***
«В укачивающей повозке так приятно засыпать! Цицерон заметил, что Слышащий загрустил, совсем не разговаривает с бедненьким Цицероном! Ну ничего, Цицерон-то ему мозги вправит. Ха-ха-ха-ха-ха! Ай-ай-ай, Цицерон. Хи-хи-хи… Смотрит, глазками рыщет, Цицерон тоже наблюдательный, я люблю мелочи, ой как люблю! Вижу хорошо, что броня у тебя побитая, знаю, о чем ты думаешь. Цицерон все на свете знает, кроме того, почему с ним Матушка не говорит только…»***
Приятный морской воздух обволакивал легкие, было влажно и тепло, свежий запах травы оседал в голове. Солнце заливало все светом, нагревало камни, землю… Они уже приехали; Рук чуть приободрился и рассматривал все вокруг, а Цицерон думал о предстоящем убийстве. Слышащий отдал деньги извозчику и вылез, разминая затекшие ноги, Цицерон же радостно спрыгнул на землю, потянувшись. — Ах, Солитьюд! Цицерон так много может рассказать тебе об одиночестве. Только города-то не говорят! — Думаю, проще убить его на корабле, только как пробраться туда? — Конечно там есть тайный ход, Слышащий! — Ты уверен? — Да-да-да! — Дождемся ночи, а после убийства сразу уедем из города. И да, не привлекай лишнего внимания, Цицерон. Они направились в «Смеющуюся крысу» чтоб поесть и снять комнату. Цицерона там узнали, но виду не подали, провожая, однако, взглядами их обоих. Рук упал на кровать; спина болела, хотелось спать, но не засыпалось. Бессонница заползала маленькими синими и горячими, как лава ручейками ему в рот, наполняя и не останавливаясь, было уже совсем плохо, но он продолжал ворочаться туда-сюда, постоянно думая о Братстве, да и какое это вообще Братство лишь с Цицероном и с ним? И почему Мать не заговорила с Цицероном, чем он заслужил такое отношение? Сколько он вообще лет в этом Братстве, и что он с этого получил? Думая о контракте, который нужно выполнить, хотя нужно ли вообще… Мысли уже начинали путаться, фоном кружась в сознании Довакина, оставляя черные воздушные следы, от которых пахло порохом и навязчивостью. Цицерон же в соседней комнате радостно подпрыгивал на кровати, и затачивал свой кинжал, насвистывая что-то незамысловатое себе под нос. Ах, как рад Цицерон, как же рад Цицерон! Да-да-да! Наконец-то что-то важное, грандиозное! Нужно красться, бить в спину, нужно быть убийцей! Цицерону даже и не так важны деньги. Цицерону важна Матушка, Цицерону важно наслаждение от красивого убийства. Эх, Матушка, ты скучаешь по своему верному Цицерону, тебе совсем холодно в Убежище, так одиноко в Пустоте, хотя Цицерон почему-то уверен, что ему холоднее, чем милой Матушке! Может ли трупику быть холодно?***
Ночная прохлада вызывала озноб, в воздухе до сих пор пахло травами, мясом, и металлом. На цыпочках передвигаться по отвратительно скрипучим лестницам было настоящим искусством, а виртуозный, чуть ли не парящий в каком-то безумном танце, гонимый лишь только ему известными помыслами, желаниями, Цицерон вызывал зависть у норда, который топал и поскрипывал, словно птичка, которой в грудь уже впивается кончик блестящего кинжала, ломая хрупкие полые косточки. Они вылезли через окно, направляясь к воде. Слышащий встал, раздумывая, как поступить, и стал раздеваться — хлюпающие звуки проще заметить, поэтому другого выхода не было. Цицерон сначала посмотрел на Слышащего с изумлением, потом хихикнул и стал стягивать с себя ботинки и сюртук со штанами. Слышащий был выше и крупнее Цицерона, шире в плечах, даже голова у него была больше. Цицерон был бледнее, и шрамы на его теле проявились резче, хотя их было меньше, чем у Довакина. — А ты почти целехонький. — усмехнулся норд. — Ха! А Цицерон говорил, что мало кто выживает после его удара в спину, — Хранитель довольно улыбнулся. Норд взял в руки свою одежду: так как броня была легкой, нести ее не составляло труда, и сделал первый шаг в воду — холодная жидкость тут же заползла под ноги, захотелось поскорее выйти, но норд двинулся вперед, вошел в воду по пояс и окунулся с головой, подняв руки. Стало теплее, и он поплыл, стараясь не намочить свою броню. Цицерон стоял и смотрел на воду — она блестела, плескалась под светом луны, как блудница в грубых объятиях очередного мужчины, который хорошо заплатил, тянула в бездну своими цепкими, темными, и когтистыми лапами, звала раствориться в ней, стать удобрением для этих вод, отдать ей все, что у тебя есть… Звала разложиться в холодном небытии, в полном отрицание сущего, крупица которого никогда не сможет вложиться в хрупкую черепушку человека, только безумца. Хоть это и не остановит трансформации через призму его восприятия, но важно ли это на самом деле? — Цицерон! — Довакин уже доплыл до корабля и уцепился за какую-то деревяшку. Цицерон дернулся; он пустым взглядом сверлил маленькие-маленькие камешки — зеленые, серые, черные, золотистые, красные, на самом деле цвета не было видно, но Цицерон знал, что они такие. Он ступил в воду, она поначалу покалывала его ноги, но Цицерон решил не привыкать, и с хрипом побежал в воду. Ему хотелось верещать, но не совсем понятно от чего: может от холода, а может от счастья. По дороге он намочил свою шапку, но дальше доплыл без происшествий и уцепился за ту же деревяшку. Довакин с опаской оглянулся по сторонам, вгляделся в едва заметные окошки домиков, таверн, осмотрел весь берег, что казался неживым. — Все хорошо, ищи вход, про который ты говорил, — Рук погреб вправо, а Цицерон — влево. Вход нашел Цицерон и радостно заверещал, так что Рук и без слов понял, что Цицерон оказался прав. За бочками им пришлось надевать полусырую и скомканную одежду, протирать свое оружие и недовольно бурчать. — Иди первый, я не мастер скрытности, к сожалению… — шепнул Рук. — Ха-ха-ха… — Цицерон с неповторимым удовольствием тихо двинулся вперед. Мужчина в легкой броне стоял рядом со столом, смотрел на карту или думал о чем-то своем. Цицерон заранее оглянулся на наличие еще кого-нибудь, бесшумно достал свой кинжал; оставалась всего пара шагов до мужчины… Дыхание Цицерона оставалось таким же спокойным и ровным, как будто он сейчас сидел с Матушкой и ел говяжью похлебку с хлебом, совсем не рискуя попасться и быть убитым десятком таким же мужчин, разъяренных такой наглостью. Рук же с изумлением смотрел на ассасина Темного Братства, он думал, что сейчас лопнет то ли от зависти, то ли от напряжения. «Пырни уже его, чего ты ждешь, идиот!» — Довакин раздулся, ярость в нем закипела, кровавыми пузырями марая все вокруг, воняя чем-то тухлым, дрожью пронизывая конечности, парализуя лицо, вызывая бешеные судороги — острые, режущие, от которых хотелось кричать. — Хи-хи-хи… — прям под ним промурлыкал Цицерон, мужчина обернулся, крик его застрял в горле навечно. Красная, как ярость Довакина, кровь полилась Цицерону на перчатки, на лицо, она даже попала ему в рот, разливаясь металлическим вкусом, на удивление сладким, но все же противным — он сплюнул, придерживая рукой труп и аккуратно положил его. Кровь до сих пор струилась на пол, впитываясь в доски, горло мужчины поблескивало и Цицерон залюбовался своим изящным и бесшумным убийством. — Ты идиот?! — злобно прошипел Рук, желая схватить шута и избить ногами. — Прекращай строить из себя черт знает что! — О-оо, Слышащий, не злись на бедного Цицерона, он привык так убивать, Цицерон хочет убивать достойно, красиво… — Ты понимаешь, что нас могли заметить, ты хоть представляешь, что тогда было бы? Ты безумен, но не настолько же! — Освальд, это ты? — второй мужчина вышел из комнаты, благо, Цицерон, Рук и труп пока что находились вне его поля зрения, чем и воспользовался Рук, выскочив и проткнув того стеклянным мечом. Однако, он промазал, хоть и целился в сердце, и человек хоть и повалился назад, но захрипел, пытаясь что-то сказать. — Заткнись. — Рук на этот раз не промазал, крови было меньше, кожа трупа чуть растянулась, блестя чем-то белесым, меч Довакина стал причудливого цвета — лилового, с прожилками зеленого. Он протер оружие об одежду мертвеца и обыскал его карманы, забрав деньги. Цицерон уже шарился в комнате, из которой вышел мужчина. Он забрал зелья, а драгоценные камешки отдал Довакину. — Жаль, сумочки нет у Цицерона, тут так много полезных вещиц! Они направились дальше. На этом этаже должен был быть кто-то еще, и так и оказалось. Двое мужчин спали и убить их не было сложно. Поднявшись по маленькой деревянной лестнице, они увидели ещё двух мужчин: один сидел в полудреме на стуле, второй копошился на столе в каких-то бумажках и постукивал пальцами по столешнице. В комнате были книжные шкафы, на стенах висели непонятные фигуры — рыбки? Первый человек уже уснул, второй упорно продолжал стучать по столу. Цицерон сделал неслышный шаг, но Рук его остановил и взглядом дал понять, что он его не пустит… Но Цицерон вскочил, мужчина обернулся и Цицерон засадил ему кинжал в глаз — опять смертельный удар, абсолютно беззвучный со стороны Цицерона, но хлюпающе-ломающийся со стороны жертвы. Кровь капала, словно слезы, но второй глаз оставался открытым, полным ужаса; рот открылся в мертвом изумлении. На этот раз Цицерон позволил трупу рухнуть. Мужчина на стуле изумленно распахнул глаза и посмотрел на убийцу. Опять удар, но его нанес Рук — сильно, очень глубоко в шею. Кровь полилась ручьем, меч его опять стал лиловым, но Довакин не испачкался, в отличии от Цицерона, у которого перчатки уже были не черными, а бордовыми, и от которого несло кровью… и жутью. Шут засмеялся. — Цицерону надоело скрываться! — крикнул он и с ноги выбил дверь. Мужчины от громкого звука испугались и обнажили свои мечи, защищаясь. Рук сделал шаг вперед и попытался нанести удар… Бам! Его заблокировали. Второй мужчина нанес удар Довакину в бок, едва задев кожу, а Цицерон уже развеселился и скакал вокруг мужчин, широко размахиваясь и хорошо попадая, успевая хихикать и говорить, что Цицерону лучше не переходить дорогу. Да, они убили их. Рук выпил зелье, чтобы залечить раны — он не знал, сколько тут еще людей, поэтому лечение не помешало, а Цицерон развлекался с трупом. — Ах, ручки-ручки! Маленькие, бедные ручки, аха-а-ха-ха-ха!!! — Цицерон замахал перед Довакином кистью убитого мужчины. Разрезать сухожилия было не сложно для Цицерона, и он отрезал и вторую руку, и сделал себе рожки. Потом он отложил вторую кисть и стал ломать пальцы на первой — хрусть-хрусть-хрусть. После того, как он ломал палец, Цицерон выворачивал фаланги, от такого кровь опять стала бежать уже из обмякшего куска руки. — Хи-хи-хи… На! — Цицерон кинул сломано-вывернутую и кровоточащую кисть обратно к трупу и взял вторую, которая выглядела поприличней. — Зачем ты взял руку? — на лице Довакина было что-то вроде отвращения — зеленоватыми блестящими змейками оно пронизывало его разум, заставляя кривить губы от ужасного стойкого запаха крови, который, казалось, уже никогда от себя не отмоешь, не приглушишь даже самыми приятными ароматами цветов с маленькими синеватыми жилками, с желтоватой пыльцой внутри, которая чуть рассыпалась на белые листочки, превращая их в солнышко — бледное, приятно пахнущее; или масел — переливающихся, с маленькими пузырьками, таких масел, которые всегда истончают приятный тонкий аромат лаванды, можжевельника, мяты или пихты. — Скоро Слышащий увидит! Довакин решил ничего не говорить Цицерону. Вновь. А зря. Цицерон положил руку спящему мужчине на грудь и вновь хихикнул, предвкушая ужас на лице, и вскрик, который он вновь оборвет одним взмахом кинжала, взмахом, который будет сделан с неподдельным удовольствием, с оргазмическим спазмом где-то в голове, с сосредоточенным лицом и эйфорией после убийства. Довакин в это время уже кромсал других людей, в другой комнате. Кажется, это все. Они дошли до каюты Императора; красивая, позолоченная дверь с причудливыми узорами — завитушками, переходящими в пики, потом в цветы, потом опять в завитушки — композиция приятно блестела, вызывая желание рассмотреть поближе ручную работу мастера. Цицерон подошел к Руку внезапно — тот чуть не проткнул его мечом, благо, Цицерон шустрый и ловкий — увернулся. На лице Слышащего было что-то вроде злости, укутанной в тяжелую броню, этот клубок тащил он, лишь он, тащил и тащил, оставляя глубокие следы в горячем песке, вдыхая сухой и пыльный воздух. — Цицерон, я сделаю все сам на этот раз, не смей портить мои планы. — в голосе его читалась глубокая серьезность. — Цицерон к твоим услугам, о великий и могучий Слышащи-ииий! Цицерон не собирался забирать твою славу! Хи-хи-хи-хи! «Неужели Слышащий злится на Цицерона? Клевещет на Цицерона, он ведь просто выполняет свою работу — исполнять волю Матушки и получает и удовольствие, и ее с Отцом Ужаса благословение! Что может быть прекра-аасней? Никакие почести не заменят такое великое счастье. Великое счастье! Цицерон просто посмотрит» — Слышащий достал отмычку и стал взламывать замок. Пара движений — и готово. Император сидел с абсолютно беспечным лицом. Он знал, что рано или поздно за ним придут. В комнате было много пыльных книжиц, кубков и прочих безделиц, драгоценные камешки — блестящие-блестящие, манящие ловкие пальчики вора к своему гладкому и прохладному тельцу. Довакин взглянул на Императора, а тот смотрел на своего убийцу с полным принятием, таким бледным принятием… Кажется, он слегка улыбнулся. — Я вновь убедился, что Марон глупец. Я знал, я говорил ему, что Темное Братство не остановить. Никому и никогда. Проходи, ты же пришел не для того, чтобы на меня полюбоваться, — голос его звучал грустно, по-детски грустно, как будто мама не купила ему игрушку, которую он так желал. Довакин и Цицерон вошли. — У нас обоих свидание с судьбой, как мне кажется, — он усмехнулся. — С императорами и убийцами вечно так… Да, я должен умереть. А ты — нанести удар. Этого уже не изменишь… Но… может ты поговоришь со стариком, прежде чем сделаешь свое дело? — в глазах, окаймленных морщинами затаилась надежда — маленькая, как пещинка, но сияющая не хуже солнца, переливающаяся в лучах собственных мыслей. — Я слушаю. — Благодарю тебя за учтивость. Ты убьешь меня, а я не противлюсь своей судьбе, но я чувствую в тебе особое… честолюбие. И я попрошу тебя об одной услуге — предсмертное желание старика. Многие хотели моей смерти, но лишь ты отважился осуществить это желание, — голос его был тих, темными одинокими волнами закрадывался прямо в душу, заставляя примкнуть губами к его бокалу с речами. — И этот человек, кем бы он ни был, должен понести кару за предательство. И я прошу тебя, когда получишь награду за мою смерть, убей своего заказчика. Ты сделаешь мне такое одолжение? Такое предложение насторожило Рука, его как будто голым положили на тысячу иголок, и, хотя он держался, он был очень напряжен. Цицерон расхохотался, но даже все в его взгляде пробежало что-то необычайно трезвое, то, о чем никто не узнает никогда. — Я… я подумаю о твоей просьбе. — Ну, теперь можно вернуться к насущному делу, я так полагаю? — Император встал и подошел к окну, через витражное бордовое стекло он смотрел на море — тихое и беспечное, как он сам. Рук подошел к нему, замахнулся мечом и… Тихий всхлип врезался ему в уши, как самый громкий на свете звук. Он выполнил заказ. — Слышащий убьет заказчика? Исполнит последнюю просьбу уже мертвого старикашки? — Цицерон с любопытством улыбнулся. — Да, но… Может, это сделаешь ты? — А-аааах, конечно-конечно! Цицерон убьет его, Цицерон убьет всех! Ха-ха-ха-ха! — он зашагал к выходу. «Глупый-глупый Слышащий, такой сентимента-аальный, такой молодо-ой! Ха-ха-ха-ха! Будет грустить по дороге, ждать, пока Цицерон убьет Мотьера, а что потом? Будут ли слова благодарности верному Цицерону?! Зачем благодарить Цицерона, если есть Слышащий?! Ах, Матушка, милая моя Матушка. Цицерон скоро приедет к тебе, не скучай, он привезет тебе гостинец. такой хороший, такой прекрасный, лучше Слышащего, лучше Цицерона. Цицерон возродит Братство. Ах, славный Цицеронушка! Цицерон нашел Слышащего — такого сентиментального, слишком аккуратного, такого раздражающего, но Слышащего! Разве это важно, если он слышит? Слышит Матушку. Цицерон недостоин? А глупый Слышащий — да? Матушка, ты несправедлива к Цицерону, но ему совсем ничего не остается, кроме как повиноваться твоей воле…»