. Бьется на первый взгляд в истерическом припадке, а по факту — в приступе нарастающего смеха и радости. А после с покрасневшими глазами отпускает брата, обнимает его. — Это был несчастный случай… пожалуйста, Ашура… я рядом. Один… Ашуру бьет озноб. Слезы застелили пеленой глаза, и он лишь чувствует, как его немного грубо разворачивают руки брата к себе. А затем тот целует в успокоительном жесте легонько в губы. Брат так часто делал — когда хотел успокоить. Он четко рассматривает эмоции, как посторонний наблюдатель, как интересный экспонат изучает их. Запоминает. А после кончики ледяных пальцев Индры стирают его слезы, кожа на подушечках впитывает их. Ашура утыкается в грудь брата своим лицом, всхлипывает, и Индра обнимает его в ответ. Прижимает к себе и затягивает, всасывает в себя горе брата. Эмоции Ашуры. Забирает их без остатка — питается ими. С улыбкой наслаждения на губах. — Все хорошо, Ашура. Твой старший брат рядом. Все будет хорошо. Такое случается… Всхлип и дрожь служат ему ответом. Два.***
Саске доходит до дома и оглядывается, всякий раз ловя себя на странной мысли, не следит ли за ним кто. Ну, мало ли. Ощущение чужого присутствия за спиной стало уже нормой, нежели отклонением от нее. Таблетки он выпить забыл, так что сейчас может казаться всякое. На странность, становится не теплее, а лишь холоднее на улице, и, чем ближе он подходит к дому братьев, такое ощущение, что холод лишь усиливается. Может, там север? В географии Саске разбирался крайне дерьмово. Он останавливается от дома на приличном расстоянии — таком, чтобы его силуэт на улице был незаметен, и внимательно рассматривает дом Хатаке. Ну дом как дом, ничего необычного. Из окна открывается обзор на кухню, где Какаши в халате готовит, вероятно, кофе на утро, а вот уже он видит в соседнем окне Обито, который идет себе спокойно по комнате и что-то говорит. Полностью голый держит у груди подушку. Ну, подумаешь, люди часто голыми спят. Обито качает головой, поднимает что-то с пола и откидывает в сторону. Саске начинает скучать. Становится некомфортно даже как-то, чувствует себя каким-то маньяком-извращенцем, который подсматривает за голыми мужиками с утра пораньше от нечего делать — осталось только спустить свои штаны или открыть свой халат, как эти дурачки-эксбиционисты, и подрочить для полной картины. — До чего ты докатился со своей паранойей, Саске, — Учиха фыркает и устало качает головой, — пиздец. Видел бы это Итачи сейчас, устроил бы скандал. — Но уходить не торопится. Вон Обито — спасибо, господи — уже в халате идет в сторону кухни, однако вдруг резко останавливается и отчего-то замирает. Поворачивается в сторону, где стоит Саске, и смотрит пару секунду, будто задумавшись, и Учиха внезапно отступает на шаг. Обито не мог знать, что он там стоит, и видеть его тоже не мог. Когда мужчина в халате исчезает в проеме коридора, Саске выдыхает: Какаши уже садится за стол на кухне и говорит своему брату что-то, отпивает кофе и берет в руки телефон. Саске смотрит на время и понимает, что пора возвращаться домой. Он делает шаг назад, но, снедаемый любопытством, все же заново оборачивается, и его лицо вытягивается. Он замирает. Обито стоит не один: рядом с ним тот самый Изуна облокотился о стол своими руками и разговаривает с Какаши. Потом Обито тупо куда-то исчез, Саске хмурится. Нет, ну мало ли, учитывая, что они все тут живут и дружат, остался на ночь этот парень. Время уже идет к семи, и Саске порядком замерз стоять на улице. Мозг ему говорит отчаянно уходить оттуда. Но ноги стоят на месте. И резко у Саске выбивает дыхание из грудной клетки. Он судорожно пытается найти в кармане таблетки, ущипнуть себя и понять, кажется ему все это или нет. Потому что прямо сейчас он видит Обито в спортивных брюках, стоящего у окна прямо к нему лицом, и, вроде, ничего необычного нет, если бы не одна маленькая деталь в его теле. Дыра. Огромная и круглая, прямо в области сердца. Просвечивается. И через нее видно секцию кухни. Саске не может пошевелиться. Рука начинает опять зудеть. Все тело потряхивает. Ну этого попросту не может быть… Не может человек ходить и жить с такой дырой в груди — такого не бывает. Он отступает резко, раздавливая подошвой сухую ветку или непонятно что, отчего под ногами слышится хруст. Саске вскрикивает тихо, а после машинально зажимает рукой свой рот и понимает: все трое поворачиваются к окну лицом и смотрят прямо на него. Учиха лишь смаргивает. Пульс опять подскочил, и кашель попросту пробивает все тело. Саске давится слюной, но находит в себе силы и уже идет сквозь двор подальше от этого дома, пытаясь убедить себя, что спать ему нужно больше и пить таблетки вовремя, и пытается успокоиться. Он тупо попросит Обито снять при всех майку, и тогда уже видно будет: он сходит с ума или на самом деле происходит какая-то хрень вокруг. Скорее первое, чем второе: последнее попросту невозможно по своей структуре, ведь человек не может жить, ходить и разговаривать, когда у него посередине пропасть. Ну что за бредовый пиздец? В итоге Учиха дошел до дома в прострации. Вдалеке опять, как только он подходит ближе к дверям, слышится звук проезжающих машин. От которого рука начинает пылать какой-то странной болью. Ему хочется разодрать до кости и вырвать эту самую боль оттуда же. Будто изнутри сама кость чешется.***
— Дыра? В груди? Серьезно? — голос Ибики пропитан иронией настолько, что кажется ничего кроме этого в нем и не осталось больше. Он сидит закинув ногу на ногу и смотрит на Учиху исподлобья, спокойно куря свою сигарету, и его губы вытягиваются в какой-то саркастической улыбке. — Я думал, это Наруто у нас тут на голову ебнутый, оказалось, что ошибся: не только он один, — Морино наклоняется ближе и выговаривает слова с явной неприязнью: — Вы оба на голову отбитые. — Он смотрит выжидающе, ведь наслышан, что этот Учиха — крепкий орешек. И становится действительно интересно, как пройдет их с ним знакомство. Саске смотрит на него совершенно незаинтересованным взглядом, после без спроса достает сигарету, закуривает, не отводя своих глаз от мужчины, а после выдыхает дым. Ибики только сейчас заметил черные перчатки на чужих руках: с открытыми пальцами, такие, что скорее под стать байкерским. На Учихе сегодня впервые пиджак винного цвета и штаны из кожи. Крест на огромной цепи висит на шее. Юноша затягивается сигаретным дымом опять. А затем, прикусывая кончик пальца, наконец спрашивает: — А вы... — он не может сдержать смешка. — Изучив мои диагнозы в медицинском листе, таких очевидных вещей еще не поняли, что ли? — в голосе звучит явная издевка. — Там же все написано, да и на лбу у меня тоже, вроде, что отбитый я явно, или я не прав? Вы не верите? Ибики цокает языком и хмурится. — Не верю, — отвечает в тон мужчина, — слишком ты выглядишь адекватно для полного психа, каким тебя описывают на бумагах, — он фыркает, — слишком у тебя реакции правильные, и что-то мне подсказывает... Где-то зарылось вранье: или бумаги врут, или пиздишь ты. Брови Саске ползут вверх, и он даже меняет позу на более расслабленную. — Спасибо, конечно, за такую оценку, я даже и не знаю, радоваться мне или же нет, но приятно, вы меня прям растрогали, — Учиха говорит это с какой-то непонятной интонацией, удивленной, что ли. — Давно мне никто не говорил подобного рода вещи, все вокруг постфактум считают меня больным, так что я уже и привык, знаете. Морино хмурится сильнее. Что-то в этом Учихе ему давно не дает покоя. Он уже которую ночь сидит, пересматривает записи Анко с камер наблюдения, слушает записи диктофона и не может понять, что именно его смущает. Не может, и поэтому вызвался проводить допрос сам: чуйка подсказывает, что что-то да вылезти должно. Обязано. История Учихи слишком мутная, и до сих пор то дело с отцом кажется следователю слишком странным. Нет, туда он лезть не будет, но бывает такое вот странное ощущение в области грудной клетки, когда ты смотришь на человека и понятия не имеешь, что хочешь в нем найти. Что-то тебе не дает покоя, будто ты видишь какой-то идеальный, ровный и чистый холст, под которым, если сгрести штукатурку, одна сплошная гниль. Но картина на первый взгляд кажется идеальной и крайне обычной. Так сказать, без изъяна. Вот такое чувство вызывал Учиха Саске, и Ибики до сих пор понять не мог почему. Будто за всеми этими «удобными» диагнозами скрывалось нечто такое, что очень бы помогло в следствии, но это «нечто» прячется настолько глубоко, что даже при огромном желании вытащить из нутра не получается, найти не получается. — И ты спокойно принимал все диагнозы и мнение других? — внезапно спрашивает Морино, смотря в глаза Саске. — Без лишних вопросов? Саске рассматривает свои ладони и сжимает пальцы в кулак: — Кто сказал, что я принимал? — он поворачивается в сторону часов и сверяется со временем. — Ладно, я в прошлый раз обещал рассказать Анко о том, как мы с Наруто во второй раз увиделись. Я пока начну, это важно, так как поможет вам понять некоторые нюансы в моем дальнейшем рассказе о четвертом дне. — Саске зевает. — С чего бы начать-то… Он задумывается, растирает пальцами свои губы, проводит ладонью по шее и зевает опять. — Можно мне кофе? А то я сейчас от скуки вырублюсь прямо тут, — он смаргивает и зевает опять, — простите, сонное сегодня состояние. Ибики кивает, нажимает на кнопку и просит принести юноше кофе. Когда его принесли, Саске выпивает пару глотков и начинает свой рассказ: — Ну, началось все с того, что отец убил мать прямо на моих глазах, — спокойно говорит Саске, смотря в глаза Ибики, — А так вышло, что мать я очень сильно любил. — Как? — Ибики спрашивает тихо. Берет ручку в руки, и его брови смещаются к переносице. Саске смотрит на черное, испачканное кофейной гущей дно и отстукивает кончиками пальцев по основанию кружки какой-то свой собственный ритм, на который Морино сейчас не обращает никакого внимания: — Он ее задушил, — голос ровный, обычный, не дрожит, — в мой день рождения, — пальцы резко останавливаются и больше не стучат. — Шнуром от ее платья. Смотря мне прямо в глаза. — Саске перемещает на Ибики свой взгляд, и мужчина впервые видит такой ледяной холод в глазах человека, перемешанный с настоящей ненавистью. — Когда мне исполнилось восемь. — Зрачки сужаются, и Саске закуривает опять, затягивается дымом, а после спрашивает: — Лучший подарок на день рождения, правда?***
Итачи почуял присутствие Саске поблизости еще задолго до того, как входная дверь скрипнула так тихо, как только было это возможно, будто специально ее пытались прикрыть как можно более беззвучно. Так что Учиха-старший перевел внимание в сторону коридора. Он знал, что брата нет в доме с того самого момента, как тот проснулся — такое бывает, когда твоя чувствительность к кому-то одному в жизни достигает определенной шкалы и ты ощущаешь и кожей, и какой-то внутренней чуйкой, что данный человек отсутствует в той же самой местности, в которой находишься ты сам. Итачи сейчас не может точно определить именно возраст, в котором нашел в себе эту особенность, но точно может определить для себя: это началось очень-очень давно, наверное, еще с детства Эта так называемая связь между ними. Такое бывает, когда тебя при виде близкого человека берет настоящий озноб. Такое бывает, когда тебя начинает потряхивать и сердце колотится. Такое бывает, когда ты ощущаешь кого-то своей второй половиной, а как только эта половина становится дальше от твоей второй, ты начинаешь чувствовать то самое расстояние между вами. Расстояние можно определить в метрах, в километрах, в милях, а после и в часах. Такое бывает, когда ты с кем-то слился настолько сильно, что малейший сбой в идеальном механизме ничем нерушимой системы чувствуется крайне болезненно и тревожно. Такое бывает, когда ты начинаешь чувствовать боль другого человека как свою, потому что вы попросту разделяете ее на двоих, эмоции другого человека ты чувствуешь как свои, в том числе и такие базовые потребности, как, например, чувство сытости, сна или желания физической близости. Такое, наверное, бывает и у кого-то еще? Он не знает, даже не хочет знать — ему нет дела, бывает ли еще у кого-то такое же ощущение. Ему лишь важно, что оно есть между ними двумя. Он не может определить для себя давно, плохо это или же хорошо: для этого состояния давно нет какого-то конкретного определения. Оно просто есть — и Итачи привык к этому, принял для себя как должное и не хочет, чтобы изнутри оно пропадало, ведь если в один день оно исчезнет, то и Итачи, по сути, с ним тоже. Он привык существовать за счет брата, благодаря брату и ради брата. Больше в его жизни смысла другого не было. Как когда-то ему сказал его друг, наблюдая за ним и стараясь понять, они отражения друг друга: если хочется узнать Итачи, то, как ни крути, тебе придется узнать и Саске, даже если второй человек тебе совершенно неинтересен и отношения никакого ты к нему не имеешь. Безусловно, в этой самой связи были и минусы, но плюсом одним, большим и жирным, можно считать наличие самого чувственного и лучшего секса в их жизни, который ты только можешь себе вообразить. Никого попросту больше не хочется, и напротив этого можно поставить галочку — в точности по всем описаниям и шаблонам — в шкале ненормальности. Ну, а что поделать, так сложилось — и ничего больше не исправить, не изменить. Смириться осталось только, с желанием или без. Сейчас он чувствует волнение брата и какой-то даже страх, который проливается в его теле холодом ног и сжатием желудка, отчего в горле нарастает тошнотворный ком от выпитого только что кофе. Его пульс подскакивает, как и пульс Саске, в этот самый момент, и следующую эмоцию, которую он ощущает уже головой — это онемение, а точно такое же состояние у брата всегда означало только одно — непонимание, что происходит, неспособность принять что-то, что вызвало все эмоции. Итачи поднимает свой взгляд и видит напротив виновато поглядывающего брата. Однако тот поспешно уходит в сторону ванной комнаты на первом этаже, вероятно, чтобы умыться, и Итачи никак это не комментирует. Саске вчера спал с Наруто, и Учиха-старший до сих пор не особо рад таким вот резким изменениям в их привычках: он всегда с непризнанным в себе страхом ожидал, когда этот момент наступит. Он прекрасно понимал, что Саске держать в своем капкане заботы и любви подолгу не получится, даже если очень захотеть — их всегда будут окружать еще люди, против которых даже при сильном желании бессмысленно бороться в одиночку. Он понимал это прекрасно, и от этого легче не становилось. Ставит пустую чашку на панель огромного стола и слышит едва уловимое копошение на втором этаже — другие начали просыпаться и вставать из своих кроватей. Начинается новый день. Увидев Наруто еще тогда, много-много лет назад в детдоме, куда привезли их родители, Итачи понял, что Узумаки сделает все возможное, чтобы брата у него забрать. По глазам увидел. Иногда достаточно лишь одного взгляда на кого-то, чтобы понять, какие у тебя с этим человеком сложатся отношения и какую погибель он в твою картину жизни принесет. Итачи, держа за руку тогда Саске и тянув на себя, видел эту счастливую улыбку Узумаки и уже тогда словил появившееся чувство тревоги: реакция младшего брата, естественно, заинтересованной и радостной — это выражалось и в жесте руки, и в кивке. Нутро шептало: появился кто-то, кто обязательно у него Саске заберет. Даже если у него не получится это сделать, он будет пытаться снова и снова, разрушая их с Саске границы к другим больше и больше, а в конечном счете какая-то из систем рухнет точно. Она не могла не рухнуть. Мать и Отец были другой отрасли барьером между ними, чем-то естественным, что ты принимаешь как факт, а взамен приходит некое смирение, однако вот любая другая угроза в виде посторонних людей... Мягко сказать, напрягала даже очень. Наруто посмотрел тогда, будучи ребенком, в его глаза, и Итачи стало впервые в жизни не по себе. А после он смотрел так и на других друзей Саске: Джуго, Суйгецу и Карин, Неджи, Менму. Или на девушек, на друзей из школы, друзей из университета — но никто не вызывал у него такого беспокойства, как эти голубые глаза. Из раза в раз. В них темные глаза брата из раза в раз смотрели с нескрываемым любопытством. И чем больше они смотрели друг на друга, тем некомфортнее и страшнее Итачи становилось. Тем сильнее хотелось взять Саске за руку и отвести подальше, избавиться от этого появившегося чувства паники и какой-то медленно зарождающейся беспричинной ревности. Но Итачи для себя на всю жизнь уже тогда понял, что если внутри тебе кажется, что ты что-то чувствуешь, что тебе кажется… то по факту... Тебе не кажется вообще. Данзо хмуро смотрит на вошедшую, так сказать, пару. Видит и прибывшего гостя — того самого Мадару Учиха — в проеме двери. Когда он переводит свой взгляд на Тобираму, то впервые в своей жизни появляется желание встать, обойти стол по кругу и сесть рядом с Сенджу-младшим. Внутри зарождается какое-то странное, нетипичное беспокойство для него, какое-то волнение, которое сложно в принципе описать. Юный Мадара Учиха идет твердо, то и дело поглядывая на Тобираму косо, и тот тоже смотрит в его сторону. В итоге оба сели рядом со своими родителями. Буцума одобрительно кивает своему младшему сыну, тотчас положив на его плечо ладонь. Сенджу-старший сидит во главе стола. Хаширама, как обычно, был по левую сторону от него, а Тобирама — справа. Рядом сидят младшие братья-двойняшки. Служанки накрывают на стол. Камин уже зажгли. Данзо рассматривает сначала брошь на блузе Тобирамы — ту самую, которую он ему подарил, — а после переводит взгляд в сторону семьи Учиха. Мадара сидит рядом с отцом. В этот момент Изуна моментально наклоняется к брату, что-то шепчет на ухо, на что Мадара лишь сдержанно улыбается и сжимает его руку своей, а после отпускает. Данзо пристально следит за ними и наконец встречается с Мадарой глаза в глаза. Тот смотрит на него спокойно, уверенно и даже с каким-то добродушием, отчего беспокойство в душе Данзо начинает зарождаться сильнее — наверное, дело было во взгляде: этот Мадара одним своим видом вызывал тревогу и неуверенность в себе. Причины, вроде, нет. Пока что. Однако внутренняя чуйка подсказывает, что скоро она появится. Вот она — витает в воздухе, имеет свой собственный запах. Она осязаемая. Пусть это и только зародыш, но всех собравшихся здесь эта самая причина приведет в какую-то одну сплошную погибель. Данзо сейчас понимает, почему именно тот день стал таким судьбоносным в их жизни, причем для каждого сидящего тогда за тем огромным столом. Какие ужасные последствия принесет эта самая встреча. И понимая все это, он усвоил лишь одно за свою неприлично долгую, не сказать, что счастливую жизнь — если бы у него выпал шанс вернуться в тот самый день, он бы умолял отца Тобирамы не звать гостей на ужин, он бы умолял его всего этого не делать. А если бы его не послушали, он бы просто встал из-за стола, взял бы Тобираму за руку и что есть силы бежал оттуда без оглядки. Но к сожалению, у судьбы были на них всех свои планы, и к желаниям Данзо она не то что не прислушалась. Судьба вытерла об его желания ноги. — Я так рад вас всех видеть здесь, — Буцума начинает говорить первым, обращаясь к Учихам, — мы так давно не говорили с тобой, Таджима, как нормальные люди, что я уже и забыл, какого это — просто с тобой разговаривать. Ну помнишь, как тогда, в детстве? — он пытается улыбнуться и кивает подошедшей гувернантке. — Но о делах поговорим позже, мы с тобой обязаны прийти к какой-то конкретике по разделению нашей местности, дорогой… Это оставим к десерту. Наша Кагуя печет отличный штрудель с коньяком. Вы обязаны отведать его. Как прошла ваша дорога, милые? — Спасибо, на улице непогода, но наши кареты всегда держат тепло, — Таджима отвечает ему легко, а после переводит свой взгляд на младшего сына. — Изуна приболел слегла, но у моего младшего слабое здоровье, так что нам не привыкать. Спасибо за приглашение к ужину, это огромная честь для нас. — Отец? — обращается младший к Таджиме. — Да, Изуна? — мужчина кивает ему и наклоняется, чтобы выслушать. — Я бы хотел познакомиться с сыновьями достопочтенного Буцумы, — скованно и неуверенно лепечет Изуна, — и с тем мальчиком тоже. — Конечно, чего это мы, — Буцума виновато кивает, — это член нашей семьи Хамура и по совместительству моя правая рука. А это сын его Данзо. Вы, кажется, поприветствовали друг друга внизу. Наш кузен со своим братом Сарутоби. Их мать, к сожалению, скончалась при родах, а отец — от болезни год назад. Это мои младшие сыновья Итама и Каварама. — Дети счастливо улыбаются ему. — Хаширама. — Ладонь перемещается на плечо старшего сына. — Гордость и наследие моей семьи. Мой средний — Тобирама. Наступит день, когда они оба будут управлять этой местностью, Изуна, если мы с вашим отцом придем к единому согласию и не будем друг другу мешать. Это ни к чему, правда, Таджима? — Меня зовут Изуна Учиха, очень рад со всеми вами познакомиться и, надеюсь, мы станем друзьями. — Ребенок осматривает их всех и мило улыбается, а после поворачивается к брату. — А это мой старший брат Мадара. Мадара Учиха. Тобирама только сейчас поднимает свой взгляд с колен и вздрагивает, ведь тот, кого звали Мадарой Учихой, смотрит прямо на него. Пристально и даже, можно сказать, изучающе. Под таким пристальным взглядом становится максимально некомфортно, голоса звучат рядом разные, а Мадара все так же неотрывно продолжает на него смотреть. На секунду Тобираме кажется, что может, у него уголок рта грязным стал. Он подносит свои пальцы к губам и вытирает невидимое пятно, вызывая какую-то добрую ухмылку на лице Мадары, но то вскоре исчезает. — Мадара, а чем вы занимаетесь вообще? — спрашивает Хаширама осторожно, с какой-то педантичностью разрезая кусок жаркого на своей огромной тарелке. — В основном конным спортом, филологией. Также помогаю отцу как его правая рука, — спокойно отвечает Учиха, отпивая вина и сам, ведь родители разрешали им уже выпивать во время приемов. — Книги читаю, конечно же, и увлекаюсь литературой. А вы? — По сути, тем же самым, — улыбается ему Хаширама. — В шахматы играете? — Временами, — небрежно бросает Мадара. — Мне фехтование по душе ближе: это мой второй любимый вид спорта, занимаюсь им с четырех лет, — он переводит настороженный взгляд в сторону отца, но тот лишь кивает ему. Создавалось ощущение какого-то странного напряжения за этим столом, будто они все сидят на пороховой бочке, которая вот-вот да рванет. — О, это к Тобираме, — Буцума, уже немного хмельной, хлопает в ладоши и одобрительно кивает сыну, — он у нас фанат фехтования, да, Тобирама? — Тобирама занимается с трех с половиной, — уточняет Хаширама. — Успехи большие делает. Приносят десерт. В это время Данзо уже обсуждает с Изуной вышивку. Кажется, они нашли общий язык. — Дети! — Буцума внезапно для всех ставит громко бокал на стол, отчего вино проливается. — Мадара, вы не хотите устроить спарринг с моим младшим сыном? Интересно будет посмотреть на ваши уровни в деле. Как я понимаю, что вы, что Тобирама учились у лучших. А зная нас с вашим отцом — у лучших точно. — Отец, я… — нехотя пытается протестовать Тобирама, но его никто не слушает. — Да брось, Тобирама, неужели ты не хочешь посоревноваться с сыном моего закадычного друга в своем любимом занятии? Не тебе ли всегда при тренировках скучно было? Тобирама замолкает и чувствует на себе опять тяжелый взгляд глаз цвета угля. — Я бы сыграл с вами в партию, — спокойно говорит Мадара и опускает кружку с чаем на стол. Штрудель тут действительно неплохой. — Может, тогда пройдемте в наш зал? Хидан вам все подготовит, если, конечно, ты, Таджима, не против такого рода развлечений? — Не против, — тот улыбается и кивает Мадаре. — Ты готов? — Я всегда готов, — сухо отвечает сын и с позволения встает. Тобирама нутром чует, что данное предложение отец бросил не просто так и что-то он от этого да ожидает. Отец всегда был таким: ни одного слова и действия не производил просто так, у него всегда был свой скрытый смысл или же причина. И порой крайне непонятная ни окружению, ни в том числе Тобираме. Но одно он знал и понял давно уже точно: когда Буцума хотел кого-то грамотно унизить без слов, он прибегал за помощью к своим детям и их достижениям, он унижал других их талантом, тем самым осторожно и грамотно помечая территорию, показывая, кто здесь главный. Тобирама понятия не имел, что из себя представляет его оппонент, но ему уже было не по себе от всей ситуации и того, что ему придется играть с мальчиком из своих снов. Будто заранее их уже специально начали настраивать друг против друга, лишая возможности подружиться или стать близкими. Делали уже неосознанно врагами. С самого первого знакомства. — Поклон! — слышится громкий бас учителя, и Тобирама кланяется, одетый в свой костюм, защитная маска прикрывает его лицо, в ней немного трудно втянуть воздух. — Поклон! — Мадара кланяется тоже и пристально изучает хрупкое тело мальчика перед собой. Тот ниже его на пару дюймов, но тело его натренировано и движется плавно, это заметно сразу. Поворачивает голову к Изуне и видит счастливую улыбку ребенка, который машет ему, сидя рядом с отцом поодаль. — Дистанция! Играем пять партий, кто выиграл больше — тот и победил. Мадара поднимает к своему лицу саблю синхронно с Тобирамой и опускает ее: — Ты боишься? — слышится голос в головах обоих. — Тебе страшно сейчас или попросту волнительно? — голос щекочет ушную раковину. — Это нормально: пока волнение и страх есть — ты не потеряешь бдительность. Они становятся оба в позу и думают лишь об одном: — Я не могу ему проиграть. Опозориться перед отцом и братом не могу, ни в этот раз, я лучший, и ты проиграешь. — Как ты думаешь, — Хаширама наклоняется к уху Данзо и спрашивает шепотом: — Кто победит? — Тобирама, — на автомате отвечает ему Шимура, — Тобирама всегда выигрывал и будет выигрывать. У него талант. Тобирама никогда не теряет бдительности. — А мне кажется, Мадара, — со смехом отвечает Хаширама, — у Торы колени дрожат порой, а этот Мадара такой спокойный, внушает доверие. Сыграю с ним в шахматы, мне даже интересно стало. Если Тора проиграет, вот трагедия будет, надо будет успокаивать. — Не говори так, ты его старший брат, — отпихивает от себя Хашираму Данзо и смотрит с укором, — неужели ты не волнуешься за него? — Наоборот, я слишком сильно за него волнуюсь, и вот поэтому вижу, что он проиграл уже, только еще кому и чему — пока не могу понять, — Хаширама хмуро рассматривает выпад своего брата, — потому что привычной бдительности отчего-то в нем сейчас я не вижу. Он играет не в полную силу. И это уже плохое начало. Тобирама больно падает на пол и спустя десять минут видит перед собой острие сабли, которое покоится на его кончике носа, и даже сквозь маску он видит эту победную усмешку на лице Учихи. — Убил. Этот раунд за мной. Раз.. — Мадара протягивает ему руку, чтобы тот встал, но Тобирама стискивает зубы, а пальцы его сжимаются в кулаки, после он, грубо отталкивая от себя руку Мадары, встает и отряхивается. — Это только начало, рано радуешься, Учиха, — сухо говорит Сенджу-младший, и оппонент хмыкает. — Скоро на полу будешь лежать ты. — Попробуй, — смеется Мадара и делает шаг назад. Снимает шлем, отпивает воды и возвращается назад. — Попробую, — огрызается Тобирама и по свисту атакует первым. Они движутся слаженно, заранее почти предугадывая движения друг друга, и их спины начинают медленно взмокать. Тобирама делает выпад, и Мадара блокирует его. Они стоят и смотрят друг другу в глаза, затем отходят в сторону. За их спинами перешептываются. Из прихожей слышится какой-то свист. Тобирама блокирует удар еще раз, а после со всей силы бьет Мадару по ногам, и наконец тот падает. — Раз. Убит. — Тобирама снимает свой шлем, открывая взору покрасневшие щеки, и судорожно дышит. — Я только разогревался, Мадара Учиха. Помочь встать? Тот в ответ лишь фыркает и, игнорируя вопрос, встает сам, поднимаясь на своих руках, переваливаясь с ноги на ногу. Отряхивается. Смотрит на Тобираму оценивающе и хватает свою шпагу, потом резко ставит подножку специально, хватая Тобираму за руку, и не менее быстро тянет того на себя. Сенджу вскрикивает, отталкивая от себя мальчика, и сразу спотыкается, отчего, не удержав равновесие, оба падают на пол. Глухой удар. Мадара морщится на полу от боли удара затылком, а Тобирама лежит прямо на нем, но спустя пару минут поднимается на локтях. — Придурок… — шипит Сенджу, пока Мадара отпихивает его от себя довольно грубо, и смотрит на него исподлобья. — Сопляк, — в голосе звучит ирония, отчего Тобирама сжимает свои зубы и пальцы от злости. — Продолжаем, — слышится сухой голос в ответ. — Один… один, — объявляет Хидан, осматривая всех присутствующих в зале и заодно переворачивая деревянную табличку на нужные цифры. — Осталось еще три партии. Изуна наблюдает за братом с придыханием и обожанием во взгляде. Свет керосиновых ламп отражается колебанием в его темных зрачках. Мальчик закусывает пухлые насыщенно-розовые губы, всем видом выдавая свое волнение. Сжимает кончиками пальцев ткань атласных брюк и слегка хмурится. Отец кладет ладонь на его плечо и одобряюще легонько тормошит. Изуна вздрагивает и слышит его голос прямо у своего уха. Таджима специально и незаметно для всех наклонился к сыну и прошептал: — Не волнуйся так, Изуна, твой брат обязательно победит. Мальчик тотчас кивает и старается верить отцу. Ведь он даже не знает, почему чувствует такое сильное волнение, которое комом парализует желудок изнутри и оседает дымкой в затылке. Почему так важно, чтобы Мадара победил, он и сам не знает. Может, потому что брат всегда побеждал, и стало так привычно видеть брата всегда во всем первым? Идеализировать его. Сознание Изуны, как и его восприятие, напрочь отказывалось принимать факт, что кто-то может быть лучше его брата хоть в чем-то. Так попросту не может быть. Ни разу не было. — Два : один, — с усмешкой говорит Мадара, видя, как в очередной раз Тобирама падает на пол, приподнимая свою голову, и Учиха нарочно подносит кончик шпаги прямо к его тонкой шее, неприятно надавливая острием на белую ткань костюма. Тобирама шипит от боли в локтях и внимательно осматривает выражение лица Учихи. За маской особо ничего не видно, но отчего-то кажется, что тот сейчас точно злорадствует. — Рано радуешься, — как можно более сухо говорит Сенджу и встает, пока Мадара отступает на пару шагов, освобождая пространство. Данзо волнительно смотрит на Тобираму. Сам каждый раз вжимается в кресло, когда его господин в очередной раз оказывается на полу, и отводит свой взгляд, будто ему самому становится больно от каждого падения. Словно он чувствует его боль своим телом в этот же самый момент. Какое-то странное раздражение разливается по телу, и, хоть все присутствующие здесь понимают, что это всего лишь игра, хочется взять и оттащить этого Учиху от своего господина в сторону и как можно подальше. Не нравится он ему — очень не нравится. — Два : два, последний остался, — говорит радостно Тобирама, попадая острием прямо в спину Мадаре, толкая, отчего Учиха почти падает. Сенджу не успевает толком ничего больше сказать, а видит лишь, как зрачки Учихи сужаются. Тот, сжимая свои зубы, без передышки начинает атаковать еще и еще. Тобирама, не ожидав напора, отходит в сторону, пока Мадара со всей силы наступает. Хаширама начинает хлопать в ладоши. Признаться, это выглядит очень завораживающе и даже красиво. — Тобирама! Сзади! — Данзо вскрикивает, но понимает, что его слова сейчас толком ничего не меняют, потому что Тобирама действительно не замечает за собой сбившийся в комок край ковра. Мадара, пользуясь этим преимуществом, делает выпад, а Сенджу не успевает ни за что ухватиться и, поскальзываясь, просто падает вниз. — Три : два, я победил, — Мадара снимает свой шлем и смотрит на поверженного с триумфом, протягивает руку, а тем временем Сенджу нарочно отворачивается в сторону. Это же надо было так глупо проиграть, не заметить сзади помеху и упасть. Он винит себя и старается не смотреть на отца, заранее зная, что увидит там разочарование. Все начинают хлопать. — Победил Мадара Учиха, отличная игра, молодые люди, — слышится голос Хидана, и Тобирама, убирая шлем и все еще лежа на полу, смотрит сначала на брата, который кивает ему, и только после на отца, из-за чего моментально виновато отводит взгляд. Затем на Мадару. — Спасибо за игру, ты хорошо играешь, — Учиха смягчается в голосе и все еще держит перед ним свою ладонь. — Не будь таким вредным, я помочь хочу тебе встать, ты возьмешь мою руку? Мы же не враги с тобой, не так ли? Я думаю, мы можем стать хорошими друзьями, как ты думаешь, Тобирама Сенджу? Тобирама замирает и смотрит на Учиху уже как-то по-другому и теряется. Решает для себя что-то внутри, будто сомневаясь, поворачивается к семье, видит хмурый взгляд отца и заинтересованный старшего брата. Под пристальным вниманием сидящих в зале слабо и немного скованно улыбается Мадаре и, протягивая руку в ответ и тем самым принимая помощь, все же поднимается. Данзо хмурится и неожиданно выходит из зала, оставляя ничего непонимающего Изуну без собеседника. — Можем попробовать, Учиха Мадара. Итачи вытягивает руку в жесте дула пистолета, прищуривается одним глазом и, имитируя характерный звук, мнимо выстреливает. Саске замирает от этого как-то нервно и оборачивается в сторону брата: — Я вижу тебя, Саске. Младший смаргивает и сглатывает, обтирая свое мокрое после холодного мытья лицо. Поднимает свой взгляд на брата и смотрит на него пристально: — Я тебя тоже… — он говорит это спокойно, а после убирает полотенце в сторону, закидывает его на свое плечо и поджимает губы. — Вижу. — Ты никак не спрячешься там в проеме двери от меня, можешь выходить. — Итачи спокойно констатирует факт, размеренно попивая свой кофе. — Я и не прячусь от тебя, — фыркает Учиха-младший и спокойно проходит в зал, смеряемый пристальным взглядом старшего брата. — Тебе ли не знать? Хотя, если бы и прятался, ты бы все равно меня нашел, не так ли? Ты всегда находил. Из раза в раз. Прятаться смысла никакого не было. Отец с детства водил сыновей с собой в лес на охоту. Весь первый этаж их огромного дома был увешан шкурами животных. Мужчина делал из них чучела в своей мастерской, организованной им же в гараже. Саске никогда не понимал это странное увлечение отца и, будучи ребенком, не мог представить разумное объяснение тому, как можно было так просто убивать ни в чем не повинных созданий. Просто ради прихоти. Отец пытался ему объяснить, что дикие животные, по сути, та же еда, которую они готовят, к примеру, на обед, но мальчик лишь кривился и вздрагивал каждый раз, когда слышал очередной выстрел. Обычно охотились они или рано утром при сумерках, или же поздно вечером. Сыновья уже с раннего детства были соучастниками подобных развлечений Фугаку. — Отец, — то ли хнычет, то ли стонет малыш. — Им же больно будет и… — Саске начинает подташнивать от такого насилия, творящегося прямо у него на глазах. — Пожалуйста, можно я пойду домой? Но его слова, как и желания, напрочь игнорируются, пока ледяной утренний ветер задувает под тонкую куртку мальчика и он ежится в который раз. Итачи находится в этот момент рядом с братом и сжимает его руку. Они стоят чуть позади отца, который отслеживает движение косули. — Итачи, — слышится строгий голос мужчины в очередной раз, когда Саске закрывает глаза и закусывает губы, — Саске должен смотреть, нравится ему или нет: я хочу вырастить из вас отличных охотников, поэтому, будь так добр, помоги мне в том, чтобы твой брат не отводил взгляда. Ты понял меня? Итачи спокойно кивает ему в ответ и затем обращает все свое внимание на брата. Наклоняется на корточки и застегивает ему куртку еще чуть выше, замок щелкает в районе подбородка: — Саске, — он смотрит в глаза младшего и говорит шепотом: — Ты слышал, что сказал папа? Ты должен смотреть. — Но я не хочу, — ребенок всхлипывает. — Мне... — его губы дрожат, а сам он смаргивает подступившие слезы и усиленно шмыгает носом, заглатывая норовившие вытечь сопли. — Жалко их. — Надо, Саске, — Фугаку говорит слишком нейтрально, его тон граничит с холодным безразличием. — Представь, что это люди, если тебе так будет проще. Ибо настанет тот день, сынок, когда тебе надо будет отстреливать всех так же, как этот скот. Когда ты подрастешь, ты поймешь, сынок, что в этой жизни все просто. Саске мотает головой и идет в отказ от этих слов. Это все неправильно. Он хочет домой. Он хочет к маме, которая его обнимет и пожалеет. Мама никогда не заставляет его делать то, чего он не хочет. Никогда не заставляла. Его мама была прекрасной любящей женщиной. — Смотри на меня, Саске, — шепчет Итачи и вытирает слезы брата, — все будет хорошо, если ты просто станешь слушаться меня и папу. Раздается выстрел. Саске опять вздрагивает, зажимает свой рот ладонями. Фугаку наконец встает, а на его губах постепенно раскалывается полуулыбка. Он оборачивается к младшему и смотрит на него с явной неприязнью. — Саске, запомни одну вещь: или жертва в этой жизни ты и убивают тебя, как только что подстрелил эту косулю я… — Его глаза в ночи будто светятся какой-то маниакальной фанатичностью. — Или охотник ты. Другого не дано. — после некоторой паузы он смеряет своих сыновей спокойным взглядом, а затем добавляет: — Вставайте, будете помогать мне добить животное, ему надо вспороть брюхо. Дальше Саске не слышит ровным счетом ничего. Итачи, несмотря на отговорки, ведет его за собой стремительно, в то время как сам младший то и дело спотыкается. Все трое подходят к раненому животному. Косуля лежит на боку, истекая кровью, пока увядающая жизнь отображается в ее тускнеющих глазах, и Саске всхлипывает еще сильнее. — Ей надо вспороть брюхо… — Отец, давай я, — Итачи тянет руку к охотничьему ножу, заслоняя собой Саске, который уже плачет молча, боясь поддаться страху и все же отвернуться. Сострадания в нем было когда-то хоть отбавляй. — Нет, — Фугаку цокает языком, подходит к сыновьям и грубо хватает младшего за руку, — это должен сделать Саске, — он передает ничего не понимающему ребенку нож в руки. — Режь, Саске, вот тут, — он подводит мальчика к животному, — вот тут, вонзаешь нож прямо в эту точку и ведешь прямо, я помогу. — Я... — начинает плакать сильнее. — Папа, я не хочу… Я... — Отец! — Итачи все еще хочет помочь Саске, но его смеряют угрожающим взглядом, а после и сокрушают повышенными интонациями: — Молчать! — крик разносится по лесу, отчего птица на дереве вспорхнула и улетела на другую ветку. — Это должен сделать Саске, хочет он этого или нет: он уже достаточно взрослый и давно ходит с нами на охоту! Или так, или ты останешься в лесу, Саске, до утра. Рядом с этой умирающей косулей. И я не пущу тебя в дом, ты понял меня? Хочешь поиграть с Итачи в прятки по лесу? Как в прошлый раз? Он тебя все равно найдет, не так ли, Итачи? Старший брат молчит. Саске весь дрожит, но спустя пару секунд все же кивает и перехватывает нож, глотая ртом слезы. — Хороший. Мальчик, — тон Фугаку меняется на одобряющий, он гладит сына по непослушным волосам и подводит ближе к животному. — А теперь осталось вспороть. Дрожащие пальцы мальчика перемещают нож на шерсть животного. В следующее мгновение он заносит оружие чуть ли не за голову и с криком протыкает умирающее животное. Его губы дрожат, а из груди начинает вырываться странный смех. Такой тусклый, однако уже нездоровый. Триумфальный. Внутри мальчика разносится смех какого-то ликующего внутри него зверя, который ломает психику ребенка с новой силой, заполняя его нутро все глубже и глубже. — Ты сейчас решил мне припомнить наши игры в детстве, Саске? Ты меня в чем-то обвиняешь? — в голосе скользит интерес, и Итачи видит, как Саске медленно подходит к нему и садится напротив. Кружка кофе уже ждет его за столом, и брат заботливо наливает кофе. — Нет, — Саске отвечает ему спокойно и благодарит за кофе кивком. — Мне не в чем тебя обвинять. Или ты не согласен со мной? — он поднимает свой пустой взгляд, и они встречаются глаза в глаза. Итачи сначала что-то хочет сказать, но, видимо уже передумал, так как открытый рот так и остался беззвучным. Учиха-старший лишь усмехается и отпивает из кружки. Они некоторое время так и пьют кофе в тишине, пока Итачи наконец не говорит: — Ты избегаешь меня, Саске, уже вторую ночь подряд, — от его чрезмерно ровного голоса становится крайне неуютно сейчас. Итачи ставит кружку на стол, поднимается с кресла и подходит к брату впритык, обхватывает его подбородок и грубо тянет вверх, чтобы тот посмотрел в его глаза. — Спишь с Наруто. — Садится беспризорно на колени младшего и резко с глухим ударом блокирует руки, которые Саске поднимает, чтобы отпихнуть от себя Итачи, ведь слышно копошение на втором этаже дома, что своим звучанием говорит: уже проснулись и остальные. — Мне стоит начать беспокоиться? — он говорит эти слова с холодной нейтральностью и по-прежнему сжимает руки брата до боли. — Ты меня тоже. Не заметил, что ведешь себя как полный идиот? Друга нового нашел? — Саске говорит это с желчью в голосе. — Но я же не осуждаю тебя. Пока что. А теперь. Встань. Нас могут увидеть, — шипит Саске и отстраняется, на что рука старшего лишь отпускает его подбородок, а затем резко и без предупреждения сжимает его волосы на затылке и оттягивает назад. — Мне стоит беспокоиться или нет? Саске щурится от неприятных ощущений и смотрит во внимательные глаза брата. Этот взгляд пронизывает его прямо сейчас до самых глубин. Вскоре руки освобождают от хватки. Итачи ждет ответ на свой вопрос. — Нет, — Саске выдыхает, ощущая боль на запястьях. Итачи улыбается счастливо. Его рука перемещается на толстовку брата. Пальцы скользят под нее. — Хорошо, а то я иногда начинаю все же беспокоиться, а мне нельзя нервничать, ты же знаешь, что врач сказал тогда. Начнется приступ, а таблетки я оставил дома. Ты же знаешь, какая у меня нежная нервная система и… Мне же не надо пойти на охоту по Наруто. Как на ту косулю в детстве. Правда, Саске? Ты же знаешь, я очень люблю охотиться... — Итачи, слезь с меня, я же сказал, что понял все. — Саске отпихивает от себя брата, и Итачи наконец встает. — Хорошо. Как скажешь. — Доброе утро, мальчики! — слышится радостный крик Ино прямо с лестницы, и Итачи дружелюбно машет ей рукой. — Только-только разбудила эту розововолосую, кошмар какой-то! — Доброе утро, милая! Кофе будешь? — на губах брата появляется контрольная улыбка. — Сахара две или одну?***
Ибики возвращается в кабинет допроса хмурым и приносит с собой какую-то папку, по которой Саске лениво проводит своим взглядом и хмыкает. Ну надо же. Откуда этот идиот достал дело их покойного папаши? Или это копия? Имя Фугаку Учиха написано огромными буквами на желтоватой обложке, и Саске усмехается. Привет с того света, как говорится. Сколько бы лет ни прошло и как бы давно этот мудак ни сдох, как бы долго и надежно его тело ни жрали черви в том лесу, в том самом, где он так любил охотиться — Фугаку часто каким-то магическим образом продолжал напоминать о своем существовании и по сей день. Сначала в том самом первом полицейском участке имя его папаши было у всех на слуху, после Фугаку навещал Саске во снах, улыбаясь своей мерзкой улыбкой, а иногда Саске его видел или в лицах других людей, или в лице своего старшего брата, или… В своем собственном, когда смотрел в зеркало. Фугаку будто еще тогда заранее знал, что в итоге сдохнет рано или поздно, и, словно осознавая этот факт какой-то внутренней чуйкой, заранее позаботился о том, чтобы заложить свой фундамент в сыновьях на годы вперед. Так сказать, чтобы папочка и сыночки были не разлей вода до самой кончины. Папочка же любит своих Саске и Итачи, папочка беспокоится, папочка всегда должен быть со своими сыночками рядом, не так ли? — Саске, ты слышишь меня? — Ибики повышает голос, и Саске смаргивает, после переводя на него свой взгляд. — Да. — Расскажи побольше о своем детстве, Саске, особенно о матери и отце. — Ибики постукивает карандашом по поверхности стола и открывает папку десятилетней давности. — Разве я не должен вам рассказывать о нашем четвертом дне пребывания в том доме? Или я что-то путаю и вы в мои психотерапевты записались? — Учиха поднимает бровь. — Потому что выглядит это сейчас именно так. — Этим сейчас занимается Намикадзе в соседней комнате, у нас с тобой есть дела по важнее. — Ибики выдыхает и растирает свои виски. — Как вы встретились с Наруто во второй раз? Саске кивает ему и задумывается, пытаясь вспомнить. Его взгляд перемещается на время, и он сжимает в руках свой крестик на цепочке. — Мне было восемь, — на автомате говорит Саске, — ну, точнее, — он как-то грустно улыбается, — после того, как мне исполнилось восемь, меня перевели в новую школу, потому что в прошлой, — его губы вытягиваются в какой-то гримасе то ли отвращения, то ли насмешки, — меня после смерти матери отвели к психологу, ведь я все никак не мог перестать плакать во время уроков, вот моя учительница, заметив это, и приняла свои меры. Начали сниться постоянно кошмары, еще бы не начали, когда на моих глазах отец задушил мать. Вы знаете, что он был социопатом, да? — Саске без спроса закуривает — Наслышан, — хмуро бросает Ибики. — Вы знаете, что такое социопатия? — Знаю. — Ну, тогда вас не удивит то, что такие люди, как он, не понимают причину твоих слез и, конечно же, запрещают тебе говорить, что случилось и что ты видел, хотя, даже если ты и скажешь, тебе, маленькому пиздюку, вряд ли кто-то поверит, когда твой отец является такой высокопоставленной фигурой в обществе. — Саске шумно выдыхает и тушит сигарету в пепельнице. — В общем, я не послушался отца и в итоге намекнул об этом вскользь: что у меня случилась некая проблема, — на этих словах Учиха заправляет прядь волос за ухо и хмыкает. — Отец недолго думая забрал мои документы из школы, конечно же с самой что ни на есть понимающей улыбкой пообещав меня сводить к психологу. Тогда… — Саске говорит тихо, Ибики слушает. — Меня действительно к психологу сводили. Ну, к какому-то его знакомому. И школу поменяли… И тут внезапно выяснилось, что у меня, о чудо, расстройство психики аутистического спектра, — Саске кривится и смотрит в глаза Ибики не моргая, — я ведь замкнутый, шуганый и ни с кем не разговариваю, мой сон плох, аппетита нет и концентрации, соответственно, тоже. После полугода проверок и диагностики во втором семестре меня перевели в новую школу, в которой и учился Наруто. Так мы встретились во второй раз. — Стоп. — Ибики смотрит на него будто новыми глазами. — Ты сейчас хочешь мне сказать, что твой долбанутый отец попросту приписал тебе диагноз, чтобы ты молчал и тебе никто не поверил? Я сейчас тебя правильно понимаю? — он замирает, словно в прострации, и пытается по-новому всмотреться в Саске. — Ты… не больной, что ли? Саске не может сдержать своего смешка, действительно искреннего. Впервые за долгое время. И даже во взгляде проскальзывает что-то сроду благодарности. Саске смотрит на него пристально и просто молчит, долго молчит, а потом его губы искривляются в кривой усмешке: — Я хочу сказать то, что сказал только что. — Ты никогда не был больным, — ошарашенно шепчет Ибики и отодвигается сам назад в своем кресле, из-за чего-то ему становится не по себе. От того, вероятно, что это одновременно и хорошая, и чертовски дерьмовая новость. Саске Учиха вовсе не аутист, получается … — Но, просто к слову, — юноша резко меняет позу и отстраняется от стола, будто желает казаться максимально дальше от Ибики, — диагноз этот обычно ставят в четыре года, потому что он проявляется от трех до шести лет, а я…. — он смотрит на часы снова. — Саске был совершенно здоровым ребёнком. До восьми лет. Пока мать на его глазах не задушили… — он не смотрит на Ибики и закусывает палец, пытаясь вслушаться в звучание стен. — Вы знали, что мой отец очень любил историю нашей родословной и увлекался этим? Я помню, он говорил, что это началось еще с нашего дальнего родственника по имени Индра: он тоже был слегка больной на голову. — Губы Саске искажаются в непонятной гримасе. — Отец часто называл меня... Саске Учиха, скорее всего, попросту социопат. Похуже своего отца. И все это время водит и водил за нос, так получается, что ли? Саске Учиха говорит о себе в третьем лице, что свидетельствует о ярко выраженном расстройстве аутистического спектра. Саске Учиха, вероятно, не аутист. — Кто ты? — Ибики спустя пять минут задает вопрос такой, который не ожидает сам от себя. Саске вздрагивает и замирает, а после, что-то шепча одними губами, переводит свой внимательный взгляд на часы и поджимает губы, показывает на время и с насмешкой досадливо говорит: — Обеденный перерыв. Извините. — Кто ты? — еще раз повторяет Ибики и не отводит от него взгляд. Саске опять улыбается и невинно хлопает глазами, а после поднимает бровь вопросительно: — О чем вы? — Как тебя зовут? — Ибики бьет дрожь по всему телу. Начинает потряхивать от напряжения, и он сам не знает почему. Стало как-то душно в комнате допроса. Начинает подташнивать. Саске молчит, но затем, шумно выдыхая, откидывается на спинку кресла и опускает голову назад, прикрывает глаза и лишь после этого отвечает спустя пару минут: — Я не понимаю вопроса. — Твое имя. — Ибики не моргает и не отводит взгляда. — Назови свое имя. — Он резко бьет кулаком о стол. Стакан падает и разбивается о пол, Саске даже не колыхнулся. — Ты оглох? С кем я сейчас разговариваю, мать твою? — Морино переходит на крик и вскакивает со стула, упирается руками в стол. Его лицо красное от прилива крови. Волосы упали на его лицо впервые за все время. Плечи подтягивают от судорожного дыхания. Саске, словно хищник, медленно принимает обратно прежнюю позу, опускает свои локти на стол и смотрит спокойно в лицо следователя, так же спокойно берет сигарету, закуривает и выдыхает едкий дым одними ноздрями. Ибики сейчас, точно прокрутив этот момент в своей голове, может поклясться кому угодно, что видел настоящую насмешку. — Саске Учиха. Но я все еще не понимаю вопроса. — Перерыв, мать его! Ибики скидывает папку со стола, смеряет заключенного злобным взглядом и под пристальным вниманием Саске выходит из кабинета допроса, оставляя дверь открытой. Учиха, проследив за его удаляющиеся спиной, замечает в коридоре стоящего на том же месте Гаару, который беспрерывно смотрит на него. Учиха курит, смотря в глаза странному юноше, а после, туша сигарету о пепельницу, встает, подходит к Гааре, смеряет его оценивающим взглядом и спрашивает: — Ты, как я понимаю, моя новая нянечка, не так ли, родной? — Учиха, — с усмешкой говорит Гаара и заковывает его руки в наручники, — я твой ночной кошмар, но никак не нянечка, птенчик. Саске смотрит в его глаза, и его уголок губ ползет вверх: — Или я твой. Прогуляемся? Я знаю, что у вас тут пейзажи хорошие, мне на воздух надо. Или я могу сам дойти, а ты съебешься в туман по-хорошему? — Пошел. — Гаара со всей силы толкает Саске в спину, а тот лишь смехается. — Не съебешься, — Учиха, проходя мимо комнаты допроса, где должен быть Наруто, кидает в окно взгляд и видит знакомую макушку, а встречается взглядом с глазами Анко. Пытается улыбнуться ей. — Значит, по-плохому, ну ладно.***
Хината аккуратно заглядывает в комнату Наруто, через приоткрытую дверь виднеется ее темная макушка, а перед ее взором предстает голая загорелая спина. Одеяло соприкасается с телом Наруто только в районе бедер, и девушка стоит так с пару минут, изучающе смотрит на напряженный силуэт. Уже почти полдень. Неджи попросил сестру все-таки разбудить Узумаки, пока остальные решили съездить в город за продуктами. В итоге занялся своим делом. Наруто до сих пор не просыпался, что было крайне нетипичным для поведения и внутренних часов Узумаки, ведь обычно он вставал почти раньше всех. Хината проходит внутрь и максимально тихо старается ступать по деревянному полу, который из раза в раз издает неприятный скрип. Подходит медленно к кровати и сначала останавливается рядом, не садится. Наруто дрожит во сне — это видно, когда он вздрагивает и переворачивается к ней лицом. Его кулон покоится на шее, наконечник застревает между рукой и грудной клеткой, которая поднимается почти незаметно от равномерного дыхания. Волосы Наруто растрепаны, в полнейшем беспорядке, губы покрылись какой-то белой корочкой и приоткрыты, из-за чего слышится сопение. Темные ресницы дрожат. Хината аккуратно садится на край кровати. Ее волосы сегодня собраны в пучок на затылке. Она медленно поворачивается к спящему Узумаки, рассматривает его силуэт боковым зрением. Он вырос, возмужал с того самого момента, когда она впервые увидела его. Что неудивительно — прошло семнадцать лет, как никак. Семнадцать чертовски долгих лет прошло — как быстро время-то летит. Она приходит в себя только тогда, когда понимает, что ее ладонь соприкасается со щекой Наруто и ее тонкие пальцы — точнее, их кончики — спускаются ниже. Она просто гладит его кожу, прикасается к ней и чувствует его тепло своим холодом. Наруто всегда был таким теплым и живым, от него хотелось оторвать свой собственный кусок и сохранить вдали от посторонних глаз. Наруто же хватит на всех? Должно было хватить. Хината приближается к нему ближе, пододвигаясь, своим весом сминает простынь и наклоняется к его телу, держа себя упором на ладонь. Наруто Узумаки-Намикадзе — ее первая любовь. Взгляд скользит по щеке и опускается на область шеи, туда же опускаются и ее пальцы. У Наруто кожа мягкая такая, приятная на ощупь. Она аккуратно проводит большим пальцем по кадыку юноши и хмурится. Наруто Узумаки — мальчик, который ей так и не ответил взаимностью. Наруто во сне тоже хмурится и даже стонет, сжимает пальцами одеяло сильнее и тянет его на себя. Хината одергивает руку, и та зависает в воздухе. Наруто Узумаки — человек, которого она хотела с шестнадцати лет — лежит прямо сейчас перед ней, оголенный по пояс, и так мирно спит. Наруто Узумаки — юноша, лицо которого она представляла во время своего первого секса. Представляла сквозь боль, простреливающую ее низ и выходящую из губ шумным выдохом. Наруто Узумаки — тот, что только улыбался ей и говорил, что все будет хорошо, поддерживал ее и держал на расстоянии вытянутой руки из раза в раз. Хината выдыхает и, сжимая пальцами одеяло, накрывает Наруто сама. Он дрожит до сих пор, а еще у него, кажется, жар. Она соприкасается своими губами с его лбом и прикрывает глаза. Точно жар. В больницу ему надо. Поцелуй остается на коже, и Хината отстраняется, все еще всматривается в него своими светлыми глазами, и какой-то осадок начинает по новой зарождаться в ее грудной клетке и сжимать горло с необычайной силой. Как много-много лет назад. Наруто Узумаки, имя которого она выдыхала во время секса из раза в раз, пока брат трахал ее. Она представляла это лицо, такое безмятежное и любимое, пока не увидела красоту в лице брата. Наруто Узумаки — мальчик, который смотрел всю жизнь лишь на одного человека. И больше ни на кого. Не обращал никакого внимания. Наруто Узумаки — гомосексуал до мозга костей или однолюб, выбравший Саске Учиха. Не важно, как это назвать и с какой стороны на это посмотреть. Наруто Узумаки, который ни с кем не встречался и по сей день, на что-то надеялся. Наруто Узумаки был единственным человеком, который не понял бессмысленности своих действий по отношению к своему предмету обожания и любви. Все давно уже все поняли. Кроме самого Наруто. И это вызывало и легкую грусть в глазах Хинаты, когда она смотрела на него, и ощущение какой-то справедливости, граничившей со злорадством за собственные страдания, которые теперь Наруто ощущает сполна. Потому что теперь Наруто Узумаки и ее брат поменялись в своих ролях местами: брата она воспринимает как Наруто когда-то, а Наруто Узумаки стал ей подобием брата. На которого очень печально смотреть. Справедливо? Да, весьма. У каждого страдания должен быть баланс. — Наруто, — девушка наконец говорит достаточно громко, трясет его за плечо. — Наруто, проснись! Узумаки что-то мычит ей в ответ сквозь сон про чувство тошноты и опять замолкает. Хината выдыхает и надувает губы. — Не проснулся еще? — слышится знакомый голос с порога комнаты, и Хината моментально оборачивается сторону Ино, которая стоит в проеме и улыбается. — Нет, — Хьюго озадаченно осматривает тело на кровати и опять смотрит в сторону подруги, — спит как убитый… — Может, пусть еще поспит? — Ино проходит в комнату и прислоняется спиной к стене. — По сути, сейчас его помощь не нужна ни в чем, учитывая его состояние вчера, пусть отдыхает человек. — Наруто не проснулся? — спрашивает резко Сай, чудом появившийся в дверях. Уже у постели он с особым интересом рассматривает обнаженную фигуру Наруто и только потом раскиданную одежду и бутылку воды в углу. — Как видишь, — Хината наконец встает и проходит мимо Ино, — я пойду Шион помогу: в ее положении я теперь всегда буду рядом, — девушка улыбается нежно и поворачивается к Саю: — Если что надо, зови. Я или Сакура поможем: нам не привыкать людей вытаскивать с того света. Сай хмыкает и кивает. Ино озадаченно рассматривает спящего Наруто и наклоняет голову к плечу, наматывает волосы на тонкий палец: — Странно, что от стольких голосов он еще не проснулся. Глубокий у него сон, что ли? Кстати, — она протягивает таблетки в руки Сая, — вот, если что, жаропонижающие, Карин нашла в своей сумочке, две таблетки при случае дашь ему. — Да, странно. Спасибо. — Ладно, я пойду вниз, если что, зови. — Девушка удаляется и оставляет Сая одного. Тот выдыхает и косится в сторону Узумаки. Наруто спит так безмятежно, словно находится совершенно не тут. Сай хмурится сильнее, и какое-то неизвестное беспокойство начинает зарождаться в груди. Он не помнит, чтобы Узумаки был приверженцем такого количества сна в принципе. Может ли?.. Сай вздрагивает. Его взгляд начинает бегать по комнате, а ладони ползать по кровати в надежде найти какой-то тюбик или же пластину таблеток,: мало ли этот Учиха дал ему какое-то снотворное? Кто этого странноватого Саске знает вообще. От него что угодно можно ожидать, причем в самом неожиданном для всех проявлении точно. Выдыхает: ничего напоминающего таблетки он так и не нашел. Отсидел около получаса у Наруто тупо смотря в одну точку. Уже и сам не заметил, как начал пальцами перебирать его мягкие волосы, думая о чем-то совершенно своем. Сай часто так делал, как и Итачи с Саске — перебирал волосы Наруто, пока тот спит. Это успокаивало, что ли, и создавало какой-никакой контакт. Впервые он заметил за собой эту особенность еще во времена колледжа, в котором они вдвоем учились и часто засыпали в комнате общаги Сая вдвоем. Часто после большого количества алкоголя. Ну а что, они были как раз в том самом возрасте, когда такого рода развлечения становятся первой степени важности. Наруто в основном никогда или не замечал такой привычки Сая (ну конечно же, не Саске ведь проявлял знаки внимания), или же не придавал им никакого значения. В самом смысле, какой эти жесты за собой несли. Иными словами, Узумаки все жесты в свою сторону от кого-либо обозначал жирным словом "френдзона", ну и конечно сам отдавал взамен примерно то же самое. Не понимая, что, по сути, делал только хуже. Не понимая, что своими знаками внимания с дружеским подтекстом только усугублял и без того дерьмовую, крайне шаткую ситуацию. Сай понял практически сразу, что «попал в капкан» еще в первый месяц их знакомства, и, естественно, он, как и любой человек, имеющий свои скелеты в шкафу, с весьма не всем понятным подтекстом боролся с собой до конца. После всего случившегося в детстве он позиционировал себя как асексуала, а после словил себя на мысли, что модель ориентации бисексуала ему по душе больше. Но реальность с желаемым всегда имеет то самое расхождение, и первой совершенно нет дела, какие у тебя самого на себя желания или же предпочтения. Реальность для Сая встала ребром ровно в день первого совместного похода в баню: все встало на свои места и стало иметь для восприятия крайне неблагоприятный окрас. Реальность начиналась и заканчивалась на человеке по имени Наруто Узумаки — единственном, кто увлек Сая и заинтересовал. Долго не хотелось принимать данный факт. Сай упирался, даже на первом курсе начал встречаться с девушкой, имени которой он уже и не вспомнит. Впрочем, их отношения продлились недолго — ровно до первой койки: во время секса так ничего и не вышло, потому Сай попросту встал и ушел. Больше он ее не встречал, никак не пересекался и не имел на то никакого желания. Звали ее, кажется, Хотару, или как-то так. И причиной, по которой он обратил на нее внимание, была крайне схожая с Наруто внешность: такие же блондинистые волосы и такие же лазурного цвета глаза. Вероятно, поэтому они с Ино так сдружились, а может, из-за того, что выяснилось на пьяную голову: они похожи друг на друга даже больше, чем хотелось бы. Ино была заядлой лесбиянкой, с детства в влюбленной в свою лучшую подругу, которая, по закону жанра, оказалась гетеросексуалкой "по полной программе". Что отличало Сакуру от Наруто — так это их предпочтения: если у Ино и шанса, по сути, не было, ведь Харуно, грубо говоря, вагины и сиськи не привлекают, то Наруто же, напротив, был персонажем, которого сложно приписать к какой-либо устоявшиеся ориентации. Сначала Сай думал, смотря на Менму, что Наруто попросту не интересуется еще романтическими отношениями, так что упорно напрашивалось предположение, что Узумаки — би. Учитывая его лояльное отношение к флирту со стороны мужского пола. Сай выжидал, когда же Наруто откроется при очередной попойке и выльет, так сказать, ему свою душу. Этого не случилось. Случилось другое. Случился Учиха Саске, который поступил учиться с ними в один университет. После встречи с ним все встало на свои законные места. Далеко ходить не нужно было, глубоко и скрупулезно смотреть не нужно было тоже — разве что полнейший идиот не заметит реакцию Наруто, когда тот видит Саске. Невозможно не понять очевидного. Наруто Узумаки был по уши влюблен в этого грубоватого, депрессивного и хмурого подростка, который каждый раз улыбался ему и говорил каким-то особенным тоном только с ним. Иными словами, все было очевидно. Сай сначала ревновал безумно, хоть и не подавал вида и максимально старался не показывать свое раздражение от осознания заранее проигранной войны. Ровно до одного интересного момента. Того самого, когда Сай случайно зашел на кухню в квартире Ино и увидел одну сцену, которая перевернула его сознание, да и восприятие Саске как такового. Он и по сей день помнит приглушенный стон, вырвавшийся из грудной клетки Учихи-младшего на пьяную голову, пока брат вжимал его в столешницу, целуя шею. Эта сцена яркой вспышкой расставила все на свои логичные места. Сай тогда подумал, что скрылся в темном проеме незаметно, но он так и не увидел, как Итачи во время своей вспышки страсти его силуэт все-таки заметил краем глаза. Итого складывалась картина крайне дерьмовая. Сай, влюбленный в Наруто, а тот видит в своей жизни только Учиху, который тем временем стонет под ласками родного брата. И Итачи, впрочем, не против. Дерьмовая ситуация? Именно. Годы шли, и дерьмовость ситуации никаким образом не меняла свой градус. Сай часто пытался намекнуть Наруто о Саске и бессмысленности чувств к нему, но тот, казалось, совершенно или не слышит, или слышать не хочет. И Сай понимал Узумаки прекрасно, принимал такой выбор, ибо, по сути, не мог смириться и сам. С Саске поднять эту тему никак не получалось: не выпадала возможность, да и уровень их дружбы и общения не был приближен к той самой точке доверия, при которой оба оппонента могут открыто поговорить на подобного роду темы. А Учихи по своей натуре были крайне замкнутыми и закрытыми от других людьми. Сай выдыхает и все-таки резко дергает Наруто за плечо, заставляя того возвращаться в реальность. Тот стонет и копошится в кровати. Одеяло спадает ниже, и Сай сглатывает. Да, у Наруто очень красивое тело, грех таить: особенно грудь, пестрящая мышцами, выпирающая такая, мужественная, и плечи широки. — Если убрать фактор… раздражающий, знаешь, проблема испарится сама собой… Сай вздрагивает от этого странного голоса в голове и на всякий случай оглядывается: мало ли кто сейчас нашептал странное на ухо, а он и не заметил. Но никого рядом не оказалось, и тем временем этот голос фармацевта проникает в его сознание глубже и с новой силой. Сай пытается зажать уши ладонями. — Жизнь может оказаться чертовски долгой, ты и не заметишь, как погрязнешь в том самом болоте, из которого выбраться под напором событий не сможешь… Сай сжимает уши сильнее, и зубы стискиваются тоже. Он второй день подряд не может выкинуть из своих мыслей этот назойливый говор, который, кажется, попал в самую точку. Это начинает формировать свой собственный разум в его сознании, кажется, не по часам, а по минутам. Сай даже понятия не имеет до сих пор: ему это сказано было в реальном времени или это его сокровенные мысли, самые глубокие, которые он сдерживал по сей день, по какой-то причине начали вылезать наружу, как похороненное заживо тело, что наконец очнулось и начало вылазить из гроба, пробираться своими омертвевшими руками сквозь сырую землю, чтобы все-таки обрести свой шанс на существование. Как бы то ни было, ничего человеку нельзя внушить или убедить его в чем-то, к чему заранее у личности нет предрасположенности. — Убей помеху, забери приз, ты понимаешь, о чем я? Приз погрустит, но зато какое будущее вас ждет потом, малыш. Ты же не хочешь повторить моих ошибок, сынок? — Сай? Родной голос выводит Сая из транса, в который он, сам того не заметив, впал, и юноша переводит свой взгляд на сонного Наруто, который наконец проснулся и сейчас полулежа-полусидя опирался своей голой спиной о край кровати, с волнением смотрел на лучшего друга. — Ты в порядке? Ты какой-то бледный очень. Ну, нет, ты всегда бледный как смерть, но сейчас ты явно бледнее, чем обычно… — Наруто подносит свою ладонь ко лбу друга и сверяет его температуру. — Вроде, холодный, ты не заболел? — Наруто, заболел из нас двоих ты, — Сай возвращает своему голосу привычную интонацию и убирает чужую руку со своего лба. — Как ты себя чувствуешь, кстати? Мы беспокоились о тебе все, нервы ты потрепал, конечно, знатно вчера. Наруто криво усмехается ему и натягивает на себя майку, лежащую на кровати, и опять отвечает ему тихо: — Если честно, дерьмово. Вчерашний день прошел как в тумане: мутило меня нормально так и казалось всякое. И я понятия не имею, может ли быть такое при отравлении, но что-то отравило меня довольно сильно. — Узумаки прикрывает свои глаза и облизывает губы. Сай протягивает ему бутылку воды, тот с жадностью отпивает половину и благодарит его. — Слушай, Сай, — тихо начинает Узумаки, и юноша напротив него смотрит внимательно, — ты только не пугайся сейчас, хорошо? — тот кивает ему, и Узумаки продолжает: — Мой вопрос может сейчас показаться тебе крайне странным, но думаю, учитывая, сколько лет мы знакомы, тебе не привыкать к странным вопросам от меня, так уж вышло, что спросить мне больше некого… — Наруто, не томи. Все нормально, даже если ты мне позвонишь в три ночи и предложишь выебать труп или же закопать его, я приеду и даже не буду заваливать тебя вопросами, что случилось. Тебе ли не знать… — в голове слышится укор и даже легкая обида. — Мы столько лет знакомы, и я уже ничему не удивлюсь, честно. Ты знаешь, меня в принципе удивить чем-либо, тем более каким-то вопросом, крайне сложно, дружище. Валяй. Наруто смотрит на него с благодарностью, пытается подобрать нужные слова, чтобы вопрос звучал как можно более нормально, и не создать впечатление, что начались с головой проблемы. Хотя в этом он уже, признаться честно, не особо уверен — начались они или же еще нет. — Сай, мой брат вчера был с нами в аптеке вместе с Хинатой? Сай смотрит на него долго, не может сдержать своего удивления на лице. Тем самым он заставляет Наруто медленно, судя по реакции, осознавать, что, кажется, удивить у него все-таки получилось. Сай подсаживается ближе и сжимает руку Наруто своей. — У тебя был вчера жар, и, я думаю… — Сай пытается подобрать нужные слова, как его учили в детстве, не нагнетать и без того угнетающую атмосферу, ведь если Узумаки сейчас не стебется над ним, то галлюцинации — это явно не повод для радости, и они оба понимают это прекрасно. — Сай, просто ответь мне: да или нет. — Наруто смотрит на него пристально и ждет ответа. Он готов к любому. Просто нужно убедиться в чем-либо хотя бы так, а дальше уже думать, что уже со всем этим делать. — Нет, Наруто, — Сай и сам не понимает, почему его слова звучат так виновато, — мы были с Какаши втроем: твой брат с Шион и Хьюгами уехали утром, а Ино с Сакурой послали меня с Какаши отвезти тебя в аптеку, откуда мы впоследствии и уехали домой. Твой брат с остальными вернулся поздно вечером. Он вчера, мне кажется, об этом тебе сказал. — Понятно. Наруто старается улыбнуться, и Сай сразу понимает, что улыбка сейчас при всем его старании максимально не искренняя: Наруто не по себе. И он, как друг, видит это: за столько лет он научился различать его эмоции и читать как открытую книгу. И сейчас Наруто от его ответа чертовски стало не по себе. Его руки сжимают в руках бутылку слишком сильно. Взгляд стал каким-то стеклянным. — Наруто, ты мне ничего не хочешь сказать? Узумаки замирает от этого вопроса, кривится и улыбается опять, мотает головой и просит дать ему таблетки от головной боли. Сай дает ему жаропонижающее, и Наруто заглатывает целых три, запивает их водой и наконец-то встает с кровати. — Нет, все нормально, я, кажется, слегка переутомился. Мне надо просто больше спать, — на автомате отвечает юноша и натягивает на себя первые попавшиеся под руку спортивные штаны. — Какие планы на сегодня у всех? — Если ты захочешь поговорить, знай, что я всегда готов выслушать тебя. И я правда тебя слушаю внимательно. — Сай хватает его за руку и поворачивает к себе.— Все, что посчитаешь нужным и ненужным, пожалуйста, говори. Я пойму тебя. Я обещаю. — Спасибо. Сай кивает на эти слова и отпускает руку Наруто. Они подходят к дверному проему, и Узумаки опять поворачивается к нему: — Нет, правда, спасибо, я очень ценю это качество в тебе, ты бы был отличным мужем, знаешь. Ты, наверное, единственный человек, которому я доверяю больше, чем своему брату. — Наруто обнимает его, сжимает крепко, а потом все же уходит в сторону лестницы. — Я знаю, Наруто, я тебе тоже, — Сай говорит тихо и идет за ним следом. Начинается новый день.***
Лампа беспощадно мигает уже который час, с характерным звуком: опять начались эти странные проблемы с проводкой. Стрелка часов перемещается на цифру — Два. В кабинете допроса стоит тишина уже десять минут, Анко лишь смотрит на замолчавшего Узумаки, который будто специально добивает свои глаза, всматриваясь в мигания, точно провоцируя начальную стадию эпилепсии таким усердным рассматриванием вспышек света. Переводит свой взгляд на лампу и отводит, глаза начинает щипать. Подташнивает от таких перепадов световых волн. — Наруто? — Анко спрашивает Узумаки тихо, тот завис на какой-то момент и виновато улыбается ей. Зевает и растирает свои глаза. — Ты устал? Может, нам сделать паузу? Юноша от неожиданности (словно и забыл, что находится в кабинете не один) хлопает глазами, поворачивается в сторону женщины и, улыбаясь с благодарностью, кивает ей: — Спасибо, вы очень милая женщина, правда. Саске повезло со следователем, вы мне нравитесь — от чистого сердца. — Анко, не ожидав такой реакции, принимается откашливаться. Странно, что она довольно часто ловит такую эмоцию, как искреннее смущение что от Саске, что теперь еще и от Наруто. Ну, если быть точнее, в их присутствии. Такого не было раньше ни с одним заключенным. Испытывает она к ним обоим какую-то не типичную для нее эмпатию, что ли, и сама уже не понимает почему. — Прошу прощения, я не хотел как-то вас смутить, — он продолжает виновато улыбаться, — просто по сравнению с Ибики работать с вами, знаете… Он такой сильный, что я не мог не сказать. Он так давит всем своим нутром и сущностью на меня… Однако я понимаю, это его работа, просто я… — Все нормально, — Анко улыбается ласково, — вы мне тоже симпатизируете, честно, я была наслышана о вас: столько плохих вещей говорят. Но ничего из этого я не вижу перед собой. Боюсь, Ибики и вправду очень тяжелый человек, но у него такая профессия, вы должны понять. — Я понимаю, — Наруто искренне улыбается, — я не обижаюсь на него, правда. Я никогда ни на кого не обижаюсь, в принципе. Я молча делаю выводы и живу себе дальше. Все просто. А выводы я делаю часто. Анко кивает ему, ставит на паузу запись диктофона и потягивается в кресле. Наруто опять зевает и смаргивает сонливость с глаз. Хочется спать отчего-то очень сегодня. Спал плохо — вот из-за чего прострация часто накатывающими волнами окутывает сознание. — Может, выпьем кофе? — Митараши доходит до двери. Прежде чем выйти, резко разворачивается и смотрит на своего подопечного. Внимательно изучает реакцию. Видит искреннее удивление. Даже какое-то по-детски невинное. — Вы это мне? — растерянность в голосе Узумаки слышится очень отчетливо, и он как-то даже вжимается в кресло, будто хочет неосознанно защитить себя в этот самый момент от Анко. Что очень не типично для обычно раскрепощенного или же наглого Наруто Узумаки. Сегодня он какой-то скованный весь день, что ли, сам на себя не похож (судя по записям прошлых раз, которые Анко изучила на досуге по несколько раз каждую). — Вы видите в этой комнате кого-то еще? — женщина иронично поднимает бровь и скрещивает руки на груди. Наруто замирает и отводит рефлекторно взгляд в сторону. Его лицо разглаживается, и улыбка пропадает с губ, голос становится резко ровным, а глаза словно темнеют. — Вам ответить честно? Анко замечает резкий перепад настроения в образе Наруто и решает попросту не продолжать эту тему: надо отдохнуть им обоим, они уже беседуют несколько часов без остановки. Сейчас все, чего хочется — так это просто выпить кофе. И никаких загадок. Просто выпить чертов кофе и проветрить свои мозги. — В другой раз, — она улыбается ему и протягивает руку, — так что… Выпьете со мной кофе, Узумаки Наруто? Юноша изучающе проводит по ней своим темным взглядом и натянуто улыбается в ответ: — Спасибо, да, с радостью. — Поднимается с места и выходит за женщиной из кабинета допроса.***
Шион окружили какой-то максимальной заботой все, кому не было дела до нее до этого. Теперь она официально имела статус «Можно ничего по праву не делать, так как беременна», и поэтому девушка сидела на веранде в кресле-качалке, которую вернувшиеся с города ребята специально купили ей. Поставили у дома, и девушка, отталкиваясь своими ножками от земли, качалась и улыбалась миру, пока Карин с особой нежностью спрашивала о том, как будущие родители хотят назвать своего ребенка, который должен появиться на свет через целых семь месяцев. Погода сегодня стояла прекрасная: солнце вышло в зенит, легкая прохлада после утреннего проливного дождя давала возможность полной грудью дышать настоящим азотом. Менма с Неджи приводили в порядок те самые засохшие растения в виде сорняков неподалеку под руководством Джуго, который, оказывается, испытывал настоящую слабость к животным и растениям, да и ко всей ботанике в целом. Суйгецу, как обычно, лежа на своем собственном шезлонге, курил косяк, отчего запах травы разносился по периметру. Его отогнали от девушек подальше, чтобы никак не травмировать их нежный нюх. Хината вместе с Наруто и Саем пошли прогуляться в лес, чтобы Узумаки подышал свежим воздухом, и обещали скоро вернуться. Саске ходил весь день каким-то хмурым, а Итачи опять решил наведаться к их новым друзьям в гости и позвать их сегодня на ужин. Сакура с Ино загорелись идеей приготовить что-то вкусное. Вроде как, их отношения тронулись с мертвой точки и теперь девушки находились почти на стадии примирения. Сейчас как раз они устроили уборку кухни. Казалось, все медленно начинало налаживаться и их отпуск только набирал обороты. Шион с любовью всматривается в макушку своего будущего мужа, который пыхтит и что-то сует Неджи в руки, тот кривится и кидает в пакет. Она знала, что Менма сделает ей предложение на свою годовщину и наконец они спустя столько лет поженятся. Давно этого ждала, давно они к этому шли. Осталось только наладить личную жизнь брата ее будущего мужа — и волноваться будет не о чем. — Так как ты хочешь назвать своих детей? — Карин поправляет свою шляпку и солнечные очки, она одета сейчас в один лишь бордовый купальник и растирает на бледной коже крем для загара. Шион задумывается над вопросом и с улыбкой отвечает, проводя с нежностью по своему еще не выпирающему животику: — Я назову дочку в честь матери Менмы, Кушиной, а если родится мальчик, то назову Минато, так звали их отца. Они очень любили своих родителей, и часто это больная тема в нашем семейном кругу, — она виновато улыбается, — что неудивительно, ведь их родители погибли так рано. Наруто их мало помнит, а вот Менма… Ему очень не хватает их обоих. Любовь матери я ему пытаюсь восполнить как могу, а вот отца он скорее иногда пытается найти в Наруто, хотя тот и младше, — она переводит взгляд опять в сторону ребят, — именно поэтому он так и волнуется за брата, беспокоится и часто хочет уберечь его, даже, наверное, слишком сильно, что иногда провоцирует конфликт, но его можно понять. Он лишился самых близких ему людей, а по степени важности Наруто для него остался в приоритете. — Понимаю, — еле слышно Карин отвечает и откладывает крем в сторону, — думаю, это прекрасные имена для детей: если родятся двойняшки, то можно будет назвать так обоих. Как ты хочешь. — А ты? — Шион резко поворачивается к подруге, и солнце ослепляет ее глаза, отчего она прикрывает их рукой. — А что я-то? — Карин спрашивает налегке и всматривается в Саске, который стоит и курит у крыльца. — Ты бы хотела детей? Ты же уже в таком возрасте, когда обычно девушки думают о детях. — Шион договаривает и сразу жалеет о своих словах, заметив, как меняется лицо Карин. Та тянется за сигаретой, а после одергивает себя: понимает, что не может курить при Шион больше. Повисло молчание. Карин снимает очки аккуратно и откладывает их в сторону, поворачивается к Шион и смотрит на нее спокойно, а после говорит: — Нет. Я думаю, что нет. — Почему? — интерес берет верх, опережая здравый смысл. Карин сжимает ногтями кожу на руке, впиваясь в нее до глубоких впадин, и выдыхает. Молчит и усмехается, затем опять смотрит на Саске и произносит уже тише: — Рассказать тебе, как мы с Саске познакомились? Такая резкая смена темы не совсем понятна Шион, но и эту историю ей узнать хотелось крайне давно. Девушка осторожно кивает ей, и Карин напрягается сильнее. — Ты, наверное, не понимаешь, к чему такая резкая смена темы, но, думаю, после моего рассказа ты поймешь… — она прикрывает свои глаза и шумно выдыхает. — Мы познакомились с Саске в тот день, когда один ублюдок в подворотне, меня увидев, решил, что будет крайне забавным последовать за мной и, так сказать, развлечься… В тот день шел проливной дождь. Карин, накинув на себя старую куртку матери, шла после кружка танцев домой. В общежитие — то самое, при колледже, на который девушка накопила во время летних работ, откладывая деньги вместе с матерью, желавшей дать своей дочери хоть какое-нибудь образование. Карин была ребенком крайне непридирчивым: никогда не упрекала и не обвиняла мать в том, что та отдает ей донашивать свою старую одежду, а живут они на те деньги с трех работ, на которых мать ее работала в поте лица. Отец умер, когда девочке было семь. Машина сбила насмерть. Бедная женщина так и не смогла завести какие-то новые стабильные отношения. Все мужчины, встречавшиеся в жизни матери Карин, были или на одну ночь, или на пару ночей, ну или максимум на пару месяцев, но никого из них маленькая Карин новым «папой» назвать так и не смогла. Не смогла и не хотела, впрочем. Своего отца она любила. И по сей день приходила на кладбище к нему, клала цветы и с грустью рассказывала о своих новых событиях в жизни. Когда папа был жив, Карин можно было назвать что ни на есть папиной дочкой: тот часто баловал свою дочурку подарками. Семья жила в достатке. У отца был даже свой магазин, который после смерти владельца попросту обанкротился. Мать пыталась тянуть бизнес из последних сил, пока из года в год не влезала в еще большие кредиты и долги, из-за чего было принято решение банально все продать и существовать с тем, что от счастливой жизни осталось. Убийцу отца так и не нашли, а может, и вовсе не хотели искать, а может, кто-то отвалил приличную сумму денег, чтобы не нашли. Этого они уже не узнают никогда и вряд ли узнают. Иными словами, жили они бедно. На колледж мать Карин начала копить, с тех пор как девочке исполнилось десять. Карин поступила в свои шестнадцать в тот самый колледж, в который спустя год поступили и Суйгецу с Саске. Как обычная девушка, которая никак не хочет выделяться на фоне сверстников, Карин сразу же завела свой скудный круг знакомых и пошла в секцию по танцам черлидерш. Тогда это было крайне модно, а при посещении подобного рода кружков всегда имелись свои льготы и привилегии. В тот самый день тренер их задержала допоздна в пятничный вечер, так как на носу была игра команды по регби, где Карин должна была выступать на стадионе вместе со своими напарницами. В районе колледжа часто студенты, будучи уже почти взрослыми, устраивали свои ночные вылазки, выпивали нелегальный алкоголь, одному богу известно только, где купленный, ведь в штате был один из самых строгих законов, который гласил: "Продажа алкоголя лицам младше двадцати одного года строго запрещается". Но как говорится, правила существуют для того, чтобы особо смелые личности их нарушали, не так ли? Карин идет по улице тем самым осенним вечером, безуспешно пытаясь согреться в своем легком костюме. Ее волосы, собранные в длинный хвост, намокают до такой степени, что становятся более похожими на сопли. Девушка пытается уткнуться носом в воротник куртки, чтобы хоть как-то согреться. Надо было взять чертов зонт. Не пришлось бы мокнуть как какая-то псина в подворотне. Хоть идти до общежития было и недалеко — всего каких-то пара кварталов, — но изрядно начавшие гудеть от постоянных прыжков ноги то и дело подкашивались. Время в пути заняло больше привычного. Карин нервно закидывает свою спортивную сумку на плечо и оглядывается за спину: только сейчас она услышала, как начала лаять какая-то собака, и ей на мгновение показалось, будто кто-то проходящий мимо пнул урну у края дороги. Собака начинает лаять агрессивнее, и девушка пытается слегка прибавить в шаге. Сердце начинает предательски колотиться как в припадке, и она еще раз оглядывается через плечо. В поле зрения появляется фигура, которая плетется прямо за ней. — Успокойся, Карин, — пытается она убедить себя, — это всего лишь прохожий, мало ли студенты возвращаются вечером по своим домам, как ты сейчас, так что не паникуй, ты просто переутомилась, — она пытается заставить себя не думать о страхах, но неожиданно панически понимает, что от быстрого шага начинает предательски колоть в правом боку. Потому что подготовка у нее дерьмовая была: всю жизнь не занимавшись спортом, она не была готова к таким нагрузкам, пусть и начала ходить на тренировки в клубе черлидерш, но это не совсем хорошо отражалось что на сердце, что на организме в целом. Тем временем звук шагов начинает как-то слишком громко отдавать в ее ушах, и вот она снова просто повторяет себе, что еще каких-то два с половиной квартала — и будет дома. Она искренне хочет верить в то, что уже скоро она скинет с себя все это шмотье, примет горячий душ и ляжет в свою одинокую кровать у окна. Так она убеждает себя в который раз и отчаянно хочет в это верить. Она доходит до самого темного места дороги, достает телефон, старенький такой, с девичьими брелком, и пытается осветить худо-бедно себе дорогу. Первый глухой удар прямо в ее спину приходит внезапно. Девушка не успевает даже опомниться, закричать, как ей грубо зажимает рот чужая ладонь и мерзкий, пропитанный спиртовым зловонием рот шепчет ей на ухо, чтобы она не думала издать хоть намек на звук. Она пытается отпихнуть от себя человека за спиной, на что второй удар приходит уже в грудную клетку чем-то тяжелым. Воздух попросту выбивается из ее легких немым криком. Телефон, который она до этого сжимала своими пальцами, падает на землю и разбивается, пока ее насильно тащат в ближайшую подворотню. Что-то наподобие тряпки пытаются засунуть ей в рот, которую она изо всех сил старается выплюнуть. Ладони тщетно силятся отпихнуть урода, но внезапно ее горло сжимается со всей силы, а послеследующий удар со всей силы наносится ее же затылком прямо о стену какого-то дома. — Отпустите меня! — она всхлипывает, сквозь резко начавшуюся тошноту перед глазами начинают витать мошки. Ощущает, как чужие руки срывают с нее куртку. Ее начинает мутить. — Пожалуйста! Я дам вам деньги! Они в кошельке! Слышится мерзкий, гнусный смех, и какие-то отвратительные свисты. Их несколько там. Видимо, остальные отбросы или ждали там заранее, или подоспели вовремя. Она делает очередной рывок, бьет с ноги насильника в пах своим кроссовком и бежит, преодолевая головокружение, вдоль стены, нащупывая ее основания пальцами, сдирая кожу до крови, и пытается попросту выбраться оттуда. Главное — бежать. — Прыткая какая шлюшка. Всхлипывает, спотыкается и падает. Рвотный ком подступает к горлу. Ее обед, так до конца и не переварившийся, сблевывается на землю. Она не вытирает рвоту с губ, лишь пытается подняться на дрожащих руках и, ощупывая голову своими треморными пальцами, понимает, что чувствует нечто горячее и липкое. Всхлипывает снова и снова, но не прекращает прикладывать усилия, чтобы все-таки подняться. Однако не успевает она отреагировать, как невольно вкрикивает от боли. Грубая нога резко припечатывает Карин к асфальту, а чужая, такая мощная и увесистая рука, хватая за волосы, тащит ее голову вверх: — Далеко собралась, сучка? — циничный голос просачивается в ее ушную раковину, и шершавый язык облизывает мочку уха. — В прятки поиграть с нами вздумала? А дальше… Дальше следует удар, неуклюжий, но не менее сокрушительный — прямо лицом об асфальт. Заливистый смех посторонних. Где-то высоко свет в одном из окон загорается, а после тотчас выключается. Жалюзи закрываются. Никто не остается причастным к тому, что происходит внизу. Некоторые спят безмятежно в своих коробках и даже не подозревают о том, что происходит прямо сейчас под их окнами. А некоторым попросту это неинтересно. Карин пытается что-то ответить, пока из разбитого носа струится через носоглотку кровь, которую она скашливает в порыве задыхания и тошноты. Привкус железа во рту. Опухшие губы, которые дрожат. — П-прошу… — она задыхается, она не может сдержать свои слезы, что сейчас стекают градом по щекам. Единственное, чего ей хочется — это просто оказаться дома. Рядом с мамой. — Просит она… Ну, раз просишь. Пальцы задирают ее юбку, трусы грубо срывают до колен, а потом и вовсе одичало разрывают, откидывая куда-то в сторону. Девушке заламывают руки, и в этом прослеживается настолько нечеловеческая торопливость, словно надрессированному псу спустя обозначенное время разрешили броситься к еде. Слышится, как захаркивается слюна в ладонь. Карин вся дрожит. Тревожно пытается сжимать пальцами мокрый асфальт. Из-под успевших опухнуть век уже проглядываются синяки. Наверняка сломан нос. Ужасный крик заглушается потной рукой, накрывающей ее нос и рот, пока вставший член грубо толкается внутрь ее влагалища. Карин задыхается. Она не может вдохнуть и не может выдохнуть. В мерзкой руке клокочет лишь мычание от ужасной боли. — Я была девственницей, — сухо говорит Карин и все-таки отходит в сторону, пока Шион ошарашенно смотрит на нее и не может выдавить ни слова. Она закуривает и выдыхает шумно дым. — Меня они трахнули все трое в той подворотне, пока кровь струилась по моим бедрам. А единственное, что я хотела в тот момент… — Снова затяжка. Ее спокойный голос пробирает до дрожи. — Так это сдохнуть от ужасной боли в пояснице. Ног я перестала чувствовать через минут двадцать. — Давай сзади суку! Слышится хлюпанье спермы, которая вытекает из дрожащего тела девушки, пока ублюдок выходит из нее и оценивающе проводит взглядом по спине у стены. — Мне никто не помог, — Карин усмехается, — никто даже не подумал вызвать полицию, подбежать на помощь. Никто, — она с отвращением усмехается. — А зачем? Подумаешь. Кого-то насилуют. Свой сон важнее. В меня кончили все трое в мой первый, сука, раз… Все три урода по очереди. Все, о чем я думала тогда, так это о том, как я наложу на себя руки, если выберусь оттуда живой. Сигарета тлеет, пока Карин говорит это так равнодушно, что Шион становится не по себе. Ветер, резко появившийся, начинает щекотать ее кожу. — Но… — Когда меня хотели трахнуть сзади, — Карин выкидывает окурок на траву и растаптывает. Голой ступнёй. Не моргая даже, — я впервые в жизни увидела ангела, — она нежно улыбается, — он спустился с небес. Ну, или дьявола, который с преисподни сам лично поднялся ко мне. — Саске? — тихо спрашивает Шион. — Что он сделал? Карин смотрит на нее некоторое время вопросительно и лишь после этого спокойно отвечает: — Джуго, Суйгецу и Саске спасли меня в тот вечер. — Что они сделали? — Шион почти не дышит, ей страшно узнать, что те отбросы общества еще могли сделать. — Они надеюсь не. — Те парни получили по заслугам, — Карин улыбается и растирает своими ладонями плечи. — Я была беременна, шла на аборт, но… — она выдыхает. — Но у меня, слава богу, на нервной почве случился выкидыш… — она смотрит в сторону леса. — В общем, после того случая я не хочу больше детей. Как и мужчин, впрочем, тоже. — Я… — Шион не знает, как правильно подобрать слова. — Мне очень жаль, что это случилось с тобой, я правда не знаю, что сказать. Это же кошмар такой, господи, родная. — Наворачиваются слезы, и она попросту обнимает Карин, гладит ее по волосам и всхлипывает. — Господи, родная моя… Карин обнимает ее в ответ и кивает, смотрит в сторону леса и улыбается. Вдавившись в стену, она не успела ничего понять, лишь услышала ужасный крик за спиной. Такой, от которого закладывает уши. В следующий миг уже происходило какое-то копошение. — Джуго, накрой девушку, — слышится крик. И ее накрывают каким-то пальто, пока она, ничего непонимающая, утыкается своим дрожащим телом в грудь кого-то. От внезапно нахлынувшего тепла в ней бессознательно просыпаются силы рассмотреть спасителя. На фоне прямо при ней незнакомый парень вырубает одного из насильников ударом головы о стену, после беспощадно ломая челюсть с ноги. А ангел… или все же демон? Он с фанатичным остервенением вспарывает главному ублюдку брюхо. Она не может пошевелиться, не может шелохнуться, просто замирает от всего этого кошмара, который происходит всего в паре метров. — Не переживай…они получат по заслугам, — слышится голос того, кого назвали Джуго, и она на автомате просто кивает. Больше никакой реакции выдавить из себя не может. Парень с ножом просто... Он просто сейчас... — Жри, — Саске со смехом засовывает отрезанный кусок плоти в рот ублюдку, — я что сказал? Жри. Тварь. Свой хер. — он разжимает пальцами рот насильника, пока Суйгецу держит руки мужчины за спиной. — Если ты сейчас, уебище, прокусишь мне пальцы... Клянусь богом, я вырежу тебе этот ебанный мерзкий язык. Карин начинает рвать по второму кругу. И она просто отключается от потери крови. Очнулась она уже в больнице. Первым человеком, которого она увидела, был… Саске. Единственный мужчина в ее жизни после отца, которого она искренне любит. Саске — единственный человек, который стал ее первым другом-мужчиной. Саске Учиха — первый человек, который сторожил ее изо дня в день и раз за разом выбивал ножи из рук, когда накрывало и хотелось вспороть свой живот в очередной попытке свести счеты с жизнью. Саске Учиха — мужчина, который отвез ее в больницу, когда случился выкидыш, и спал с ней, когда наедине Карин билась в припадках панических атак, стоит ей только закрыть глаза. Из года в год обнимал в самые необходимые моменты — пока ее трясло как осиновый лист. Саске Учиха вытирал ее слезы каждый раз, целовал в губы, в лоб, убеждая, что все будет хорошо. Саске Учиха за два года вытащил ее из полнейшей психологической ямы. И только потом она в свою жизнь впустила Суйгецу и Джуго. До этого ее трясло при одном только виде мужчин. А Саске Учиха не был мужчиной, не был человеком. Саске Учиха для нее был Богом. И всегда им останется. Их отношения не понять никому. Кроме них самих. Даже пытаться не стоит.***
Учитывая состояние Наруто, которого мутило и вело из стороны в сторону, назвать прогулку по лесу хорошей идеей было крайне сложно. Погода хоть и стояла сегодня достаточно приятная, ветер все-таки слегка задувал под толстовку и пальтишко Хинаты. Узумаки шел в каком-то своем собственном молчании, пока Хьюго рассказывала о предстоящем вечере. Сегодня должно быть крайне весело, ведь его брат купил какую-то настольную игру. Да они даже позовут сегодня соседей в гости. Кстати о них, о соседях. Узумаки особо не мог сформировать мнение об Обито и Какаши, так как попросту выпал из реальности и все никак не мог сюда вернуться. Обычно он сразу может иметь в своей голове четкое представление о тех или иных людях, сложить первое впечатление о новоприбывших, так сказать, и обозначить относительно них свою позицию. Но на этот раз, когда он мысленно возвращался к этой обязанности анализа в своей голове, несовершенной и незаконченной, он видел лишь белый лист в чертогах разума и два имени. И больше ничего. Он пытался напрячь свои мозговые извилины, пытался сложить два и два, но выходил ноль, никак не четыре. Лишь жирным шрифтом появлялись слова, сказанные ему Саске в тот самый день. Слова о том, что тот волнуется и хочет уехать. Наруто, сам того не осознавая, начинал перенимать их и на себя. Точнее, если быть более корректным — эмоцию, смысловой посыл, покрытый различными эмоциями, которые слова за собой несли. Тревога. Первая эмоция, которую он неосознанно считал тогда — Саске испытывал какую-то странную тревогу. Впервые за долгое время. Наруто знает Учиху достаточно хорошо, так что не обратить на эту тревогу внимание было бы крайне глупой идеей и настоящим надругательством над сверхчувствительностью Саске к подобного рода вещам. Семя тревоги начало медленно прорастать и в Узумаки, пока еще не столь ощутимо, но уже весомо. Саске ничего никогда не говорит просто так — правда же? — А на день рождение Менмы Сакура хочет испечь тот самый торт по рецепту ее мамы, — Хината заправляет прядь волос за ухо и смотрит вдоль тропы. — Свечи они уже купили, торт будет достаточно большим… — Наруто всматривается в ветви деревьев в округе и щурится от яркого света, который то и дело стреляет в глаза из раза в раза, подними ты голову чуть выше. — Мы, наверное, позовем даже Какаши с Обито, чтобы веселее было, не правда ли хорошая идея? — женский голос звучит как вода: так успокаивающе и по-домашнему уютно. Хината всегда такой была — какой-то спокойной все время: ее голос своим тембром умиротворял, не вселял в твое нутро беспокойство. Когда она говорит, хочется укутаться в плед, взять в руки чашку чая, сделать пару глотков и слушать ее внимательно. Наверное, так бы говорила с ним его мать, если бы была жива. Наруто слушал бы ее рассказы из раза в раз с особой нежностью, присущей любящему ребенку, и впитывал бы это ощущение от нее без остатка. Вероятно, сложно представить голос человека, который он даже не помнит, и образ матери запоминать лишь со стареньких фотографий, что стоят в рамке на полке в кабинете его дедушки. — Вас ничего не смущает? — внезапно задает вопрос Узумаки, прерывая разговор, пока Сай придерживает его за руку и идет в ногу. Хината поворачивается, изумленно смотрит на наконец подавшего голос друга и непонимающе пожимает плечами. — О чем ты, Наруто? — задает вопрос за нее Сай, и Наруто как-то дергается, будто и забыл, что тот все это время шел максимально близко к нему. От неожиданности голос показался как-то чересчур громким. Узумаки смеряет его взглядом и растирает свои руки: пальцы слегка начали мерзнуть. Опять тошнота стала подступать к основанию гортани. Все никак не хочет проходить и боль в желудке, даже учитывая тот факт, что он уже проблевался на недели вперед и в итоге ходит с совершенно пустым желудком уже почти сутки. Горло неприятно саднит при глотании. Скорее всего, от чрезмерного количества желудочного сока, и это из раза в раз обжигало нежную плоть изнутри при очередном порыве. Будто тебя в горло тыкали ножом или только что провели тонзиллэктомию*. И ты, не зная правил первых трех дней (которые гласят: никакой жидкости, кроме как через внутреннее введение через капельницу), решил попытать удачу и выпил свой заветный глоток воды. А тот в свою очередь пронзает только что зажившую рану острой болью, от которой ты можешь, разве что, скривиться и пообещать себе больше никогда не повторять таких вот ошибок. — Мы знакомы с этими людьми от силы пару дней, — Наруто говорит с какой-то странной и нетипичной для него озадаченностью, под которой кроется непонимание того, как можно не осознавать таких вот странных вещей. Хотя он в глубине души понимает, что и сам бы раньше не был против такого опыта. Однако что-то поменялось, и он пока сам не осознает, что именно. — А вы уже зовете их на день рождение моего брата, будто знаете этих людей пару месяцев или даже лет, будто доверие к ним имеет свой обоснуй и ничего вас не смущает, — Наруто пытается улыбнуться, но получается слишком вяло. — Я, конечно, не против, но все же... Мало ли что эти люди могут учудить. Я не знаю... — Опять солнце бьет по глазам. — Не хочу испортить наш праздник. — Мне кажется, тебе общение с Саске явно не идет на пользу: его паранойя, видимо, воздушно-капельным путем передалась и тебе. Относись к жизни проще… — Сай не может сдержаться, чтобы в очередной раз не начать гнуть свою линию и не намекнуть прозрачно на то, что без Саске было бы гораздо лучше и спокойнее, как ты ни крути. Проще. Понятие слова "проще" крайне относительно, как ни посмотри на него. Для кого-то проще, а для кого-то это самое проще может быть самым тяжелым бременем на свете. Все в этой жизни относительно. Как и насилие. Как и жестокость. Все понятия относительны. Все люди разные и воспринимают все тоже по-разному. На эту тему можно дискутировать долго и нудно. Относиться к жизни проще — это заранее означает... Ее игнорирование? — Я думаю, это сейчас звучало глупо, — Узумаки пытается как можно более тактично поставить границы в общении, при этом не обидев ни друга, да и ни кого-либо еще. — Ведь не тебе судить меня и знать за меня же, что для меня будет проще. Сай фыркает. Крыть действительно больше нечем. Он лишь поджимает свои губы, отпускает руку Наруто и засовывает ладони в карманы брюк. — Как скажешь. — И все же… — Узумаки никак не хочет успокоиться. — Вернемся к моему вопросу, — он напоминает прежнюю тему, которая опять ушла в ненужное ему русло, — вас ничего не смущает в таком вот общении с совершенно незнакомыми людьми? — Наруто, — Хината доходит до середины леса и поворачивается к нему, — на что ты намекаешь? Я никак не могу понять. Ты чего-то боишься? Они вполне себе приличные люди, живущие вдали от цивилизации, которые в силу своего воспитания и открытости нам помогли, причем и не раз: если бы не Какаши со своей навигацией по памяти, вы бы точно не доехали вчера до аптеки так быстро. Я не понимаю причину твоего беспокойства. — Знаешь, милая Хината, — Наруто говорит совершенно спокойно и ловит себя на мысли, что хочет закурить, но выкурить сигарету сейчас на пустой желудок будет крайне дерьмовой идеей, — в фильмах так тоже начинается, а потом находят дом с трупами всех участников. И этих самых доброжелательных соседей, которые, по закону жанра, пожимают после своими плечами и говорят, что и понятия не имеют, как так вышло. — Узумаки хмыкает и поворачивается в сторону дома. Тошнота опять усилилась. — Ты стал каким то чрезмерным циником, — тихо говорит Сай. — Видишь в людях только плохое и приписываешь им странные ярлыки. Мы же не в фильме ужасов, мы в реальной жизни. Ты слишком драматизируешь. Может, у тебя опять жар поднялся? Все-таки я думаю, что нам лучше вернуться в дом, а тебе лежать в кровати. — Я не стал циником, — в тон отвечает Наруто, смотря прямо в глаза Сая, — я всегда им был. Они смотрят друг на друга молча, и после затянувшейся паузы притихшая Хината наконец говорит, что возвращается назад и что им пора тоже. Они идут все молча в сторону дома, пока хруст ветвей отдается эхом где-то неподалеку. Я всегда им был, Сай, ты просто видишь ту мою сторону, которую я хочу показывать тебе и показываю. В этом вы с Саске и отличаетесь. Саске всегда — в силу своей природы и похожести на меня — смотрит всегда на пару метров глубже в любого человека, в том числе и в меня.***
Наруто непривычно пить кофе с кем-либо еще, кроме узкого круга его окружения, что стал еще уже ввиду последних обстоятельств. Особенно непривычно — с женщиной. Но в целом… Выпить кофе с Анко оказалось хорошей затеей, они даже прошлись вдоль отделения, чего обычно никогда не делали. Митараши ему рассказала некоторые смешные истории, которые случались с ней во время службы, и все это пока они в спокойном темпе направлялись в сторону кабинета допроса. Наруто в очередной раз бросил скучающий взгляд в сторону камеры Саске и с какой-то особой досадой отвернулся оттуда. — Анко? — Женщина издает что-то сроду мычания, отпивая свой кофе по дороге, и кивает ему, мол, я слушаю тебя. — Скажите, когда меня переведут из новой камеры обратно к Саске? — он спрашивает как-то уныло и мотает головой. — Скучаешь? — она спрашивает с улыбкой на лице и поворачивается к нему. — Если честно, то очень, — скованно отвечает Узумаки и хмурится, как-то понуро смотря на дно своего стаканчика. — Мне без него, знаете, становится так… — Анко слушает каждое слово внимательно. — …тускло, что ли. Непривычно и одиноко, я бы сказал. Мы постоянно вместе были. И мне… В общем, кхм... Женщина не может сдержать своей какой-то странной улыбки, будто с ней поделились тайной и она очень давно ждала, пока услышит ее лично: — Помнится, ты говорил, что вы никогда не были лучшими друзьями с Саске Учиха, — она говорит это и поднимает свою бровь, — неужто ты врешь, Наруто Узумаки, в кабинете допроса? — они подходят наконец к двери, и Наруто моментально замечает неподалеку странного на вид паренька с рыжей, даже, можно сказать, красноватой шевелюрой. Тот пристально смотрит на него. Их взгляды встречаются, и Узумаки решительно открывает дверь допроса сам, но останавливается в проеме и поворачивается к Анко. — Я не врал, — произносит он с виноватой улыбкой, — я сказал вам правду. — Не понимаю, — Митараши хмурится и, допив свой кофе, следует за Наруто, закрывает за собой дверь, и они садятся каждый на свое место. — Мы с ним больше чем лучшие друзья, так понятней будет? — Наруто усмехается, проводит рукой по своим платинового цвета волосам и даже слегка краснеет. — Нет, мы друзья, конечно, тоже, но если спрашивать, кто мы друг другу больше, то друзьями нас назвать будет крайне сложно и крайне некорректно, я думаю… Анко изумленно хлопает глазами и озадаченно косится в сторону бумаг с делом Саске. — Но… я не совсем. — Мы до этого дойдем, — Узумаки понимающе кивает и перемещает свои руки на стол. — В общем, после леса…***
Саске был слегка не в себе весь день. С того самого утреннего разговора с братом не находил себе места. Итачи будто специально играл с ним, выводил его из себя нарочно и опять, ударив своими действиями прямо под дых, просто в наглую съебался к этим проклятым соседям, оставив брата беситься от осознания данного факта. У него даже хватило ума спросить с бесконечно добродушной улыбкой... — Не хочешь со мной? — Итачи поворачивается к брату и смеряет его своим взглядом, на что Саске лишь фыркает и мотает головой. — Ну, как хочешь, — а после выходит из дома, и Учиха-младший шумно выдыхает. — Обойдусь от такого заманчивого предложения. Итачи специально выводил его из себя. Все это было будто попытки вытащить из Саске те самые эмоции наружу, заставляя нервничать и паниковать, на что младший лишь поставил себе ультиматум не идти на поводу своих эмоций и как можно более тщательно взвешивать все в своей голове. Он заглатывает свои таблетки опять, однако появившиеся в грудной клетке Обито дыра снова всплывает перед его глазами. Он пытается прогнать видение прочь. Это нереально. Нереально же? Это отец постарался так тщательно, чтобы у Саске осталась травма на всю жизнь, из-за которой его с точной периодичностью глючит по сей день. Еще бы психика не рухнула после всего увиденного в детстве в один момент. Еще бы. Саске решает, пока все заняты своими делами, дойти до той самой фотографии, о которой благополучно они все забыли. Проходя мимо Сакуры и Ино, которые, кажется, опять сдружились, бросает на них свой взгляд и тенью по стенам следует дальше вдоль коридора. Снова это чертово зеркало в проеме коридора вызывает неприятную дрожь по телу. Саске ненавидел зеркала. И все, что с ними связано — фотоаппараты, окна и отзеркаливающие поверхности. По одной причине. Отец постарался. Фугаку, будучи достаточно подкованным человеком в области психологии, посчитал крайне забавным развесить зеркала по всему дому, в которых полностью отображался его силуэт, наводя еще сильнейший ужас. Когда он еще не подошел достаточно близко, чтобы до тебя дотронуться. Чтобы положить руку на колено с крайне двояким смыслом. Чтобы сжать колено и провести по нему своим пальцем. Однако все это все равно выглядело убедительным: все нутро от грядущей опасности уже сжалось. А еще Фугаку находил крайне веселым заставлять Саске смотреть в свое отражение из раза в раз, пока он его сжимает сзади и его руки ползут прямо под майку сына, поглаживая пупок. А для чего? Чтобы сын испытывал настоящий ужас и от своего отражения беспомощности, и от взгляда отца, направленного в зеркало. Так он самоутверждался — запугивая свою жертву, заставляя не только чувствовать, что он с ней делает, но еще и смотреть. Отличная психологическая пытка. И крайне эффективная. Именно смотря в отражение после, когда отец сдох уже, Саске все равно сжимался всем естеством и не мог посмотреть в зеркало лишний раз, ибо чем дольше на него смотрел, тем отчетливее видел своего папашу на поверхности стекла. — Мерзость какая, — Саске в очередной раз вздрагивает и пытается как можно скорее отвести свой взгляд куда угодно, лишь бы не в сторону своего проходящего мимо отражения. Некоторые травмы, к сожалению, остаются с нами на всю жизнь, и от них, увы, никуда не деться, даже если очень постараться о них забыть. Они оседают настолько глубоко и цепко, что никак их больше оттуда не вытащить из того самого потайного места в глубине твоей психики и души. Никак. Саске подходит к той самой стенке и видит висячую фотографию на том же самом месте, откуда ее снял Наруто. Вероятно, кто-то из ребят повесил ее на прежнее место. Он снимает ее опять, переворачивает рамку и ногтем пытается открыть крышку. Прибито основание гвоздями. Нужна отвертка или нож, чтобы вытащить изображение и как можно лучше рассмотреть при дневном свете. Нож он находит на кухне и, пока никто не заметил, удаляется в сторону комнаты обратно. Удается открыть крышку только с пятой попытки, ибо гвозди изрядно заржавели и никак не поддавались тому, чтобы их наконец высунули. Вот уже гвозди, как и рама, летят в урну, а Саске подходит к окну и вытягивает фото, чтобы рассмотреть фото лучше. Его смутил этот снимок еще в самый первый раз, но он пока не может понять, почему именно. Это точно не сбой в камере и никакая не помеха, не насекомое — что-то явно стоит за этой группой детей чуть поодаль. Саске хмурится и выдыхает. Так рассматривая, ничего понять точно не получится. Может, удастся найти какие-то старые газеты, журналы — хоть что-то, способное помочь понять, что вообще происходило до них в этом доме, и оправдает его чувство нарастающей паники. Фото он складывает пополам. И после еще раз. Засовывает его в карман и начинает рассматривать комнату. В любом старом доме должны быть какие-то чертовы газеты. Точно, они же разжигали ими камин в их первый день пребывания здесь. Саске плетется в сторону следующей комнаты рядом с гостиной и пытается найти остатки. Куда же их убрали эти оболтусы, черт их дери? — Саске, ты поможешь нам с готовкой? — слышится внезапный голос Сакуры с кухни. — Я занят, — отвечает ей Учиха. — Извини, я правда немного занят. — Он доходит до гостиной и замечает стопку около камина. Ну да, конечно, они остались именно там, где и лежали. Учиха опускается на колени и начинает перебирать выцветшую бумагу: какие-то новости о погоде, какие-то новости о населении. Все не то. Учиха выдыхает и хочет бросить уже это гиблое дело игры в детектива. Копается в газетах час, а тем временем половина листовок настолько намокла, что разобрать написанный в них текст не получалось никак. Некоторые издания тут были и вовсе на испанском языке. Кто читал на испанском в их Штате — оставалось загадкой. Саске растирает свои виски, а голова уже опять начинает как-то пульсировать. Хочется пить и курить, конечно же. Ну что-то же должно быть среди всего этого хлама. Хоть что-то. Он откидывается беспомощно к спинке старого кресла, обтянутого зеленоватого цвета вельветом, и чувствует исходящий от этого самого кресла запах. Странный. Какая-то гниль и сырость. Морщится и устало мотает головой. — Мне кажется, Саске, ты просто параноик от мозга костей, — говорит он сам себе, — не можешь просто отдохнуть как нормальный человек. Его взгляд опускается ниже, и внимание привлекает край газеты, корешок которой торчит прямо из-под кресла. Учиха хмурится. Ложится на пол и видит странный шов внизу — на поверхности рукоятки кресла. Проводит по нему своим пальцем: шов длинный, да и будто залатали его совсем недавно. Хмурится сильнее и наконец аккуратно пальцами пытается вытащить газету, но та почти рвётся. И все же высунуть получается-таки. Бумага желтая, видно, что старая, но текст, на странность, сохранился в читабельном виде. Саске пробегает по заголовку глазами, однако вскоре уже всматривается в старенькую фотографию на первой странице. «Полиция ведет расследование по делу убийства в приюте Конохагуре. Детском дом имени Сенджу Буцумы. Найдено восемь трупов и два мужчины на месте происшествия. Полиция, неоднократно проводя расследование, не может ни опровергнуть, ни подтвердить теорию о том, что в среду 18 ноября 1976 года было совершено нападение дикого животного на частной территории…» Саске читает дальше, перелистывая страницу. «Оставшиеся в живых подозреваемые помещены под судебное разбирательство и заключение до совершения приговора в штате Массачусетс. Один из подозреваемых вследствие экспертизы признан психически невменяемым и помещен в Психиатрическую Лечебницу имени святой Марии. Второй заключенный отбывает свой срок до вынесения приговора в полицейском участке штата Флорида…» Саске пытается прочитать текст дальше. «По данным проведенных экспертиз так и не было выявлено посторонних, в том числе и животных, на месте преступления, что привело следствие в крайнее замешательство. Обвиняемый свою вину отрицает и все так же настаивает на пересмотре дела о совершенных жестоких убийствах в том самом детском доме». «Исходя из последних данных, следствие выявило, что обвиняемые в ужасных убийствах заключенные были воспитанниками того самого детдома. Один из них считался бесследно пропавшим, по документации десятилетней давности: во время похода случилась облава. Подозреваемый данный факт опровергает и обвиняет следствие в подделке документации…» Саске всматривается в ужасную фотографию разорванных тел и только сейчас от шока и внезапного осознания вздрагивает. — Что за… — он вскакивает и отходит на пару шагов назад, а после поднимает фото вновь и всматривается в него еще более внимательно. — Это же… На фотографии показана гостиная. Эта самая, мать его, гостиная, в которой он сейчас сидит. Или это очень похожая комната, по крайне мере. Начинает потряхивать, и он сглатывает. Какаши не врал, что ли? То есть, до того момента, как эту развалину приобрел дедушка Наруто, по сути, тут было совершенно такое зверское насилие над детьми? Как следствие могло замять это дело и выставить этот хлам на продажу? «Бывший детский пансионат опечатан и находится под круглосуточным наблюдением властей». Саске становится дурно, он хочет пойти этим поделиться с братом, но вспоминает, что этот придурок ушел. Мысли сменяются, и вот уже всплывает образ Узумаки — именно в тот момент, когда Сай вбегает в комнату и кричит Саске, что они едут в ту самую больницу: у Наруто опять жар, ему стало плохо. Узумаки рвало по второму кругу. Уже непонятно чем. Кажется, водой.***
Гаара даже оказался крайне приятным, на удивление, спутником, хотя бы потому, что по большей части он попросту молчал и хмуро следовал за Саске, пока они прогуливались по территории тюрьмы. Учиха впервые за столько дней решил выйти из заточения на свежий воздух. Раз такая привилегия была ему доступна — грех было бы не воспользоваться. Глаза уже и отвыкли от дневного света. Полноценного. Наручники, которые всегда были спутниками Саске отныне, частично начинали натирать бледную кожу в точке соприкосновения, отображаясь на ней красноватыми полосами. Сегодня на улице ярко светило солнце, хоть и синоптики обещали проливные дожди. А те вообще ошибались часто последнее время. Саске внимательно осматривает площадку для баскетбола. Там приговоренные бегают в своих оранжевых костюмах и играют очередную партию, пока у ограждения стоят надзиратели и следят за их игрой. Судья дует в свой свисток и поднимает какую-то там карточку. Саске скучающе рассматривает игроков, и его внимание привлекает один блондин с длинными волосами, который громко выкрикивает что-то и интенсивно жестикулирует. — А этот за что тут? — спрашивает Учиха, присаживаясь на скамейку, и рассматривает себе поле дальше. — Террорист, повязали при очередном подрыве метро в Мэриленде, — спокойно отвечает ему Гаара, который садится с Саске рядом и хмыкает. — Смышленый мужик, себе на уме только. Нравится человеку подрывать что-то. Долго не могли понять: у него психическое расстройство или просто конченный. От греха подальше запихнули сюда, как и тебя, впрочем. — Гаара смеряет Саске своим пронзительным взглядом, но тот даже не смотрит на него. — А этот? — Учиха кивает в сторону огромного верзилы с татуировками по всему телу, который носится по полю в одной лишь майке. У него тату даже на лице в виде какой-то улыбки из швов, издалека совершенно не видно. — Какузу? — Гаара усмехается. — О, эта наша легенда, — он наклоняется, облокачивается локтями о колени и скрещивает свои руки в замок, — это самый настоящий психопат, — на этих словах Саске вздрагивает и переводит на Гаару все внимание. — А конкретней? Психопат. Почему каждый раз это слово говорится с такой неприязнью, будто это какой-то приговор или заранее все оправдывающий факт? Будто приговор. Саске встречал достаточно в своей жизни людей, которым можно приписать этот всем печально известный диагноз. Если узнать каждого ближе, чем то полагает этикет, может, как минимум у половины получится его вычеркнуть и понять, от чего и почему человек, так сказать, свернул со здравомыслящего пути в-не-туда. Но если тебе приписывают такого рода диагноз, то заранее можно в глазах увидеть это отвращение и неприязнь. Люди не понимают одну истину, к сожалению: ни один психопат не стал конечным психом по собственному желанию. Каждому кто-то да оказал медвежью услугу. Из собственной выгоды ли, ввиду собственного психотизма ли — и все это как болезнь, дерьмо крайне заразное и прогрессирующее. Одно сплошное насилие. Замкнутый, мать его, круг. — Он каннибал, — размеренно отвечает ему Гаара, — ну, людей жрет. Разрезает и жрет, а также коллекционирует их сердца, — он закуривает прямо при Саске. — По крайней мере, коллекционировал дома в своих баночках, как этот… Как там это называется... Трофей, во. Саске с интересом смотрит на площадку и понимает, что попал в крайне увлекательное место. Как же ему повезло! Столько интересного и нового можно узнать и познать. — Разве их не приговаривают к смертной казни? — спрашивает Саске и вдыхает никотиновый дым. — Да, этого через месяц ждет, у нас даже на тот свет своя очередь собралась, — Гаара смеется со своей шутки и думает, что она звучит крайне оригинально. — Вот ты, Саске, хочешь смертной казни? — внезапно он поворачивается к Учихе. В тот же самый момент Саске отбрасывает назад к воспоминаниям об Орочимару. И он, вспоминая эти желтоватые глаза, находит в себе силы, чтобы одернуть себя и вернуться в суровую реальность. — Смотря как… — спокойно отвечает Саске с каким-то подозрительным смехом. — Что у вас в наличии есть? Я могу выбрать? — Эвтаназия или электрический стул. Тебе что по душе больше, Учиха? Саске задумывается всерьез, сжимает свой крест на груди и подносит его к губам, затем думает долго, а после все же произносит: — Наверное, стул мне по душе больше. Гаара смотрит на него с интересом и хмыкает: — Ну, тогда у тебя точно не все дома, это не самая приятная смерть, так скажем. — Ты присутствовал? — Гаара не понимает вопроса и поднимает свою бровь, на что Учиха поясняет: — Ну, во время казни ты присутствовал? — Да, каждый из нас рано или поздно присутствует. — Понравилось? — Саске усмехается и смотрит опять в сторону поля. Погода вновь портиться началась, так что пора возвращаться, да и время прогулки подходит к концу. — Смотреть, как обосрался, обоссался маньяк, как он орет, подобно свинье, от боли, пока его тело пронзает электричество? Сваривается заживо. Как его колотит, и он визжит, визжит, а потом лишь воняет гарью только что испепелившихся волос? Ну да… Можно сказать и так... — Гаара ухмыляется. — Мне нравится, когда другие уроды страдают, казнил бы каждого. — Да ты нацист! — Саске действительно смешно с этого человека. — Причем махровый такой. — У меня родня из Германии, вот нацизм у меня и в крови, а также склонность к насилию, так что... — юноша пожимает плечами. — Опять эти шаблоны, — Учихе начинает становиться скучно. — Германия давно отошла от понятия нацизма. Любой нацизм или фашизм — проблема в головах людей, но никак не принадлежность к этнической расе, дорогой, — Саске смеряет его снисходительным взглядом и выдыхает: — Хотя кому я что пытаюсь доказать. — Не выебывайся, Учиха, — со смехом говорит Гаара и встает, — давай, твой выгул кончился, пошли в твою конуру. Они молча возвращаются обратно. Саске разминает свои кости, перед тем как сесть в кресло допроса. Воздух пошел на пользу — мысли стали более ясными. — Вам полегчало? — спрашивает Учиха, подметив расслабленность Ибики, который, видимо, выпил успокоительных. — Продолжай. — Он включает диктофон. — Вернемся к четвертому дню. — Да, спасибо, — Саске косится на время и, сжимая свой крест, продолжает: — Наруто стало снова плохо, и в итоге нам не оставалось ничего другого, кроме как поехать в городскую больницу…***
Эти огромные, с виду напоминающие многоножку очереди в больнице попросту убивали, выжимали все соки и заставляли нервничать Сая еще сильнее, чем в прошлый раз — то есть вчера. Слова, сказанные этим странным мужчиной, почти растворились в быте всех этих разговоров сегодня, оставив лишь за собой легкую дымку воспоминания, словно это случилось не вчера, а как минимум месяц назад. Ты, вроде, помнишь все детально, но этой структурности начинает не хватать с каждым часом. Какой-то четкости, яркости красок и конкретики хронологии событий. Будто все произошедшее становится сроду туманной завесы на старой кинопленке, при просмотре которой ты саму картину толком и не понял. Но в то же время эти слова... Они будто въелись в память настолько сильно, словно их высекли на твоих мозговых извилинах острием карандаша, специально только что заточенным, и ты от агонии каждый раз дергаешься, пытаешься утихомирить боль, однако рана все еще продолжает кровоточить. А еще гнить. Слова впились в сознание красными буквами, подсвеченными неоновой вывеской, всем своим видом крича: обрати на нас внимание и ни в коем случае не забывай. Хочется смаргивать каждый раз, когда сказанные тем человеком слова встают красивым шрифтом перед глазами. И отмахиваться от них как можно сильнее. Сай сглатывает, переводит свой взгляд на сидящего рядом с ним спокойного Учиху, который всматривается в проходящих мимо него людей, прислонив свои ладони в жесте молитвы к губам. Сай не может отвести от него глаз. Саске абсолютно расслаблен сегодня, еще и одет в рваные висячие джинсы, обычную черную майку — вероятно, брата, — а с шеи свисает металлическая широкая и грубая цепь, на которой болтается крест. Сай как-то ни разу не замечал, чтобы Саске вообще носил кресты, но, видимо, попросту не придавал этому значения. Лицо Учихи хмурое, от него самого несет за метр табаком, что неудивительно: он вернулся с улицы буквально минут так пять назад. В очередной раз выходил курить, хотя Сай его просил этого не делать, потому что Наруто до сих пор от всех запахов дурно. На что получил в ответ со всем скепсисом в голосе: — Чувак, мы в больнице, тут от всего будет дурно, куда ни посмотри: или дерьмо, или рвота, или кровь, или запах дезинфектора. Без обид, но курить я буду в любом случае. Тем более Наруто уже увели, — Саске пожимает плечами, но по-прежнему смотрит с беспокойством на дверь приемного кабинета. Сай лишь фыркает и ведет плечом от назойливо маячивших слов перед глазами, а также от этого насмешливого голоса в его голове: — Я же говорил тебе: если ты убьешь его — большинство проблем твоих канут в бездну. Или ты не согласен со мной? Убей при возможности. Убивать людей, в принципе, очень легко, самое сложное — это начать. Саске сидит все еще перед ним, а сам Сай периодически дергается от ощущения, будто его куда-то засасывает, из-за чего он начинает падать в глубокую яму, но, отгоняя наваждение, юноша ведет головой и считает до трех, напоминая себе, что он здесь, в больнице, в этом реальном мире, а ямы под ногами как нет, так и не было. Разве что… Психологическая. Постепенно разрастающаяся. И чертовски глубокая. Его медленно, но верно начинает засасывать из раза в раз, когда он поднимает на Учиху свой взгляд и впервые понимает, от чего именно он не может сдержать свою агрессию. На первый взгляд беспричинную, странную, неестественную — инородную. Ее никогда же не было? Не было. Он совершенно нейтрально относился к Саске. Даже считал его другом. По крайне мере пытался. Он был ему другом потому лишь, что за ним не наблюдалось ни одного утвердительного на чувства Наруто действия. Ни одного. Ни разу. Он давно понял: Саске занят слегка другого рода вещами, к тому же его интересы были в этом плане направлены к другому человеку. Следовательно, никакой опасности Саске не представлял. Сай так еще напрямую и не признался в своих чувствах, но очень хотел сделать это на день рождения брата Наруто. Хотя бы попробовать. Вероятно, для того, чтобы понять: есть вообще во всем этом смысл — любить человека столько лет, — или же пора уже обратиться с этим вопросом к кому-нибудь за помощью. Учиха нервно трясет ногой, косится на огромный циферблат электронных часов и наконец опять на дверь, за которой и должен быть Наруто. Уже прошел второй час ожидания. В больнице не настолько много людей, чтобы все это тянулось так долго. А время тянется под стать улитке. Никаких действий не происходит от слова совсем. Узумаки как увели туда, так словно ящик Пандоры там и закрылся. Как по расписанию, Саске снова идет в сторону выхода, чтобы покурить. Сай на автомате встает за ним и выходит тоже, доставая сигарету на ходу. Внезапно. Резко захотелось. Учиха уже у дверей вынимает пачку дешевых сигарет, щелкает дорогой зажигалкой с инициалами Наруто (подарок от Узумаки на восемнадцатилетние, украшенный гравировкой змеи и их буквами в знаке бесконечности). Где-то позади слышится резкий крик в их сторону, отчего что Сай, что Саске дергаются. — Здесь не положено! Учиха сначала не понимает, кому именно предназначено замечание, потому бросает быстрый взгляд на Сая, однако тот пожимает плечами и в конце концов подносит огонек к сигарете. Но крик продолжается: — Вы что, оглохли? — орет в их сторону какая-то женщина в халате. — Табличку не видите? Курить на территории двадцати метров не положено! — Я курил здесь десять минут назад, и что-то никто мне ничего не говорил… — раздраженно фыркает Саске, переходя на повышенные тональности. — Ты меня не слышишь, мальчик? — орут ему в ответ. Голос приближается. Видимо, кричащий уже идет в их сторону. — Во-первых, я вам не ты, — Учиха начинает медленно закипать, отчего его голос становится холоднее, — во-вторых, десять минут назад было еще положено. У вас так ахуенно быстро правила меняются? — Саске, давай, пошли… — Сай тянет того за руку и сам начинает злиться. Учиха и с места не двинулся. — Я не знаю, что вы делали тут десять минут назад, поскольку меня не было! Курить не положено. Не отойдете на место для курения, я сейчас вызову охрану и вас выпрут из больницы вообще! Молодежь пошла какая! Никакого воспитания, так еще тут и всех своим дымом травят! До трех считаю! — Злобная сука! — Саске шипит и показывает ей средний палец, в отчаянии опускает сигарету и смиренно уходит в знатно испорченном настроении. А женщина все орет ему в ответ свои возмущения. Сай опасливо косится назад. Они доходят до того самого места, у которого стоят все курильщики, и, пока Саске позади копошится в попытках достать еще одну сигарету, Сай неосознанно обращает внимание на окружающих. В самом углу солидного вида мужчина курит и пристально наблюдает за ними, пока его собеседник, на вид намного моложе, что-то рассказывает на максимально близком расстоянии. Второго отличают собранные в низкий хвост, однако все равно очень длинные волосы, что достигают копчика. Мужчины одеты в черное и не особо по погоде, тем самым весьма выделяясь от общей массы собравшихся тут людей в белых халатах. Эти двое с Саске очень даже похожи, будто дальние родственники. Сай сам не замечает, как начинает залипать, и его опять начинает куда-то засасывать. Тот, что посолиднее, жестом руки подзывает длинноволосого к себе и, то ли усмехаясь, то ли ухмыляясь, показывает пальцем прямо в сторону Саске и, Сай может поклясться, что-то говорит. Начинает щекотать что-то изнутри. Голова покалывает в области висков. — Сай, ты здесь? — голос Учихи выводит юношу из транса, он резко оборачивается к Саске, а когда возвращает свое внимание к тем странным личностям, то понимает, что в том углу и в помине никого нет. Ни на той точке, ни поблизости. Что странно. — Да, все в норме. На такой ответ Учиха поднимает бровь вопросительно, осматривает юношу с ног до головы, но не говорит ему ничего больше. Утыкается в экран телефона и что-то там читает. Сай опять смотрит пристально на Саске с пару минут, пока они курят в тишине, и Учиха, не поднимая на него свой взгляд, говорит: — Ты меня извини, но ты заебал весь день на меня пялиться, Сай. — Уголки губ ползут вверх, и Саске, пряча телефон в карман, затягивается никотином, после чего поднимает на Сая свои глаза-омуты. — Будто выебать меня хочешь, ей богу, ну или убить… — выдыхает и сплевывает. — Как бы то ни было, мне максимально некомфортно, друг. Я не привык получать столько внимания. Сай сначала вздрагивает, тем самым вызывая странную реакцию у Саске, однако затем расплывается в сладкой улыбке: — Без обид, но Саске, ты последний, кого бы я выебал. Ты не в моем вкусе, малыш. — Контрольная улыбка. Сай затягивается еще. — Ты не в моем тоже, никаких обид, тебя бы я вообще ебать не стал ни при каких обстоятельствах, — Саске пожимает плечами, наконец докуривает сигарету и идет в сторону урны. Зато честно. Сай усмехается, и они идут в сторону выхода. В полном молчании. — Саске, мне надо задать тебе три вопроса, обещай, что ответишь честно, — голос Сая обретает внезапную серьезность, отчего Саске переводит на него свой настороженный взгляд и хмурится опять. По его мнению, Сай сегодня себя максимально странно ведет, а вот почему — Саске пока понять не может. Сай смотрит на него спокойно и уверенно засовывает руки в карманы спортивных брюк. — Обещаешь? — Я никому ничего не обещаю, никогда, не хочу проебаться в случае чего, если не смогу выполнить, — Саске иронично усмехается, — но попробовать ответить могу, так что валяй, — он рефлекторно закуривает еще одну сигарету по дороге, напрочь игнорируя ту самую табличку о некурении. — Ты с кем-нибудь, кроме брата, трахался? — вопрос задается совершенно спокойно. Звучит в спину, а Учиха в свою очередь замирает. Он даже дымом подавился и закашлял. — Прости? — Саске, откашливаясь, поворачивается к Саю и, смаргивая подступившие от дыма слезы, добавляет: — Что ты только что сказал? — Брось, Саске, — Сай шикает и закатывает глаза, — я не тупой. Может, другие и не шарят, но я давно понял, что у тебя с Итачи далеко не братские отношения и по вечерам вы друг другу сказки не рассказываете. Так да или нет? — Ты вообще в курсе, что такое личные границы, или тебе похуй? — Саске резко меняется в лице и смотрит с прищуром. — Это очевидно, Саске. — юноша делает шаг к нему ближе. — Так да или нет? — То, что тебя отец ебал в детстве — очевидно тоже, но я же не спрашиваю, почему и как это произошло, — Учиха отвечает ему в тон и смеряет агрессивным взглядом. Он говорит это так просто, будто о погоде, и теперь уже Сай меняется в лице. — Личные границы, Сай. Я хоть и не понимаю их, но очень стараюсь — Наруто научил. " Если ты его убьешь… Проблем не будет…" — слова опять всплывают в голове, и хочется расчесать до крови ухо. Идут в молчании дальше, почти доходят до двери. Та автоматически открывается перед их лицами, и Сай задает еще один вопрос: — Тебе нравится Наруто? Саске отвечает моментально, переступая порог больницы: — В каком смысле? — В прямом. Учиха останавливается, переводит на него свой взгляд изучающий и произносит с холодом: — Я бы не общался с человеком, который мне не нравится — логично? — Я не про это, — Сай поджимает губы. — Это был второй вопрос, — напоминает ему Учиха, — у тебя остался один, на сегодня это будет все, — улыбка расцветает. — Конкретизируй. — Ты бы хотел его выебать? Трахаться с ним? Жить? — глаза в глаза. — Про любить не спрашиваю, ты не умеешь, — последнее Сай и сам не знает, зачем сказал, — а я умею, в этом мы и отличаемся — тебе не понять. Пальцы руки дрогнули, и Саске вовремя расслабил их — начали покалывать. Юноши так и стоят посреди фойе и смотрят друг на друга. Саске отчего-то прикасается к своему кресту и сжимает его, а после отвечает: — Выебать — нет. Ответы закончились, — в голосе звучит максимальная язвительность. Рука отпускает крест, и Сай хочет что-то еще сказать, как их двоих резко окрикивают сзади.***
— Да, дерьмово мне было тогда, конечно, знатно, — Наруто усмехается, вспоминая тот день. — Честно вам сказать, Анко, я думал, что точно коньки двину, — говорит Намикадзе как-то досадно и отпивает воды из стоящего перед ним стакана. На часах уже шесть вечера, а они еще не закончили допрос. — Врачи поняли в итоге, что с тобой было? — женщина с интересом наблюдает за мельчайшими проявлениями эмоций подопечного, и Наруто кивает ей. — Сейчас расскажу, что дальше было. Дайте выдохнуть, — он устало потягивается на стуле и надевает на переносицу свои очки. — Не знала, — Анко озадаченно осматривает его новый образ, — что ты носишь очки, Наруто. — Да, когда читаю или вожу машину, врач для зрения выписал, оно падать начало почему-то, думаю, это все возраст: мой дед тоже носит, хотя сравнивать нас… Ну, вы сами понимаете, сколько ему лет, а сколько мне. Анко понимающе кивает. Записывает в своих бумагах очередной факт о Наруто и слушает его дальше. — В общем, Саске ко мне привели через час какой. Честно, очень был рад его видеть…***
— Кто из вас двоих, — темноволосый мужчина в халате поднимает к себе листок бумаги и выговаривает имя залпом: — Саске Учиха? Юноши резко разворачиваются к нему, и Саске автоматом отвечает: — Я… — Пройдемте за мной, вас ждет ваш друг Наруто Узумаки в приемном отделении, примет наш управляющий, вам выпала честь. — Саске лишь кивает от неожиданности и, бросая свой взгляд на Сая, который весь напрягся, уходит за интерном. О какой чести шла речь — непонятно, но интересоваться не было как-то особого желания. Наруто смотрит на друга обеспокоенно, как только того впускают, и выдыхает: с Саске как-то становится спокойнее. Учиха присаживается к нему на скамейку и кладет руку на его ладонь, сжимая: — Придурок, — он улыбается сквозь грусть, — ну ты как? — он очень волнуется, это видно. — Лучше, — Наруто выдыхает и пытается улыбнуться в ответ, — из меня уже вышло что только можно, сейчас меня посмотрит какой-то их тут самый крутой врач. И надеюсь, домой отпустят нас. Мы ели с тобой вместе, так что вместе и пойдем к нему — мало ли, Саске. Сейчас нас дедуля осмотрит и домой поедем, а вечером пиццу, короче, сделаем. — Узумаки, — Саске пытается не улыбаться, — ты больной не только физически, но и на голову. Тебе жрать пиццу… Нельзя. Так будет еще дня три минимум. Наруто взвывает и поправляет взмокшей ладонью блондинистые волосы, которые из-за пота стали походить больше на сопли. Саске удивленно моргает, подносит к его шевелюре пальцы и наклоняет голову — во что-то всматривается. — Саске, ты чего? — Наруто заробел от такого близкого контакта, но не отодвинулся. — Ты чего так пялишься на мои волосы? — У тебя, — Саске хмурится, но затем все же снова сажает улыбку на место. Подносит пальцы к его волосам и резко дергает, ухватив некоторые из них: — Седой волос появился, смотри, — протягивает ему и вертит между пальцев. Лицо Узумаки удивленно вытягивается, и он как-то обреченно перенимает волос в свои ладони. — Ну клаcс. — Да ладно тебе, один всего-лишь, подумаешь, — смеется Учиха и кладет ладонь на его горячее плечо. Наруто опять в своей белой майке. Весь взмок. Майка прилипла к телу, и Учиха с интересом рассматривает его сильные руки под тканью. А Наруто белый цвет к лицу — даже больному и убитому. — Где один, там и десять, Саске, — отвечает ему Намикадзе загробным голосом и выдыхает. — Да хоть весь седым будешь — плевать, в любом случае ты будешь ходячий секс и все бабы, ну и мужики, будут твои, — пихает Саске его в бок и хохочет. Крутит в руках подарок Наруто, а сам Узумаки внимательно рассматривает его. Когда они делали гравировку змей и лисы на ней, они порезали ладони и дали крови проникнуть на изготовку. У Наруто такая же. — Ты тоже? — неожиданно для них обоих спрашивает Наруто ровным голосом и сжимает резко свою ладонь с седым волосом вместе, переводит на Саске взгляд своих лазурных глаз, который резко потемнел, будто предстоящее штормовое предупреждение посреди океана. — Что? — Саске смотрит на дверь перед собой и наконец внимательно смотрит на Наруто. — Мой? — отвечает ему прямо и спокойно. Повисает пауза, и они так и сидят, смотря друг другу в глаза. Да, именно они настоящие, без масок поведения и эмоций — такие, какие они изредка бывают друг с другом. Почти одинаковые. В них всегда была одна общая черта — говорить все прямо и в лоб. Где-то в сознании громко смеется Итачи. Саске открывает свой рот и хочет ответить, как его резко перебивают, на что Учиха дергается и даже роняет из рук зажигалку, которую все это время крутил пальцами. — Пройдемте, господа, — к ним все же возвращается интерн и зовет жестом за собой. — Потом договорим, — Саске бросает это предельно осторожно, и Наруто кивает ему, они идут в сторону кабинета и наконец им открывают дверь. Их обоих ужасно ослепляет яркое солнце за панорамным окном кабинета, отчего что Саске, что Наруто прикрывают глаза рукой, а те в свою очередь начинают слезиться. — Спасибо, Кагами, — слышится спокойный, запредельно глубокий голос, носящий в себе нотки сухости и формальности, — можешь быть свободен. Наруто моргает, и его глаза медленно начинают привыкать к свету, а Саске борется со своей фотофобией. Его глаза покраснели ужасно. Это кабинет, совмещенный с несколькими еще за дверями, вероятно, является кабинетом осмотра и операционной. — Как у вас светло, кошмар, — Учиха аж садится на стульчик у двери и еще более интенсивно трет глаза. — Простите, что так долго, у меня тут пациент мой в другом кабинете очень неожиданно поступил, пришлось оперировать. Учиха… — в голосе скользит теплота, — ...Саске? — слышится даже какой-то интерес в голосе врача, и Наруто наконец видит стоящего у стола мужчину с добродушной улыбкой на губах. Высокого и скрестившего руки на груди. — Угадали, — Саске шипит, а мужчина тем временем лишь усмехается и приносит ему салфетки — Вытри, полегчает, и вот капли, — отчего-то в словах так и играет какая-то смешинка, — Раковина вон там. Я с таким явлением сталкивался часто, уже привык… тут часто от моих окон пациентов... — Опять усмешка. — ...ослепляет, — а после он оборачивается к Наруто: — Узумаки Наруто, — голос становится заинтересованным, и Намикадзе от этого взгляда становится даже как-то неловко. Мужчина подходит к нему и совершенно спокойно кладет свою ладонь на его плечо без спроса. — Как вы себя чувствуете, юноша? Вам оказали услуги все, которые полагалось? Вам лучше? — он наклоняет голову к плечу, и его платинового цвета волосы спадают слегка на лицо, пока он прикрывает в улыбке свои глаза. Наруто рассматривает силуэт перед собой с интересом. Очень необычный человек. Начиная с ощущений около него — двояких. Тебя будто окутывает волна уюта, теплоты и домашнего очага, а в то же время и такое ощущение, будто тебя... Саске так делает — взгляд очень похож у них. Какой-то ненормальный холод в глазах. Разного цвета — один карий, другой голубой. Шрамы на лице красноватые, кожа бледная, будто прозрачная, и такие же волосы. На руках видны фиолетового цвета вены. На ангела похож, но это на первый взгляд. Очень аккуратные черты лица, и сам он такой большой. Шире Наруто в плечах и спине раза в два точно. А сколько ему лет — вообще непонятно. — Спасибо, мне намного лучше, — Наруто теряет голос от его вида, только вот сам не знает почему. — Тошнит еще немного, но намного лучше. Вы поняли, что со мной? — Это прекрасно, — врач улыбается ему и поглаживает по плечу, — присядьте за стол рядом со мной, я как раз смотрел ваши анализы, у вас инфекция. — Его взгляд слегка темнеет, и он хмурится. — В крови нашли. Следовательно, — он переводит свой взгляд на Саске, и Наруто все никак не может понять, как этот мужчина на его Саске смотрит. Такой странный взгляд — будто он то ли рад его видеть (что невозможно, ибо они не знакомы), то ли ему интересен Саске (что тоже странно), то ли его забавляет вся эта ситуация. Может, Наруто после стольких процедур попросту уже параноит. — … в вашей она тоже может быть. У вас был сексуальный контакт или, может, целовались? Саске поперхнулся на этом вопросе, Наруто покраснел. — Мы... эээ... — Мы не… — Мы друзья, — отвечает Саске настороженно, и врач кивает им. — Хорошо, но проверю я вас тоже, мне нужна будет ваша кровь на анализ, если вы, как я понял, ели с одного места — инфекцию вы могли подцепить там оба, и... — он нажимает на кнопку на столе. — Кагами, уведи, пожалуйста, господина Учиху в лабораторию. — А дальше мы с вами... — ТОБИРАМА! — внезапно раздается раздраженный крик с соседнего кабинета. — Хватит там сопли жевать! Иди сюда… быстро! Я подыхаю… — слышится жалобный скулеж. — Мне все еще дерьмово, а ты мне еще не вколол вторую дозу, между прочим. Саске дергается резко от этого крика, и на секунду ему кажется голос каким-то знакомым. — Простите, — тот, кого назвали Тобирамой, качает головой с улыбкой, — это мой любимый, но невоспитанный, непутевый пациент ноет все… Я сейчас вколю ему дозу лекарства и вернусь к вам: операция была, он вечно какие-то приключения найдет себе на одно место… Наруто и Саске переглядываются. — Я твой муж, вообще-то… Невоспитанный пациент… Как с псиной разговариваешь! Тоже мне… — слышится фырканье снаружи, и Наруто от неловкости потирает ладонью затылок. Как-то и мило, и странно одновременно. Наверное, они с Саске как замужняя пара были бы такими же. А может, и нет. Сложно прогнозировать. Но скорее да, чем нет. — Ты и ведешь себя как псина... Где твои манеры? — у Тобирамы дергается уголок рта, и он шумно выдыхает. — Родной, я для тебя буду кем угодно и когда угодно, только приди ко мне сюда сейчас, мне реально дерьмово уже, дома разберемся... — Еще раз прошу прощения, — Тобирама улыбается лучезарно им обоим и встает. — Я сейчас вернусь, — голос резко стал сухим, он кивает Наруто. — Вы можете посидеть тут, пока у вашего друга берут анализы. Вам чай или кофе… или, может, воды? — Чай. Пожалуйста. — Хороший выбор, — доктор уходит, обронив эту фразу словно невзначай. Саске уводят. Наруто от сильного света, который резко бьет по глазам, даже не замечает, как резко изменилось выражение лица Тобирамы, когда его волосы упали опять на лицо и он наконец направился в сторону комнаты, из которой доносился крик. Холод. Ледяной холод и раздражение. И сладкая улыбка.***
— Меня отвели в лабораторию, где ассистент врача взял у меня кровь на пробу и зачем-то мазок из горла, а также слюну, — Саске говорит спокойно, — будто Наруто резко стал от меня беременным, а у меня взяли тест на проверку отцовства, — он смеется. — В общем, держали меня там где-то час, после отослали домой и сказали, что со мной свяжутся на следующий день… — Когда у Саске взяли все необходимые анализы, мой врач помог своему кричащему пациенту, то пришел мой результат и мне, к сожалению, сообщили, что сегодня я останусь в отделении: мало ли случится еще один приступ и все такое, — Наруто постукивал пальцами по столу. — Учитывая, что меня еще ужасно мутило, я отнекиваться не стал и согласился на это, ведь, признаться честно, дерьмово мне было все еще тогда. — Тебя положили в отделение? — переспрашивает Анко. — Вы с Саем вернулись домой? — забрасывает вопрос Ибики. — Да, — в унисон отвечают Наруто и Саске. — Палата была хорошей, я сразу же отзвонил своему брату и попросил не беспокоиться за меня, хотя по его веселому голосу я понял, что он, впрочем, и не думал особо этого делать, — Наруто закатывает глаза. — Он уже выпил тогда, и они медленно начинали свой праздничный вечер. Такое бывает, когда изрядно нервничаешь, а после выпиваешь от усталости. Меня вывели к Саске и Саю. Ну, мы попрощались. И я уныло поплелся в стерильное отделение. Там везде было так светло и чисто, полы мылись каждый час. Лежал я в инфекционном, ну, хоть медсестра книгу дала почитать, имени я ее не запомнил, но, вроде, звали ее Рин. Не припомню точно. Милая очень девушка. Дружелюбная была…***
Саске напоследок лишь подходит к Наруто, хлопает его по плечу и незаметно для всех шепчет на ухо, пока его рука засовывает что-то в карман Наруто. — Это та фотография из рамки, посмотри на нее, пожалуйста, внимательно, может, и найдешь что-то, что упустил я. И еще... — он смотрит в его глаза. — Когда тебе станет лучше, нам надо поговорить. Я нарыл кое-что в старых газетах твоего домины, и мне это все чертовски не нравится. Происходит что-то странное, Наруто, и я пока не понимаю, что именно… — Все будет хорошо. Я напишу тебе, если что-то найду, поспрашиваю тут всех об этом, если будет возможность, и напишу перед сном. Скину сообщением… — кивает ему Наруто и обнимает в ответ, после обнимает Сая. И вот его уводят в коридоры по-стерильному белой больницы. Саске с Саем, посмотрев вслед удаляющимся двум спинам, все же разворачиваются и идут к воротам. Изуна — тот самый юноша, который очень похож на Саске — стоит и с какой-то насмешкой смотрит им в спину. Лицо Саске полностью меняется после посещения больницы. Как только они возвращаются с Саем обратно домой, он бледнеет. Возвращаются назад без Наруто, хотя Саске обещал Наруто писать перед сном. Завтра Узумаки точно отпустят уже домой, ведь он очень просился, ведь, как-никак, день рождения брата уже не за горами. Он должен вернуться точно, по-другому и быть не может. Его подлатают — и все будет отлично. Осталось дождаться чертовых анализов и забыть этот неудачный поход на чертову заправку. Как страшный сон. Больше никаких бутербродов из подозрительных заправок. И как только они переступают порог этого чертова дома, Саске меняется в лице снова. Но на этот раз из-за картины прямо перед ним. У него уже начался день сурка. Пока они были в разъездах с Наруто весь день, все, как обычные, нормальные люди, сходили в ту самую баню, которую растопили в итоге, и пили. Как ни в чем не бывало. Ну, кроме Шион. И теперь стало понятно почему. Шион пила отныне только сок. Вроде, ничего необычного в этом всем нет, кроме этого чертового смеха Обито, который в очередной раз бьет по ушам Учихи-младшего. Обладатель этого голоса сидит рядом с его братом. Опять. Какаши беспечно и донельзя дружелюбно беседует с Сакурой, которая на вид уже хмельная, неизвестно сколько она выпила, но на щеках уже появился приличный румянец. Девушка то и дело поправляет свои волосы назад, те липнут ко лбу. Температура тела поднялась. Сай проходит мимо Саске прямиком к Ино, которая не особо в восторге от всего, что происходит, но по ее виду можно определить сразу: девушка попросту напилась до полного игнорирования всей ситуации в целом. Сейчас и Сай напьется. У них был чертовски тяжелый день, что уж тут таить. — Саске! — Карин радостно машет ему рукой. — Давай к нам, — она поднимает ввысь бокал и улыбается, — мы тебе оставили самое вкусное. Его друзья, как обычно, сидят чуть поодаль от других — так сказать, в своей собственной тройке. Суйгецу играет с Джуго в карты. К ним присоединились еще Ино с Саем. В итоге компания разделилась на две группы. Они решили в покер сыграть. Хьюги сегодня в каком-то веселом настроении, даже вечно спокойная Хината все смеется, то и дело задавая Обито какие-то вопросы. Менма приобнимает свою девушку и пьяно кивает во время разговора. Итачи стал вообще центром компании, в то время как Обито, внаглую повиснув рукой на нем, сидит и что-то всем рассказывает. Неджи уминает закуску. А Саске стоит и смотрит на все это и впервые ловит себя на мысли, что сейчас бы очень хотел остаться в больнице. С Наруто. И никогда сюда не возвращаться. Они будто тут совершенно не нужны. Без них обоих ровным счетом не изменилось бы ничего, и это сильно бьет по самолюбию. Будто Какаши и Обито заменили всем Наруто и Саске. И никто даже не заметил этого. Только вот этих соседей ребята знают третьи сутки. И какого хрена происходит — Саске непонятно от слова совсем. Никто из присутствующих здесь не встречал этих странноватых братьев раньше, не знает про них ничего, но все ведут себя так, будто они знают друг друга уже херову тучу лет и каждые выходные пьют вместе. Даже Ино. Саске переводит свой взгляд на девушку и понимает: она не смотрит на него вообще, обычно они всегда пересекались взглядами и понимали, что ли, друг друга. А сейчас Ино просто смотрит в одну точку и кладет свою карту на стол. Брат. Саске начинает медленно закипать опять. Не понимает, Итачи специально ведет себя как последняя гнида или это так этот дом влияет? Это не его брат, так его брат никогда себя не вел. Обычно Саске всегда понимал, как и зачем Итачи поступает так или иначе. Хотя бы догадывался. А теперь впервые в жизни не понимает, что происходит. Уже второй день не понимает. Прошло всего каких-то два дня, но изменилось все так кардинально, будто прошли месяцы. Так быстро не может все меняться. Но прошло же только два всратых дня. Так какого хрена? Он выдыхает, проходит решительно мимо компании брата и, напрочь игнорируя очередной выпад Обито в его сторону, садится рядом с Карин и перенимает свой бокал в руки. — Спасибо, милая, — кивает и выпивает залпом. — Саске, все нормально? — после заинтересованного взгляда на такой жест Учихи обеспокоенно спрашивает Суйгецу. — Долей, — Учиха-младший же, даже не смотря в сторону друга, бубнит Джуго о добавке, и тот подливает ему еще. — Саске просто вымотался сегодня, мы оба на пределе, — устало отвечает Сай, — я сам нажрусь сегодня. Отвратительный день. Приехали отдыхать, а в итоге — хуй. Выйдет Наруто из больницы, и, надеюсь, все это говно кончится. — Будешь с нами в покер? — спрашивает Карин. — Буду. Раскладывай. — Учиха сидит и смотрит тупо в свой стакан, а затем резко пьет вторую залпом. — Долей. — Саске, точно все в норме? — в очередной раз обеспокоенно спрашивает Хозуки. — Ты какой-то бледный. — Все заебись, — Учиха пытается улыбнуться, но выходит не очень. Противный смех Обито бьет по перепонкам, кажется, беспощадно. Какаши с Сакурой подходят к ним тоже. Мужчина придерживает девушку за талию своей рукой, тем самым создавая ей поддержку в виде устойчивости, и Саске от взгляда Ино в их сторону становится искренне жаль Яманако. — Можно и мы с вами? — Нужно, — спокойно отвечает за всех Ино, и Сай отодвигается, давая место сесть этим двоим. Они играют каких-то полчаса, и Саске внимательно смотрит на процесс игры, переводит пьяный взгляд на свои карты и понимает, что всрал, уже заранее. У него не осталось моральных сил на блеф, как-то он вымотался слишком быстро. И единственное, что в нем осталось — это раздражение от этого блядского смеха под ухом. — Иду ва-банк! — Какаши деликатно выкладывает свои карты. — Чувак! — Суйгецу выдыхает. — Ну так нечестно же, ну пиздец. Размазал по стене всех. — Еще по одной? — Ино раскладывает карты, и все кивают. Саске, словно в какой-то дымке, заливается еще одной стопкой алкоголя и косится в сторону брата. Итачи ведет себя как настоящий мудак — ну просто превзошел сам себя. Обиженный, блять. Суйгецу закуривает косяк и протягивает его Карин, которая тотчас сжимает своими губами самокрутку и выдыхает. Джуго уже вмазало от травы. И даже Ино решила попробовать, подзабив на суровый взгляд Сакуры. — Ну что, у кого как с картами? — усмехается Сай. — От кого ждать подставы? — он выпивает свой виски и курит сигарету одними губами. — Жаль Наруто сейчас с нами нет, он бы всем просраться дал бы знатно. Да, жаль. Он — единственное хорошее, что здесь во всем этом дерьме осталось. — Я пас, — Ино со смехом откидывает карты и начинает хихикать из-за косяка. — Меня вставило. Сай смеется тоже и приобнимает ее за талию, выдыхает ей дым прямо в губы, на что девушка втягивает его и смеется сильнее. А после юноша накрывает ее губы своими и засасывает. Саске смеряет эту сцену взглядом и понимает, что ему становится тошно. Должно быть весело, но отчего-то тошно. Пишет Наруто СМС на пьяную голову, в котором спрашивает, как тот себя чувствует. Ответ приходит через минут десять, и Саске улыбается. Ну хоть кому-то сейчас лучше. Ибо Саске, по сути, не очень. Сакура уже напилась и что-то рассказывает Какаши, тот ее, кажется, уже и не слушает. Смотрит на Обито. Обито все еще о чем-то дискутирует с Менмой. — Саске, эй, Саске? — рядом с Учихой резко опускается вмазанный Суйгецу и, обнимая друга за плечи, шепчет ему на ухо: — Дунуть хочешь? Саске осматривает его пьяным взглядом, но затем незаметно обращает внимание на Итачи и неожиданно для себя отвечает: — Хочу. Пошли только на свежий воздух, а то тут что-то громко и душно. Они встают. Саске без спроса хватает бутылку виски, что наполовину пустая уже, и выходит под пристальным взглядом Итачи. Обито замечает это и делает вид, что ничего не случилось. Тем временем Какаши уже подсаживается к ним и что-то шепчет брату. Саске с Суйгецу стоят на крыльце, и их бледные лица освещает фонарь. Хозуки протягивает Саске только что завернутый косяк. — Ты, вроде, никогда не курил же, Саске. Чего это ты? Созрел наконец? — Похуй, настроение говно. — Учиха пьяно кивает ему и перенимает пальцами наркотик. — Поджигай, враздрай — так с концами. — Обожаю тебя, дружище. — Суйгецу сейчас похож на самого что ни на есть довольного кота, и, хлопая в ладоши, он поджигает косяк. — Короче, давай сначала медленно. Ну, для начала. Саске не слушает его и затягивается сполна, а потом резко начинает кашлять от приступа тошноты и сплевывает: — Господи, вот дерьмо-то редкостное, — сквозь кашель он говорит, пока слезы подступают к глазам. — И воняет тухлыми яйцами, господи, блять… Или немытой пиздой. — Не хочу знать, откуда ты знаешь, как воняет немытая вагина, — смеется Суйгецу и протягивает ему косяк опять. — Еще? — Еще. Похуй. — Вторая затяжка приходит так же болезненно и с кашлем, но какое-то расслабление головы медленно начинает проникать внутрь. Хорошо становится, хоть и тошнит дико. — Дай докурю, — он выхватывает полностью косяк из рук друга и делает затяжку, уже полноценную. — Заебись, — он выдыхает с прикрытыми глазами, пока прохлада раздувает волосы. Где-то с леса доносится лай то ли собаки, то ли дикого животного. — Волки, — ржет Суйгецу и садится на землю прямо на задницу. — Волки воют, ты слышишь, Саске? — Саблезубые тигры, — прыскает Саске, после чего и сам уже оказывается внизу, утыкаясь лбом в плечо друга. — А может, как их там… Ну, эти животные-полулюди, как из книг… Придут нас сейчас всех сожрать…Особенно этого уебка Обито пусть сожрут… Заебал он меня уже, не могу… — Волки пизже, любовь моя, — ржет Суйгецу и треплет друга по волосам, — говорил тебе курнуть, сразу расслабляет, ты только без негатива давай, а то хуево будет, загрузит еще… — Ну волки так волки, — отмахивается от слов друга Саске, не переставая смеяться. — С зубами такие! Волки! — резко начинает чесаться рука, и Саске раздирает кожу своими ногтями. Опять этот странный зуд на коже вернулся, он и забыл о нем за весь этот сумасшедший день. — Еще по одной? — он смеряет друга пьяными глазами, заполненными дымкой, и опять начинает ржать. Весело так стало и хорошо. И безумно чешется рука. — А давай! — Суйгецу улыбается и крутит еще один косяк. — Гулять так гулять, пиздец нам завтра с тобой, но похуй, это же завтра будет, — он закуривает наконец и выдыхает дым в Саске. — А тебе не хватит ли курить это дерьмо? — слышится внезапно суровый голос Итачи с крыльца. Он, вероятно стоит там уже пару минут, но Саске его просто не заметил сквозь пелену перед глазами. Младший поднимает свой взгляд, куря косяк намеренно и оттого демонстративно, и выдыхает дым прямо в сторону Итачи. Надо же, и шавка по имени Обито стоит за его спиной, смотря на Саске с укором. Какаши тоже здесь! Стоит скрестив руки на груди. И все так, словно они такие большие дяденьки, а он ребенок, которого родители застукали за первой еблей. — А ты мне мамочка, что ли? — выплевывает Саске и смеется. — Иди гуляй, Итачи. — Тон смени, — в голосе брата слышится суровая прохлада, и сразу понятно, что Итачи крайне не нравится, когда с ним так разговаривают. — Или, может, папочка? — Саске только после произнесенного понял, что сейчас сказал, почему так вытянулось лицо Итачи в этот момент. Зря спизданул. Очень зря. — Повтори, — лаконично говорит старший, сжимая руки в кулак. Саске вздрагивает, смотрит в сторону Обито и видит эту мерзкую усмешку на губах. Видит опять эту странную дыру на груди. Смаргивает, и видение исчезает. Точно, дыра! Он так о ней и не сказал. — А ты чего вылупился? Весело тебе, урод? — Саске срывается на крик, поднимается на ноги и делает шаг на встречу Обито. — Извини? — тот поднимает бровь и сам спускается по ступенькам ниже, Какаши идет за ним следом. На крик с улице начинает медленно сбегаться народ. Первыми приходят Карин, Сай и Ино. — Я сказал: весело тебе, ублюдок? — кричит Саске, в то время как к нему подходит Итачи и хватает за руку. — Успокойся, ты перебрал, — Но слова брата никак не действуют на Саске, да даже то, что Суйгецу уже встал и держит его за руку, пытаясь успокоить — нет-нет-нет, ничего не возымеет эффекта. Саске вырывается и кричит брату в лицо: — Убери от меня свои руки! Новое развлечение себе нашел? — Итачи замирает и не успевает ничего ответить, как Саске орет уже на Обито и резко толкает его в грудь: — Ты, вообще, кто? — Саске, успокойся… — Какого хрена этот урод так смотрит на меня? Ты кто? Ты думаешь, раз мой брат на тебя внимание обратил, то ты автоматически самый крутой тут? Ты вообще хуй пойми кто… У него дыра в груди, я видел! — на этих словах Обито меняется в лице, Какаши по-прежнему держит его за руку. — Что он говорит? Какая дыра? — Саске, ты чего? — слышится писк Суйгецу за спиной. — Родной, да тебя вмазало нехуево так. — Сними свою ебанную водолазку, — шипит Учиха-младший, остановиться уже попросту невозможно. — Я видел в его грудной клетке невъебическую дыру сегодня утром, как, блять, в моей душе, сука, из-за всего дерьма в жизни, — он поворачивается к Итачи, — в котором ты, блять, виноват, чтоб тебя! — Саске… — Ино зажимает рот рукой. — Саске, пошли лучше домой и… Домой. — Дружище… Ты перепил, — Сай пытается подойти к Саске, но тот впал в какую-то контузию. — Сними, сука, свою верхнюю одежду, я видел там дыру, я клянусь! Он чудовище, из-за него мы все передохнем тут, блять! Сними свою ебучую водолазку, я тебе говорю! — он орет как помешанный, и Обито наконец прерывает свое молчание: — Я сниму, и ты извинишься за свои слова, — он говорит совершенно спокойно. — Мне не тяжело, а вот ты ведешь себя некрасиво, Учиха Саске. Брал бы ты пример со своего воспитанного брата, ибо ведешь себя как настоящее... — он хмыкает и стягивает с себя водолазку. — Животное. И ничего там нет. Обычное подкаченное тело. Без какой-либо дыры. Обито стоит посреди двора и смотрит на Саске снисходительно. — Доволен? — сухо спрашивает он и надевает на себя водолазку обратно. — Или, может, мне еще трусы снять для твоего самоутверждения, а то мало ли у меня там тоже где-то дыра? Ах, ну да, — слова пропитаны желчью, — она есть, в моей заднице. — Но… — Саске ошеломленно смотрит на него и не может поверить своим глазам, осматривает всех растерянно и не понимает, что происходит. — Я же видел. Дыру. Дыру. Дыру внутри видел. Большую, нет, огромную дыру. Клянусь, я видел. Странный вой становится громче, и Саске уже и сам не понимает, это действительно звучит из леса или же в его голове. От этого звука и голосов хочется сжаться. Начинает мутить. — Саске, извинись перед Обито. Учиху-младшего в этот момент будто ток пронзил с головы до пяток. Он ошеломленно смотрит на брата и не может поверить своим ушам. Извиниться перед кем-то? Итачи его просит? За что ему извиняться? Он издевается? Он точно издевается перед ним. — Я не буду перед ним извиняться, — фыркает Саске, и его начинает шатать, отчего он отступает на шаг. — Мне не за что, я видел дыру... — Саске, ты позоришь меня. Эти слова приходятся как первая пощечина с размаху, и Саске от неожиданности замирает. Позорит? Да неужели? Итачи он позорит? Да одно лишь существование Итачи — один сплошной для Саске позор. Как смеет он сейчас говорить это таким правильным, ровным тоном, унижая его перед всеми и пристыжая. — Простите. Он явно не в себе: наверное, забыл свои таблетки выпить, у него немного проблемы с нервами. А вот эти слова прилетают второй пощечиной прямо всухую. Со всего размаха, выбивая дыхание. Огромный, громадный ком обиды начинает медленно подниматься через пищевод, доходит до глотки и с криком вылетает: — Повтори, что ты сейчас сказал, Итачи! — Саске, успокойся. — Саске… — Все нормально, Итачи, я понимаю, твой брат просто перебрал, ему бы в койку и спать, — Обито все еще снисходительно одаривает Саске презрительным взглядом, и Учиху-младшего окончательно прорывает на этом. — У меня? Проблемы с нервами? — он срывается на настоящий крик и со всей силы толкает Итачи в грудь, — У меня, сука? Да мои проблемы с нервами, твою мать, его вина! — он толкает еще раз, и Итачи отходит в сторону, шипит и смотрит на него исподлобья. — Саске, хватит…ты просто не выпил таблетки, плюс ты под веществами, так что, будь добр, успокойся уже, — он неодобрительно сверлит брата взглядом, и все начинают изрядно нервничать. Какаши делает шаг, чтобы растащить их, но Обито преграждает ему путь своей рукой и мотает головой. — Сами разберутся, не лезь в семейные разборки, — сухо говорит он. — Не делай из меня сумасшедшего, не смей! — лицо младшего покраснело, изо рта течет слюна. — Это, твою мать, его вина! Твоя! Ты, сука, ему помогал тогда! Ты и никто другой! Это не у меня проблемы с головой, а у тебя! — Саске! — Итачи повышает голос сам и закусывает губы, Саске не должен ничего сейчас сказать лишнего. Они поклялись друг другу. — Не смей затыкать мне рот, ты понял меня?! — удар приходится опять в грудную клетку, и Итачи сглатывает. — Ты… если бы ты мне помог тогда… Это ты, это же был ты, ты еще хуже, чем он. Ты настоящее чудовище! Не смей из меня делать ненормального! И засунь себе в жопу свои таблетки, ты понял меня? Я сейчас все расскажу всем, ты слышишь меня? Мне похуй, Итачи, я абсолютно нормальный, а вот больной из нас двоих — это ты! — САСКЕ! — кричит в очередной раз Итачи и пытается сдержать своего брата, от настоящей истерики. Сай поджимает губы и отводит взгляд в сторону. — Да ты вообще понимаешь, какой ты больной на голову ублюдок? Ты меня таким сделал! Вы одинаковые! Ты меня с детства тра… — Саске! — вскрикивает Карин. Удар. Глухой. Саске успевает договорить и понять, что произошло, но щека начинает пылать пламенем от удара. Он замирает и рефлекторно подносит руку к ране. Видит разъяренный взгляд в свою сторону, и его губы начинают дрожать. Итачи и сам, кажется, только что понял, что сделал, и сейчас лишь ошарашенно смотрит на свою руку, а потом на брата. Делает шаг, и во взгляде начинает зарождаться сожаление и чувство вины. — Саске, я не... — Но Саске его не слушает больше. Он стоит еще минуту в прострации и никак не может прийти в себя. Итачи поднял на него руку. Впервые в жизни. Он ударил его. — Саске, подожди! Итачи пытается схватить брата за руку, но тот лишь одергивает его, поднимает с пола бутылку виски, разворачивается и уходит в сторону леса. Стремительно идет быстрым шагом вдоль огромной тропы, пока тьма вокруг окутывает его. Губы дрожат, руки дрожат тоже, и он слышит, как его зовут: — САСКЕ, СТОЙ! — слышится крик Ино — САСКЕ, ПОДОЖДИ! — слышится голос Карин. — САСКЕ! — кричит Менма. Учиха сжимает челюсти сильнее. Зубы скрипят. Рука пылает огнем, и на глаза подступают слезы. От обиды, что ли. Пьет залпом. Насрать, что это. Он не слышит в этих криках голос брата — не повернется назад и не ответит. Срывается на бег. И просто бежит куда-то по инерции. — Стой, подожди! Да подожди ты! Саске забегает в лес, пока от узора на его черной куртке с красным кругом и белыми вставками отражается лунный свет. Сердце колотится, выскакивает из груди, он перепрыгивает через пеньки, будто знает дорогу, хотя, чего тут таить, они же в первый день были здесь, а у Саске отличная память. Ветки хрустят под ногами, и Учиху ни на грамм не смущает ни тьма вокруг, ни то, что он поскальзывается, спотыкается, падает и раздирает себе и без того больную руку. Он поднимается опять, сплевывает, шипит от боли и идет себе вдоль зарослей опять, пока те с остервенением бьют по его щекам, если он не успевает ухватиться за них раньше. Насрать. Он понятия не имеет, куда идет, но главное — подальше от этого проклятого дома. Берет в руки телефон, понимает, что от Наруто пришло сообщение о пожелании доброй ночи, пишет ответ, но шкала сети показывает, что нет зоны действия сети. — Сука! — гаркает Учиха и убирает свой телефон в карман. — Нахрена это говно нужно, когда никогда сеть не ловит там, где надо. Бесполезное дерьмо! — подносит бутылку к губам, пьет виски еще. Начинает мутить. Вытирает рукой губы, на коже остается грязь. Доходит до определенного места и внезапно понимает, что понятия не имеет, а куда же идти. Стоит на какой-то странной поляне, где весь лес кончается и начинается следующий. Где-то вдалеке слышится шум воды. Хмурится. Оборачивается, стоит с пару секунду и думает вернуться назад, подносит к губам бутылку и пьет опять. А после кричит: — Да пошли вы все нахуй! Начинает становиться смешно. По-неприятному смешно. Оборачивается снова, делает шаг. Начинает мутить. Перепил. Рвота приходит как-то слишком быстро, и он лишь сплевывает ее, а потом поднимается, смаргивает подступающие слезы и смотрит на свою падающую тень. Зря он покурил эту траву с Суйгецу: говно редкостное, а разнесло так, что отходить точно будет пару дней. Плетется вдоль поляны. Наконец выходит к реке. Просто падает. Выворачивает по второму кругу. Начинает немного потряхивать. Желудочный сок обжигает горло. Зато вода шумит успокаивающе. Не знает, сколько времени он там полусидит-полулежит на земле, но лучше не стало. — Эй, ты в порядке? Саске сначала показалось, что он ослышался. Замирает и медленно поднимает свою голову, стоя на карачках. Тупо смотрит плывущим взглядом в человека, стоящего перед ним, и не понимает: он действительно стоит там или ему опять кажется. Выдавить из себя слова не может: снова порыв и снова рвота. — Похоже, тебе все-таки дерьмово, пацан, — сочувственно отвечает ему мелодичный и глубокий голос, подошедший осматривает его. — Ч…что? — Саске даже не может понять, кто стоит перед ним, почему и где он находится. — Ты в курсе, что на моей территории находишься? — слышатся ироничные нотки, на что Саске лишь вяло качает головой. — Да, вижу, — выдыхает мужчина, — что ты ничего не видишь и вряд ли понимаешь. — Ему протягивают руку. — Давай помогу встать, сынок. Саске лишь расфокусированным взглядом замечает перед своим носом руку в черной кожаной перчатке. Он где-то видел ее уже, или видел просто перчатку — но сейчас ему настолько дерьмово, что он не может думать. Учиха лишь хватает своей ладонью протянутую руку и понимает, что дальше встать не может. — Мда, — слышится насмешка, — тебя зовут-то как? — Саске, — глухо отвечает ему юноша, пытаясь подняться. — Давай, Саске, помогу встать, что ли, не будешь же ты валяться тут трупом до утра. Дикие животные сожрут. Его тянут в свою сторону, и Саске пытается всмотреться в черты лица этого человека, но замечает лишь черные волосы. Удается сделать пару шагов. — Те… теле... — Что? — Мой телефон? Он на м…ест…е? — Саске пытается нащупать пальцами карман, но конечностей не чувствует вообще. — Да я-то откуда знаю! Я тебя первый раз в жизни вижу, а ты уже такие сложные вопросы задаешь… — усмехается мужчина и поворачивается назад. — На земле, вроде, не вижу. В кармане посмотреть? — Саске кивает ему. — Точно? Не будет там такого, мол, ко мне приставал дядя и хуе-мое? Так и помогай людям, а потом по судам за домогательства затаскают, вдобавок еще бабок стянут. В Америке живем, как-никак. — Похуй, — опять слышится сухой ответ. — Да ты отчаянный. Тоже таким когда-то был, пока не сдох пару раз. Сразу отпускает, — заливается искренним смехом. — Короче… На месте твой телефон. Ну и где ты живешь, Саске? — он спрашивает, вопросительно посматривая в одурманенные омуты глаз Учихи. — Неподалеку, видимо, раз шароебишься в три ночи непонятно где… — Т… — Саске поднимает бесчувственную руку в сторону леса. — …Т-там. — Там… Это где? — раздражение в голосе. — Там, — Саске машет рукой в сторону леса, — там, в доме, где дорога… Лес... Там… — А, ну понятно, — шумный выдох, — мне, конечно, понятней стало пиздец как... — Простите. Я пойду сам, — Саске резко отпихивает его, пьяно ступая, — я дойду… мне домой надо, там Итачи, и… мы повздорили из-за этого Обито. Его грубо и резко хватают за руку — ту самую, — и Саске мычит от боли. На что человек не обращает никакого внимания. Захват на том же самом месте всеми пятью пальцами. Тянет на себя. — Да, а я Брэд Питт, веришь? — Саске, кажется, шутку не понял, на что слышится обреченный вдох. — Хорош геройствовать, сопляк, пойдем домой ко мне. Надеюсь, нас с тобой не выпрут из дома. Проснешься завтра, и найдем твой дом. Или тебя мамочка и папочка искать будут? — ироничный голос играет виртуозно. — Тебе-то лет сколько? — Двадцать шесть, — Саске пытается игнорировать боль в руке. Та пульсирует и тем самым отрезвляет. — А я думал, шестнадцать, думал, уже насиловать буду. Люблю помладше, — смеется мужчина, и Саске хмурится. — Похуй, — Учиха выплевывает заезженную за вечер фразу и смотрит на него с вызовом, — мне это насилие до одного места. — Оу, даже так, — голос приобретает заинтересованность, и брови ползут вверх. — Но не настолько младше, увы. — Пауза. — Ну-ну, так что, мамочка и папочка сына искать не будут? — человек ведет его по тропинке, совершенно не заботясь о темпе ходьбы. Саске смотрит в одну точку, пока они идут. Луна освещает их путь. — У меня их нет давно. Только брат старший, — тихо отвечает Учиха. Молчание. — Понятно. — Голос у вас какой-то знакомый, мы раньше не встречались? — Саске наконец поворачивает свою голову и понимает: во взгляде начинает двоиться чуть меньше. Профиль лица мужчины весьма аккуратный, и лицо бледное — такое же, как у него самого. Он не помнит, чтобы его видел, но слышал точно. Только где? Тот резко замирает. — В душе не ебу, честно, я тебя первый раз вижу, — усмехается и качает головой. — И слава богу. Они доходят до дома. — А вас как зовут? Тот отпускает его, поворачивается и с усмешкой отвечает: — Можешь называть меня просто папочка. Ну, шуга дэдди, знаешь, — говорит с явным весельем, — мамочка у нас уже есть, так что… будешь нашим третьим… Саске всем своим видом показывает что не понимает такого юмора. — Я не… я слишком в говно, чтобы понимать. Простите. Чего вам надо? Тем временем дверь на крыльце открывается, и от прежнего баловства ничего не осталось. Саске говорят раздраженно: — Забудь. У меня юмор дерьмовый. Просто пиздуй в дом первым. Пока нас сейчас с тобой не застукали и не выебали во все дыры, — с какой-то обреченностью бросается в ответ Учихе. — Вышел покурить, называется. Кто меня тянул-то… Смотрю, ты полудохлый валяешься у моей реки. Не мог же я не помочь тебе, — он поворачивает ключ в замочной скважине. — Ради бога, не наебнись нигде, пожалуйста, не разбей ничего, иначе, я клянусь тебе, малой, мы с тобой оба будем ночевать на улице. А на улице ночевать я не хочу, так что будешь ночевать один, ты понял меня? А на улице у нас ночью пиздец как нежарко. Смекаешь? Саске кивает, обращает внимание на серебряный крест на мужской шее и хмурится. Католический. Верующий? Послушно заходит в дом, пока мужчина осторожно прикрывает за ним дверь с ироничной усмешкой на губах, пока тонкие пальцы в кожаных перчатках оттягивают назад длинные темные волосы и глаза, на секунду отсвечивая луной, приобретают красноватое сияние, образуя свой собственный узор.***
— На сегодня все, — устало заканчивают Анко и Ибики. На часах уже две минуты как полночь, и оба чувствуют ужасную усталость от этого дня допроса. Слишком много информации. Осталось ее проанализировать и укомплектовать в одну длинную линию событий. — Отлично, — Наруто выдыхает и устало растирает свою шею, — я так устал, если честно, я пойду. — Я провожу тебя, — Митараши встает и помогает Наруто встать тоже. Они выходят из кабинета допроса, и Узумаки в очередной раз замечает на себе этот внимательный взгляд странноватого паренька. — Анко? — он тихо шепчет женщине под ухом, не отрывая свойего взгляда от юноши. — А кто это? — Это наш работник Гаара, надзиратель, год у нас работает, неопытный еще, но хорошо справляется, грех жаловаться, — следователь проходит мимо него и улыбается Наруто. — А что такое? — Да так, — Наруто, осматривая юношу с ног до головы и хмыкая от его пронзительного взгляда, добавляет: — Совершенно ничего. Интересный молодой человек. Они доходят до его тюремной камеры, и вот уже наконец у Узумаки свободны руки: в одиночке он мог сидеть без оков — все равно никуда не денется. — Скажите, меня скоро переведут ближе к Саске? — он спрашивает напоследок. — Посмотрим, как будете себя вести, — Анко улыбается ему с сочувствием, — ты же понимаешь вашу ситуацию. — Да, конечно. — Наруто кивает ей и заходит внутрь. — Я осознаю. — Садится на свою кровать и слышит, как дверной замок закрывается на петли. Свет в коридоре на автомате мигает и гаснет. Гаара ведет Саске в его камеру, и Учиха слышит вопрос в спину: — Скажи, Саске, тебе нравится убивать людей? — вопрос звучит с каким-то придыханием. Заключенный идет себе ровно дальше. — Мне правда интересно узнать. Тебе нравилось убивать всех тех людей в доме? Учиха смотрит своими пустыми глазами в темноту коридоров, на потолках которых зажигается на автомате свет. Они проходят мимо камеры Наруто, и Саске хочет дотронуться до двери рукой, но нельзя. Становится тоскливо. А еще его начала мучить жажда. Медленно начинает. Очень хочется пить. Он косится на Гаару и сглатывает. Взгляд скользит по его шее и сонной артерии, а после Учиха с шумным выдохом отворачивается. Он слышит стук сердца, который отдается церковными колоколами в ушах. Пульсацией. — А как ты думаешь? — устало спрашивает Саске и, когда они наконец доходят до его камеры, облокачивается рукой о дверь и смеряет Гаару взглядом. — Думаю, да, ты же больной на голову урод, — с придыханием отвечает ему надзиратель и подходит ближе. Саске хмыкает от такого заявления и тоже наклоняется ближе к Гааре: — Тебя это возбуждает? — он говорит по слогам, смеряя его холод глаз, и видит, как в тот же момент искажается в гримасе лицо Гаары и тот отступает на шаг от него. — От своих демонов не убежишь, родной, хочешь покажу своих? — продолжает он томно. — В моей камере, конечно же, — он подходит впритык и облизывается, Гаара делает еще шаг назад. В глазах проскальзывает мимолетный страх. — Расскажу тебе страшную сказку на ночь, м? — В другой раз, — Гаара возвращает своему лицу нейтральное выражение и сжимает руки в кулаки. — Жаль, — с долей сожаления отвечает Учиха и отступает, — другого раза может и не быть, сладкий. Гаара выдыхает шумно и, отворяя дверь камеры-одиночки, трясущимися руками толкает Саске внутрь. Животный страх сковал желудок, и от собственной трусости становится мерзко. А еще у него встал — опять придется дрочить. Он удаляется в спешке оттуда под безразличие со стороны Саске, который смотрит сквозь окошко ему в спину и хмыкает. Жажда мучает ужасно. Учиха косится досадливо на бутылку воды и, доходя до стены, скатывается по ней спиной. Наруто сидит смотрит в одну точку перед собой и внезапно с какой-то странной грустью в голосе говорит в пустоту: — Просто для вас всех же будет лучше, если Саске поместят со мной в одну камеру. Или хотя бы соседнюю. Анко… ты же такая хорошая женщина. Находясь здесь, я не имею над ним никакого контроля, а он так голоден. Ох. Милая… Анко… — Его взгляд медленно начинает меняться, и глаза отливаются странной красотой, пока из одинокого миниатюрного окошка у потолка в его камеру заливается лунный свет. Он выдыхает. — …я не хочу, чтобы тебя убили первой, дорогая… Или еще хуже. Свели с ума. Потому что, если сведут, единственное, чего ты будешь хотеть, так это… — Сдохнуть. — продолжает Саске его фразу, сидя на своей койке и с оскалом смотря в одну точку. Спина упирается в стену камеры. Он скрещивает свои руки в замке. На пальцах покоится серебряный крест. После шумно выдыхает и пытается сдержать рвущийся наружу смех. Прикрывает глаза, пока пышные ресницы подрагивают. Руки тоже дрожат. Сжимает крест сильнее. Слышится тихое: — Помолимся на ночь за упокой?