Д(т)ело №137

Каждый из нас предан. Кому-то или кем-то. © Достоевский

Ибики успел увидеть лишь усмешку на лице Саске в тот момент, как его пейджер снова запищал, он, отводя злобный взгляд от заключенного, сам не понимая, на что именно злится, включает кнопку приема и говорит:       — Слушаю! — его выражение лица меняется, в то время как Саске спокойно наблюдает за ним, сидя на своем стуле. — Да что, мать вашу, у вас опять произошло? — он снова меняется в лице, прикрывает глаза, выдыхает и наконец переходит на спокойный голос, — вас понял, — нажимает на кнопку отбоя и устало опускается в свое кресло. — Дурдом какой-то. Проводит пальцем по своей зажигалке и закуривает сигарету, которую только что достал из пачки, Саске все это время молчит.       — Кажется, у нас с тобой сегодня допрос как обычно не выйдет. — Ибики качает головой, встает и идет в сторону выхода, — сиди тут, я пойду разберусь с этим дерьмом и вернусь назад.       — Что-то случилось опять? — Саске не смотрит на него, он лишь водит своим пальцем по столу, вырисовывая какие-то узоры и ждет ответа.       — Случилось, — Ибики подходит к двери и проводит по ней карточкой для выхода.       — Что? — Саске на секунду замирает и ждет ответа.       — Кисаме мертв, — спокойно отвечает Ибики, не смотря на Саске, — в своей камере повесился, — он выходит наружу, и Саске сидя на своем месте, как и было ему приказано, смотрит в одну точку. Как только дверь закрылась — его губы медленно расплылись в улыбке, и прикрыв глаза, он наконец-то засмеялся.       — Весело-то как, — произносит тихо, поднимает свою голову и улыбается шире в наслаждении. — Тебе не весело, а? Саске стоит за его спиной все это время, и спокойным взглядом смотрит в стену, пока его копия, видимая для всех остальных, сидит сзади. Молчаливый Саске обходит со спины сидящего, садится напротив него и смотрит на свое тело внимательно.       — Рад, что ты начал улыбаться, — голос второго Саске как всегда низок, глубок и тих на этот раз. — Это хорошо, я думал, ты теперь вечно будешь раздражать меня своей кислой и унылой рожей, — силуэт усмехается, достает свою пачку сигарет и спокойно закуривает, на его руках кожаные перчатки с открытыми пальцами. Волосы, в отличие от его сидящего образа напротив, собраны в высокий хвост на затылке и взгляд блуждает по очертаниям собеседника с интересом. Сидящий Саске медленно переводит свой взгляд на себя самого и качает головой:       — Да нет… я успокоился уже, и теперь меня даже веселит все происходящее, — он выдыхает, потягивается и, облокотившись локтем о стол, подносит ладонь к лицу для опоры. — Ну что, раз мы остались снова наедине, и нас никто не потревожит, пока они буду возиться с очередным трупом и ломать голову, почему же очередной ублюдок сдох за сегодня…может быть, ты расскажешь мне, что было дальше?       — Так тебе все-таки интересно? — с усмешкой спрашивает его собеседник, стряхивая пепел на пол.       — Сам не ожидал, что скажу это, но — да. Мне действительно стало интересно узнать тебя лучше и понять, раз мы с тобой настолько сильно схожи.       — Саске, — голос звучит с ноткой натянутой иронии, — мы с тобой не сильно схожи, — он качает головой, — мы с тобой одинаковы и скоро ты поймешь, — он, смотря в глаза Учихи, проводит по воздуху рукой, в котором начинают появляться картинки и чужие голоса. Помещение видоизменяется, они оба прикрывают свои глаза и наконец Учиха слышит последнее слово, прежде чем окончательно окунуться в воспоминания… — почему именно. К новым ощущениям было привыкнуть сложно, Мадара просто встал как вкопанный, пока его брат обнимал его крепко и что-то говорил ему с радостным голосом, без остановки говорил, пока Мадара мог лишь безмолвно открывать свой рот и никак не мог собрать все мысли в кучу. Его руки опустились в какой-то момент, Изуна отступил от него на шаг, и с тревогой рассматривал его побледневшее лицо, пока глаза Мадары стали красными и полностью наполнились влагой. Губы у него дрожали, он смаргивал и поглядывал на Изуну так — будто увидел живого...       — Брат, — губы Изуны наконец дрогнули, — почему ты смотришь на меня, как на живого покойника? С тобой все в порядке? В порядке? Мадара ощущает впервые за столько лет, как бьется его сердце — бьется просто бешено в его груди, он отступает на шаг назад, качая головой, образы резко всплывают в голове — того ужаса, который он наблюдал каждый день в том аду, в котором он был. Рука сжимает грудную клетку — сердце, его глаза распахиваются шире, сердце — оно на самом деле бьется? Как это возможно? Он мотает головой снова, думая, что это очередная галлюцинация, ведь столько десятилетий он сидел на том самом троне — со скукой рассматривал этих тварей и каждый раз ловил себя на ощущении — что он совершенно пустой. Его сердце в том месте перестало биться окончательно, после он перестал ощущать жар или холод, и последнее к чему он пришел там, наблюдая за своими ощущениями — у него не было совершенно больше никаких мыслей — одна сплошная пустота, и скука окутывала его изо дня в день, пока не слилась с ним окончательно и не стала по итогу им самим. Он каждый день, изо дня в день, поднимал свою голову сидя там, и первые лет двадцать ждал, пока в какой-то день он увидит своего брата, приказал всем искать его — но по итогу потерял надежду окончательно — не находил, не встречал и не ощущал. После смирился и перестал даже пытаться найти его. И сейчас Изуна, живой, смотрит на него, стоя прямо перед ним — а он вымолвить из себя и слова не может. Стук сердца звучит в висках, он сжимая свою голову с шумным выдохом, падает прямо перед Изуной на колени и слышит лишь крик:       — Мадара! Что с тобой? Индра! Помоги ему! Мадара сжимает свою голову, впивается пальцами в свои волосы и пытается тянуть как можно сильнее, лишь бы это видение прошло. Не надо опять, только не снова — нет, он не будет проходить через все это снова. НЕТ.       — У него жар! Его всего колотит! На периферии сознания он слышит голоса, пытается отпихнуть кого-то в сторону, ступает пару шагов с хрипом и вскоре попросту падает на землю. Начал тяжело дышать, стал попросту задыхаться.       — Неси воду и настойки! У него шоковое состояние! Он еще не понимает где находится и не принимает свое тело! Живо! Мадара ощущает, как его колотит изнутри, пальцы на руках и ногах онемели, голова кружится и от сильной боли в грудной клетке он с криком начинает выгибаться, ощущает как его хватают за руки и прижимают к земле силой:       — Изуна! Живо! Или у него сейчас случится припадок! От шокового состояния его сердце остановиться может!       — Сейчас! Мадара пытается фокусировать взгляд хоть на чем-то, смотрящие на него лица расплываются, он пытается что-то выдавить из себя, сказать, но выходит лишь жалкий хрип, его голову аккуратно придерживают, что-то в рот ему вливают, голос Изуны умоляет его проглотить это, и наконец сглотнув он полностью растворяется в темноте сознания. Снова образы насилия, разрубленных людей по кругу, Мадара спокойно сидит в самой середине и, рассматривая безразличным взглядом их, встает. Вытирает рукой свои губы все в крови и оборачиваясь назад видит живого человека, который начинает сторониться его.       — Умоляю, не надо! — мужчина трясется весь, — прошу, не на… Мадара без каких-либо слов набрасывается на него, впивается зубами в его кожу на руке, прокусывает ее, жует и наконец откусывает кусок с горла, человек, захлебываясь в своей крови, с ужасом смотрит на спокойное лицо Мадары, который нависает над ним, смотря своими пустыми глазами в умирающие глаза человека.       — Ничего личного… — наконец произносит Учиха тихо, — ты всего лишь моя еда, а я чертовски голоден. Мадара резко открывает свои глаза, взгляд еще не фокусируется нормально, все плывет, тусклый свет помещения, в котором он лежит, немного режет глаза.       — Очнулся, наконец, — слышит он взволнованный голос рядом, силуэт держит его руку крепко в своих, и Мадара медленно поворачивается к нему. Перед ним сидит Изуна, только старше на лет так десять после того, как он нашел его распятого и изуродованного в том самом подвале. Он стал красивым мужчиной, Мадара в прострации протягивает к нему свою руку и касается длинных волос брата — они такие же мягкие и длинные, какими он их помнит. После пальцы переходят к лицу, он проглаживает бледную щеку брата своей рукой и наконец выдавливает из себя:       — Б-брат? Изуна ласково улыбается ему и кивает. Мадара дернулся, фокус наконец вернулся, и он резко наклонился, чтобы подняться и сесть, но Изуна сразу же надавил своей ладонью на его грудь.       — Тебе нельзя еще вставать, ты слаб, брат, пожалуйста, не поднимайся, я никуда не уйду, — он аккуратно укладывает брата назад, — тебе надо лежать, первое время плохо будет, но это пройдет.       — Где я? — Учиха наконец может осмотреть свое тело снова — оно все в бинтах, руки и ноги, бинты на груди чем-то смазаны, как и его голова, только что он дернул эту ленту, — что случилось?       — Ты в безопасности. Все хорошо, я рядом, — Изуна смаргивает слезы, вытирает их рукавом своей накидки и наконец отодвигаясь в сторону, меняет ракурс своего места и смотрит на брата спокойно, — я так рад, что ты наконец вернулся. Я тебя ждал. Мы ждали. Долго ты.       — Откуда вернулся? — Мадаре все еще тяжело говорить, горло почему-то саднит, и ужасно хочется пить. Изуна немного меняется в лице и качает головой:       — Это ничего…что ты не помнишь, скоро ты придёшь в норму и…       — Пить. — Мадара пытается вдавить из себя слова, — я хочу пить.       — А да, конечно! Сейчас! — Изуна встрепенулся, подошел к столу и принес кувшин, — давай помогу тебе! — он аккуратно поднимает голову брата и помогает отпить жидкость, — пей больше — тебе нужны силы сейчас, ты совсем ослаб. Мадара пьет жадно, руками держит кувшин и прикрывает от наслаждения глаза — жажда медленно начинает уходить и только когда кувшин опускает, вытирает свои губы ладонью и резко замирает. Вся его рука красная, он переводит полный ужаса взгляд на брата и с хрипом спрашивает:       — Что это?       — Мадара, — Изуна съёжился. — Ты…       — Я спрашиваю, что это? — он со всей силы бьет по кувшину, тот отлетает в сторону и разбивается, — что это такое?!       — Мадара, — Изуна выдыхает устало, — пожалуйста, ты не…       — Что ты мне дал? Это кровь? — он наконец садится резко, и дернувшись, ухватывает Изуну за воротник его накидки, — что это за дерьмо? Почему я пью кровь? Отвечай! — смотрит злобно, Изуна отвел свой взгляд и выдохнул, положил ладонь на руку брата и сжимая аккуратно, произносит:       — Мадара, хватит. Отпусти меня и послушай!       — Что за дерьмо происходит тут и почему ты вообще живой? Ты умер в этом ебанном подвале, и я даже похоронить тебя не смог толком, — Мадара опять дергается от резкой боли в голове, образы всплывают резко, второй рукой он сжимает свое лицо, опять начало все пульсировать. — Что ты блядь такое? Где мой брат?! — он с криком толкает Изуну в сторону, нарастающая пульсация опять вызывает хрип.       — Это и есть твой брат, — в дверях слышится спокойный голос, мужчина подходит к Изуне и кладет руку на его плечо, — не такой реакции мы ожидали во время твоего возвращения, — он садится рядом с Изуной и кивает ему. — Перестань орать и истерить. Мы сейчас тебе все объясним. Мадара замирает — он знает этот голос, опускает руки вниз, образы вроде стихли и поднимает голову, его зрачки расширяются. Перед ним сидит Индра, спокойно смотрит в его глаза. У Мадары щелкнуло в голове, он рванул на него, набросился с криком.       — Ты! Сукин сын! — падают оба на землю, Мадара заносит со всей силы кулак и бьет ему в челюсть.       — Мадара, не надо! Перестань! — кричит Изуна, пытается его отпихнуть, на что Мадара отталкивает своего брата, сжимает горло Индры и и орет, — ты, ублюдок, меня отправил в ебанный ад! Это ты сделал! Ты урод!       — Мадара, хватит! — Изуна еще раз накинулся на него, но Мадара не собирался успокаиваться.       — Этот ублюдок! Это был ты! Это все был ты! — дышит быстро и опять шикает от резкой боли в груди, отстраняется, взвыл. Индра на него смотрит пристальным взглядом и спокойно поднимается, выдыхает.       — Тебе сказано было лежать. Изуна, помоги ему лечь, его надо связать, иначе он попросту себе органы травмирует такими движениями. Он еще слаб, как сопля. Изуна выдыхает, они оба укладывают Мадару на мягкую поверхность, на этот раз связав и ожидая, когда у Мадары снова боль стихнет. Потребовался час молчания перед тем, как Учиха наконец стал дышать спокойно, но смотреть таким же волком на них двоих.       — Я думаю, — Индра начинает издалека, рассматривая лицо Мадары, — тебе надо все объяснить для начала. — Мадара молчит, смаргивает и начинает кашлять, — пока ты лежишь и в очередной раз не наделал необдуманных поступков, — он выдыхает и облокачивается о стену, держа в руке чашку из глины, отпивает содержимое. — В целом, ты прав, я действительно отправил тебя туда по нескольким причинам, — он слышит фырканье на это, Изуна слабо улыбается. — Я напомню тебе наш договор в ту ночь. — Индра переводит взгляд в сторону горящего подсвечника в комнате. — Ты просил меня вернуть тебе твоего брата, просил меня помочь тебе, свое обещание я сдержал, — он указывает рукой в сторону Изуны. — Вот твой брат, в целости и сохранности, но для того, чтобы его вернуть потребовалось много времени, как и для того, чтобы вернуть себя с того света.       — Что за бред ты несешь? — слышится копошение Мадары, он пытается высвободиться из захвата веревок, но все без толку.       — Ты умер, Мадара. Как и твой брат в тот день от потери крови и истощения. — Индра говорит спокойно. — Ты что, не помнишь? У тебя были смертельные раны, оторвана рука, повреждена голова и шея. Ты был покойником. — Индра медленно проводит рукой по свечи — та затухает, после проводит по ней опять, и она загорается снова, отображаясь в его кровавого цвета глазах желтоватым пламенем. — Я сделал тебе подарок в тот день. Человеком ты никогда бы не смог вернуться, твое тело было больше не работоспособным, а вот… — он переводит взгляд на Мадару, — таким, как я, вполне. Тебе всего лишь… — на губах отображается улыбка, — нужно было умирая оторвать кусок от человека и съесть его, ради своего брата…ну, ты помнишь в том зале что случилось, — проводя рукой по воздуху Изуна и Мадара начинают резко видеть картинки с голосами и звуками, парящие в воздухе. — Ты мог там умереть по сути, — Индра улыбается, — но, — указывает на картинку в воздухе, — ты настолько хотел спасти своего брата, даже уже мертвого, с честью похоронить его, что выбрал другой исход. Ты убил их обоих и выбрался оттуда. Уже тогда ты сделал свой выбор не оставаться человеком, но, — он переводит взгляд на Мадару и улыбается ему с ироничным упреком в глазах. Оставаться собой. А это порой две совершенно разного рода грани.       — Впрочем, дальше ты и сам помнишь, что случилось. Я не убивал тебя, — Индра качает головой. — Я наоборот тебе дал шанс жить, вернуться пройдя все этапы становления собой там обратно. Такова была цена — ты убил людей и сожрал их заживо, не важно по каким причинам, но за это надо было платить — ты заплатил. Ты от меня ничем не отличаешься, Мадара, я сделал тоже самое ради своего брата когда-то. Мадара смотрел на Индру все еще со злостью, но уже не дергался.       — Но только когда я попал туда сначала — у меня не было помощника, который бы изначально подготовил все для моего возвращения. Людьми после смерти вернуться назад никак не получается, — в голосе Индры слышится насмешка, — а вот наполовину людьми-наполовину животными в самый раз, — он, щелкая пальцами в воздухе, переносит их в свои воспоминания. — Я сейчас, так сказать, введу вас обоих в курс истории. Когда-то я, так же, как и вы, попал в плен к очень нехорошим людям ради своего младшего брата. Изуна медленно кивает и отпивает свою порцию чая. Мадара смаргивает и видит лица и голоса людей в огромной яме в воздухе, появившиеся из воздуха перед ними.       — Меня посадили в эту яму будучи человеком умирать с голоду и от истощения, взамен на жизнь моего младшего брата, которого я очень сильно любил и всю жизнь оберегал. Он по своей глупости и наивности совершил одну ошибку, заключив брак с женщиной, предав меня тем самым и мои чувства к нему, но это не имело значения, я смирился и даже остался в стороне…только вот, на их свадьбу пришли люди, как раз таки из клана этой женщины, устроили резню, я тогда не был там, но как только узнал что случилось сразу же явился с похода туда. А когда вернулся со своим войском на свадьбу брата — попал в плен. Мадара лишь мог смотреть на пламя свечей и снова странное чувство тягости в животе его сводило, и начинало сосать под ложечкой — вроде он был сыт, но возникало странное желание.       — Пожалуйста, — он снова слышит этот крик в ушах. — Я умоляю вас — пощадите. Прошу! Мадара переводит безразличный взгляд на очередную жертву. Девушку держат, сжав ее руки за спиной, эти уродцы, которые называют Мадару своим Повелителем и вождем. Он лишь наклоняя голову в сторону, медленно кивает и тем самым дает указания — перерезать ей глотку, пока другой уродец держит кувшин прямо на бледной шее девушке и кровавое месиво выливается в эту чашу. Мадара всегда смотрел своим жертвам в глаза до самого последнего момента — он больше не отворачивался, страдания их у него в какой-то момент перестали вызывать какие-либо эмоции, наверное, от того, что каждый раз смотря на них впервые, он сразу видел всю их жизненную историю от начала и до конца. В его мир не попадали люди, которые были достойны сострадания, все они были или насильники, или убийцы, или садисты, некоторые из них были язычники, лживые еретики, богохульники, предатели, обманщики — кого только Мадара за годы пребывания там ни видел. И все поголовно просили пощады, в то время как обитая на земле, не задумывались о пощаде своих жертв ни разу. Когда он только попал в подготовленное Индрой место заранее, он пытался спасать этих людей, испытывал к ним жалость и сострадание, пока не дошел до конца и не начал видеть этот мир уже другими глазами. Тут не было месту ни состраданию, ни жалости. Дашь слабину и все эти твари, так покорно кланявшиеся ему и смотревшие на него с придыханием — сожрут тебя в любой момент. Много кто пытался это сделать — и много кто умер в попытках это сделать. Доверять здесь надо было только одному существу — самому себе. Мадара это усвоил сполна. Начатые еще Индрой порядки соблюдал, но при этом изменил все входы и выходы, как и уровни под свой лад — воспользовавшись одной попыткой выбраться отсюда, обязательно нужно было сотворить один новый шанс — для следующего своего поколения. Индра позаботился о нем, выиграл свой шанс на свободу поменяться местами с Мадарой — что ж, наступит и его время выбраться отсюда полностью и дать шанс выбранному человеку занять уже его место. Мадара отвлекся и наконец вернулся к рассказу Индры.       — Когда я был человеком, схожим с Мадарой по характеру и мыслями, оказавшись в той яме с разлагающимися трупами и больными калеками, — лицо Индры впервые на памяти Мадары приобрело хмурое выражение лица. — Я понятия не имел, что мне делать. Из ямы никак нельзя было выбраться, чего я только не испробовал, пытаясь сбежать от зловонья разлагающихся тел вокруг меня. Выхода не нашел, по итогу сначала смирился со своей кончиной, откусывая кусок черствого хлеба, который мне скидывали как собаке раз в неделю. Я исхудал до костей и высох, меня мучала ужасная жажда каждый день. Порой в бреду я видел каньоны и реки, из которых мог испить. Порой видел наш дом, в котором всегда был накрыт стол до полна. В бреду шептал себе не умирать и желал напоследок увидеть своего младшего брата, — Индра переводит взгляд на Мадару, — ровным счетом, как и ты, я пробыл в заключении четыре месяца, — Мадара смаргивает, — развяжи его Изуна, я думаю, он успокоился и дослушает до конца. Изуна с извинениями снимал веревки с рук брата и наконец прижав его к своей груди, сел рядом с ним, гладя по голове и успокаивая. Мадара спокойно дышал, пытался сосредоточиться на дыхании, подавляя все образы и голоса в голове, которые смешались в один, и каждый раз вызывали приступы дрожи и боли во всем теле.       — Меня не опекали, как тебя я, — Индра усмехнулся, — никто не обрабатывал мои раны, язвы на теле и руках начали гнить, и каждый день мне приходилось отползать дальше от насекомых и личинок, пожиравших трупы моих собратьев в этой яме, лишь бы они не прикоснулись ко мне. На третий месяц я начал бредить от истощения, мне стали приходить видения, помню в тот день я поверил в божества на свете. Они говорили со мной, успокаивали — я даже видел свою покойную мать, которую хоронил собственными руками, умерла она от болезни задолго до этого, когда мы с матерью были еще детьми. Приходил ко мне в бреду и покойный отец, и все они разговаривали со мной в той яме — сидели вокруг меня, часто я видел, как разлагающиеся покойники порой поворачивались ко мне своими пустыми глазницами, из которых вылезали личинки мух, и улыбались мне. Мадара вздрогнул от этих слов и отвел взгляд:       — Как ты выжил? Я видел твою могилу в тот день, ты не умер в яме, тебя бы оставили там.       — Ты прав. — Индра отпивает настойку еще. — В один день я услышал своего брата наверху, его избивали, кажется, судя по его крику — он меня отрезвил. Перекачиваясь с ноги на ногу, я попытался снова забраться наверх, дополз до середины и снова рухнул вниз — на этот раз сломав себе руку и ногу, — Индра натянуто улыбается, — это был конец, я понимал. Морили меня голодом две недели и только поили какой-то тухлой водой под конец третьего месяца… Но, — Индра проводит свое ладонью по шее и хрустит позвонками. — Голос брата что-то во мне пробудил и заставил вспомнить, кто я есть на самом деле. Великий полководец, человек которого боялись все на тех землях, и охраняющий свой род и семью, вот кем я был. А не жалким куском мяса с костями, подыхающим с голоду и обезвоживания в огромной яме зловония. В один день я услышал, как сверху крикнули, что меня казнят через месяц, если сам не сдохну, — Индра переводит взгляд на спокойное лицо Изуны, — ради своего младшего брата я не нашел никакого варианта лучше, чем. Индра медленно спотыкаясь, подходит к живому еще пленнику, умирающему от истощения и глубоких ран и смотрит в его глаза. То был один из его солдат, который с мольбой смотрел на своего Генерала и тянул к нему руку, сжимая окровавленный бок. Индра переводит взгляд в сторону раны и наконец сморгнув, делает шаг вперед, садится на колени, сжимает руку своего солдата и наконец меняясь в лице...       — Начать есть человеческую плоть, чтобы выжить. — Индра спокойно заканчивает. — Я сожрал их всех, обгладывал кости и плоть своих же солдат, запивая тухлой водой и каждый раз старался перебороть рвотный позыв от вида крови и человеческих органов, которые разрезая ножом, складывал в сторону.       — Меня сейчас вырвет, — Мадара стонет и отворачивается.       — Это было единственное мясо, — Индра спокойной продолжает, — которым я мог насытиться сполна и выбраться живым оттуда, чтобы хоть что-то сделать. Сначала меня выворачивало наизнанку прямо там, после пошло привыкание, а на последних неделях настоящая жажда стала мучать меня.       — И? — Мадара щурится.       — Меня вытащили из ямы, добили и похоронили там. Только вот не учли одного момента, про который я тогда и сам не знал, когда сказал, что вернусь и убью их всех. — Индра усмехнулся. — Человеком я уже не был. Оказавшись похороненным заживо и оказавшись в том самом месте, в которое я тебя отправил. Моим адом было замкнутое пространство гроба из досок под землей — все, что ты видел там, сам прошел я, и когда мое тело начало трансформироваться и изменяться, я нашел выход. Лучше бы они меня сожгли заживо, — он смеется. — Потому что, вернувшись назад — человеком я не был, я стал собой. Такова была плата. И ты, и я, ее отдали взамен на то, чтобы вернуться или вернуть тех, кого мы любили и кого обещали защищать. Индра наконец поднимается на ноги и отходит к двери:       — Как придешь в себя — поговорим, тебе многому ещё нужно научиться, чтобы выжить, а пока тебе надо отдохнуть. И побыть вдвоем, думаю, вам о многом хочется поговорить, — он открывает дверь, как слышит вопрос в спину.       — Что ты сделал с теми, кто пытал тебя и казнил? — Мадара смотрит в спину Индре в ожидании ответа.       — Я уничтожил их всех. — Индра замолкает на пару секунд и продолжает, — убил их семьи, сжег дотла деревни. До этого пытая всеми способами, которые придумал в том аду. — Индра говорит, не оборачиваясь, — и только тогда я смог вернуться к брату домой. Опозориться я не мог, каждый получил по заслугам, я никогда свои договоры и правила не нарушал. Отдыхай, Мадара, скоро начнутся ломки, и чтобы их утолить, тебе нужны силы и спокойный ум, — он выходит, закрывая со скрипом за собой дверь комнаты. Мадара еще сидит рядом с Изуной в молчании, после чего переводит взгляд на брата и шумно выдыхает, просто притягивая удивленного младшего брата к себе, упирается в его шею лицом.       — Мне тебя очень не хватало, прости. Я просто не успел. Я пытался. Губы Изуны расплываются в улыбке немного грустной, он кивает Мадаре со спины, и подняв свои руки к лицу, обнимает его тело тоже.       — Все нормально, брат. Все хорошо. Я знаю. Мадара, сжав зубы, пытается унять дрожь в теле, пока слезы скатываются по его щекам, прижимая Изуну к себе, от страха снова потерять его. Отпустить и понять — что Изуна исчезнет, растворится, и единственное, что будет ему напоминать о брате, это… Надгробие на кладбище у церкви, на обоих могилах которых написано: Изуна Учиха и Мадара Учиха, годы жизни и ни одного цветка.

***

Тело Кисаме висело на веревке, ведущей к потолку его тюремной камеры, прямиком на той самой штанге для подтягивания, на возвышение которой верхушка тюрьмы дала согласие пару лет назад для заключенных для того, чтобы особо буйные и энергичные заключенные могли заниматься спортом прямо в своей камере, и тем самым избавляться от лишней энергии, которую не могли расходовать во время перерыва или же командных игр во дворе. Ибики сам лично дал указание пару лет назад мастерам прикрутить штангу недалеко от потолка камеры, помнит тот день, и теперь он, стоя в проеме открытых дверей камеры, смотрел на то, как тело преступника, как мешок, свисало на нем. Его лицо успело посинеть и посереть к тому моменту, как его нашли, на полу была небольшая лужа мочи, выходящей прямиком из большого пятна на комбинезоне покойника вперемешку с дерьмом, от которого стояла вонь во всей камере. Только в фильмах нам показывают, как трагично вешаются или вскрываются смертники, не оставляя после себя ни пятнышка или запаха — в реальной же жизни вонь стояла такая, что хотелось зажать рот рукой и выбежать подальше, попросту от того, что все съеденное в обед просилось по гортани вверх выйти наружу.       — Кто-нибудь, — Ибики кривится от отвращения и стоящей вони в помещении, — снимите его уже оттуда, — он дает указание надзирателям. — Дерьмо, — начинает все больше и больше проклинать этот ебанный день. Стоило ему только одну ночь не поспать, как проблем навалилось столько, будто он вышел из отпуска длинною в месяц, отдыхая на Бали, и вернулся обратно, — вернусь как вы все это уберете, надо осмотреть камеру. Анко стояла позади него и все больше бледнела от происходящего.       — Были какие-нибудь намеки на то, что он с собой покончить собирался? — спрашивает ее мужчина.       — Нет, — женщина, судя по ее виду, была удивлена не больше его. — Никаких. Он вышел после допроса во вполне бодром состоянии и спустя час попросту повесился в своей же камере.       — Значит, была, — грубо перебивает ее Морино. — Только мы ее не заметили, — он садится на скамью для работников и проводит своими пальцами по лицу, оттягивая кожу век вниз. — Что за ебанный день сегодня, я не понимаю, полнолуние? Магнитные бури, или что за дерьмо происходит вокруг?       — Его надзиратели сейчас находятся на допросе у верхушки, — Анко говорит тихо. — Главный в ярости, две смерти за один день, давно у нас такого не было.       — Это пока что две, — Морино криво усмехается. — Еще не вечер, — он машинально закуривает сигарету прямо в коридоре. — Не удивлюсь, что у нас еще всплывет где-нибудь кто-нибудь, выпрыгнуть с окна же из-за решеток не могут. Анко устало опускается рядом с ним и закуривает сигарету тоже, наблюдая как труп Кисаме перекладывают на носилки, уносят и уборщики начинают свою работу. Складывают вещи умершего в пакеты, моют полы и…       — Как ваш допрос с Саске сегодня? — она отводит свой взгляд с камеры на своего напарника, затягивается сигаретой.       — Как видишь, — Ибики усмехнулся, выдохнул и прокашлялся, — никак, если бы меня не дергали каждый раз, может быть и прошло нормально, а так одно сплошное — никак. Мы не продвинулись ни на минуту дальше в рассказе, все то байки мне свои рассказывает, то философствует, то просто на нервы мне действует. — Ибики переходит на тихий смех, больше походящий на истерический, — у Саске отлично получается заговаривать зубы или нести такое своей больной натурой, что я уже сам порой начинаю сомневаться в своей адекватности.       — С Саске очень тяжело, — Анко соглашается с легкой улыбкой понимания, — порой он невыносим настолько, что хочется ему вмазать.       — У вас с ним гораздо более теплые отношения, — подмечает Морино.       — Да, к нему найти подход надо, если находишь — он самый приятный собеседник из всех, кто у меня был, и самый умный парень его возраста, из всех что я встречала. Он, — она тушит сигарету о пол, — часто переходит с темы на тему, но, если уследить вовремя и слушать внимательно — начинаешь понимать, о чем он говорит метафорой.       — О чем ты? — Ибики поворачивается, хмурится.       — Саске, он… — Анко закусывает губу, — он никогда ничего не говорит просто так, даже когда это может казаться полным бредом — он говорит тебе просто это так, чтобы это казалось бредом, но на самом деле, если ты упускаешь это из виду или не слушаешь толком, потом понимаешь, что зря. — она смотрит на Ибики спокойно, — я серьезно говорю тебе. Саске — не тот человек, которому нравится разговаривать с людьми, в отличии от того же Узумаки, в основном он говорит лаконично, или молчит, но бывают периоды его, так сказать, словесного поноса, — она смеется, — да, я вижу, что ты понимаешь, о чем я. Но это не просто потому что он резко захотел с тобой пообщаться. Нет, Ибики, Саске не любит общаться с людьми похлеще тебя. Бывали периоды, когда он сидел и попросту молчал часами, смотря то в одну точку, то в другую. Иногда его молчание говорит за себя даже больше, чем если бы он открыл рот. Ибики цокает языком, встает и направляется к выходу.       — Я позову тебя, как вызовут. — Анко пытается придать голосу более оптимистические ноты, но удается с трудом.       — Буду ждать с нетерпением, — сухо выдавил из себя Морино и направился обратно в камеру допроса к Саске. Учиха покорно ждал его на том же самом месте, где он его и оставил по уходу.       — Я уже думал, вы не придёте, — спокойно начинает Учиха как только дверь отворилась и Ибики закрыл ее за собой.       — Выходного в твоем расписании сегодня нет, — следователь садится обратно на стул и, скрестив руки на груди, смотрит на Учиху тяжелым взглядом.       — Поэтому и надеялся, — в голосе звучит ирония. Саске сидит в такой же позе, как и следователь, и смотрит на него спокойно, — вы не самый приятный собеседник, без обид.       — Ты тоже. Без обид, — Морино кажется позабавило это, судя по слабой улыбке.       — Никаких обид, — Саске улыбается в ответ. — Люблю честных людей, честность у нас в нашем современном мире — золото, днем с огнем не сыщешь. Морино включает диктофон и спрашивает сразу, перед тем как Саске успевает что-то сказать:       — Опиши подвал, в котором вы с Наруто были, и свое пребывание в нем тогда. Саске хмурится, кажется, задумался, и проводит языком по губам.       — Вам какое конкретное место описать? — решил все-таки уточнить.       — Все, что помнишь. — Морино наклоняет голову набок, зевает и кивает, чтобы Саске начинал.       — Первое, что приходит на ум… — Саске рассматривает потолок камеры допроса, — это комната одна. Да, начну с нее, пожалуй…

***

Первое время осознание того, что ты вернулся назад, что живой, для головного мозга крайне трудная задача. Мадара часто при самых обычных бытовых действиях, таких как туалет, мытье своего тела в пруду или же проглатывание жидкости — замирал, входил в какой-то ступор на середине, не мог вспомнить, что именно нужно делать дальше и как правильно это делать. Часто при паре шагов ходьбы — падал, от того что мозг давал неправильную команду — одна нога наступала на вторую, и он обессиленно садился вниз. Но, он вставал и дальше пытался хотя бы дойти из выхода этого странного подземного города, в котором теперь он, его брат и Индра обитали — единственный выход отсюда был неподалеку от церкви, той самой, в которую они с отцом и Изуной, будучи еще детьми, ходили. Наружу он не выходил, от чего-то все еще боялся увидеть землю, почувствовать ветер своей кожей, вдохнуть свежий воздух, тактильно ощутить рукой шершавость листьев. Почувствовать. С того самого момента, как он очнулся в этом месте, прошло около месяца, хоть он и получал необходимый уход и заботу от своего брата, каждый раз смотря на него, слыша его голос, он ловил себя на мысли, что чего-то не хватает… Сначала не понимал, что именно изменилось в Изуне, или в нем самом, буравил точку в стене взглядом, уходя в свои мысли и размышления, но никак не мог понять — чего именно не достает. Он смотрел на Индру внимательным взглядом, даже отвечал на его вопросы и слушал его рассказы, но из раза в раз, словно выбывая из реальности, до последнего пытался прислушаться к своим ощущениям. Ощущения. На второй месяц он часто слышал смех Изуны, видел его улыбку, от его монотонного и не особо окрашенного яркими красками рассказа о том месте, в котором он был до смерти Изуны и после, ловил брата на разных эмоциях, появляющихся на лице или проскальзывающих в голосе, и спокойно отводил взгляд в сторону, уставая от психической активности, засыпал, снова погружаясь в темноту. Эмоции. На третий месяц после пробуждения от сна по инерции выполнял одни и те же действия, учась по сути жить втроем заново. Очнулся он кем-то сроду калеки, немощного и беспомощного — сам есть он не мог, сам ходить еще по сути тоже не мог, засыпал с трудом, реакции тела и разума были притуплены, остались только условные реакции, как у новорожденного ребенка — он мог цепляться за предметы, моргать и дышать, все остальное пропало бесследно. Реакции. На четвертый месяц… Теперь и рацион был его совершенно иным — он только пил, от того что не ощущал голода, ощущал только сильную жажду. Все время хотелось пить — Индра молча протягивал ему кувшин с содержимым, от него Мадара больше не кривился, не приходил в ярость, не отворачивался с отвращением — так как по сути, то и дело что питался там этим все время. Он жадно после очередного выхода Индры наружу и поиска добычи, проглатывал все принесенное содержимое, и снова засыпал. Потому что спустя неделю, как он очнулся и понял, что его начала мучать ужасная жажда, попросил кувшин с водой и когда ему его протянули, смотря на него внимательно, отпил и начиная кашлять от отвращения, сплюнул и спросил:       — Что это? Изуна смотрит на него с сожалением и хочет уже ответить, как его перебивает Индра, отвечая за него.       — Вода, как ты и просил.       — Почему она тухлая? — кривится Мадара, лежа на покрывалах, с рвотным рефлексом выплевывает ее фонтаном автоматом на пол, кашляет — горло начало неприятно саднить. В итоге просто начал кашлять, в глазах выступили слезы, и слизистая оболочка глаза заметно покраснела.       — Брат, — в голосе Изуны четко было слышимо сожаление, — она не…       — Она не тухлая, — вместо него отвечает Индра беспристрастно, перенимая кувшин в свои руки и смотря на Мадару изучающе, выдыхает.       — Она воняет! — Мадара вскрикивает, выбивает взмахом кувшин из рук Индры, от чего тот отлетает в сторону и разбивается. — Гнилью воняет!       — Брат. — Изуна подходит к нему ближе, пытается положить свою ладонь на его плечо, но Индра жестом руки останавливает его, и Изуна опять меняется в лице. — Да скажи ты ему уже! — наконец он вскрикивает, — он же ничего еще не понимает!       — Не понимаю что? — Мадара, прокашлявшись, смотрит на обоих перед собой, держится за грудную клетку ладонью, и до сих пор пытается отчаянно сглатывать отвратительный привкус во рту. — Что я не понимаю? — Индра до сих пор молчит, переводит взгляд на Изуну и переспрашивает, — что я не понимаю, Изуна?! Точно. Изуна…он ни разу не видел, чтобы за все это время, пока они были тут, ни разу не видел, чтобы Изуна вообще что-либо ел или пил.       — Попробуй сам выпить эту воду! — Мадара обращается к брату, — выпей ее из второго кувшина! Она тухлая и имеет отвратительный запах, будто она…       — Я не пью воду. — Изуна впервые отвечает с такой интонацией, смотря пристально в глаза старшего брата, — я не пью вообще и не ем, мне это не нужно, — судя по его лицу, он не собирался об этом рассказывать до последнего. — В отличие от тебя и Индры, мне не нужна ни еда, ни жидкость вообще. Как это? Мадара замолкает, переводит озадаченный взгляд в сторону Индры и замирает, переосмысливает сказанное, и наконец, с нотками злости, переспрашивает Индру, ощущая, как медленно гнев внутри начинает закипать. Ему ужасно хотелось пить — горло все пересохло, уже который день подряд его будто потряхивает изнутри, то в жар бросает, то в настоящий озноб, и он, лежа на своем подобии кровати, не знает куда себя засунуть. Изнутри что-то сигналит ему о странной потребности что-то выпить, но что именно, он не может понять — он словно начинает высыхать, от того и колотит.       — Вставай! — грубо гаркает Индра, устав от всего этого, бросает в его сторону какую-то тряпку, более схожую с такой же самой накидкой, в которой они ходили с Изуной вдвоем, — прогуляемся! Мне надоел этот спектакль. Пора тебе уже понять пару вещей про себя, раз ты вернулся вполне в здравом уме и накопил силы внутри себя в достаточной степени, чтобы закатывать истерики.       — Но. — Изуна моментально резко и грубо хватает руку Индры поворачивая к себе, — ему еще не…       — Я сказал, Изуна. Он встанет, — голос старшего из Учих звучит твердо, — и ему пора понять пару вещей о себе, чем дольше ты будешь оттягивать это — тем дольше будет проходить его адаптация! Ты хочешь, чтобы у него из-за твоей сраной заботы началась интоксикация? Изуна обреченно выдыхает и выходит из комнаты, Мадара, ничего не понимая, натягивает тряпку на себя.       — Вместо того, чтобы тратить наше время на долгие рассказы, что с тобой происходит, покажу на практике. Жду снаружи, — добавляет Индра, выходит следом, — прибери за собой осколки. Я за тобой прибирать не собираюсь. Выход по прямой все время и налево. У тебя десять минут. Взгляд Мадары скользит по разбитому кувшину, он, наконец поднимаясь и делая пару шагов, зацепляется крепкой хваткой за стол, на котором обычно находился их скудный арсенал посуды, и чуть не заваливается на него всем корпусом тела — не смог удержать равновесие. Ноги до сих пор слабые — даже с учетом того, что все эти месяцы он учился ходить заново из-за атрофированных от лежания мышц, каждый раз периодически спотыкался. Если бы он, будучи человеком, пролежал столько лет, у него не то чтобы мышцы атрофировались уже давно, как минимум его спина и ягодицы были бы покрыты пролежнями — но этого не было. Его раны затянулись давно, новые раны, которые он получал от неудачных попыток ходьбы — затягивались быстрее, нежели он мог рассмотреть их внимательно. Тело его отныне функционировало иначе, эмоциональный фон был скудным, и все время мучала неописуемая жажда. Он пытался несколько раз прислушаться к собственному сердцебиению — выходило с трудом, прикладывал даже ладонь на грудную клетку, чтобы убедиться, что его сердце внутри вообще есть — билось оно ужасно медленно, пару раз в минуту — чего его мозг до сих пор принять на трезвую голову не смог. Наличие собственного дыхания он мог определить лишь в моменты засыпания — тогда он действительно почти переставал дышать. Больше не было ежесекундных вдохов и выдохов — а даже если и были, то не с такой интенсивностью, как он помнит ранее. Набрасывая аккуратно сложенную черную накидку на голое тело, он ступает по лестнице вверх, выходя в проход оборачивается в сторону двери, прикрывает за собой, и идет дальше. Тут не было зеркал, Индра убрал одно единственное что было в его коморке после того, как Мадара с ужасом смотря на свое отражение в один день попросту разбил своим же кулаком — со всей силы ударил, не мог воспринимать свое собственное бледное отражение в зеркале. Никак. И дело было даже не во внешности, длинные отросшие волосы его никоим образом не смущали, его смущала неестественная бледность кожи, на которой не было странным образом больше ни одного рубца, раны или посинения, и больше всего из своего образа его пугало осунувшееся лицо, огромные, мешковатые синяки под глазами, которые словно придавали ему пару лет возраста и его… Взгляд. Он, смотря на себя, не узнавал свое отражение именно из-за своего взгляда. В его когда-то тепло-карем цвете глаз, которыми он смотрел на окружение себя с нежностью и любовью, отличая зрачок от глазницы — теперь была одна сплошная темно-каряя холодного оттенка оболочка. Взгляд был пустой — не уставший, и даже не тусклый — абсолютно пустой. Будто покойник смотрит на него с отражения, из раза в раз.       — Ты и есть покойник, — с холодным цинизмом впервые прозвучал тогда голос в его голове. Мадара помнит, как он шарахнулся, обернулся, чтобы понять кто с ним говорит, но никого не застал ни сзади, ни в комнате в принципе.       — Кто ты? Лучше бы он тогда не спрашивал этого вопроса, так как к ответу он готов не был — он обернулся в зеркало и увидев самого себя с усмешкой стоящего в отражении с того самого места — вскрикнул, споткнулся и упал.       — Мы давно умерли, Мадара. Разве ты уже забыл, насколько нам было с тобой весело в… — отражение прикладывает свою ладонь к стеклу по ту сторону зеркала и Мадара, с расширенными зрачками, может наблюдать как около собеседника начинают появляться знакомые очертания места, из которого он смог сбежать, оставив свою часть именно там, — в аду?       — Так, кто ты теперь? Ты можешь ответить на этот вопрос самому себе, а, Мадара? Подол плаща развевается при ходьбе, он наконец выходит из этой церкви, моментально щурится от яркого солнца, прикрывая рукой глаза и отворачиваясь по инерции назад, а после пару раз смаргивая, привыкает к свету и наконец видит своего брата, который стоит, протянув ему свою руку, и впервые замечает, как смотрит на него Изуна. Его тело стало крепким, он вырос за эти годы, волосы его остались такими же длинными, но больше не возникает желания провести по ним ладонью и насладиться их мягкостью, он в ступоре остался стоять, от того что… Изуна в протянутой ладони держит с самым невозмутимым взглядом настоящее сердце, капли крови стекают по его ладони вниз, орган еще бился. Изуна отрешенно отводит взгляд в сторону трупа, лежащего около него. То был мужчина со сквозной дырой в грудной клетке, разорванной изнутри, лежащий с открытыми глазами, рот его от крика остался открытым. Изуна улыбается ему с искренним весельем, глаза его блестят, он медленно растирает второй ладонью свои окровавленный губы, прикрывая глаза от усмешки, и наконец открывая их смотрит на Мадару из-под опущенных длинных ресниц, пока в его глазах отражается настоящая кровавая звезда и голос его звучит с придыханием низко:       — Кушать подано, брат. Замечая замешательство в лице Мадары, он с разочарованием прикрывает свои глаза, и наконец разворачиваясь к человеку, которого только что убил, будто зная мысли Мадары в тот момент, голой ступней нажимом отворачивает лицо покойника в сторону и произносит:       — Это всего лишь обычный человек, одним больше, одним меньше, — цинично звучит его голос, — не стоит так драматизировать, — я нашел для тебя мясо свежее, не больное и не испорченное пороками людской натуры. — ешь! — оказавшись рядом с Мадарой сзади, он наклоняется к его уху, обнимая обоими руками, и подносит ко рту Мадары переставшее биться сердце, — для своего брата я сделаю все, лишь бы он не был голоден и был сыт. Когда-то ты меня опекал так отчаянно, — он проводит своей рукой по волосам Мадары и, целуя его в висок, открывает одним пальцем его рот.       — А теперь моя очередь.       — Это… — Мадара не может собрать мысли в кучу, — его?       — Скоро твой ступор пройдет, то, что ты сейчас испытываешь — нормально, после перерождения мозг играет с нами злую шутку, он продолжает обманывать тебя своим по памяти человеческим существом, моралью и этикой, пытаясь тебя снова убить изнутри, но знаешь, брат, я освежу твою память и заставлю тебя вспомнить, кто ты теперь и какую мощь имеешь. Мы преклоняемся перед тобой — ты совершенное существо, которое отныне будет нас вести вперед, как только завершится твое превращение окончательно мы наконец будем вместе навечно.       — Что ты такое? — Мадара разворачивается резко, смотрит на Изуну в ужасе, его грубы дрожат. — Где мой брат? Где Изуна? — переходит на крик и, видя обиду в лице брата, снова от резкой головной боли, падает вниз сжимая свою голову от образов и криков и смеха в голове, и шепчет лишь бы они.       — Заткнитесь, — рычит он с хрипом, — я ничего не сделал! Пошли прочь!       — Он не хочет принимать нас! — Зецу стоит около Изуны рядом и с выдохом обреченности качает головой.       — Он не понимает, — второй Зецу изучающе рассматривает Мадару снизу-вверх.       — Он скоро все поймет, — спокойно отвечает Индра позади Мадары держа в руке травы и поднимает голову в сторону солнца, выдыхает. — Вставай, Мадара! — переходит на крик он.       — Я… — Мадара пытается унять дрожь всего тела. — я не…это не я…       — Он разделил свое сознание надвое не в силах принять все, что он там делал, — наконец заканчивает свое умозаключение Зецу. — Мадара, ты спал шесть лет. Ты знаешь сколько шесть лет в человеческом мире длятся в аду?       — Замолчите…замолчите вы все! — он слышит крики детей, мольбы остановиться и пощадить их в своей голове.       — Шестьсот, — спокойно отвечают ему в голове, — ты шестьсот пробыл в аду, разрывая людей на части, смотря на все уродства человеческой души, на пытки, которые от скуки ты придумывал сам, особенно нравилась тебе пытка заставлять человека смотреть в зеркало, пока его сначала уродуют и после сжирают заживо. Сначала, его привязывают к доске, растягивают его руки и ноги в стороны в тиски, а после разрезают его кожу. Мадара спокойно ножом вспарывает живот очередному смертнику, не ощущая при этом ничего.       — После отрывают его ногти зажимом, один за другим. Раз. Два. — Мадара спокойно отводит зажим в сторону. Рассматривая очередной ноготь с интересом. После ты начинал с зубов. Пока не останется один единственный. Раз. А потом добирался до органов, оборачиваясь к тому самому. Два. Мадара стоит у зеркала, смотря на себя и на свою жертву, и улыбается весь в крови под крики людей там. И, наконец, ты брал раскаленную кочергу, и выводил название греха на его оставшейся коже медленно и с наслаждением, на лбу или ребрах. Ты повторял снова и снова тоже самое, что делали с тобой — пока не привык и не стал считать это нормой. Пока не понял — что эти люди заслуживают еще более худших пыток за свои деяния при жизни. И тогда, в один день ты придумал пытку гниения под дождем, пока тела от сырости начинали разлагаться…       — Как ты и хотел — я и ты. Учиха Мадара и его младший брат Изуна Учиха. Мы уничтожим их всех по одному, Мадара. А потом песчаные пытки, пытки огнем, пытки животными, игры на выживание и еще много вещей…через которые ты изначально прошел сам — чтобы понять какого это, быть настолько беспомощным и жалким, каким ты был при жизни — когда Изуну не спас. И пока ты не смог себя простить за это, наказывая снова и снова — ты не смог успокоиться. Так что же за цирк устраиваешь ты теперь тут? От вида сердца тошнит? Не смеши меня. Ты существо отныне такое — чтобы выживать тут, чтобы остаться и тут, и там ты выбрал интересный вариант своего существования. Тебе надо есть, Мадара, тебе надо есть человеческую плоть заживо чтобы оставаться собой — забирать их лица, отправлять их души к себе в ад, чтобы тебе не было там скучно. Ты всасываешь их плоть в себя — это твоя пища и твоя вода отныне. Потому что ты, ты знаешь, кто ты? Мадара? Или все еще нет?       — Не хочет знать, — со смехом отвечает Зецу.       — Но скоро узнает, — поддакивает второй Зецу и они оба заливаются смехом. — Его отец Индра скоро все ему объяснит, а пока что.       — Ешь, Мадара, — грубо поднимает его Индра и впихивает человеческое сердце ему в глотку, тот кашляет и давится, — перестань тратить свое время зря и отталкивать свою натуру, тебе надо есть! Жри! — он разжимает его челюсти пальцами и пихает глубже.       — Мадара, пожалуйста, ради меня! — Изуна смотрит на него с мольбой, — я умоляю тебя, брат…ты же, ты хочешь увидеть Тобираму? Мадара замирает, он не ослышался? Дрожь резко оборвалась, он переводит взгляд на Изуну, послушно откусывая кусок глотает его, и пока не закончился, перебарщивая рвотный рефлекс, его отпустили. Тобирама? Тобирама.Тоби. Тора. Мадара будто впал в прострацию, отчаянно пытался зацепиться за это имя, резко внутри ощутил впервые такое странное чувство. Это грусть? Боль? Что это? Сердце застучало слишком быстро — прямо как раньше, в желудке все скрутило, ему стало тяжело дышать, всю грудную клетку сжало и наконец огромной вспышкой в голове пришло отчаянье. Тобирама — его муж. Его Тобирама. Любовь всей его жизни- как и брат, ради которого он и остался в аду — лишь бы выбраться и снова увидеть эту мягкую улыбку, эти глаза. Тобирама всегда смотрел на него по-особенному, смотрел ласково. Его запах опьянял. Кожа была такой нежной и губы мягкие. Эта любовь выворачивала Мадару наизнанку, от резко появившейся внутри тоски. Он взвыл. Оттолкнул Индру, оттолкнул Изуну. И сорвался на бег.       — Мадара! Стой! — рявкнул Индра, и крикнув Изуне немедленно остановив его, сорвался на бег за Мадарой. Он бежал, сам уже не зная куда — ему надо было найти Тобираму, надо было увидеть. Ему надо было. Точно — ему нужен он, вот чего все время не хватало. Он задыхается, бежит из всей силы через лес, не обращает никакого внимания на раны от листвы, останавливается, принюхивается, и с рыком рванул в правую сторону, сердце колотится.       — Черт тебя дери, Мадара, стой! — орет Индра, переходя на звериный бег, — так нельзя! Стой! Ты не готов еще!       — Брат! Остановись! — Изуна бежит следом, с другой стороны, — ты не понимаешь, ты для всех давно. Ты давно умер, Мадара, для них всех. Мадара бежит на нюх, где-то неподалеку человек, он услышал отчетливо, как он с кем-то разговаривал, ему надо спросить. Ему надо узнать — жив Тобирама, или нет. Он добегает до двоих людей, исследующих лес. Один из них резко разворачивается и смотрит с огромным удивлением на выбежавшего человека из леса, второй автоматом достал ружье. wake up to the sounds of the silence that allows For my mind to run around with my ear up to the ground I'm searching to behold the stories that are told When my back is to the world that was smiling when I turned       — Прошу прощения. — Мадара медленно подходит, смотря на незнакомца, — Вы знаете, где поместье Сенджу? Мужчина с ужасом замечает окровавленную одежду Мадары и лицо, дергается и кричит второму, чтобы тот звал подмогу, но второй человек его не слышит. Голос не подал.       — Я не наврежу вам. — Учиха с сожалением смотрит на мужчину, — я, наверное, напугал вас… я просто хотел узнать…где сейчас находится Тобирама Сенджу? Вы знаете эту семью? — наконец он переводит взгляд прямиком на одежду человека и замечает знакомый символ семейства. — вы из семьи? Из прислуги? — Мадара подошел близко и мужчина, резко поднимая свое ружье, стреляет без колебания в Мадару. Мужчина резко копошится на месте, достает из кармана какую-то бумагу и смотря на нее, резко поднимает взгляд на Мадару и вытягивает ружье. Бумага упала на землю. Tell you you're the greatest But once you turn they hate us       — Стоять! — кричит в ужасе, видя, как только что прострелил Мадаре плечо, — стоять, кому сказал! Я буду стрелять! — он дрожит весь. Мадара медленно опускает свой взгляд в сторону плеча, не ощущая ничего:       — Зачем вы стреляете в меня? — он поднимает уже холодный взгляд на человека и ступает дальше. Мужчина от очередного шага делает еще три выстрела в грудь Мадары, смотря как тот спокойно идет к нему, и только когда Мадара остановился на расстоянии двух метров от него, в ужасе понял — патроны кончились. Взгляд Учихи опускается на раны, он спокойно поднимает руку, стряхивает порох с одежды и медленно переводит взгляд на чужака. Во взгляде пробежало разочарование. Перезаряжает ружье, Мадара опускает взгляд в сторону бумаги и застыв смотрит на нее. Oh, the misery Everybody wants to be my enemy Spare the sympathy Everybody wants to be my enemy На ней изображён портрет его и Изуны, в тот самый день пропажи и надпись — при встрече стрелять на поражение, разыскиваются — убить. (Look out for yourself) My enemy (look, look, look, look) (Look out for yourself) But I'm ready В голове щелкнуло, Мадара, не думая, набрасывается на человека, откидывая ружье валит на землю, пытается прижать, и в лихорадке дрожи переспрашивает:       — Тобирама Сенджу? Он жив?       — Сгинь, исчадье ада! — орет мужчина, пытаясь оттолкнуть его, дергается и наконец достав нож, со всей силы бьет Мадару в бок. Мадара застыл, стало щекотно. В голове медленно начали смеяться. Он медленно опускает руку прямо к ножу, вынимает его из своего тела и рывком сжав руки, тянет их на голову, припечатав ножом к земле — раздался истошный крик. Он наклоняется к лицу человека, вдыхая запах крови со странным наслаждением, начинает улыбаться сам от ужаса в глазах пленника.       — Я задал вопрос. — сжимает его челюсть рукой, — Где. Мой. Муж? Мужчина запнулся, дрожавшими губами тихо задает вопрос:       — Ты Мадара? Мадара Учиха? Быть не может! Ты же умер пять лет назад! — губы его дрожат, взгляд бегает из стороны в сторону, и он весь побледнел, — ты демон!       — Ясно, на мой вопрос ты мне не ответишь. — Мадара с сожалением рассматривает лицо незнакомца, — впрочем, не важно. — он опять с тягой поворачивается в сторону крови на руках человека и не сдержав порыва, наклоняется чтобы ее слизать. В голову ударил дурман, он разжимает свои зубы и начинает всасывать субстанцию больше и больше, и наконец услышав крики Индры и Изуны совсем близко, услышав их бег вблизи от него, выдыхает обреченно и смотря на мужчину с печальной улыбкой, прикрыв свои глаза — слыша в голове громкий шум смешавшихся голосов, наконец произносит:       — Лучше бы ты ответил на мой вопрос, — голос его стал грубым, — жив был бы. А теперь, — он, открывая свои глаза, уже совершенно иначе смотрит на мужчину — будто это его добыча. Вот теперь — кушать подано. Рывком разжимая челюсть впивается в его глотку клыками и прокусывая артерии и вены всасывает их в себя с удовольствием, как же ему хотелось — есть. Разжевывает кожу и сжирает его горло до кости. Your words up on the wall as you're praying for my fall And the laughter in the halls and the names that I've been called I stack it in my mind and I'm waiting for the time When I show you what it's like to be words spit in a mic Индра с Изуной останавливаются с обоих сторон от Мадары, наблюдая, как он заживо поедает человека, Мадара перешел к грудной клетке, от рук с остервенением отрывая кожу, глотает ее и наконец, закончив на половине — выдыхает.       — Мадара? — тихо спрашивает Изуна, подойдя ближе с Индрой. Второй внимательно осматривает тело солдата и не может сдержать про себя победной улыбки. — Ты в порядке? — наполовину обглоданный так и остался лежать рядом с стеклянным взглядом, направленным на Мадару. Грудная клетка вспорота — внутренности брюха съедены. Трава вся вокруг окрашена кровью, как и сам Мадара. Он все еще молчит, сидя опиравшись лбом о колени. Дрожит.       — Наелся? — Индра опускается на колени и кладет свою ладонь на плечо Учихи, — лучше стало? Мадара от дрожи, смеется тихо, наконец поднимает свою голову, смотря на Индру своим надменным, настоящим взглядом, усмехается, протягивая рукой человеческое сердце в его сторону, тихо отвечает:       — Я вспомнил. Все вспомнил. Индра медленно кивает.       — Я вспомнил, кто я, и наконец наелся сполна. — Мадара спокойно встает, подносит сердце в руки Изуне и, кладя руку свою ладонь на его плечо, тихо говорит: — твоя еда, можешь доесть остатки, если хочется. Больше мне помощь не нужна.       — Мы возвращаемся домой, — сухо произносит он, — я устал. Труп оставить тут, не убирать, я хочу, чтобы остатки нашли его люди, — он проходит дальше и добавляет громче, чтобы двое его членов семьи услышали его — и на наглядном примере увидели, что будет с каждым, кто мне помешает вернуть моего мужа — домой. Я уничтожу их всех. Уничтожу каждого, как в том подвале. Каждого сожру. Разжую и выплюну. Tell you you're the greatest But once you turn they hate us А сейчас — нам пора возвращаться, всех, кто попадется на пути — убить. — он спокойно смотрит вдаль своими кровавыми глазами и спокойно улыбается яркому солнцу.

***

Наруто, впрочем, сегодня никак не ожидал гостей. Он лишь безучастно осматривал окружающих его людей, часто его взгляд менялся на хмурый, брови сдвигались к переносице, от любого лишнего или внезапного крика, словно они приносили ему по-особенному неприятные ощущения. Ему даже во время прогулки не хотелось особо с кем-либо контактировать. Пару раз мужики звали его поиграть с ним в футбол в специальном отсеке для тренировок под надзором, от чего Узумаки лишь кривился и с выдохом, натянуто улыбался и медленно мотал головой. Поэтому, появившись в зоне отдыха, он спокойно надел очки, держа в руках обычную книгу художественной литературы — спокойно читал, сидя на мягком кресле подушке, и от страницы к странице ловил себя на мысли — как бы здорово сейчас было просто закурить сигарету для повышения концентрации — которая сегодня в больше степени шла по пизде от рассматривания новой страницы книги, в которую он пытался вчитаться — и из раза в раз понимал — текста он не запомнил. Устав от этого гиблого занятия и попыток концентрироваться хоть на чем-то, он отложил книгу в сторону и просто рассматривал скользящим взглядом стены тюрьмы в попытках хоть чем-то себя занять. Было скучно и как-то слишком уныло сегодня — половину персонала тюрьмы отсутствовало — даже не с кем было поговорить.       — Наруто? Узумаки аж дернулся от того, что попросту не заметил подошедшего Ли к нему со спины, резко схватил его руку на плече и чуть ли не вывернул. Охранники моментально напряглись в дверях и хотели уже подбежать к обоим. Юноша виновато почесал затылок, извиняясь своим выражением лица за такую реакцию тела.       — Ты меня напугал. — Намикадзе отвечает со смехом, — не заметил тебя, я тебе не причинил боли? — он сразу же отпускает пальцами кисть работника тюрьмы и опускает взгляд в пол, — извини, если да.       — Нет, все в порядке. — Ли спокойно опускается напротив него в кресло и обводит взглядом других заключенных неподалеку, — я тебя не отвлекаю? У меня сейчас перерыв, захотелось задать тебе пару вопросов.       — Перерыв от чего? — Наруто пытается поддержать беседу, спрашивая с интересом.       — Семинар по психопатии от лидирующих экспертов в судебной психиатрии. Пару дней по 8 часов. — Ли улыбается ему в ответ и Наруто только сейчас замечает в руках мужчины папку, вероятно с конспектами.       — Здорово, помню, — Наруто улыбается и прикрывает глаза, будто припоминая что-то приятное, — я очень любил учиться, когда студентом был, мне всегда было интересно узнать что-то новое. Хоть и наши с тобой специальности в корне отличаются. В какой-то степени, я юридический окончил, — уточняет Наруто, — но криминология и лекции по судебной психиатрии у нас вроде тоже были, хотя я могу путать медицину и психиатрию — я не врач. Кто ведет у вас семинары, если не секрет?       — Рин Нохара и Конан Яхуми, два лидирующих эксперта страны по судебной психиатрии, и Нагато Яхуми право по законам. — Ли отвечает сразу же с теплотой, — я еще в колледже с особым интересом слушал их лекции в записи, благодаря им в специальность и пошел.       — Не слышал таких имен. — Наруто смеется виновато, — но поверю в их профессионализм, судя по твоему голосу, на слово. — Так, что ты хотел? — он сразу же возвращается к главному. — Что-то случилось с Саске, или ты просто поболтать на досуге со мной хотел? — его лицо сразу же становится сосредоточенным и взгляд наполняется концентрацией только на одном объекте — на Ли.       — Это так здорово, что вы так оба беспокоитесь друг о друге. — Ли подмечает детали, — я бы хотел такого же друга, как ты — который в любой ситуации будет интересоваться, все ли со мной в порядке. — Ли видит, как промелькнула тень на лице Наруто и сморгнул. Наруто выглядел, оскорбленным? — я что-то не то сказал? — он заинтересованно наклоняется в мягком кресле ближе.       — Мне казалось вы с Гаарой достаточно близки, — спокойно отвечает Наруто и отводит взгляд в сторону, — чтобы считаться лучшими друзьями, или я не прав? — наконец переводит глаза обратно и смотрит на собеседника вопросительно.       — Не настолько, на сколько вы с Учихой.       — Мы с Учихой не лучшие друзья, — отвечает Наруто с нажимом на последние два слова, — и никогда ими не были. — Так что ты хотел?       — Извини, если обидел тебя такими словами. — Ли улыбается спокойно, — но, но я думал, что вы именно они. Лицо Наруто поменялось снова, и он усмехнулся, поднес пальцы к шее и провел по подбородку, ловя на мысли, что курить хотелось что-то слишком сильно — особенно сейчас:       — Ты ошибся. Слова звучат достаточно громко, чтобы прикрыть свои глаза и вспомнить, услышать немного другое звучание смысла, который отдавал специфической мелодией, своей собственной в голове, от которой горло будто сжимается чужой, сильной рукой, сворачивается изнутри желудок, будто внутренности переворачиваются и встают вверх ногами, шум мыслей в этот момент заполняется громким звуком одной, такой четкой и осознанной, от которой порой хочется выть и одновременно в самые отчаянные периоды жизни, возвращаться к ней же от теплоты, наполненности и осознанности этих простых слов — но таких важных…       — Я люблю тебя. Я люблю тебя, Учиха Саске, больше всего на свете. Это такое счастье — любить тебя, — голос сел, звучал счастливо вперемешку с меланхолической печалью. — Ты самое дорогое на свете, что у меня есть. Что мы — есть друг у друга — я всегда буду с тобой. Прости меня, пожалуйста, в последний раз. Но я тебя не отпущу. Если мы умрем — то только вдвоем. Умереть, держа тебя за руку — самая лучшая смерть для меня. Потому что, хотя бы на этот раз — я буду единственным, на кого ты посмотришь в первый и последний раз, в своих воспоминаниях, — слезы вставшие в глазах, отдавали в горло хрипом, носоглотка забилась, и он ощущает кожей как слезы наконец скатываются по щекам. Медленно стекая вниз, согревая покрасневшую кожу и одновременно обжигая разницей температуры вокруг. Саске пытается вымученно улыбнуться ему, ему тяжело фокусироваться на Наруто, он хочет что-то сказать, впервые смотря на него этим немым взглядом, пока слезы начинают скатываться с его глаз, и вместо слов, он всего лишь… Наруто ощутил, как его ладонь накрыла его руку сверху и пальцы сжали его.       — Ты такой…придурок, — последнее слово прозвучало совсем тихо, с нежностью и огромной горечью. — Упрямый… — Саске тяжело говорить с каждым словом сильнее и сильнее, — любимый, — его глаза медленно закрываются и он, сжимая руку Наруто сильнее от разрывающей боли изнутри, словно ища в прикосновениях спасения, — придурок. — губы в немом шепоте произносят последние слова, и рука начинает медленно обмякать в сплетении пальцев. On another love, another love All my tears have been used up On another love, another love All my tears have been used up Хотя бы из нас двоих, ты — живи, пожалуйста, ради меня, — цвет глаз Саске наполнен красивыми крапинками, отражения приглушенного света сверкают в темной оболочке — придавая вечно холодному взгляду теплое сияние, даже его бледное лицо будто стало намного розовее и здоровее. Саске кривится от обжигающей боли внутри, кашляет, больше не отхаркивает кровь, просто сглатывает с усмешкой на губах. — Наруто, я никуда не уйду от тебя и никогда и не уходил, — ему требуются огромные усилия, чтобы поднести замок их рук к груди Узумаки, и наконец дотронуться до области сердца. — Я всегда буду с тобой. Вот здесь. — Саске слабо улыбнулся, кажется — он был счастлив. Его голова упала на плечи. Он устал. Он больше не может. Рука начала опускаться тоже — грузом вниз. Единственный предмет их пальцах блеснул в приглушенном свете. По крайней мере, я успел спросить тебя, сказать тебе эти три слова напоследок, и я был крайне счастлив — услышав твое да. И от того умирая… Я… я счастлив — я успел сказать это лично, впервые в жизни — Тебе. Больше не добавил ничего, Ли медленно кивнул и продолжил.       — Я хотел спросить тебя, — Ли достает из папки листы какие-то, Наруто рассматривает их краем глаза, и наконец подносит один из них к своему лицу, поворачивая рисунком к Узумаки. — Ты знаешь, что это такое? На белых листах были нарисованы странные фигуры, больше похожие на размазанные кляксы в черном цвете с обоих сторон симметричны, без особых границ и четкой формы.       — Без понятия. Ребенок какой-то накалякал? Я примерно так же рисую…руки из жопы растут по жизни.       — Нет. — Ли, смеясь, качает головой, — это называется тест Роршаха, тебя никогда не тестировали по нему здесь или в больнице? Я читал твое дело, знаю, что ты и Саске посещали психиатра и невролога до всей вашей странной истории в доме. Очень интересный способ изучения психологического портрета человека. Наруто перенимает в руки пару листов, рассматривает их и медленно качает головой:       — Удивительно, но мне давали, наверное, все, что только можно, кроме этих клякс, — пожимает плечами и возвращает рисунки обратно владельцу. — а ты?       — Проходил ли я? — Ли удивленно моргает глазами, — да, очень давно при тестировании на проф пригодность. Интересное времяпровождение, особенно учитывая то, что по сути верного ответа нет, и быть не может. Ты не хотел бы попробовать. — Ли переводит на Узумаки свой взгляд, тот молча смотрит в одну точку куда-то в сторону стены, — у меня есть с собой парочка картинок из этого теста, — добавляет поспешно, — не хочешь взглянуть? Вот на этом я увидел летучую мышь, интересно, что увидишь ты. — он просовывает Наруто картинки, тот продолжает молча сидеть и рассматривать стену в полном молчании, он настолько притих, на секунду Ли показалось, что Наруто и вовсе перестал дышать. Уже хотел поднести свою ладонь, чтобы дотронуться до плеча, дернуть и вернуть Наруто из своих мыслей в реальность, но не успел коснуться от резкого низкого голоса в свою сторону.       — Я в жизни терпеть не могу три вещи. Первое — когда меня трогают чужие мне люди. Не переношу тактильный контакт без своего разрешения, — голос Узумаки звучит спокойно, он даже не оборачивается на него. — Второе. Ли замер. Наруто увидел его боковым зрением? От голоса стало некомфортно находиться рядом, Узумаки сжал руки в замок, держа локти на своих коленях. От такой прямолинейности лицо его собеседника слегка залилось краской.       — Когда трогают мое. Очень не люблю тоже. — Наруто усмехается и наконец поворачивается к Ли, смеряя его презрительным взглядом, — и третье, когда меня считают за идиота… — он переводит взгляд в сторону рисунков и наконец встречается с Ли взглядом, тот поджав губы, — причем вот так в наглую. Повисло молчание. Ли, не выдержав спокойный взгляд, отвел глаза.       — Хорошая была попытка, но слишком палевная. — Наруто щурится, цокает языком и, закуривая, отступает на шаг, — летучая мышь была у тебя в папке, я не идиот — это раз, Рин Нохара психиатр, а не судебный эксперт — это два, херово ты лекции слушаешь. Двойка тебе за внимательность. Все, бывай, — поднимает руку на прощание и удаляется в сторону коридора, оставляя Ли одного сидеть на диване.       — Дерьмо. — Ли выдыхает и с раздражением засовывает листы бумаги обратно в папку. Откуда Наруто знал, кто такая Нохара? Он смотрел ее лекции? Лично был знаком? Был у нее на приеме? Зачем он соврал? Он проходил уже этот тест? Наруто, докурив сигарету, затушил ее в урне у выхода и бросил внимательный взгляд на часы, выдохнув направился в сторону, заснув руки в карманы своего комбинезона, который был ему велик. Шел, спокойно рассматривая стены тюрьмы и прокручивая в своей голове тот самый день. В который Ашура ему дал этот самый тест тогда — иронично было, как он тогда мать его не понял — кто перед ним сидел, не заметил странность, не заметил тревожных звонков, неужели он бы настолько уставшим в тот период своей жизни, что так и не понял очевидных вещей?       — Я покажу тебе десять картин, тебе нужно будет методом ассоциации объяснить мне, что ты видишь, — тогда голос Ашуры звучал совершенно иначе, нежели при их последней встречи, да и выглядел он значительно старше, чем на самом деле выглядел и предпочитал показывать себя миру. Наруто помнит, как бросил заинтересованный взгляд на эти расплывчатые рисунки перед собой. Ровно шесть рисунков были выполнены в черном цвете исключительно, хоть и рисунками это назвать было сложно — схоже было с расплывчатой, симметричной абстракцией. Четыре листа с фигурами, выполнены в цвете.       — Ты можешь держать их руках, переворачивать в разные стороны — на твое усмотрение делать с ними все, что хочется, для изучения и ответа на мой вопрос.       — И что это нам даст? — Узумаки поднимает бровь, в голосе звучит скепсис, — поможет понять псих ли я? — он раздраженно выдыхает, и в который раз задается вопросом, для чего именно он подписался на эти приемы, и в трезвом рассудке начал сюда приходить лично. Что же повлияло на его решение? Ах да, точно… I wanna take you somewhere so you know I care But it's so cold and I don't know where I brought you daffodils in a pretty string But they won't flower like they did last spring Повлиял очередной конфликт с Саске, после которого Узумаки пришел снова. Просто в тот самый день взял в руки свой телефон и набрал номер. Почему? Потому что испугался своей реакции. В очередной раз после встречи с Учихой и его поведения, мягко говоря невыносимого, который закончился мордобоем в квартире Учихи, (спасибо, господи, Итачи уехал в командировку и не видел всего этого) Наруто, хлопнув дверью и послав Учиху нахуй, выбежал оттуда с ярким желанием кого-то убить. Он не сдержался, изначально ударил в стену прямо перед лицом Саске, наорал на него из-за причины, по которой не перешел бы на повышенные тона раньше, в более стабильном состоянии…но сейчас. Сейчас, Саске, откровенно говоря, стал невыносим для него — он вел себя двояко. То они спят друг с другом лицом к лицу, чуть ли не ебутся в кровати взглядом — и Наруто может поклясться, что видит это в его глазах, особенно на пьяную голову, выбивая смирившегося его со своей участью из колеи еще больше. То Саске звонит сам, приезжает к нему ночью и молчит весь вечер, хотя по телефону обещал сказать нечто важное ему и поговорить по душам, наплыв заканчивается вероятно на ближайшем перекрестке дороги в сторону Наруто. То Саске утром, проснувшись раньше Узумаки, ведет себя как последний гондон и делает вид, что Наруто и вовсе тут нет. Сначала, это немая игра, перешла на огрызание, после на откровенное раздражение в одну сторону.       — Ты можешь себя не вести, как конченный мудак? — Наруто срывается на крик и, толкая Саске в стену, смотрит на него с вызовом. — Я устал от этого, Саске!       — Тебя тут никто не держит! — отвечает в тон Учиха, не смотря ему в глаза.       — Ты меня сам позвал, дебил ты конченый! — Наруто на секунду запинается от обиды, и после краснеет от злости. — Или у тебя мозг совсем отшибло от алкашки, которую ты жрешь как не в себя? Ты перебарщиваешь, ты понимаешь это?       — От конченного дебила и алкоголика слышу! — гаркает Учиха в ярости, — или ты у нас закодировался уже? — Саске в тот день без причины начало нести.       — Я не ты — чтобы свои проблемы и эмоции в жопу себе засовывать и делать вид, что я ебать как вылечился резко от всего! Ты привык себе в жопу не только это совать! — отвечает Наруто язвительно, плюет эти слова ему в лицо и, отмахиваясь, идет в сторону двери. Саске резко вбивает его в дверь со спины, от чего Наруто бьется лицом об бетон, матерится и слышит, как ему язвительно со спины говорят, зажимая руки сзади:       — Повтори, что ты сейчас. Сказал. — Саске надавливает сильнее и Наруто не может сдержать мычание.       — Отъебись! — дергается, пытается вырваться и бьет с ноги Саске, но промахивается, — Саске, я сказал — отъебись от меня!       — Повтори, мать твою! — Саске бьет его в стену еще раз, от чего Наруто разбивает нос, кровь начинает литься, у Наруто внутри треснула стена ледяного спокойствия, он сплёвывает и говорит лаконично:       — Если ты сейчас меня, сука, не отпустишь, боюсь, твой братик будет очень недоволен твоими сломанными руками и придёт мне ебало бить… ибо я случайно помял личико его братика Саске. — Наруто отвечает с злобным смехом. — А Саске трогать может только он! — он нарочно изменяет свой голос, стараясь говорить тоном, больше похожим на голос старшего Учихи. Саске замирает. Его взгляд темнеет — перекрыло. Он резко разворачивает Наруто к себе грудью, замахивается и бьет со всей силы прямо под дых кулаком, Наруто автоматом сгибается, кашляет и поднимает на него злобный взгляд, выдает с рыком:       — Пизда тебе, Саске. Саске фыркнул, поставил блок на прилетевший удар с кулака в челюсть и ударил с колена еще раз под дых. Наруто взвыл, резко выбило дыхание. Саске отпустил его, отступил на шаг и побледнел от чего-то, Узумаки успевает лишь поднять на него взгляд, после ведет им по телу и язвительно спрашивает:       — Смотри-ка, у тебя встало — от того, что ты пиздишь меня, или от упоминания твоего брата?       — Тебя только пиздить и надо! Мамочка в детстве мало по попке шлепала. — Саске не успевает даже говорить, как Наруто с криком наваливается на него сверху и со всего маха бьет в челюсть, бьет второй раз, сжимая рубашку Саске в кулак, и смотрит на него бешено.       — Ебальник свой закрой, — его трясет от огромной волны злости — та тайфуном накрыла его вечный штиль внутри, на который уходило так много энергии, от которого он так сильно устал — устал сдерживаться во вред себе, ради блага других. — Не смей говорить, даже упоминать мою маму, сука!       — Не смей упоминать моего брата! — орет в ответ Саске и бьет Наруто снова, тот ставит блок, вжимает кисть руки Саске в пол, от боли Саске вскрикнул и выгнулся — Наруто ему чуть кисть не сломал. Они оба возбужденные дышали на полу мокрые — пьяные и разгоряченные. Наруто ерзает на нем, от чего Саске сглатывает снова, и когда Наруто опускает свой взгляд снова на его бедра, теперь в открытую замечает настоящий стояк — без шуток. Его лицо вытягивается, он смаргивает и Саске, уловив вопрос в взгляде друга, резко и грубо скидывая его, орет:       — Вали отсюда! — толкает в сторону двери.       — Да и пожалуйста, истеричка хуева! — Наруто устал. Наруто просто ужасно устал от постоянно переменчивого настроения Саске, они стали ругаться каждый раз при встрече за последние пару месяцев, состояние Саске больше начинало походить под неадекватное — он по щелчку пальцев приходил то в пассивную агрессию, то в открытую, и Наруто, стараясь все время сохранять нейтралитет — просто устал себя сдерживать из раза в раз. Дома дерьмовые отношения, с Саске дерьмовые отношения, с Саем тоже дерьмовые отношения, на работе дерьмо сваливается раз в неделю стабильно на его голову — везде одно сплошное дерьмо. Это было — все. Наруто, хлопнув дверью в тот вечер несостоявшейся попойки, просто набрал номер и решил — что из них двоих ненормальных, адекватным пора становится ему — иначе в один прекрасный день может случиться так — что кто-то из них двоих другого с горяча ненарочно убьет. И Наруто не уверен больше — что это будет не он. And I wanna kiss you, make you feel alright I'm just so tired to share my nights I wanna cry and I wanna love But all my tears have been used up Да, впрочем, так он и оказался на приеме у него во второй раз — Наруто переводит взгляд на Ашуру, и закончив свой рассказ, выдыхает, отпивает глоток воды из стакана, и в который раз смотрит в сторону кружки с чаем, который всегда ему предлагали — и он отказывался… В тюрьме после двух смертей за день стали ощутимы косые взгляды заключённых друг на друга во время ежедневных занятий, или же во время приема пищи в общей столовой. Наруто не смог сдержать усмешки от вида того, как мужики под два метра ростом и больше его раза в два в ширь, сидели как напряженная струна, друг от друга через один стул. Стоило лишь умереть одному не самому спокойному тюремному узнику, так сказать, не от типичной смерти, так недоверие стало самой выразительной эмоцией на лицах людей в округе. Наверное, они сейчас сидели и про себя гадали, если процесс, каким бы он ни был запустился, ведь Какузу скоро тоже отправится на тот свет досрочно, то кто же следующий из них примет поцелуй смерти? Наруто прыснул от слышимого шепота за своей спиной во время прохождения мимо зала под номером Д4, в котором заключенных заставляли работать на благо общества, и своими руками пилить дерево для будущей мебели, жители Америки которую заказывали. Пока он не оказался здесь по собственному желанию и воли — он бы ни за что не поверил, что одна из самых красивых кухонных секций сотворяется руками убийц и насильников, которые стали смотреть на него косо.       — Это он его убил. — Наруто остановился резко, слыша шепот парочки мужиков за своей спиной.       — Точно он. Ты говорил с Кисами еще вчера, он пережил бы тут нас всех! — второй бросает в спину Наруто встревоженный взгляд. Наруто шумно вдыхает воздух. Прикрывает глаза, считая про себя. Один. Да, нужно вдохнуть и просто повторить про себя ту самую считалочку, которая там всегда помогала успокоиться, и… С тех самых пор, как карета тронулась с места и увезла среднего сына Буцумы вместе с Данзо в другие земли на продолжительную учебу, прошло три года. Данзо с самого первого дня следовал за Тобирамой тенью — их поселили в соседних комнатах в корпусе для мальчиков Гарвардского университета, города Кембридж, штата Массачуссетс. Тобирама был замкнут, не шел на контакт ни с кем в первый год учебы, кроме Данзо, не особо стремился даже с кем-либо без надобности разговаривать. Все свое время от университета уделял конному спорту, или же проводил свое свободное время часами в огромной библиотеке в полном молчании. В самом престижном учебном заведении на первом месте золотыми буквами на все огромную стену были выгравированы правила, и первым пунктом был — строгое соблюдение правил и режим. Им нужно было укладываться спать в определённые часы, и запрещено было в ночное время покидать свой кампус, в определенное время нужно было вставать и появляться в огромных аудиториях на занятиях вовремя — иначе попросту мог преподаватель выставить тебя за дверь, до этого громко отчитав перед всей аудиторией, пристыдив. В промежуток между лекциями выдавалось час на обед и прогулку по всему периметру университета, Данзо не припомнит ни одного раза — чтобы Тобирама тратил это время на еду, из-за чего Шимура лишь с выдохом раздражения приносил ему ланч в пакете, и молча протягивал его своему лучшему другу и любимому человеку…пока Тобирама то на подоконниках университета, то снаружи сидел и читал какую-то очередную книгу, не обращая толком ни на кого внимания.       — Ты скоро упадешь от истощения, Тобирама, тебе нужно питаться. Господин Буцума мне прика… — Данзо не успевает договорить на третьем месяце пребывания их там, как Тобирама впервые ему ответил грубо.       — Моего отца тут нет — может, ты это поймешь уже наконец и оставишь меня в покое? Он не узнает, выполняешь ты его указы или нет. — Тобирама смотрит прямо в его глаза спокойным взглядом, откладывая книгу в сторону, — если я не ошибаюсь, ты мой слуга, а не его — так может хватит уже играть двойную роль и действовать мне на нервы?       — Тебе надо есть! — с нажимом отвечает Данзо и впихивает пакет с обедом в руки Тобирамы, на что тот с раздражением бьет его по рукам, пакет рвется и все содержимое падает на пол. — Тобирама! — с криком Данзо наклоняется и пытается собрать все содержимое, — ну и что ты наделал?! Ты понимаешь, что сейчас будешь до вечера голодать!       — Я сказал уже — я не хочу есть. — Сенджу смотрит сверху, сидя на подоконнике своей комнаты, в макушку Данзо, — и чем ты быстрее поймешь, что ты не обязан мне вечно совать эту безвкусную пайку, тем будет лучше для нас обоих, — он спрыгивает с подоконника и хочет уйти, но Данзо резко хватает его за руку, сжимает и поворачивает к себе грубо.       — Ты ведешь себя, как… — Данзо встает и, сжимая сильнее тонкую кисть юноши в его руке до синяка… — как маленький ребенок! — переходит на крик. Данзо сорвался, он устал постоянно терпеть непонятное поведение Тобирамы — не понимая, чем заслужил к себе такое отношение.       — Лучше вести себя как ребенок, нежели как заноза в заднице, — грубо отвечает ему Сенджу, вырывает свою руку, толкает от себя Данзо и уже хочет направиться в сторону двери, как… Данзо вбивает его в стену своим телом и сжимает его руки в своих, припечатывает прямо перед лицом. Тобирама смотрит на него спокойно.       — Да что с тобой такое? — теперь он перешел на настоящий крик. — Тебя будто подменили!       — Со мной все нормально. — Сенджу хмурится и рассматривает лицо Данзо, — не считая того, что ты сейчас грубо нарушаешь мое личное пространство.       — Ты. Издеваешься? — Шимура запинается. — Личное пространство? Тобирама, я тебе близкий человек, член твоей семьи, мы с детства были вместе. Тобирама ни разу не заикнулся о том, что он хочет вернуться во время рождественских праздников домой — как и не вернулся ни в следующий год и ни в последующий, в отличие от Данзо — который к семье приезжал, оставляя в эти моменты Тобираму одного на свой страх и риск. В первый год Буцума был в бешенстве, увидев Данзо на пороге своего дома одного. Данзо, лишь поджав губы, стиснув зубы так крепко, отвернулся от главы семьи и молча удалился в свою спальню к родне. Он обещал ему за праздничным ужином — что Тобирама обязательно в следующий раз приедет домой к семье. Он обещал, и не смог сдержать обещание никак. Тобирама не приехал домой ни в один из последующих праздников и каникул в их университете. Он лишь молча приходил в библиотеку, молча читал свои книги, и с третьего курса открыл для себя прелесть волонтерства работы в лаборатории под начальством главного биолога Гарвардского университета. Там он, впрочем, и познакомился с одним интересным человеком, имя которого повлияло на него в дальнейшем и на его труды с той самой встречи. Стал его единственным другом, помимо Данзо, во всем огромном университете. То был бледнолицый, худощавый мужчина лет тридцати, недавно выпустившийся студент по имени Томас, который впервые поднял свой взгляд в сторону Сенджу, как только тот вошел в главные двери кампуса биологии и генетики. Изначально принюхивались друг к другу, будто голодные по общению дикие звери, через пару месяцев перекидывались пару фразами и спустя еще месяц, Томас заговорил с ним впервые. Его длинные темные волосы всегда были сальными у корней, он часто завязывал длинный хвост на затылке — лишь бы не мешали делу и носил медицинскую шапочку для стерильности в своих экспериментах. Он много курил сигар, выходя во время перерывов наружу, и увидев в тот день явно неспавшего около суток Тобираму, сжалился и подошел к нему, молча протянув ему сигарету с предложением:       — Хочешь? Его немецкий акцент Тобирама узнал сразу, несмотря на превосходный английский, видимо был выходцем Баварских корней.       — Я не курю, — пробубнил под нос Тобирама, качая головой, — но спасибо, — устало растирает свои глаза, стоя в халате и размышляя о том, почему же очередной эксперимент над крысой так и не удался. Та сдохла спустя пять минут, как только Тобирама добавил содержимое своего лекарства в маленькую мисочку у железной решетки клетки животного. Генетика ему давалась по-особенному тяжело, сколько бы он ни сидел над книгами что в своей комнате, что в лаборатории, и часами в библиотеке — добиться нужного результата в своем опыте не получало никак. Спал мало, записывал все результаты в тетрадь, ему уже снилось порой как он разработал ту самую вакцину регенерации — но, то были лишь мечты воспаленного разума юноши, который все еще жил, уже который год, в своем горе и утрате.       — Самое время начать, — спокойно ему ответил Томас, пожимая плечами, — это помогает не спать больше количество часов, нежели требует твой организм, если смешаешь курение с утренним кофе — будешь бодрствовать еще пару часов перед отходом ко сну — проверено, — он все еще держит свежую папиросу перед лицом Сенджу, смотря на него с замаскированной заинтересованностью. — Не понравится, я не настаиваю. Он давно за ним наблюдал — и понял, что в чем-то они даже похожи — оба фанатики своего дела, не будь ты зациклен на чем-то, столько часов не будешь тратить, впустую просиживая, так называемую, золотую молодость и самые счастливые часы жизни над крысами, пока твои однокурсники ходят по пабам кампуса и выпивают в компаниях, уезжая в пригород на выходные на экскурсии или танцы. Тобирама был его моложе на столько лет — но уже он, смотря на него, узнавал в нем себя и такой близкий по духу и цели человек в качестве друга и напарника был ему попросту нужен. С одинаковой идеологией двум существам рода гомо сапиенс можно достичь огромных высот, работая сплочённо. Тобирама осторожно перенимает сигарету, крутит ее в руках, вспоминая, как его отец часто курил огромную штуку в своем кабинете, и переводит взгляд непонимания на Томаса, тот усмехается, чиркает спичками о коробок и поджимает наконечник. Сенджу хватило пары секунд, чтобы при втягивании никотина автоматом начать кашлять, глаза заслезились и начало тошнить.       — Гадость какая, — сквозь кашель бубнит и сплевывает на землю слюну с привкусом горечи и кислоты желудочного сока.       — Это только первое время так, потом привыкнешь и начнешь понимать прикол этого дерьма, — мужчина отвечает спокойно с легкой улыбкой понимания. Так и сдружились, сначала общение было осторожным, общались лишь только в дверях лаборатории, или сидя друг напротив друга за медицинским столом, после уже начали часто навещать в спальнях друг друга, рассказывая о новых новостях медицины или делясь результатами своего прогресса в опытах. Не сказать, что Данзо был в восторге от нового друга Тобирамы, один только внешний вид отталкивал его от этого человека. А после и напрягать знатно своим фантомным присутствием в комнате Тобирамы в те разы, когда Шимура заходил к своей любви и заставал их там вдвоем.       — Тобирама, мы можем поговорить наедине? — спрашивает Данзо, смотря с укором на Томаса, всем видом показывая, что он тут лишний. Томас лишь фыркая при виде Шимуры, молча закатывает глаза и выходит из спальни Сенджу. Они собирались выехать в город, Сенджу как раз собирался, пока друг его ждал.       — Говори, мы наедине, — бросает небрежно юноша, и накидывая на себя черное пальто из кожи, переводит внимательный взгляд в сторону члена своей семьи. Ему уже семнадцать — он стал настоящим мужчиной, лицо давно потеряло прежнюю детскую припухлость, а тело мягкость, сейчас черты его лица наконец стали острыми, выточенными, и тело сбитым от мышц — он занимался спортом каждый день, и не думал останавливаться, волосы длинные отрезал медицинскими ножницами, теперь те стояли торчком на затылке, пока рваная челка прикрывала глаза. Данзо вырос тоже, стал взрослее, все еще предпочитая носить длинный хвост к низу и строгий костюм их семьи. Тобирама одевался просто — всегда носил любимый свой свитер из шерсти до горла в черном окрасе и темно синие брюки, даже в тёплое время года отдавал предпочтение исключительно темным тонам. Данзо же наоборот выбирал более светлые тона в одеяниях — серые.       — Твой отец приедет навестить завтра с братом и женой. Мито беременна — они ждут первенца.       — Я очень счастлив за брата, — только и выговорил Тобирама, направляясь в сторону двери, и проходя мимо Данзо. — Я в бар.       — С каких пор ты пьешь? — вспылил Данзо и скривился. Тобирама лишь спокойно проходит мимо, игнорируя протянутую руку в его сторону для захвата, и смеряет его тяжелым взглядом:       — С сегодняшних.       — И что за повод такой? — кричит ему в лицо взбесившийся Данзо, — ты то курить стал и от тебя несет табаком на лекциях, теперь ты и пить собрался?       — Данзо, — медленно, с прищуром протягивает Тобирама, смотря на него, — ты мне мать или отец?       — Нет. — запнулся Шимура, понимая, к чему второй ведет, — но…       — Вот и не веди себя так, будто ты мой родитель, жизни меня учить не надо.       — Это не повод пить и портить свое здоровье! — Данзо хватает его за локоть и вбивает в стену снова, — да что с тобой такое?       — Сегодня день смерти моего мужа, руку убери. Или мне нужно твое разрешение, чтобы от скорби и горечи утраты напиться в свой выходной? Повисла тишина, Данзо бледнеет, и отпустив Тобираму, смотрит на него с обидой и жалостью, как тот удаляется прочь. Он впервые заговорил о Мадаре так откровенно спустя столько лет.       — К отцу и брату выйду днем, так и передай. Вернулся Тобирама, впрочем, очень пьяным для первого, проигнорировал Данзо и просто грузом упал на свою перину, пока Данзо молча лежал рядом и с опаской держал воду в руках и таз под кроватью, в случае надобности промывания желудка. Встреча членов семьи прошла хуже, чем хотелось бы, но и лучше, чем могло бы быть. Они прогуливались весь день по просторам кампуса, Хаширама назвал имя своего будущего сына и за ужином в местной кухне слушал новости семьи от лица Буцумы. Говорили о расширении их земель дома, об новых членах войска, говорили так же о грядущей войне, которая должна была разразиться изо дня в день, по всем прогнозам, между русскими и немцами, а также Францией, Италией и Польским княжеством. Впрочем, война так и не случилась ближайшие пару лет. Она случилась после. Буцума внимательно слушал сына и его рассказы о медицине, пока Данзо играл с Итамой и Каварамой в своей комнате, Мито наблюдала за ними, с нежностью поглаживая огромный живот. Хаширама делился своими планами об открытии в будущем из их поместья пансионата для детей потерявших родителей — на войне таких будет огромное количество и он хотел бы обеспечить сиротам место для здорового и благополучного существования. Буцума переписал поместье на своих двоих старших сыновей, и Тобирама, лишь безучастно кивнув, соглашаясь отдать его в распоряжение брата. Его часть измерялась в золоте, но пока никакого взгляда на площадь Тобирама не имел, лишь попросил брата вписать в бумаги его имя, как наследника поместья в дальнейшем, после смерти отца. Буцума лишь с хохотом в укор подметил — сыновья рано его собрались хоронить, в своем доме он жил, в своем и умрет. Так он думал тогда, и впрочем было совершенно прав — только в одном Буцума оплошал, он думал, что умрет в своем доме от старости, но не предполагал, что смерть к нему спустя много лет, явится в немного иного рода лица, нежели старости. Два…       — Не смотри на него так пристально. Мало ли, что у этого конченного мудака на уме. Они тут сто процентов по блату. Ты видел, что они за цацки носят с собой? Их у Учихи и этого пацана не отбирают. Сто процентов они на лапу дали верхушке.       — Вон у этого папаша был мэром города, думаю, там бабок пруд пруди. Я узнал его фамилию. Отец в президенты баллотировался перед смертью.       — Да, скорее… Три…       — Или их просто по очереди в жопу наши надзиратели ебут, — с отвращением выплюнул третий, — вот и ходят, крышованные, тут с таким видом будто… Счет про себя не помог, у Наруто дернулся уголок лба влево и он, медленно развернувшись к голосам за спиной, говорит спокойно:       — Повтори, сука, что ты сейчас сказал. — Узумаки спокойно идет в сторону троих мужиков, надавливая пальцами на свои костяшки ладони и хрустя ими… голос его спокоен, в глазах отражаются блики лучей солнца через окно этого корпуса, наконец распогодилось и свет отражался в его разного цвета глазах, губы вытянулись в оскал. Он ждет — давай, ублюдок, повтори мне это в лицо, а не за спиной, как крыса. Которой ты и являешься в этом гадюшнике, называемой тюрьмой.       — В жопу тебя ебет не только твой дружок ебнутый, но и орава надзирателей? — самый громкий из них гаркнул, — так и знал! — сплевывает прямо рядом с Наруто, возвышаясь своей огромной фигурой над Узумаки. Наруто медленно переводит взгляд в сторону таблички с именем, прикрепленной на оранжевом комбинезоне — говорящего с ним урода зовут Хидан. Надо же, какая ирония — еще один Хидан в их жизни появился — неужели такое редкое имя в Америке распространено?       — По себе судишь? — Наруто прыснул, не смог сдержать тебя от едкого комментария и автоматом получает с кулака удар в лицо, отшатывается и слышит с криком летящее в него следом.       — Я с тобой нянькаться не буду, сукин ты сын!       — Хидан! Не трогай его!       — Я сдерживаться с таким напыщенным уродом не буду! Слышится крик, вероятно дружков этого Хидана, пока он сам отшатывается на ногах по инерции на пару шагов назад, скулу засаднило, во рту разлился привкус крови разбитой губы, и он, поднимая свой взгляд, смотрит на летящий кулак в его сторону следом, сжимает кулаки и лишь с шумным свистом отвечает, принимая спокойно следующий удар, готовит колено для встречного удара. Тянет рукой в его сторону, лишь бы ухватиться за локоть и ударить в ответ.       — Я с тобой тоже! Иди сюда — потанцуем, тварь. Удар с колена приходит прямо в солнечное сплетение со стороны Наруто и он накидывается на него, смотря в глаза Хидана с особым удовольствием. Дело было просто в имени — таком же, которое носил учитель по фехтованию Тобирамы в детстве, и который его, так низко пав на пару с Кагуей, в том самом ебанном доме, в ту ночь предал… Тобирама смаргивает от летящего кулака над его лицом и замирает от того, что удар пришел прямо о стену рядом — вероятно это больно — бить в бетон, но на данный момент мыслительный процесс прерывается из-за двух устремленных взбешённых глаз, направленных на него со стороны Данзо, который стоит прямо к нему профилем и судорожно дышит. Потасовка случилась прямо в коридоре университета тем вечером, когда он в свои восемнадцать вернулся в города в кампус, повздорил с Данзо, который сейчас сжимая губы в одну ровную линию, орал ему в лицо оскорбления, которые провоцировала огромная обида и злоба направленная на него — Тобирама не стал праздновать с ним свой день рождения, отправился выпить спокойно с Томасом в пригород и теперь, слушая десять минут обвинения, разговор накалился до такой степени, что Данзо решил применить свой излюбленный прием, пользуясь превосходством лет перед ним — перешел на физическое насилие, которое было направлено не на прямую в его сторону, а — косвенно.       — Бить надо в цель, а не рядом, — он отвечает, смотря в глаза своего лучшего друга, общение с которым во время учебы в университете сошло на нет. Не потому что он перестал испытывать нежные чувства к нему и считать кем-то сроду близкого духовно и физически человека, а только от того, что смотреть на Данзо и вспоминать свой родной дом было попросту… Больно.       — Ты посмотри на себя! — все причитает взбешенный Шимура, держа свои руки у его лица, наклоняясь корпусом ближе, — неужели ты не понимаешь, на что похож и что ты с собой делаешь? Да ты еле на ногах стоишь! У тебя на этой неделе два научных доклада перед всей аудиторией — а от тебя несет за километр спиртом! Данзо возбужденно дышит, сжимая свои белоснежные зубы с натиском, он взмок и во взгляде видима искренняя обида за то — что Тобирама не выпил с ним, не делится с ним ничем последние пару лет, и ведет себя так, будто они вовсе чужие друг другу люди. Тобирама стоит напротив него немного помятый, они с Томасом по пути назад намокли, волосы теперь лежат на лбу беспорядочно, подол плаща и брюк пропитаны сырой грязью.       — Тебя настолько обижает тот факт, что я пил не с тобой? — Сенджу не спрашивает, он констатирует факт — не надо иметь большого ума, чтобы догадаться о мотивах такой реакции в его сторону, которая каждый раз повторялась не от того, что Тобирама в очередной раз выпил и ушел в пьяный угар, а от того — что без него. Данзо дергается от слов, замолкает, и лицо его краснеет от подступивших эмоций в грудной клетке сильнее, переходит на крик:       — Я забочусь о тебе, дебиле, я обещал твоему отцу! — он пихает Тобираму в грудь, прижимает ближе, словно истосковавшаяся кошка по своему ребенку и дрожит всем телом. — Я обещал, — голос садится, он сглатывает от желания рыдать в этот момент от собственной злости на напарника и самого себя, — обещал позаботиться — но ты мне не даешь этого сделать, потому что…       — Потому что нашел себе лучшего друга, но не в твоем лице. — Тобирама знает, что он прав, на это утверждение и отвечать не нужно. Данзо ранили эти слова еще больше, и он лишь сглотнул, слова так и не вылетели с его губ. Слова Тобирамы ранили его, тут спору не было, но добивали его с каждым днем все больше и больше не слова, а именно действия того, кто говорил слова так просто без сожаления и раскаянья, будто говорили они не о своих межличностных отношениях — а о погоде за окном.       — Мне не хватает, — голос Данзо сел, во рту сухо и он сглатывает, смотря в глаза Тобирамы, — тебя.       — Мне тебя тоже. Пауза.       — Я люблю тебя, Тобирама, — совсем тихо, едва слышимо, на грани слез, выдавливает Шимура, и сам жалеет в следующий момент о сказанном, — я люблю тебя слишком сильно, люблю. Ты не понимаешь даже, насколько сильно. Насколько сильно мне больно видеть своего любимого человека таким, и понимать — что я ничего не могу с этим сделать. И снова пауза. Данзо шмыгает носом, с яростью и злобой на самого себя, после устало опускает руки вниз и, прижавшись спиной к стене, скатывается вниз на холодный пол. Тобирама остался все так же стоять и смотреть на его макушку сверху. Молчал, пытался осознать услышанное. Но не смог выдавить ответа, лишь молча развернулся и ушел в сторону своей спальни, сбежал. Лежал в своей кровати, смотрел на темный потолок, ощущая приятную невесомость в теле, воздушность и онемение конечностей — так действовал на него алкоголь, он не опьянял особо, больше служил как средство анестезии тела — но никак не души. Думал о жизни, обо всем что случилось за последнее время, мысли плавно возвращали во времена детства и того, что случилось с ним в его родном доме накануне. С тех пор как он уехал учиться — Ашура ни разу к нему не приходил, будто его образ остался жить вместе с его старшим и младшими братьями в родном доме, как и с отцом. Он все время в глубине души после отъезда из-под отцовского крыла — был один. Порой Ашуры очень не хватало. Не хватало послушать его спокойный, умиротворенный голос, не хватало его как слушателя. Хотелось просто поговорить, выговорить все то, что сидело внутри. Висело будто камень на шее утопленника. Тобирама впервые ощутил этот висящий камень, привязанный веревкой на своем горле, много лет назад. В тот самый день, когда услышал отца, говорящего спокойным голосом.       — Мадара Учиха умер. Изуна Учиха тоже. В тот самый день, вместе с ними, что-то умерло и в нем. И теперь, изо дня в день, неделя за неделей, из месяца в другой — ощущал по-особенному ярко. Иногда ему казалось, в тот момент, когда он поднимал свой уставший и потухший взгляд к зеркалу, рассматривая свое отражение беспристрастно — что он умер давно, именно в тот день вместе с ними двумя. Иногда его отражение его пугало, порой доводило до немой истерики, часто он и вовсе переставал узнавать самого себя. Его взгляд потух, цвет глаз стал бледным, почти прозрачным, не было в нем больше ни теплоты, ни радости, ни желания, по сути... Жить вообще. Единственным откровенным слушателем и собеседником стал его дневник из белой бумаги — он не нашел наилучшего способа выговариваться, как просто — писать свои мысли и чувства в нем. По сути, помогало — но не до конца. Наконец, вспоминая сказанные ему Данзо слова накануне, от какой-то фантомной боли в грудной клетке, словно чужая рука сжала все внутренности с силой, началась настоящая асфиксия — он встает, кривится от глухой боли изнутри и, тихо прикрывая дверь своей спальни, доходит до соседней комнаты Данзо, молча толкает на себя дверь. Данзо лежал с закрытыми глазами в своей кровати, кажись, дремал, а может, и вовсе уснул. Сенджу стоял в проходе пару минут, после, молча подошел и лег рядом, накрыв своей рукой тело юноши, уткнулся лбом в его плечо, пальцы спокойно гладили его оголенную грудную клетку то снизу-вверх, то сверху-вниз. Начал ощущать настоящую горечь и вину за все свои действия и слова. Он знал — Данзо был прав во всем, только лучше от этого не становилось совсем. Он сам, своими руками оттолкнул его намеренно, держался в стороне и попросту не хотел втягивать его в свой внутренний ад, в котором он обитает уже годами. Он выбрал обитание в аду в своем одиночестве, заглушая боль учебниками, опытами и алкоголем с куревом. Так было проще — так было эффективней. Он открывает свой рот, и, смотря в спящий профиль юноши, отвечает наконец:       — Я тоже тебя. Очень люблю. Слова — чистая правда, в глубине души он любит этого человека так сильно, от того и держал в стороне. Ладонь накрывает макушку Данзо, спокойно гладит, и даже губы вытянулись в немного грустной, скорее болезненной, улыбке, вперемешку с горечью.       — Я люблю тебя, — он наклоняется к его лбу и целует легонько, — Шимура Данзо. Мой единственный, настоящий, лучший друг и товарищ. Член моей семьи — он ему как брат близнец, как его половина в какой-то степени, которую в какой-то момент захотелось оберегать от самого же себя — от своей боли держать как можно дальше — лишь бы не сломать, как сломался он сам. Данзо открывает свои глаза, не дергается, лишь молча смотрит в его глаза — услышал. После прижимает к себе — обнимает, целует в его щеки и, наконец, смотря в спокойные глаза напротив, решается на одно действие, на выполнение которого не хватало смелости раньше. Тобирама и сам не понял, как ощутил на губах его губы, прижатый впритык к его лицу, рука Данзо накрыла его волосы и легонько подтолкнула ближе, язык настойчиво проник внутрь, соприкасаясь с чужим, биение сердца участилось, и Данзо, с шумным выдохом прижав Тобираму к кровати, хотел уже продолжить целовать его более грубо, как…       — Что ты делаешь? — вопрос прозвучал севшим и дрожащим голосом. Шимура, открыв глаза, увидел настоящий страх в глазах напротив, и вытянутую руку на своей груди. Попытался сжать руку, отвести в сторону и от возбуждения понял — Тобирама почувствовал его вставший орган внизу от одного лишь поцелуя — понял намерение поцелуя сразу. Рефлекторно создал пространство между ними, его начало трясти.       — Я просто… Тобирама, — он прижимается своими губами снова к его. — я хочу просто… — Данзо не успел продолжить, как он, молча оттолкнув его, хлопнул дверью — выбежал из спальни.       — Дерьмо… — Данзо сжался в матрац, сидя на кровати, сжал руками свои волосы, оттянул у корня до боли, и тихо заплакал. Будто Мадара с укором стоял сейчас в углу комнаты — куда с остервенением он бросил попавшуюся под руку книгу по анатомии, та с глухим ударом упала на пол.       — Дерьмо! — вымученно простонал он, пытаясь успокоить бешено стучавшее сердце, от некомфортного давления внизу паха, сжал рукой свой член и проматерившись на немецком, откинулся на подушку, снова вытянув руки в стороны. Тобирама, хоть и сделал вид, что ничего не случилось, будто обоим это приснилось, но отдалился от него еще сильнее, и месяц попросту старался избегать. Не помогло.       — Разойтись!       — Узумаки! — гаркнул охранник, и оба мужика, подоспевшие к двум телам на полу, в то время как Наруто, сжав глаза Хидана, начал надавливать с огромным желанием выдавить их прямо сейчас, до этого знатно разбив затылок ударом об пол ублюдка, пытались разнять дерущихся.       — Хидан! Еще раз дернешься — электрошоком ебну тебя! — один из охранников заломал его, оттащил. Хидан смотрел на Наруто волком.       — В одиночку обоих! Пусть подумают над своим поведением! Наруто поднимает свой взгляд на Хидана, заломанного на полу, и дергается в попытке выбраться — этого уебка захотелось просто убить. Его руки заковали в наручники, зевак криком разогнали, а их обоих увели в разные стороны.       — От этих психов одни проблемы! Нам не хватало еще второго тела за один день! Наруто шел побитым мимо камер, со злостью смотря в сторону, и пытался успокоиться — не получалось. Саске не очень будет рад, от того, что он нашел себе очередную порцию приключений на задницу — но агрессия из него весь день так и распирала в разные стороны. Этот мудак по имени Хидан сам напросился. Не он первый начал. Он защищал свое достоинство. Анко явилась к нему спустя час, и, сев напротив Наруто, через дверь смотрела спокойно, даже укоризненно — Наруто отвел взгляд. Она ему не мама и не сестра — чтобы учить жизни, но от чего-то под пристальным взглядом женщины стало неспокойно.       — Ну и…что ты устроил сегодня? — наконец она с выдохом спрашивает, рассматривая побитое лицо через открытую дверь, пока Наруто сидит у стены в смирительной рубашке и даже не пытается выбраться — не было смысла, силки давили на кожу.       — Он первый полез, — выплевывает Узумаки слова с иронией, — он заикнулся о Саске, если про меня он может говорить что угодно, то касаемо Саске я любой пиздежь воспринимаю крайне остро. Он мой. — Наруто с рыком отвечает, — мой и ничей больше, — облизывает губы с улыбкой. — Не поспешили бы ваши люди вовремя, я бы вам услугу сделал — такие уроды, как он, жить не должны, и тем более обитать в настолько комфортных условиях.       — И какую же? — Анко слушает его, с интересом рассматривая разного цвета глаза, которые при тусклом освещении выделялись в цветовом различии четко.       — На тот свет бы отправил. Он и так смертник — одним меньше, одним больше — так какая нахуй разница? — после долгой паузы отвечает Наруто, смотря в глаза женщины, не моргая. — Или я не прав? Прав. И они оба знают это отлично…ведь.. ...Томас ему написал недавно письмо, после своего отъезда из университета по приглашению на работу, что повстречал женщину, которую искренне полюбил впервые, и предложил ей выйти за него. Тобирама писал ему письмо в ответ, с улыбкой на губах, искренне радовался за друга и писал о том, что понимает — если друг не сможет явиться на его выпуск. Присылали они письма друг другу раз в месяц, и постоянно поддерживали связь, ведь как его напарник по опытам и сказал давным давно — он от чистого сердца хотел бы открыть свою собственную больницу и помогать нуждающимся людям справиться с болезнью, над чем они и работали столько лет, испробовав разные методы генетических экспериментов для излечения Туберкулеза и Холеры. Раз в полгода Томас наведывался к нему, и они часами беседовали в главном холле университета, сидя у камина. Шесть лет пробежали незаметно, и в то же время мучительно долго, для них обоих. Вчера был их выпуск — Тобирама стоял с Данзо на огромной сцене в шапочках выпускников, ленту с кисточкой которой после выдачи грамоты нужно было перекинуть с правой стороны на левую. На выпуск приехала вся семья. Хаширама счастливо обнимал своего брата, хлопал по плечу, пока его младший сын все крутился между их ног — требуя, чтобы его взяли на руки. Мито стояла со старшим сыном в сторонке, смотря с улыбкой на всех наконец-то собравшихся членов семьи вместе. Буцума был горд, светился весь от счастья, стоя с Данзо и Тобирамой, которых фотограф щёлкнул яркой вспышкой на свою камеру, в сторону разлетелся порох. Пианист играл с оркестром музыку, зал был украшен огромным количеством блюд разной кухни, выпускницы в платьях улыбались мужскому полу, поправляя свои прически.       — Наконец-то вы можете вернуться домой. — Хаширама кладет свою ладонь на Тобираму с Данзо, и те, улыбнувшись ему, кивают. Да, завтра они возвращаются домой — на дворе лето, бутоны на ветвях деревьев наконец распустились, в саду клумбы пестрили цветами и пение птиц уносило мысли Тобирамы в сторону своего старого дома, в котором он не был шесть лет — интересно, насколько все там изменилось… интересно, насколько все осталось прежним? Тобирама лично пригласил Томаса в любое время приезжать в его поместье летом — ведь теперь по новому месту жительства его товарища, их разделяли несколько часов езды. Буцума познакомился с ним, Хаширама поблагодарил от чистого сердца незнакомца за поддержку его брата во время учебы. Томас обещал обязательно познакомить его со своей женой, что и сделал во время выпуска Тобирамы, а через неделю в одном из писем написал, открыл тайну имени будущего их ребенка, они ждали мальчика — и назовут они его Орочимару. Тобирама на радостях напился тогда, в честь чудесной новости от близкого друга — ведь он станет папой. Дети — это всегда прекрасно. Ведь отныне их огромное поместье скоро станет настоящим пансионатом — строительство трех корпусов рядом почти завершилось — дом расширил свою территорию. Решено было провести лето в доме, а позже Данзо с Тобирамой вновь отправятся на учебу, теперь уже в резидентуру с сентября.

***

Саске, находившись под надзором Ибики, во время своего повествования механически держа ручку пальцами над листиком бумаги, которую часто использовал во время допроса, водя кончиком туда-сюда для концентрации, вырисовывая странные фигуры или просто штрихи, затих во время допроса и уже минут пять просто закрашивал пустой квадрат ровными линиями, (после допроса именно эти рисунки анализировал весь отдел) наконец замер и хмуро смотрел на свое художество, подал голос и спрашивал словно куда-то в пустоту, нежели в строну следователя, тем самым задавая, казалось бы, риторический вопрос.       — Представьте себе ситуацию, — Саске говорит тихо, скорее бубнит себе под нос, вырисовывая на пустом листе, впервые за все часы допроса переняв в руки чистый лист, — вы едете по совершенно безлюдной дороге, — на бумаге начинает вырисовываться подобие дороги, — совершенно один, — на этих словах его губы дрогнули в улыбке, скорее мрачной, нежели доброй или саркастичной, более подобающей ему как личности, он автоматом поджимает ладонь под щеку и рассматривает с ленивым интересом вычерченные линии на листе. — И вот вы подъезжаете к развилке двух дорог. Стоите на перекрестке, и видите перед собой два варианта пути: вправо и влево идет дорога. Впереди вас лишь неизвестность — дорога там заканчивается и пути перед вами, кроме как повернуть в обе стороны, попросту нет, — на этих словах Учиха от чего-то хмурится, ведя линию прямо до пересечения, — вы бы, Ибики, — взгляд темно-карих глаз устремлен на следователя, и он наконец рисует в середине темный круг, вероятно пассажира в машине, — куда поехали?       — В зависимости от надобности направления, — сразу отвечает Ибики, не думая, на что Саске усмехается и открывает свой рот, чтобы сказать.       — А если у вас нет надобности куда-то поворачивать, и плана, вы просто едете своей дорогой и вот подъезжаете на развилку, — спокойный взгляд устремлен на следователя, после рисует две стрелочки, — поехали куда? Вправо, — стрелка от шарика ручки ведется на бумаге в правую сторону, — или же влево? Морино задумался, рассматривая рисунок перед собой, Саске для удобства поднял лист бумаги задней частью к своему лицу и ждал ответ. Мужчина замялся, думал пару минут и наконец спокойно ответил, — влево. Я бы выбрал левую сторону.       — Понятно. — Саске опускает лист перед собой на стол, и смотрит на него в тишине, опять замолчал и, вероятно, анализировал полученный ответ, что-то для себя в очередной раз решая по поводу сидящего напротив него следователя. Морино на этот раз точно решил — Анко была права, их обоих, что Саске, что Наруто, нужно отвести к психиатру полиции на полную проверку — Саске задавал слишком часто много странных вопросов, — а Наруто вел себя порой настолько переменчиво, от чего диагноз биполярного расстройства напрашивался сам по себе. Много перед ним побывало в этом кабинете лиц с такого рода заболеванием, которое само по себе служило объяснением импульсивных действий заключенных, когда они находились в стадии мании.       — А ты, Саске? Ты бы куда поехал? — Ибики правда было интересно услышать честный ответ.       — Я? — Учиха переспрашивает, будто не ожидав встречного вопроса, рассматривает лист перед собой с удивлением. — Я бы…       — Мадара! У тебя только два варианта, — в голове звучит строгий голос Индры в ту ночь, — или всю жизнь прятаться от всех, скрывая тот факт, что ты жив до последнего, — слова Индры ранят, звучат как приговор священника, который читает свою погребальную молитву над усопшим, — или уничтожить все семейство в ночь полной луны, другого выбора у тебя нет! Рано или поздно они все поймут, и придут за тобой и убьют — ты слышишь меня?!       — Пусть рискнут. Я буду готов — уже готов. — Мадара отвечает спокойно, стоя на том кладбище, рассматривая с явным разочарованием и печалью имена когда-то его людей на могильных надгробиях. Его людей, которых уничтожили люди Буцумы. Этого парня он знал с детства, второго он растил сам, взял под свое крыло, обещая умирающему отцу паренька позаботиться о его сыне — и не смог. Его лицо закрывает отросшая длинная челка — которая все время лезла в глаза — он никак не состригал ее, предпочитая заправлять длинные локоны за ухо или просто оставлять лежать на бледном лице, прикрывая мешки перед глазами, которые с каждым днем будто увеличивались и становились темнее. Его кожа до сих пор была бледно-зеленоватого окраса, несмотря на частую пищу и вылазки на солнце из их пещеры — но кожа будто давно потеряла свой прежний пигмент…стала бледной и тонкой — как у настоящего покойника, которым, по сути, он и был. Интересно. Тобирама, когда они встретятся снова, узнает его? Поймет, что перед ним стоит его муж, а не какой-то самозванец, назвавшийся его именем и пришедший спустя столько лет спокойно, как ни в чем не бывало, к нему? Тобирама возвращается обратно — он учуял его запах неделю назад за семьсот километров отсюда, слышал его голос даже, и улыбнулся непроизвольно от звучания повзрослевшей тональности голоса его любимого мужа. Значит, скоро они встретятся снова. Он истосковался ужасно, скучал каждый день, и во снах, если то, когда он засыпал можно было назвать сном, видел их встречу. Видел его лицо — и единственное, чего ему хотелось от всего сердца — так это просто прикоснуться к нему пальцами, прикоснуться ладонями и поцеловать желанные губы, своими потрескавшимися, а после сжать в крепких объятиях и сказать:       — Все хорошо. Я рядом с тобой. Наконец-то. Я больше тебя не брошу, и никогда от тебя не уйду. Я здесь. Я жив. Я с тобой. В этот раз навсегда. Навечно с тобой рядом — муж мой, ты прости меня за столь долгую разлуку — я не нарочно, я не специально — покарай меня или отхлестай — если станет легче — я стерплю все покорно. Лишь бы тебе легче стало. Мадара молча под крики Индры, призывающего к благоразумию, разворачивается и идет в сторону их пещеры — не соглашаясь и не думая спорить со старшим, нынче ставшим его новым отцом, но для себя он давно все решил уже. С того самого момента, как испробовал человеческую плоть, и понял, каково это, кем он стал — решил все сразу… Он не выберет ни первый вариант, ни второй — не выберет их оба, единственно стоящих перед ним, потому что он…       — Я не поеду ни вправо, — Саске зачеркивает ручкой первую линию, — ни влево, — прямая линия перечеркивает еще одну линию, и он, смотря на лист, с легкой улыбкой прикрыв глаза, надавливает шариком ручки и ведет ею же. Ровную линию вдоль. — Я поеду… Я поеду только прямо — потому что, если выбирать из обоих предложенных вариантов — я выберу свой. Ведущий в неизвестность, но не навязанный никем кроме меня самого. Такой я человек. Таким родился и всю жизнь был. Стоя у зеркала Мадара рассматривает свое отражение изо дня в день с долей отвращения, подносит постоянно свои пальцы к веку, надавливает на него, морщится от ощущения пульсации в глазу. Если надавливать около тридцати секунд, то в закрытом глазе начинают воспарять в темноте странного рода узоры из разноцветных вспышек. После каждый раз, с каким-то садистским удовольствием, он подходит ближе к стеклу и оттягивает нижнее веко вниз, пытаясь скрыть ярко выраженные темные круги под глазами. Они приобрели давно мешковатую форму и по-особенному уродливо смотрелись на его и так бледном и сероватом лице. Он фыркает, смотря на себя снова с раздражением, медленно качает головой, отпускает нижнее веко и проделывает те же самые движение со вторым глазом — ничего не меняется из раза в раз, но почему-то он все еще надеется, что, если оттягивать кожу вниз своими пальцами, эти отвратительные круги исчезнут. Он выглядит намного старше своего настоящего возраста — он постарел, он всегда хмур — его настроение стабильно ровное. Оно лишь меняется, как и его цвет лица, только в те моменты, когда он… Перед глазами встают образы разорванных в клочья животных, за которыми он, игнорируя слова Индры о своем правильном «пропитании», охотится из-за чувства ненормального голода, который появляется с каждым днем снова и снова, сколько бы животных он ни съел заживо, впиваясь своими зубами в их горячую плоть, пока по подбородку стекает вязкая, или наоборот жидкая, кровь — только в эти первые часы после трапезы он становится более похожим на человека, чем на живого мертвеца. Его голая спина и грудь покрыты стальными мышцами, каждый день он до изнеможения занимается бегом, отжимается и таскает огромные авоськи с бревнами в их пещеру, чтобы просто разжечь костер и погреться у огня, как нормальный человек. Нет, ему совершенно не холодно. Он лишь подносит свои ладони к горящему костру и предпочитает просто сидеть и смотреть на пламя в полном одиночестве — думать, разглядывать переливающиеся цвета от лунного света, и просто вдыхать запах костра. Особенно ночью запах ощущается каким-то особенным.       — Ты животное, ты не человек… — слова звучат приговором из уст Изуны каждый раз, когда Мадара возвращается и отмахивается от заботы брата, который не меньше Индры волнуется за своего брата и критикует позицию, которую занял Мадара, уже какой месяц идя от своей настоящей сущности в отказ.       — Он не животное и не человек. — Индра добавляет с нажимом, — он перевёртыш, как и я… и имя нам…       — НЕТ! Я не такое, как ты! — кричит Мадара в бешенстве в ответ на слова Индры, бросая очередную, попавшуюся под руку склянку — Изуна приносит ему кувшин с кровью из раза в раз, игнорируя слова страшего брата не делать этого, и выдыхает устало.       — Брат, пожалуйста, тебе, чтобы существовать нормально, тебе надо… — Изуна пытается дотянуться до его плеча, Мадара с раздражением смахивает его руку с себя и смотрит на него зверем.       — Тебе надо есть человеческую плоть и их кости, чтобы организм функционировал нормально! — Индра срывается, орет на всю пещеру басом и вбивает строптивого родственника с колена в каменную стену. Они оба знают — Мадара не сломает себе ничего от такого удара, даже если бы очень хотел, раны на коже затянутся сразу же, и лишь от агрессии в его сторону останется на лице раздражение, губы вытянуты в одну ровную линию, он встанет снова и сорвётся в ответ — набросится на Индру. Они снова упадут на пол, разбив всю посуду в комнате, Изуна зажмет свои уши ладонями от криков этих двоих с обвинениями друг друга, и молча удалится, лишь бы не видеть, как Мадара… Как он страдает от нежелания принимать тот факт — кем он на самом деле является. Как-то раз Мадара признался ему, сидя у стены, оперевшись затылком…       — Лучше бы я был кровососом, оборотнем, убийцей, демоном…а не этим исчадьем АДА! — бьет со всего маха кулаком о стену, и та дает трещину. — Я не хочу быть таким чудовищем! Я не просил этого! Я не этого хотел! Я не хотел выжить вот так! Изуне сложно понять его, он просто благодарен судьбе за то, что Мадара вернулся к нему назад, и не важно кем он теперь стал. Он будет любить его любым — кем бы он ни был, он всегда останется его старшим братом. Братом, который продал свою душу дьяволу взамен на его. Он вернул Изуну из тьмы, тянулся к нему своими руками, Изуна слышал мольбы и голос его, обитая в пустоте, и наконец, когда он дошел до него — протянул к нему руку и дотянулся. Изуна протянул тогда к нему свои руки в слезах, ухватился поспешно, и открыл свои глаза, лежа с ним рядом — с криком бросился к мертвому телу брата и взвыл четыре года назад. Выхаживал его тело бережно, обтирал его тряпками под пристальным взором Индры и поклялся сделать все, лишь бы Мадара вернулся снова к нему. Они оба — он и Индра, ждали его возвращения терпеливо, поили его тело своими руками, вливая алую жидкость в рот, проверяли дыхание каждый день, в надежде что он наконец сделает свой первый вздох, откроет глаза. Переносили его тело с места на место, прикладывали лед к горячему лбу — когда Мадара метался в агонии сна на перинах, и лишь считали дни, когда же он вернется назад. Изуна расчесывал его волосы бережно, пока те не отросли настолько, что пришлось их завязывать в косу, он вспоминал с улыбкой то время, когда они, будучи еще детьми, часто заплетали косы друг другу перед походом на воскресную службу. Под конец пятого года Мадара стонал в бреду беспамятства, звал Изуну с придыханием, и он держал его кисти рук у своих губ, целуя его пальцы губами в попытках согреть. Он прижимался к нему своим ледяным телом в попытках сбить поднявшийся жар от борьбы Мадары внутри со своим новым нечеловеческим началом, и когда Мадара впервые простонал знакомое Изуне имя…       — Тобирама. Вышел из пещеры, поклявшись обязательно его найти. Изначально вернулся в то самое место, где все началось, рассматривал пристально дом, стоя на холме неподалеку, прислушивался к голосам незнакомых ему людей, обходил местность, изо дня в день подбираясь все ближе и ближе. Потребовалась неделя, чтобы понять — Тобирамы там давно не было — запах его давно пропал, он вел в далекую землю отсюда, и направился на поиски Сенджу туда. Направился по следу, перед этим не устояв все-таки наведаться к отцу своего лучшего друга лично. Он узнал его — узнал своего насильника, чуть было не сорвался, чтобы в тот час убить, но лишь заметив на себе полный взгляд замешательства, удалился в сторону — Индра просил выжидать и не совершать опрометчивых действий, не принимать необдуманных решений. А очень хотелось — взять в руки кинжал и зарубить исчадье ада своими руками, отправив блудную душу в те места, откуда она родом. Иронично усмехнулся, увидев свой портрет на одном из столпов деревушек, парой недель спустя, содрал его рукой и, набросив на лицо капюшон, продолжил свой путь, сжимая в руке листовку со словами: «Мадара и Учиха Изуна — разыскиваются. Вознаграждение около десяти тысяч долларов. Принести живыми.» Ублюдок оценил их в стоимость части своей земли — какая, мать его, честь. Только вот… побывав на том свете, узнаешь все события немного с иной точки зрения, перед тобой открываются секреты и тайны, до этого покрытые завесой мрака — Изуна, вернувшись из тьмы, узнал две вещи, и понял три для себя истины. Убийцей его отца — служила далеко не болезнь, убийцей его отца был палач, приговоривший и его к смерти даже не своими руками. Буцума Сенджу отравил Таджиму. Буцума Сенджу дал приказ своим верным псам убить и его. Изуна усвоил для себя одну истину — кровь за кровь, теперь палачом Буцумы Седжу станет он, и никто больше. Потому что Буцума Сенджу так же приговорил и его брата к мучительной смерти, в том самом подвале, из-за элементарной человеческой алчности и страха. Увлекся в игре в правильного, святого человека, возглавив настоящий ад под землей, в котором продавал мальчиков этим богатым уродам для плотских утех на аукционе, а когда этим нелюдям надоедали купленные игрушки, от них избавлялись самым ужасным способом, который только мог себе человек представить. И теперь настало время платить. Он нашел Тобираму месяц спустя, спокойно сидящего в тени дерева, читающего книгу. Сначала не узнал, очаровательно разглядывал юношу — Тобирама вырос, стал мрачен, не замечал никого в округе, уткнувшись в учебник, пока лежащий рядом Данзо на траве рассматривал небо. В груди неприятно кольнуло, защемило, он так и не подошел в тот день к ним — удалился прочь чтобы вернуться к своему брату как тот очнется с новостью — Тобирама ждет его, скучает и любит. Он слышал мысли его, чуял запах тоски и скорби исходящую от него и был попросту благодарен ему за это. Он скоро вернется на свои земли и они снова встретятся, как будет Мадара готов. Теперь, смотря на боровшегося Мадару со своим нутром, из раза в раз сомневался — готов ли его брат встретиться со своей второй половиной на самом деле. Мысли его читать было легко — брат боялся, боялся ненароком навредить Тобираме, боялся сорваться и покалечить случайно или попросту от переполненных из нутра чувств случайно убить. Боялся быть отвергнутым из-за того кем он стал и чем стал. Они существа парные с Индрой — у каждого своя пара. и к сожалению Мадара пока не знает что. Человек не может быть парой… …быть парой Вендиго никак. Люди для Вендиго — еда, никак не пара. Кости — источник коллагена, кровь — вода, кожа — эластин, подкожное сало — жиры, сухожилия — сладость, мышцы — источник белка, а мясо — лучшая трапеза. Волосы не самое приятное снадобье, но у всего есть недостатки. Ну а что ты хотел, малыш.когда набросился на своих мучителей своими же руками и откусывал их плоть в агонии? Проглатывал ее и отрывал кусок человечней снова? У всего вся цена — ты хотел выжить любой ценой. Ты выжил. Готов ли он сожрать по сути того, кого любит, ради того чтобы быть рядом навеки и сделать таким же как он сам? Или все-таки… Развернуться и существовать вечность в абсолютном одиночестве? Вечность не миг — вечность мучительна. Смотря на страдания Мадары от самого себя Изуна тая душой был благодарен судьбе что не стал таким одним из них — он был выше, сильнее, жесще, он был немного иного рода существом отныне и слава Дьяволу. Дьяволу пара не нужна. Дьяволу нужен отец, брат, сын — и все это он видел в лице лишь своего брата, которого нежно любил. Любил — единственное существо к которому на всем белом свете осталась хоть какая то эмоция в его пустой душе был его брат.       — Что ты делаешь? — Мадара дергается от вопроса за спиной и резко оборачивается в сторону голоса. Индра стоит в проеме двери с вопросительным взглядом.       — Пытаюсь понять — буду выглядеть я как покойник все время или это временно, — устало выдыхает Учиха и накинув на свое голое тело черную накидку, подходит к кувшину с водой, вода разливается в его ладони и он умывает лицо.       — Пока не будешь жрать нормально — будешь. — Индра поднимает иронично брови, — ты выглядишь хуже и старше чем я, а мне, к слову больше лет, чем этой пещере. С таким видом у твоего Тобирамы не то, что не встанет на тебя, конечно если он не имеет пристрастия к геронтофилии. Но даже если и имеет, даже как старик ты не очень.       — Пасть свою закрой, — Мадара выдыхает спокойно, ругаться сил и желания нет, тем более он наконец то сегодня выходит и идет на долгожданную встречу, на которую требуется много сил и стальных нервов. Еще бы — явиться, будучи похороненным заживо покойником к своему мужу, тот еще шаг в неизвестность — как отреагирует на это вернувшийся Тобирама спустя столько лет на родину, он не имел никакого представления.       — Язык свой попридержи, или будешь лежать на лопатках и просить меня прекратить тебе ломать челюсть из раза в раз, пока не... — Индра скрещивает руки на груди и закатывает свои глаза, — …не научишься разговаривать с теми, кто тебе в прадеды годится. — Мадара бросает на него раздражённый взгляд, и Индра, довольно хмыкая, разворачивается. — Зайди к Изуне перед выходом, он тебе подарок приберег. Жду на выходе. И опять молчание.       — Да не переживай ты так, я тоже к своему брату возвращался, спустя год подземного заключения — как видишь живем душа в душу.       — После того, как ты его приковал в оковы в своей пещере и пытал пару месяцев от обиды и злости за то, что он без тебя стал жить дальше? — Мадара не сдержался от едкого замечания. Отношения Индры с Ашурой были тот еще сорт взаимопонимания — от насилия до загробной любви и так по кругу, пока второй попросту не смирился со своей участью и даже искренне полюбил брата так, как тому этого всегда хотелось.       — У всех бывают разногласия, малыш, — спокойно отвечает Индра. — Я спас ему жизнь в первый раз ценой своей, и второй — ценой нашей счастливой жизни. Выбирать времени не было, когда любимый человек на твоих руках умирает — ты не взвешиваешь все за и против — ты просто делаешь. Жду снаружи. Каким бы отвратным стариком Индра ни был с его тяжелым характером — спорить с истиной, на которую он порой снисходил — было глупо. Потому что он был абсолютно прав.       — Выступаем, — Мадара молча подходит к стоящему Индры снаружи, поворачивается к Изуне, стоящему у входа в пещеру и улыбается ласково. — До встречи, брат.       — Удачи. — Изуна, сжимая в руках отцовский крест, медленно кивает, и сморгнув лишь увидел колыхание ветра в стороне, где только что стояли два тела…которые растворились в воздухе. — Надеюсь вы все скоро. Вернетесь. Втроем.

***

Разбитые губы в кровь неприятно саднили, щипали. От свежих ран на коже губ начинает появляться со временем, почти незначительный, неприятный зуд, от которого хочется поднести пальцы и провести пару раз по тонкой коже с нажимом, лишь бы унять это неприятное чувство щелочения, но из-за связанных рук в тиски со спины — такой возможности попросту нет. Наруто смотрит на Анко немного с раздражением — от того, что она до сих пор в полном молчании сидит прямо напротив него и до сих пор не соизволила убраться прочь, дав ему возможность побыть в столь излюбленном одиночестве и своих мыслях, в таком состоянии он пребывал годами — ощущая себя максимально комфортно.       — Скажи, Наруто, — женщина закидывает нога на ногу и, достав сигарету из помятой пачки от вечного сжатия ее резко пальцами, закуривает, поднося зажигалку к кончику. Дым начал медленно клубиться у ее лица, Анко даже не смаргивает от едкой смеси веществ, — ты всегда таким был?       — Каким? — слышится тихий вопрос, Наруто не находится сейчас в состоянии с кем-либо разговаривать, но на то он и не у себя дома или в офисе отца, чтобы выбирать, исходя из своего графика или же настроения — будет он сейчас с кем-либо в контакте или нет.       — Озлобленным и агрессивным. В соседней одиночной камере послышался сильный удар по стене и жалобный крик — видимо очередной буйный заключенный начал медленно съезжать с катушек от принудительного одиночества. Слышится жалобный стон, проносящийся до них эхом со стороны стен и Наруто, наконец повернув свою голову к женщине, отвечает.       — Я крайне спокоен и дружелюбен, — качает отрицательно головой, позвонки неприятно ноют, возникло навязчивое желание хрустнуть шеей, — вам кажется.       — Ты намного более буйный заключенный по сравнению с Саске, — она стоит на своем и все продолжает на него пристально смотреть. — Не старайся убедить меня в обратном, у меня сложилась опредленная картина о тебе. Эти слова его рассмешили.       — Как скажете, — отвечает со смехом, — вы гипертрофируете и идеализируете Саске, исходя из своей связи с ним — и мы оба это знаем, вопрос только в том, — он говорит спокойно, совершенно не агрессивно, — хочешь ты признавать это или нет.       — С каких пор мы перешли на ты? — женщина удивленно поднимает бровь, затягиваясь дымом снова.       — С каких пор в полиции разрешено работать сотрудникам с такой жизненной историей как у вас? — в тон отвечает Наруто. Его забавляют эти прелюдии все больше и больше.       — С таких, с каких в полиции разрешено держать таких индивидуумов, как ты.       — Каждой твари по паре? — Наруто не смог сдержать доброй улыбки и он лишь покачал головой из стороны в сторону. — Анко, я всего лишь защищаю свою семью, как ты пытаешься защитить свою — мы ничем с тобой не различаемся… Семья — самое важное и ценное, что есть у человека в жизни. Семья не всегда постфактум наличие кровных связей. Семья — наличие духовных… Но наш конфликт лишь заключается в том, что от чего-то ты начала считать члена моей семьи — членом своей. И этого я терпеть не буду… Тобирама пребывал в сонливом состоянии уже который день после возвращения домой — дорога вышла крайне тяжелой и долгой. Весь путь лил дождь как из ведра, дорога была слишком скользкой и бугристой, от чего приходилось делать долгие паузы во время пути и по итогу увеличивать время остановки взамен на полноценный отдых — ведь когда карету шатает из стороны в сторону — заснуть, даже лежа друг на друге с Данзо, было крайне сложно. Возвращение домой было непривычным, шум младших братьев поднимал с утра с кровати сразу же, как двойняшки решали проснуться, и перед своими занятиями обязательно забегали в его комнату просто от того, что они истосковались по своему брату. Первые пару дней он играл с повзрослевшими братьями в саду, слушал их рассказы о новых друзьях и преподавателях, Буцума выбрал для своих детей новых и самых лучших на их земле из заграниц — отныне те стали полноценными жителями их огромного дома. После первых дней привыкания к дому, стал рассматривать расширение территории, исследовал новые комнаты в новых домах рядом с их. Вечерами перед семейным ужином уходил уединиться в сторону качель с книгой и подсвечником, или попросту качался безучастно в темноте. Никому не сказав, съездил с Данзо в то самое место захоронения Мадары и Изуны, обьяснив свой отъезд желанием изучить будущее место учебного заведения, лишь бы не задавал никто лишних вопросов. Положил свежие цветы на две могилы с пустым взглядом, и стоя молчал. Данзо ничего не говорил, лишь спокойно стоял рядом, и после, прижав его к себе — обнял, провел руками по его спине в успокаивающих, нежных жестах и услышал лишь:       — Я хочу напиться. Ты выпьешь со мной?       — Конечно. Можешь даже не спрашивать. В незнакомом кабаке с возможностью ночлега на верхних этажах, играла местная группа музыкантов — один, сидя у пианино, пока певица, лет тридцати, пела, пытаясь взять то высокие октавы, то низкие, Тобирама лишь смотрел на деревянную кружку с крепким Элем, пока Данзо принес им какие-то закуски — подавались к крепленому пиву тут поросячие копченные уши и сухари из ржаного хлеба от местных крестьян.       — Скажешь тост? — Данзо садится напротив него, смотрит в грустные глаза напротив и, перенимая своими пальцами его, сжимает крепко. Рядом с огромными кружками стоят в ряд рюмки из спиртовой настойки и виски.       — За семью. — Тобирама поднимает кружку вверх, чокаясь с кружкой Данзо, от чего пиво слегка разливается и капает на пол, стекая по основанию посудины.       — За друзей и связи.       — За любовь. Тобирама кивает и выпивает первую кружку в два захода залпом. Так началась их первая с Данзо полноценная попойка. Во время вечера пенного пива, выходящего из кружки, и распивания виски, некоторые странники останавливались с дороги тут, с криком заходили во внутрь и просили налить им самое лучшее, что тут есть. Тобирама рассматривал вошедших слегка охмеленным взглядом, пока Данзо нес им очередную порцию съестного. Местные проститутки собрались под ночь у табуреток бара и хихикая, игриво отводили потные ладони мужиков от своих пышных грудей. Терпеливый кучер двоих господ ждал в хлеву, когда оба уважаемых, вернувшихся господ из заграницы отведут душу и они смогут продолжить путь домой.       — Еще? — спрашивает их мужик, видимо владелец этого места.       — Еще, — залпом отпивает спиртовую настойку Данзо и кивает говорящему. Он переводит хмельной взгляд на Тобираму и садится ближе к нему, проводя пальцами по щеке Сенджу, который рассматривает заинтересованно женщин. Они красивы — несмотря на их плачевную профессию. Одна даже слишком, для столь неблагородного заведения. В дальнем углу сидели юноши проституты, одного из которых один на вид богатый господин усадил на свои колени, проводя по его напряженной спине своей ладонью. Сразу видно — только начинающий.       — Ты до сих пор не…       — Да. Я до сих пор не, — Тобирама кривится и отпивает следующую рюмку.       — Тобирама, тебе уже двадцать лет… ты не можешь горевать всю жизнь. Данзо видит перед собой самого красивого мужчину, которого когда-либо видел в своей жизни — его лицо выточенное, тело крепкое и короткие остриженные волосы всегда в беспорядке лежат на бледном лбу. Его даже костюм кучера не портил — Тобирама не любил выходить в люди, показывая свой статус — носил лишь все черное. Он аккуратно водит большим пальцем по кольцу на безымянном пальце — тому самому, которое надел на него Мадара около шести лет назад в последнюю ночь. Камень красиво переливается от приглушенного света керасиновых ламп, он выдыхает и смаргивает подступившие слезы.       — Ты не можешь горевать всю жизнь, Тобирама. Сними его. — Данзо пытается накрыть своей ладонью его, но Сенджу автоматом отдергивает руку к стакану.       — Конечно… — с горечью усмехается Тобирама, дверь кабака скрипнула и вошли двое странников, смотря местность, сев за дальний стол, один из них попросил громко им налить. — Мне двадцать лет, я лекарь и уже вдовец. Уже вдовец.       — Ты изводишь себя — нужно жить дальше, неужели это так сложно понять? — он поворачивает к себе лицо Тобирамы. — Ты никого не замечаешь в округе, не замечал и раньше, но я просто хочу сказать…что ни один Мадара есть и был на белом свете. — Данзо судорожно достает новое кольцо и Тобирама меняется в лице.       — Данзо…       — Я просто хочу, чтобы ты дал мне шанс, и себе в том числе, сколько надо я подожду. Тобирама Сенджу, ты выйдешь за меня? Где-то вдалеке послышался смех и кто-то с силой ударил стаканом по столу, Данзо перевел пьяный взгляд в сторону шума и назад. Тобирама промолчал, лишь спокойно рассматривал свое любимое кольцо на пальце — напрочь игнорируя слова Данзо. После наконец ответил.       — Я в браке до сих пор и выйти за тебя не смогу никак.       — Ты не в браке Тобирама, ты вдовец! Да у вас даже церемонии не было толком! — Данзо устало растирает свои виски, сколько он раз ни пытался объяснить ему, что если человек умер — считается брак расторгнут.       — Была — на крови, — стоит на своем Сенджу. — Ты не понимаешь. Это память. — Тобирама бросает на него уставший и измученный взгляд, — единственное, что у меня от него осталось. Не тебе мне говорить снять мне мою память и любовь к человеку или нет, Данзо! — в голосе звучит укор. Пьет снова.       — Тебе надо жить дальше, ты не можешь всю жизнь горевать и изводить себя… Этой горечью! — Данзо повышает свой голос, от чего пара глаз устремляется в него, он не обращает никакого на то внимания. — Он умер шесть лет назад, создается ощущение будто умер не только он — а вы оба, Тора!       — Так оно и есть, — в голос отвечает Тобирирама и отпивает рюмку еще, он охмелел, язык развязался и вся боль медленно начала выходить наружу, которую он сдерживал в себе годами. — Слава богу тебе не понять меня и никогда не узнать, каково этого!       — Уже узнал. Смотрю на тебя каждый день и чувствую точь-в-точь тоже самое! Тобирама запинается, отворачивается и под предлогом, что ему нужно отлить, медленно встает и проходит мимо двух странников в уборную за угол.       — Я жду тебя здесь! — Данзо кивает и просит налить им еще. Они оба пьяные, отходит к кучеру сказать — что останутся тут на ночлег и с утра продолжат путь. Тобирама доходит в подсобку, расстегивает ширинку, и спокойно с выдохом облегчения надавливает на свой член, лишь бы избавиться от мочи и перепитого алкоголя в крови. Параллельно с ним заходят в уборную странники, он игнорирует всех, разворачивается и выходит на свежий воздух перекурить. Вернувшись в ночлег, застал Данзо лежащего на кровати, тот уже успел раздеться, улечься и ждать Тобираму в кровати. Тобирама сходу снимает с себя верхнюю одежду, ложится рядом и, прикрыв глаза ощущает, как его голова кружится от выпитого, сознание куда-то уносит вдаль его самого, он будто то уменьшается в размерах по ощущениям, то наоборот — его просторы тела становятся безграничны. Начинает от головокружения тошнить, хочется выпить воды — но в наличии лишь две кружки пива, которые Данзо принес с собой. Он облизывает свои губы, стараясь перебороть алкогольное опьянение и чувствует рядом движение тела Данзо, после сжатия своего в матрац и открыв глаза — встречается с горящими глазами Шимуры прямо над собой. Данзо проводит своей рукой по голому торсу лучшего друга, от чего ощущает автоматом пробежавшую волну мурашек по всему телу — тело Тобирамы, истосковавшееся по ласкам, реагирует сразу же. Он опускается вниз своими губами и целуя горячую кожу у родинки на груди, слышит стон — Тобирама выгибается спиной вверх.       — Дан… — Данзо закусывает вставший коричневатый сосок мягко зубами, Тобирама со стоном выдыхает, — …зо. Не на… — руками дергает, чтобы оттолкнуть мужчину с себя, но Шимура, шикнув автоматом, прижав кисти рук своими у головы Данзо, смотря на него с настоящим вожделением и страстью.       — Заткнись и получай удовольствие. Я хочу любить тебя. Всего. — он вжимает его своим телом в кровать и накрывая его губы своими наконец со стоном триумфа проникает языком в его рот, исследует языком небо и прикусывает пухлую губу своими зубами. Ощущает тянущее чувство внизу — у него встало. Который раз по счету от вида Тобирамы, оголенного по пояс. За последние пару лет? Не помнит.       — Я люблю тебя, — с придыханием выдыхает, целует его кожу, закрывая свои глаза, на глазах Данзо выступают слезы радости, — господи, знал бы ты, насколько сильно я люблю тебя. С детства люблю, с первого момента, как тебя увидел, ты вырос таким прекрасным мужчиной, которым тебе наконец нужно полноценно стать… — шепчет на ухо слова, закусывает мочку уха, покрывает поцелуями дорожку по телу в сторону паха, и сняв руками панталоны, слышит сдавленное мычание. Тобирама мечется — бороться внутри себя с ярким желанием интимной близости и засевшими в голове принципами и установками его любви к другому человеку… …который умер. Каждый раз, когда ему снился секс с Мадарой, просыпался от поллюции. Садился на край кровати и сжимая свои волосы пальцами — начинал тихо завывать от отчаянья. После, снимая с себя белье со злостью — удалялся в купальню. Шимура победно улыбается — вот Тобирама лежит прямо под ним, такой открытый весь, наконец искренний, разгоряченный и тяжело дышит от настигнутого на пьяную голову возбуждения. Он весь его, осталось только приложить больше усилий и сломать созданный им барьер между ними своими же руками. Он нежно целует его в губы, сжимая его член своей рукой, и сглатывает, он всегда мечтал начать их связь с оральных ласк, сделать ему самый приятный и первый минет в его жизни — он знает, у Тобирамы, кроме учебников и алкогольного угара никого до сих пор не было. Он сделает ему приятно, принесет удовольствие и приоткроет завесу туманности эротических ласк, которые Сенджу до сих пор были недоступны, из-за его настойчивости и упёртости. Но сначала, надо подготовить его как следует и убедить в том, что в сексе ничего плохого нет. Это чертовски приятно и полезно. Он точно знает, исходя из своего собственного опыта.       — Стой! — Тобирама вскрикивает громко, пытается его оттолкнуть от себя, на что Данзо лишь закрывает его рот своей рукой аккуратно, и стягивая с него нижнее белье видит настоящий страх в глазах мужчины внизу. Тобирама мычит в руку, дергается и брыкается, стонет от возбуждения и внутреннего конфликта. Он наконец накрывает его рот опять своими губами и сняв с себя белье наконец упирается стояком об член Тобирамы, трется и ощущает, как взмокли его ладони.       — Пожалуйста…не сопротивляйся, я не сделаю тебе больно. Я. — опять толчок трения и снова, от чего Тобирама взмок сам, — я буду нежен и аккуратен, ты можешь сам войти в меня, я готов. — Данзо опять делает толчок и ощущает своим телом, как Тобирама начинает возбуждаться сам, его член медленно подрагивает и начинает приподниматься, — я просто… — он целует его лоб, проводит мокрым языком по шее и оставляет укус на ней, — хочу, чтобы ты стал только моим. Только моим до конца наших дней. Моим мужем. Только моим и ничьим больше… …вспышка улыбки Мадары возникает в сознании Тобирама и он с криком:       — Прекрати! ПЕРЕСТАНЬ! — и отпихивает от себя ничего не понимающего Данзо, встает, натягивает на себя нижнее белье.       — Тобирама. — Данзо пытается ухватиться за него руками, вернуть на кровать, но Тобирама весь трясется от нарастающей истерики, грубо отталкивает его, накинув на себя одежду с плащом, хватает портсигар, выбегает, задыхаясь, из спальни ночлега на лестничную площадку. Бежит вниз, сердце выскакивает из груди и чертова улыбка его мужа никуда с глаз так и не хочет пропадать. Он… Он чуть не изменил своему мужу.       — Он умер, Тобирама. Смирись. Он не вернется никогда. Тобирама отмахивается от громких голосов в своей голове, выбегает на улицу и пытается отдышаться, мычит себе в руку, слезы кататься по глазам снова и снова…       — Дерьмо, — дрожащими руками достает сигарету, чиркает спичками и трясясь из стороны в сторону плетётся в сторону дороги как можно дальше от кабака. Нервно курит первую сигарету, бросает ее на дорогу и наконец закуривает следующую, проходя дальше вдоль дороги не замечая, как за ним из кабака вышла фигура и шла прямиком за ним. Вдыхая свежий запах озона после дождя, курит, стоя на дороге, пьяно рассматривает темноту перед собой и смаргивая скатывавшиеся слезы то ли от эмоций, то ли от едкого дыма, слышит за спиной тихое…       — Тобирама? Это ты? Этот голос. Тобирама застыл, дернулся, на губах выступила непрошеная нервная улыбка. Сердце забилось без остановки, медленно оборачивается назад и видит перед собой силуэт в капюшоне, который смотрит на него, снимая, и замирает, будто прирос к земле. Его руки начинают дрожать, губы тоже и он смаргивая, думая что словил. Очередную галлюцинацию, начинает задыхаться от поступившего кома в горле. Этого быть не может. Молчит, не может мозг среагировать сразу, встал как вкопанный, побледнел, смаргивает снова и наконец с вымученным голосом, дрожащими губами, отвечает:       — М… — не может выдавить это имя из себя сразу, не находит сил. — Мадара? Ему кажется, он сейчас упадет. Перед ним стоит его муж, его любимый человек — прямо сейчас напротив него, абсолютно живой, стоит и смотрит на него с волнением — стоит призрак из его снов и кошмаров, стоит силуэт и самое сокровенное желание эротических снов прямо тут. Сейчас перед ним. Вернувшийся с того света сейчас.       — Я… — сигарета упала на сырую землю из дрожащих пальцев. — Тронулся умом? — голос приобретает защитную веселую интонацию. — Простите, я обознался, — идет в отказ, качая головой и видя знакомые глаза стоящего силуэта в молчании, впадает в настоящий ужас — видение никуда не исчезает. — Нет. Не может быть. Это нереально — он свихнулся. Помешался — одержим? Мадара. Сейчас стоит перед ним. Прямо тут — стоит сейчас. В голове мысль бьется в конвульсиях, начинает тошнить. Живой стоит. Сейчас. Пауза.       — Тобирама. Это я. — Мадара тихо пытается подобрать правильные слова, понимая и видя в какой прострации и шоковом состоянии сейчас его муж находится, смотрит на него как на нечисть и абсолютно прав. Как же его хочется сейчас обнять и прижать к себе скорее — но сдерживается, чтобы не спугнуть. — Это я — Мадара Учиха. Твой муж. Тобирама молчит, он смотрит на Мадару пустым взглядом побледневший еще больше, чем обычно, и не может выдавить из себя ни слова. Подходит к нему в упор и медленно дотрагивается до кожи Мадары своими пальцами, проводит ими и будто ошпарившись — одергивает руку от ощущения настоящего человека перед собой. Молчит — пытается не потерять сознание прямо сейчас тут. Прикасается снова к лицу и видит, как Мадара прикрывает от наслаждения свои глаза, прикасаясь к его ладони своими пальцами, проводит по кольцу пальцем и улыбается. После долгой паузы, Тобирама, краснеет и наконец срываясь на настоящий рев, набрасывается на него с криком и бьет со всей силы в челюсть. Бьет снова в приступе истерики, слезы полились градом и они оба падают в лужу. Он кричит, орет, Мадара пытается ухватить его руки и понимая состояния второго — прижать к себе, Тобирама не может никак успокоиться, перед глазами застыла пелена слез и он лишь вжимая его в землю смотрит на него бешенно.       — Ты!!!       — Тобирама, послушай. — Мадара блокирует его руки, вжимая в себя, Тобирама бьет снова.       — Совсем.       — Милый мой, послу...       — ТЫ СОВСЕМ…совсем, — он дрожит, не может унять дрожь, — ты…ты… Я или свихнулся окончательно, или…       — Тобирама! — он сжимает его лицо своими пальцами и прижимает в охапку к себе дрожащее тело. — Это я, пожалуйста, успокойся, любимый мой, я все тебе объясню, я …       — Ты совсем. ТЫ СОВСЕМ УМА ЛИШИЛСЯ, СУКИН ТЫ СЫН? — Тобирама срывается на громкие рыдания, вдыхает его запах и никак не может успокоиться от тряски во всем теле. — Я думал ты…я похоронил тебя…я видел твою могилу! За что ты так со мной???       — Пожалуйста, тише, Тобирама. — они катятся в грязи по земле, Тобирама наконец начал успокаиваться, просто обмяк и рыдая на Мадаре, пока тот прижав к себе его тело, нежно обнял и стал целовать его лицо губами от счастья. — Я здесь. Все хорошо, я с тобой, тише, я все обьясню тебе…только пожалуйста, не кричи — нас могут услышать, и тогда…       — Я думал, ты умер! — Тобирама завывает, вжимаясь в него, — я думал…я видел!!! — голос сбился от кома и он проклинает себя за несдержанность. Тряска в теле никуда не исчезает, язык начал заплетаться и слезы градом стали литься из глаз. Его просто прорвало — разорвало изнутри в клочья.       — Милый, солнышко мое, любовь моя. Пожалуйста. — Мадара тянется к нему, тянется к его губам, целует нежно, Тобираму прострелил ток по всему телу, он судорожно накрывает его губы своими и целует безумно, кусая, будто хочет поглотить Мадару прямо сейчас от страха, что он сейчас попросту исчезнет.       — Господи, как я тосковал по тебе…как я скучал, — он водит руками своими по телу его вернувшегося мужа, — даже если ты сейчас самая правдивая моя галлюцинация — я умоляю, не исчезай, — слезы катятся и катятся без остановки, — побудь со мной хоть немного. Мадара сглатывает от слов, плачет сам и целует — целует его губы своими:       — Я тут, рядом с тобой, муж мой. Только нам надо… — он тянет ничего не понимающего Тобираму в хлев рядом с кабаком, — нам нельзя стоять тут на дороге, пошли лучше туда. — Тобирама будто болванчик следует за мужем, все еще не осознавая, где реальность, а где вымысел. Мадара осторожно прикрывает за собой двери и толкает мужа на сено, садится рядом, сжимает его кисти рук, покрывая поцелуями пальцы и прижимает их к своим щекам.       — Как ты…где ты был столько лет? — Тобирама сглатывает, вытирает рукавом свои слезы и смотрит с огромной злостью на Мадару. — ГДЕ?       — Это может показаться сейчас бредом. Точнее я пойму, если ты посчитаешь меня сумасшедшим, — Мадара прокашливается и сжимая его руки своими, сидя напротив, смотрит на полном серьезе в глаза Тобирамы, продолжает. — Но я правда умер, Тобирама. Меня убили. Меня и Изуну.       — Я не понимаю, — мотает Тобирама головой, пытаясь унять в голове гул алкоголя и смотря в глаза Мадары понимает — что тот не врет ему сейчас, бледнеет. — Не понимаю, что ты хочешь мне сказать.       — В ту ночь, когда я пошел искать брата. — Мадара прокашливается, — меня оглушили со спины и сто дней держали взаперти подвала твоего дома.       — Что.       — Они убили Изуну и меня пытали все это время по приказу твоего отца. — Мадара закусывает губу, понимая, что столько информации для Тобирамы для первого раза слишком, — мне удалось сбежать и забрать его тело с собой, но я не смог из-за ран и кровопотери дойти до конца живым.       — Мадара, я не понимаю. Ты сидишь сейчас перед мной и говоришь, что мой отец убил тебя и Изуну, — у Тобирамы дернулся уголок губ, — я или свихнулся, или ты. Ты же живой, Мадара, — он прикасается к его лицу снова, и видя грустный взгляд Мадары, ощущает, как тот, перенимая его ладони, говорит тихо:       — Нам нужно убираться отсюда, пока за мной не пришли. Мы сбежим с тобой в безопасное место. Мне надо многое тебе рассказать, и…       — Что ты такое говоришь, Мадара? — Тобирама в замешательстве отталкивает его, — прошу, перестань, вернемся домой и…там Данзо внутри ждет меня. Дома брат и его дети с женой, отец.       — Мы не можем вернуться! — переходит на крик Мадара, смотря как сжимается его муж от крика, — послушай. Это тяжело объяснить все сразу. Я не могу обьяснить, но я просто тебе все покажу…а пока, — он накрывает его ладонями свою грудь и шепчет, — послушай, как бьется мое сердце. Послушай мой пульс, — он продолжает, — пожалуйста, поверь мне. Я все это время ужасно хотел вернуться к тебе. Я люблю тебя, — он замолкает и, сжимая руки на своей груди, с выдохом смотрит на Тобираму. Тот ощупывает его кожу, касается ногтями и, прикрыв глаза, пытается услышать пульс. Считает про себя. Раз. Тишина. Раз. Два. Тишина, Раз. Тишина. Два. ДваДва. Тишина Раз. РазДваДваРаз. и опять Тишина. Давящая. Бледнеет. Как может так биться сердце у человека? Это даже ни тахикардия, ни аритмия — так сердце биться не может…       — Я люблю тебя. Тобирама. Пожалуйста — вернись ко мне, я слишком много лет ждал тебя… в настоящем аду. — Мадара сглатывает и, смотря в глаза мужа, спрашивает еще раз, — ты пойдешь за мной? Только вдвоем со мной, я умоляю тебя.       — Я пойду с тобой куда угодно, глупый. — Тобирама проводит пальцами по волосам мужа и накрывает его губы своими. — Я люблю тебя, Мадара Учиха, муж мой, любовь моя. Я столько лет пытался найти способ вернуть тебя любыми путями. Конечно, я пойду с тобой куда угодно, только не уходи от меня, не исчезай, прошу тебя. В преисподнюю? Нет, и слава богу. Ну разве что почти. Он примыкает к Мадаре всем телом, пытается его согреть собой, целует его виски молча, целует щеки и губы. Он целует его лицо все. Они опускаются на сено телами и Мадара накрывая его губы своими, освобождается от одежды своей, стягивает ее с партнера и откидывает в сторону. Проводит своими горячими ладонями по красивому прессу мужа, Тобирама касается его шеи руками и тянет снова на себя.       — Пожалуйста, — стонет ему в ухо, — сделай меня своим, умоляю, пока ты здесь рядом со мной. Взгляд Мадары и так холодный и темный, будто становится темнее, и он с рыком набрасывается на мужа своим телом, вжимает в солому и целует его шею, оставляет грубые засосы, водя руками вдоль плеч, согревая. Наклонившись ближе к волосам втягивает этот родной и любимый запах, по которому так истосковался за столько лет, Тобираме щекотно от скольжения волос мужа по его коже и он не может сдержать улыбку сквозь слезы радости. Мадара с ним. Прямо сейчас — его запах, немного изменившийся, он узнает отовсюду. Он запускает свои пальцы в волосы мужа и легонько тянет затылком на себя, накрывает своими губами его, проникает языком сквозь податливые губы мужа и проводит языком по зубам, проводит по небу и их языки сплетаются вместе. Мадара отпрянул от него, оставляя ниточку слюны на своих губах, и судорожно смачивает своим пальцы слюной…       — Мне надо подготовить тебя, это больно в первый раз будет.       — Я вытерплю. — Тобирама, сглатывая, целует его и, сжимая пальцами его плечи, ощущает, как муж закидывает его ноги на свои плечи, медленно ведет пальцем по гнусному отверстию, осторожно надавливая, пытаясь проникнуть одним пальцем во внутрь. — М. — ногти впились в кожу, он сразу же пытается расслабить хватку, лишь бы не изранить бледную кожу под ними.       — Я тут. — Мадара оставляет поцелуи на его щеках, — все хорошо, просто потерпи немного, пожалуйста, — он вводит первый палец внутрь, от чего Тобирама рефлекторно дергается и опуская руку на солому, сжимает ее до хруста, выгибается в спине, судорожно дышит. Чертовски неприятно. Но он сам этого давно хотел — знал заранее, слышал от коллег и изучал во время учебы в Гарварде, насколько первое время данный процесс между мужчинами проходит неприятно и тяжело.       — Все нормально, — рука предательски ломает солому от второго пальца внутри, у них нет ни масла, ни жира, чтобы хоть как-то облегчить неприятное трение пальца, смоченного лишь слюной об узкие анальные стенки изнутри, — я перетерплю. Я вытерпел муки ожидания столь много лет и смирения с твоей смертью, вытерплю и это. Мадара целует его в висок, проклинает себя за то, что сорвался и накинулся на его неподготовленное тело столь жадно и отчаянно, но если он сейчас не сделает это, может стать попросту поздно. Ведь дальше он задаст всего лишь один вопрос. От которого будет зависеть многое. И в зависимости от ответа, совершит самый ужасный поступок в его жизни, лишь бы они были вместе до самого конца. Тобирама не смог сдержать сорвавшиеся градом слезы с глаз от облегчения вытащенных из него пальцев, а после судорожно дыша услышал шепотом извинения и кивнув, думая, что ожидает последующие ощущения от принятия в себя члена мужа, вскрикнул, забился под его телом, вцепился ногтями в его спину и до крови содрал кожу, проводя две первые полосы от боли, ощущая как внизу внутри все свело судорогой боли, кожа заныла и он с криком уткнулся в губы мужа, лишь бы не кричать громче. Мадара шептал сквозь что-то успокаивающее, гладил его плечи руками, одна ладонь под мокрым телом проникла за спину Тобирамы и он водил по ней пальцами, поглаживая и стараясь хоть как-то успокоить — он вошел только до середины в него, со стоном удовольствия и неприятного давления в перемешку с болью от узких стенок анального кольца. И наконец замерев, посмотрел в покрасневшие глаза Тобирамы. Тот тяжело дышал, глаза его покраснели от слез и он лишь кивая, приказывая всем своим видом, вжался ногтями в его кожу, зубами в плечо, выгнулся в очередной дуге от боли от того что Мадара наконец продвинулся дальше внутри него и наконец вошел в полную длину. Спину разодрал в кровь ногтями, вжался в тело Учихи сильнее и начал ловить ртом воздух — внутри словно все скрутилось в дугу, нарастающий жар боли и крови начал медленно стекать по его бедрам. Мадара сморгнул собственные слезы и лишь продолжил медленно двигаться в сухую лишь из смазки крови внутри него и собственного секрета, который хоть как-то бедно увлажнял стенки кишки изнутри Тобирамы.       — Я люблю тебя, я умоляю, прости. — Мадара целует его взмокший лоб, к нему прилипли волосы обоих.       — Я тебя тоже люблю. — шепчет Тобирама, стараясь фокусироваться на лице мужа, хоть как-то не думать о боли. Хотя бы на секунду, но она беспощадно пульсирует внизу, накрывая тело все более сильной и сильной волной. Тошнота дошла до своего предела, он хватает ртом воздух, в глазах начало пестрить.       — Ты будешь со мной до конца? — Мадара от чего-то останавливается посередине и Тобирама смотрит на его лицо из-под опущенных ресниц, Учиха целует его тыльную сторону бедра, зализывая синяки от рук на его бедрах, пришлось держать грубо от того, что Сенджу продолжал от боли непроизвольно дергаться — причиняя боль им обоим.       — Буду. — Тобирама, сжав его макушку, тянет лицо мужа на себя, прикасаясь лбом к его и кивает, — до конца, только с тобой одним, не важно как и где. Только ты и я. Мадара еще может передумать, но. Понимает, что не может и не хочет.       — Ты готов ко всему? — он будто нарочно отятгивает этот момент, Тобирама еще может все прервать.       — Да. Я поклялся на крови. Мы поклялись. — Тобирама смотрит на него гневно и видит странную эмоцию в глазах мужа. Будто ему жаль.       — Ты умрешь за меня? — Мадара сглатывает и понимает, что плачет в этот момент.       — Умру. — коротко и лаконично. Тобирама не мешкается. — Я давно умер с тобой — в тот самый день, если надо умру и снова по-настоящему — лишь держа тебя за руку. Он дал добро.       — Ты прости меня, пожалуйста, за то, что я сделаю сейчас, — он толкается снова и моментально кончает от первого неуклюжего их первого секса обоих. — Но я должен это сделать. По-другому никак. — Мадара переплетает их пальцы, сжимает их над головой Тобирамы, и последний раз целуя мужа в губы, с выдохом резко меняясь в лице, рыком добавляет, — я должен тебя защитить любой ценой. А твоя цена — твоя человеческая жизнь, которой я с продолжением после нее могу лишить тебя только так — во время нашего первого раза. Он набрасывается на Тобираму своей пастью и впиваясь в сонную артерию мужа клыками, сжимает сквозь крик кусок его плоти и откусывая, отрывает кусок. Кровь брызнула фонтаном в его лицо, он проглатывает оторванный кусок и примыкает к его руке снова, в том самом месте — который они резали, ближе к локтю впивается в кожу — отрывая часть руки махом. Я должен был. Теперь ты станешь таким как я — когда переродишься. Ни человеком и ни животным — ты станешь почти мной. Станешь как я. Ты будешь со мной вечно, и я всегда буду тебя оберегать от всего на свете, муж мой. Но для этого мне нужно тебя. сожрать ..до этого кончив в тебя, наша кровь смешается и ты выживешь, только очнешься уже не тем, кем ты был раньше, больше... ...человеком никогда ты не станешь, человеком ты умрешь.

***

      — На чем я там остановился? Ах да. — Саске откладывает лист в сторону и, зевая, добавляет, — вы спрашивали меня, что я делал в том городе за месяц до происшествия, — он впервые за пару часов вспомнил доказательства и вернулся к старому вопросу, указывая пальцем на снимки в парке его с заправки. — я отвечу на ваш вопрос. Он закурил, медленно выдыхая никотиновый дым.       — Вы абсолютно правы. Я на самом деле был в том городе и приезжал туда за три с половиной недели до нашей поездки туда. На этом снимке, — он вытаскивает первый попавшийся из папки и указывает пальцем на свое фото, — действительно я. Наверное, вы хотите узнать, что я там делал, и зачем я туда ездил? И почему умалчивал об этом. У меня была причина. — Саске выдыхает печально.       — Какая? — Ибики щурится и закуривает сигарету сам. Надо же — Учиха наконец перестал валять дурака и признался сам — что он на этот раз скажет.       — Я не буду ходить кругами и отвечу прямо. — Саске кажись позабавила метафора выражению, — я хотел подготовиться к одному важному событию в своей жизни. — он вытаскивает еще одно фото: его в машине на дороге, — и для этого мне нужно было узнать всю местность досконально, и рассчитать нужные часы правильно. — Саске кивает и сбивает пепел сигареты в пепельницу. В одном я только просчитался — все продумал заранее и был готов на этот раз точно. — отвечает он с искренним сожалением и наконец откинувшись на спинку стула, смотрит в Потолок. Эти пидарасы порушили все мои планы — план был совершенный, если бы мне не помешали сделать то — что я так хотел.       — Какому событию? — Ибики фиксирует сказанное на бумаге на скорую руку, не сводя взгляда с говорящего Саске — у них наконец появились улики и чисто сердечное признание.       — К своей смерти. — Спокойно отвечает Саске, и видит, как Ибики, замерев, переводит на него взгляд полный непонимания. — Я хотел покончить с собой в этом доме и использовать момент заполненного пространства людьми, чтобы мне наконец никто не помешал. Я все подготовил и продумал заранее — меня бы здесь с вами не было, если бы мне не помешали. Тем временем время допроса останавливается на 20:00