Путь

— Нам нужно бежать, Цицерон! — Слышащий, очнувшись от раздумий, столкнул взвизгнувшего Цицерона в воду, и спрыгнул вслед за ним.  — Стойте! Стойте! Что вы наделали?! — закричал агент Пенитус Окулатус — судя по всему, кое-кто не убил его, а оставил спать, и он проснулся от лязга металла, от криков, и от запаха крови.  — Аха-ха-ха-ха! — Цицерон греб и смеялся, волосы его намокли и казалось, что они стали черного цвета; в ботинки залилась вода и мешала двигать ногами, одежда неприятно прилипла к телу, как будто заковали в камень.   — Ты его оставил?! — выплюнув воду, спросил Слышащий. Броня его блестела от воды и тянула его вниз, черные волосы прилипли к лицу, изредка выделяясь прядками-змейками.  — Хи-хи-хи, — Цицерон повернулся лицом к кораблю и продолжал грести вперед, кружась в воде.  — Из-за тебя нас заметили, это не смешно. Они уже доплыли до берега и тяжелыми, быстрыми шагами выходили из воды. Жидкость полилась с них с громким плеском, как будто они стали холодным быстрым водопадом.  — Замечательно, что в Солитьюде тепло, а то мы бы окоченели! Ха-ха-ха. Какая достойная смерть! Цицерон и Слышащий!  — Заткнись, нам нужно бежать из города. Куда-нибудь в лес, потом в Волундруд. Они бежали вдоль каменных стен Солитьюда в сторону леса, перед глазами мельтешили камни, освещаемые лунным светом, блестящая серебристая зелень, деревья-деревья-деревья, высокие, в них можно заблудиться. Тропинка, уперевшись в поваленные деревья, кусты, большие валуны, исчезла. Теперь они в лесу.  — Тут нас не найдут в ближайшее время, но нужно найти место для ночлега, а утром бежать, что есть сил. Нас казнят, ты хоть понимаешь?!  — Аха-ха-ха, Цицерона не раз хотели казнить! Не раз сажали в тюрьму! Цицерон выберется из любой передряги, Слышащий! Они зашагали вперёд. В мокрой одежде было очень холодно, кожа немела и покрывалась мурашками даже от маленького дуновения ветра, трава шуршала под ногами, где-то был слышен стрекот жучков — треськ-треськ-треськ, — блестящих, с маленькими лапками и твёрдым животом, они стояли на месте, не боясь, что их раздавят. Холод обвил своими лапами путников и пустил когти. Они уже совсем выбились из сил. «Слышащий не доверяет Цицерону, Цицерон не доверяет Слышащему. Гармония!!! Гармония — это когда выколоты оба глаза, а не один, гармония — это жизнь и смерть, гармония… Ох, Слышащий злится на Цицерона, а Матушка, злишься ли ты на бедного Цицерона? Матушка не злится на Цицерона, ты ведь любишь своего слугу, да, Матушка? А если любишь, то почему не говоришь с ним? Почему?! Ах, Матушка, кто был с Цицероном справедлив? Ты — великая и милосердная Мать, у тебя власть, под тобой, над тобой, за тобой, перед тобой — Бездна, Пустота-а… Разложение — яростное, могучее разложение! Струйки лавы заполняют моё тельце, Матушка! Слышащий — такой наивный, такой ма-аленький Слышащий! Глупый-глупый, он не понимает Цицерона, он не понимает Матушку, он не понимает Братство, почему же ты, о Мать, выбрала его, почему же он достоин? Разве он поймёт Братство, нашу малюсенькую семью? Он поймёт догматы, он хоть что-нибудь поймёт?! Повиновение, Цицерон повинуется тебе, Матушка, он принимает твою волю с горечью во рту и в сердце! Ярость Цицерона — ничто, по сравнению с яростью Ситиса — всеобъемлющей, величайшей яростью, она даже пепла, даже пылиночки от Цицерона не оставит, а ведь у Цицерона есть благословение… Благословение Отца Ужаса и Матери Ночи. Такая великая честь! Ничего более великого нет у Цицерона и никогда не будет!»  — О-оо, Цицерон к твоим услугам, о великий и могучий Слышащий! — что читалось в его голосе? Презрение? Цицерон говорит томно, хихикает, тянет, смакуя слова. Цицерон одеревеневшими руками держал палки, которые дал ему Слышащий, жесткое дерево покалывало кожу, но Хранитель ничего не чувствовал. Они сели у дерева, Слышащий взял палки, подложил сухой травы, и стал тереть их друг о друга — руки нещадно жгло, но он продолжал. Рук поддувал — но ничего не получилось, ещё раз — и маленький желтоватый дымок, оранжевая точка, зарождающийся треск — приятная музыка для ушей. Цицерон вновь хохочет, поёт песню:  — А если птичка закрича-ала, сверну ей шейку, чтоб молчала-аа… Хи-хи.  — Цицерон соорудил сушилку! — две палки и ещё одна, связанная с первыми двумя. Он воткнул её в землю над костром и Слышащий повесил свои вещи сушиться. Цицерон и не собирался сушить своё, на такие вещи ему было без разницы, главное — чтоб тепло было. Но разве будет тепло в мокрой одежде под открытым небом, усеянным звёздами, в лесу с колючими кустами и влажной землёй, которая благоухает тишиной? Мурашки, словно малюсенькие жучки, полностью покрыли Цицерона, он съежился, обхватив себя жилистыми руками, но при этом выглядел так, как будто это его любимая поза. Живот у него урчал, ноги посинели, волосы темно-рыжими сальными прядями липли к плечам. Норду было не холодно, он спокойно сидел, скрестив руки, широкая грудь высоко поднималась и опускалась, по рукам у него проходили маленькие огоньки — они перекликались, искрились, бегали, меняя свой цвет с жёлтого на оранжевый, вели хороводы, восхваляя огонь.  — Мы оставили сумочки, котомочки в «Крыске», — заговорил Цицерон жалобно, растирая себе ноги ладонями.  — Идти туда опасно, потому что ты оставил того мужика в живых.  — Цицерон может прирезать его прямо сейчас! Чик ножичком и готово!  — Нет. Ты никуда не пойдешь, это опасно, ты всю таверну прирезать хочешь, всех стражников? Весь Солитьюд?!  — Цицерон может вырезать и весь Солитьюд… Хи-хи-хи!  — Тогда тебя не только в Солитьюде искать будут.  — Цицерон не хочет так сидеть! Он пойдёт за едой, а не будет сидеть на заднице, как Слышащий!  — Ты идиот, нас найдут! Это приказ — ты никуда не идешь. — Гря-яя! — Цицерон пододвинулся ближе к костру.  — Цицерон… Как ты собираешься убегать, если тебя заметят?  — Цицерона не заметят.  — Я понимаю, что ты опытней меня, но я не хочу загреметь в тюрьму сейчас, ты же понимаешь, что тот мужик уже поднял тревогу в городе? Он видел наши лица.  — Цицерон просто хочет кого-нибудь укокошить! «Слышащий не разрешает Цицерону убивать, а смысл обворовывать, если не убиваешь, ещё и Цицерона называют чокнутым! Слышащий — бояка? Бояка-бояка, хи-хи-хи, великий и могучий Слышащий — Матушку слышит, а Цицерона нет! Но Цицерон служит. И Матушке, и Слышащему, он признает его власть, но разве не достойней будет Цицерон? Достойно — это убивать красиво. Чик ножичком по шейке или брюху, Или платье, задохнулся чтоб, засуну. Сидит Слышащий, опять глазками рыщет, ищет-ищет. Кушать хочется Цицерону! Сладкий рулет или морковку! Укокошить зайку — чик за ушки, за мякушку, медведика — чик лапку когтистую, чик в глазик ему ножичком, пасть большую зубастую растопырит, а я ему туда опять ножичком, волчка — чик в брюхо кусачей собачке, саблезубика — чик его за клыки и в шейку ему — польётся кровь зверя опасного, страшного зверя, козочку — чик козочке, а козочка от страха помрет. Ха-ха-ха, замекает на Цицерона, а он хоп! И замолчит козочка на веки вечные! — так и лес весь вырежет Цицерон! Хи-хи. Нет семьи у Цицерона, Матушка только есть у Цицерона, ни братьев, ни сестёр. Разве Слышащий — брат? Разве верит Слышащий в Семью? А Цицерон верит, верит, что сможет возродить Братство! Без Астрид, без этой шлюхи Астрид! Злой Слышащий пришёл бы к Астрид, а нет там Матушки!!! Вот сюрприз был бы Слышащему! Вот сюрпри-из…» Одежда высохла и стала приятно горячей, Цицерон расплылся в довольной улыбке, надевая рубашку. Рук рвал ветки елей, искал траву, палки, чтоб укрыться — хоть они и колючие, но пахнут приятно и чуть-чуть защитят от холода. Цицерон ушел в лес дальше, чем Слышащий.  — Хо-хо-хо и ха-ха-ха, сломаю лютню дурака-аа, а если бард полезет в дра-аку, его убью я, как соба-ааку! — Цицерон пританцовывал, пока не наступил на что-то твердое, хрустящее — ох, трупичек, скелетичек, повезло Цицерону! — он схватил рюкзак мертвеца, лежащий рядом на земле, и открыл его — пара монет, одно зелье лечения, и больше ничего — только пыль и листья.  — Э-ээх, — Цицерон оперся о покрытый мхом камень, — нет кушанья… Ягодки! — Цицерон схватил красно-коричневые в темноте шарики, они чуть поблескивали под лунным светом. — Кислые-ее, — протянул Цицерон, сощурившись. Он взял ещё пару длинных веток — иголки, как маленькие человечки, слиплись друг с другом; кто-то уже стар и суховат — от него держатся подальше, а молодые жмутся друг к другу, избегая стариков, которые покрылись грязью и пахнут тухлым. Он потащил их в сторону костра; там уже сидел Рук и перебирал свои ветки, взгляд его блуждал по иголочкам, а руки перебирали гладкие ребра веток, укладывали траву и палочки. Цицерон уселся на землю, разложил палки, ветки, сверху траву, лег на них, сложил руки за головой и уставился на небо. На траве было мягко, рядом трещал костер и пахло елью, ветерок толкал язычки пламени в разные стороны, маленькие искорки иногда появлялись, а потом так же быстро исчезали, камни вокруг костра становились черными и горячими. Рук подкинул палок в костер, те начали медленно тлеть, красные пятна на дереве ярко светились. Кажется, там можно было разглядеть солнце, а в углях — Пустоту, темную, необъятную и ярко пишущую в бессознательном людей, тяжелым пластом оседая там липкой пылью — ее ничем и никогда не смоешь, она будет делать серым всё, потом по уголкам ее будут появляться черно-зеленые пятна, потом все станет темным пятном, пятном разложения… Смерти. «Цицерон. Цицерон. Цицерон. Почему мама назвала так Цицерона?» — Ци-це-рон. Ци-ии — це-ее — ррро-оон. Рр-рррр. Цицерон — саблезуб! Ха-ха-ха!" Слышащий посмотрел на Цицерона, но, поняв, что у того совершенно своя вселенная в голове, отвернулся. «Цицерону нравится его имя! Опасное и приятной сладостью разливается на языке, мм-ммм… Цицерон так долго сидел в Убежище рядом с Матушкой, Слышащий, наверное, думает: «Какой же Цицерон Хранитель? — Он ведь шут!» А Цицерон умнее Слышащего — капризного, он не хочет идти с Цицероном и делать хорошо, поэтому и капризный! Но Цицерон — Хранитель, он хранит. Матушку. Ее трупик хранит. Цицерону достался трупик, а Слышащему? Слышащему достался голос! Несправедливо, несправедливо, несправедливо!» — брови Цицерона на этой мысли сошлись к переносице, а руки напряглись. — «Цицерон лучше знает Матушку, он чувствует ее, или Цицерону кажется? Разве Цицерон — сумасшедший, чтобы ему казалось? Цицерон не чокнутый, Цицерон чувствует, что Матушка его любит, а иначе не было бы ему благословления, иначе не приняла бы Матушка заботу Цицерона, Матушке и не нужна забота. Не нужна-аа! Матушка может и без этого голосочком своим молвить, но тельце нужно хранить, поэтому все и выбрали Цицерона!» Начало светать. Небо окрасилось в бледный молочный цвет со светло-светло голубым отливом, розовая дымка клубилась на горизонте, края острых, где-то расплывшихся облаков облились золотом и волнами полосовали небо, где-то промелькнули черные силуэты птиц. Темные кроны деревьев с задетыми светом краями листьев резко контрастировали с небом. Тишина. Оглушительная тишина. Грустью она разливалась по венам всего живого, заставляя молчать, растворяться в ней. Всё смолкло, даже сопение Слышащего и Цицерона, даже ветер перестал перебирать листочки, ласковыми прикосновениями оставляя на них невидимый след прохлады. Травинки уже начали поблескивать под светом, переливаясь под потоками воздуха. Тишина прошла. Теперь есть жизнь, но никому не стоит забывать, что жизни в затылок дышит смерть. Каждый день идет по пятам и ждет… Рук опять проснулся первым. Сначала он просто раскрыл глаза, увидел кроны деревьев над головой, и вспомнил все, что произошло вчера. В груди у него заверещало волнение, мягко сковывая, но он, не обращая внимания, приподнялся на руках и посмотрел на Цицерона — спит спокойно, кажется, он сейчас в самом чудесном месте во всей вселенной — там, где очень-очень хорошо, там, где его измотанная и измученная душа может отдохнуть, забыв обо всем: об убийствах, о Матушке, даже о себе. И остаётся просто Цицерон — чистый, как роса на бархатных лепестках роз прохладным утром. Ноги у Рука были словно ватными и он лег обратно.  — Проснись, Цицерон. Нам нужно уходить, — хрипло позвал Слышащий. Молчание. — Цицерон! — чуть слышнее повторил Довакин. Шут повернулся к нему спиной, вытянув ногу, а другую поджав к себе. Довакин недовольно цокнул языком и, полежав еще пять минут, встал, подошел к Цицерону, присел на корточки и толкнул того рукой. Цицерон что-то зашипел, раскрыл глаза и взглянул на него, то ли со злостью, то ли с недоумением, Рук не понял. Шут продолжал смотреть на него.  — Вставай.  — А-ааах, — протянул Цицерон. — Слышащий вновь пришел пожелать Цицерону доброго утра?  — Пошли уже, нам нужно спрятать это все. — Довакин потянулся, нагнулся и стал разбрасывать ветки, траву и палки от своего спального места. Цицерон просто все распинал, и, взяв уголек, нарисовал улыбающуюся мордочку.  — Убери, Цицерон. Цицерон с грустью стер свой рисунок ногой.

***

Цицерон и Слышащий переходили через мост.  — Цицерон бы окунулся в прохладную чистую водичку! — проговорил он, зачерпнув жидкость ладонью и поднося к губам.  — Я тоже. Но без остановок мы уже к завтрашнему вечеру дойдем до Вайтра…  — Гря-яя! — Цицерон подбежал к кусту и проткнул его кинжалом. Оттуда донесся крик и звук падения тела. Неожиданно, из леса выбежали еще три человека. Двое подбежали к Довакину, а последний к Цицерону; мужчина в шкуре и шлеме размахивал перед ним булавой, и даже задел его за бедро.  — Идиот! — Цицерону было не под силу кинжалом заблокировать удар булавы, но он пригнулся и ранил того в живот. Кровь полилась по шкуре, и по ноге разбойника. Довакину же пришлось похуже: его ранили в руку, задели ногу. Он стоял, окруженный двумя мужчинами, размахивающими один мечом, другой топором. Второго ему удалось убить почти сразу, так как топором замахиваться долго, а вот проткнуть мечом в живот — быстро. Второй разбойник что-то кричал Руку, но тот его совсем не слышал, сконцентрировавшись и ища подходящий момент для смертельного удара. Цицерон, добив своего, подбежал к другому разбойнику со спины, тот обернулся на шум, и… Бах! Хруст и брызги крови в лицо и Цицерону, и Руку. Голова разбойника с глухим шумом покатилась по тропинке, кровь смешивалась с землей, волосы спутались, шлем загремел по камням. Они обыскали трупы, выпили зелье лечения Цицерона, разделив его пополам, и двинулись дальше. Рорикстед — небольшая, но процветающая деревушка, с каменными домиками и соломенными крышами, и с дружелюбными жителями, которые норовят любого путника позвать к себе домой отобедать. Вот Цицерон и развалился на стуле, вместе со Слышащим ожидая вкусного обеда от симпатичной девушки, которая рассказывала про нынешний урожай, про своего отца, про то, как бы она хотела новое платье.  — Я, наверное, вас заговорила, да? А то вы сидите уставшие, с пустыми глазами, — девушка поставила на стол похлебку с мясом и овощами, хлеб, яблоки, сладкий рулет.  — Как вкусно па-аахнет! — похвалил Цицерон.  — Да, спасибо тебе, — подхватил Рук  — Да не за что, — альтмерка села рядом с ними и пододвинула себе тарелку с похлебкой. — Вы, наверное, путешественники, да? Выглядите очень потрепанно, — она усмехнулась и отхлебнула из ложки.  — Да! — крикнул Цицерон, отрывая кусок хлеба.  — Цицерон, — шепнул Рук, — потише… Цицерон умолк. Кажется, он обиделся, и теперь молча ел похлебку.  — Знаете, вы можете остаться, если поможете мне вспахать землю.  — Мы бы с радостью, но мы сильно торопимся. У нас совсем нет времени! — с наигранным сожалением проговорил Довакин. — Ну хорошо, но вы можете заходить еще, если понадобится! А то деревня у нас маленькая, разговаривать тут не с кем, а вы — интересная компания, поэтому… Ну, вы сами понимаете, — девушка неловко улыбнулась. Ощущение горячей еды в желудке успокаивало и прибавляло бодрости, особенно после такой долгой голодовки. Цицерон с Руком попросили добавки, и девушка им не отказала. Теперь они наелись вдоволь, даже переели, но как же было хорошо ощутить вкус мяса, картошки, лука. Такая простая еда, но какая вкусная! Путников потянуло в сон, но они, превозмогая сонную дымку перед глазами, двинулись в путь, отблагодарив женщину несколько раз. Вскоре они дошли до развилки дорог. До Вайтрана оставалось совсем немного. Воздух стал прохладней, небо посинело, покрылось густыми облаками, заморосил дождь — такой приятный, бодрящий и свежий, такой ласковый, дающий жизнь и разложение. Ветер резал воздух, поднимал травинки и пыль, и разносил их по окрестностям. Капли постоянно меняли свое направление, и тоже стали режущими, колючими. Они неприятно пощипывали кожу, приносили холод, легко пробиравший и сквозь одежду. Земля под ногами превратилась в грязь — липкую, хлюпающую, как кровь, когда копаешься у кого-нибудь в брюхе, смотря на остатки еды, если удалось задеть желудок, вылавливая постоянно выскальзывающую печень, вырезая ее, и смотря, как желчь смешивается с кровью, и становится черной. Желтые деревья сменялись зелеными и наоборот, но скоро и цвет деревьев стало невозможно различить. Все стало серым, холодным, неживым — таким неприятным, как старая картинка, шершавым, как наждачка и больно колющим, как нож. Скоро на горизонте появилось темное пятно — полуразрушенная сторожевая башня, ее окружало множество пучков травы, а рядом была пристройка с лестницей.  — Здесь я впервые одолел дракона и получил его душу, — сказал Рук, погружаясь в воспоминания.  — Ого-ооо! Слышащий дрался с дракончиком! Цицерон видел их пару раз — большие, страшные, с блестящими чешуйками, с огнем изо рта, такие величественные, прям как Матушка… Цицерон завидует Слышащему-уу… — протянул Цицерон, в его голосе еле виднелась самая настоящая зависть; гордость часто не давала Цицерону спокойно жить.  — Никому бы такой участи не пожелал. Можешь не завидовать, — усмехнулся Слышащий. «Почему же Слышащему достается все самое лучшее? Голос Матушки, способность говорить на драконьем языке? Цицерон недостоин? Разве Цицерон достоин быть только Хранителем?! Тогда уж лучше ничего, чем это! Несправедливость! Вопиющая несправедли-иииивость!» — горечь разъедала Цицерона, заползая в голову большим камнем, который больно давил на череп, пуская ядовитый сок, который растворял его кожу, по венам, вызывая жгучую, колющую боль, от которой хотелось кричать, визжать, разбить себе голову, чтобы остановить боль — боль, которая ослепляла тишиной, оглушала светом, убивала одним лишь вдохом этого спертого, сырого воздуха, пропитанного ненавистью и плачем Цицерона. Они прошли мимо стражника и направились в таверну. Рук — ждущий и трепещущий. Цицерон — мрачный и бесшумный.