В таверне царила тишина и пахло едой. Цицерон с Руком прошлись, осмотрелись, но Мотьера не нашли, и решили походить по комнатам. В самой тесной и богато украшенной они нашли его, тот сидел в кресле и тупым взглядом сверлил стену. Сначала он даже не услышал вошедших путников, но после достаточно громкого стука о косяк, испугавшись, повернулся в их сторону.
— Да, вы решили? — он посмотрел на них с любопытством.
— Мы уже сделали.
— Неужели? — неверящим взглядом окинул их Мотьер. — Буду ждать, когда новости и до Вайтрана дойдут, тогда отдам деньги, — он улыбнулся.
Рук расстроился, что деньги он им не сразу отдал, но понял его настороженность, и предложил Цицерону остаться здесь и поесть.
Они взяли две жареных куриных грудки с печеным картофелем, Цицерон вложил остатки своих денег в яблочный пирог и радостно поедал картофель, предвкушая десерт.
Рук снял себе комнату, но, посмотрев на Цицерона, выворачивающего карманы, из которых вываливаются гвоздики, блестящие камешки, но не деньги, взял комнату и ему.
— Будешь? — Рук протянул спутнику бутылку с элем.
— Нет конечно! Цицерону нельзя алкоголь, — тот отломал кусочек пирога и радостно положил себе в рот. — Цицерон покрывается красными пятнышками, поэтому если и пьет, то очень разбавленное, но все равно пьянеет за минуты, — шут криво улыбнулся. Ему хоть и было весело со Слышащим, но зависть и гордость, ощущение несправедливости не давали смотреть ему в глаза.
— Ну хорошо, — Рук запил курицу элем — соленое, масляное мясо смешалось с горько-сладким напитком. — Цицерон, я видел много книг в Убежище… Откуда они?
— Это книги Цицерона, — отрезал шут.
— Ты читаешь?
— Да. Цицерон любит читать, раньше он этим очень часто занимался, еще до Братства, — тот погрузился в воспоминания: в доме его отца было мало книг, да и времени у него не было их читать, отец заставлял его работать на участке с утра до ночи, а потом, когда отец привел свою любовницу — только Цицерон хозяйством и занимался, поэтому иногда ему приходилось где-нибудь скрываться, обязательно с книжкой в руках.
Рук уже доел, оставив Цицерона одного за столиком.
Вновь Слышащий оставил Цицерона одного-ооо, но Цицерон совсем не против, лучше уж старое гнилое одиночество, чем компания Слышащего! Ах, Матушка, Цицерон смеет сказать, что твой выбор, о Матушка, Цицерону не очень нравится, но Цицерон все равно будет верно служить тебе! Матушка может не бояться. Но боишься ли ты, Матушка? Или Цицерон для тебя сменится другим? Нет-нет-нет-нет-нет-нет! Матушка ценит Цицерона, Цицерон ценит Матушку… Цицерону нужно заточить кинжал… чтоб сверкал, лучился и резал-резал-резал! — шут засмеялся; трактирщик покосился на него, но ничего не сказал.
Цицерону нужно убить Мотьера, когда тот отдаст денежки — блестящие монетки! Но Цицерон совсем не агрессивный… Нужно, чтоб его разозлили… Ах, а каким Цицерон был раньше? — тюфяком! — шут притопнул ногой, стоя у своей кровати и снимая ботинки.
А теперь Цицерон может постоять за себя, у него есть Матушка, у него есть кинжал и смех в голове. Когда Цицерону грустно — он смеется, а когда весело — плачет… Смех… — Цицерон потер ладони и лег на кровать. Он смотрел в потолок — деревянный, кое-где потертый, на нем плясал свет, ходили тени. Цицерон повернулся на бок и уставился в окно — темное, как дыра в другой мир.
Усталость охватила Цицерона, как змея лягушку и стала потихоньку поедать. В глазах уже плыло, веки слипались, но столько мыслей было у Цицерона, столько невысказанного и больного — скребущегося, как жуки в банке, которые тщетно пытаются вырваться наружу, задыхаются и нагреваются в этой банке, переворачиваются на черную блестящую спинку и скрещивают лапки… Только вот жуки все равно оставались в банке, как и мысли Цицерона — в его голове, — мертвые, но все равно существующие.
Рук уснул раньше, он до сих пор пребывал в непонятном ощущении — с ним это произошло? Деперсонализация мешала ему думать, говорить, вообще делать хоть что-то. Ему так хотелось отдохнуть от всего этого — от Цицерона, от убийств, от стресса, который он испытал во время похода с Цицероном в Солитьюд. Цицерон, по его мнению, либо безумен, либо слишком уверен в себе.
На улице совсем немного посветлело, после вчерашнего дождя земля благоухала, росинки сливались друг с другом, тускло поблескивая недолговечной влагой, облака затянули небо рубашкой — дырявой и грязной. На улице было тихо, кое-где были слышны шлепки по земле — не очень громкие, но сразу дающие понять, что на улице мокро. Воздух был прохладным и свежим, с тонким ароматом древесины, травы, и сырой земли. Время застыло в холоде и влажности, подвергая приятному испытанию Цицерона.
Тот проснулся от легкого покалывания на кончиках пальцев ног — одеяло сползло и он замерз. Цицерон его поправил и прикрыл глаза, вновь провалившись в сон без сновидений.
Рассвело; небо уже не было серым, легкий кремовый цвет полосами растекся по небосводу. Рук проснулся и почувствовал себя по-настоящему отдохнувшим и бодрым, он оделся и умылся, посмотрев на маленькие рубцы, оставшиеся от нападения разбойников — розовые, гладкие, безболезненные полосочки на ноге не вызвали никаких чувств у норда. Он решил спуститься к Мотьеру, так как был уверен, что новость уже дошла, и он получит свои деньги. Проходя по ступенькам, он подумал о том, что тот вполне может быть мертв. Как же он получит деньги? Неужели то, что он сделал, было сделано зря?
— Здравствуй, — дверь не успела до конца открыться, но Мотьер уже успел пьяно поздороваться.
— Привет. Я так понимаю, новость дошла и ты празднуешь? — преодолевая отвращение вперемешку с радостью — горько-сладкой, остающейся на языке плесенью и карамелью, — спросил Довакин.
— Да-а… Новость дошла до меня, совсем недавно. Ты же пришел за деньгами, ха! А знаешь что? Не дам я тебе денег! Ха-ха-ха! — тот захохотал.
— Что? Отдавай деньги, Мотьер. Иначе я убью тебя.
— Убивай… Мне-то что? — в глазах Мотьера пробежала маленькая змейка страха, но она мгновенно смешалась с алкоголем и растворилась в спирту, оставив небольшой развод — светлый, с небольшими пиками по краям.
— Я не шучу, — тот вытащил меч, подошел сбоку и приставил лезвие к горлу мужчины. — Ты думаешь, что я так просто уйду? Я зря, по-твоему, все это делал? — он чуть надавил лезвием, и кожа начала рваться — ровно, сначала безболезненно, и очень аккуратно.
Мотьер задрожал, но ничего не сказал.
— Мотьер! — он надавил еще сильнее, но стараясь ничего тому не задеть.
— Хорошо-хорошо, деньги в Волундруде. Я не думал, что ты соберешься меня прирезать… Мне просто не понравилась твоя наглость… — пробурчал он, утирая кровь.
— Не оправдывайся. Лучше предоставь мне доказательства, что деньги там.
— Нет доказательств. Деньги там, ну, а если их там не будет — можешь прирезать меня, — Мотьер понимал, что если денег действительно не было бы в Волундруде, то он бы сразу сбежал бы отсюда, сразу после ухода Рука и его напарника, но Мотьер уже тогда собирался взять новую бутылку вина, так что он не соврал.
— Все равно умрешь… — пробубнил норд, выходя из комнаты.
— Иронично, соврал ли я ему тогда? Можно было бы прирезать его после того, как он сказал, где золото… Или все-таки пусть его убьёт Цицерон… — накалывая мясо на вилку еле слышно бормотал Слышащий.
Доев мясо, норд решил не пить, а отпраздновать в Убежище с Цицероном. Не то чтобы он сильно хотел праздновать с ним, но одному — тоже не вариант, а как захмелеет, так ему и вовсе плевать на Цицерона будет.
Цицерон зевнул, стягивая одеяло — он хотел бы ещё поспать, ведь тёплая постель привлекала больше, чем холодная сырая улица и Слышащий, пересилил себя и со вздохом спустил ноги на холодные доски.
Вскоре он уже умывался:
— Ах, у Цицерона на лице выросли колючки! Цицерон оброс! Бритва-то в «Крыске» осталась! Нельзя в таком виде подходить к Матушке! Её должны трогать чистые руки и смотреть на неё должно приятное лицо! Ну ничего, Цицерон обрадует Матушку тем, что выполнил заказ. За Слышащего. Будет ли ему благодарность? Кто поблагодарит бедного Цицерона?! — он брызнул водой — кончиками пальцев задел гладь, и маленькие искристые капли полетели к стене, оставив крошечные коричневые пятнышки на дереве.
Одевшись, Цицерон понял, что хочет есть, но просить у Слышащего денег было для него унизительно. Он вышел из комнаты, спустился вниз, и сел за столик. В это время Слышащий взял лошадь на последние деньги, и скакал в Волундруд, по его подсчетам он должен был вернуться часа через два, в крайнем случае — через три.
— Где же Слышащий? Почему оставил Цицерона? — шут вздохнул, водя пальцем по потертому столу.
Спустя какое-то время Цицерона окликнули:
— Тебе нужно что-то? Может, поесть, или послушать барда? — женщина улыбнулась.
— Цицерон ждет своего товарища.
— Твой товарищ ушел недавно, поел и ушел.
— Как?! Бросил Цицерона! — он сощурился.
— Да ладно тебе, если он твой товарищ, он бы не стал тебя бросать. Перед этим я мельком видела, как он заходил к Мотьеру, который не просыхает уже какой день. Скоро уже запасы вина кончатся! — женщина недовольно уперла руки в бока. — Зайди к нему и спроси — вдруг что знает.
— Да-да-да! Спасибо доброй девушке! — Цицерон улыбнулся, выходя из-за стола.
Хранитель проверил комнаты и нашел Мотьера. В его комнате пахло спиртом и потом. Сладко-кислый запах, казалось, впитался и в доски, а красное пятно на полу говорило о том, что впитался не только запах, но и сама жидкость.
— Что ты тут делаешь? Что вы все пристаете ко мне? — чуть склонив голову, спросил Мотьер.
— Цицерон ищет Слышащего. Куда он поехал? — спросил Цицерон, попутно рассматривая красную полоску на горле заказчика.
— В Волундруд за деньгами, не знаю, почему он тебя с собой не взял. Иди давай, — тот отвернулся от Цицерона и принялся наливать вино в стакан.
«Почему Слышащий не взял с собой Цицерона? Не верит ему? Видишь, Матушка, Слышащий не ценит Цицерона, не благодарит! Цицерон ведь столько делает: вынюхивает, помогает, все-все делает. Ах, бедный Цицерон! Не захочет Слышащий помогать Братству. Он не часть Семьи. Почему же Матушка его выбрала? Эх… Как же тяжело Цицерону! Бедный Цицерон мучается, крючится, оставляет Матушку одну в Убежище! Что же делать? Может, Слышащий обманул Цицерона?! Кощунство, Слышащий — предатель! Неуважение к Матушке! Неуважение! Цицерон дождется Слышащего и уж все с него вытрясет, вправит мозги ему!»
— Цицерон хочет кушать, но у него совсем нет денежек! Он потратил все вчера. Цицерон даже не купил Матушке маслица! Хотя у Цицерона остался камушек блестящий! — шут начал копаться в своей сумке и действительно нашел камень. — Красненький, багровенький, как кровь на пальчиках! Такой славный камушек! — Цицерон крутил камень в руке. — Сколько за него даст жадина-Белетор?
Цицерон выбежал из таверны и помчался к Белетору.
В магазинчике и правда было много всякой всячины: книги, одежда, еда, зелья — все это стояло кучами на полках, да так, что все и различить сложно было. Оружие висело на стенах блестящими пятнами. У прилавка стоял мужчина с большим носом, в белой рубашке с завязками, на его руках почему-то были перчатки, и выражение лица у него было снисходительное — колючее, хлюпающее, темно-зеленого цвета с репейниками, тонущими в этой хлюпающей грязи.
— Я пришел продать камушек! — Цицерон обтер камень о свой сюртук и сунул Белетору.
— Во многих местах он побывал, я вижу. Сто септимов максимум.
— Мало! Цицерон даже стражнику может за большую цену продать!
— Продай, если умный такой.
— За взятку посчитают, так что Цицерон требуют сто семьдесят септимов!
— Сто семьдесят?! За этот обрубок? Ты с ума сошел, шут? Могу дать за сто двадцать, если тебе так надо, — продавец выглядел обиженным.
— Ладно. Давай Цицерону монетки! — он выглядел недовольным, но ему ничего не оставалось.
Цицерон положил деньги в сумку и, расстроенный, пошел в таверну. Сев за столик в дальнем конце зала, он заказал себе еду.
Лошадь фырчала, потряхивая головой — грива ее развевалась отдельными русыми прядками, переливалась на солнце. Рук спокойно держал поводья и смотрел вперед, воздух был свежий, приятными прохладными пальцами трогал кожу, ели зелеными пиками разрезали пространство, тусклая трава хрустела под нагруженной мешками с деньгами лошадью — они дребезжали так громко, очень неприятно били по ушам чем-то тяжелым, действовали на нервы временами так, что возникала мысль все бросить, но разве Слышащий дурак? Небо словно опустилось, облака висели так низко, что горы наполовину застревали в них, растворяясь, скрывая свой колючий снег в кажущейся мягкости облаков.
Он уже проехал половину пути до Вайтрана. Ландшафт чуть изменился, обнажив колючие кусты — веточки их переплетались так, словно были лозой — пластичной, блестящей, с маленькими зелеными бутончиками, чуть розовыми лепесточками, неприветливо выглядывающими из листиков. Деревья облились золотом и подсушились под постоянными гонениями ветра, листочки-маргиналы шебуршали по земле, сбиваясь в кучки по два-три листочка и уже вместе блуждали в поисках чего-то неземного — места, где их бы приняли, утешли, отвели в сад Кинарет и усадили в колодец, где они видели бы только белое пятно наверху — это они считали прекрасным местом.
Рук оставил лошадь в конюшнях, взял свои мешки с деньгами, и потащил их в таверну. Цицерон уже поел к этому времени и просто лежал на кровати, бессмысленно глядя в потолок.
— Вставай, упаковывай все это и мы едем! — норд хлопнул дверью.
Цицерон повернулся и спокойно посмотрел на Довакина.
— Слышащий, почему ты не предупредил Цицерона об отъезде?
— Ты спал.
Цицерон встал и подошёл к мешкам.
— Это монетки?
— Да, на меня смотрели, как на идиота, с этими-то мешками. И, кажется, люди начинают думать, что я кого-то ограбил.
— Как это упаковать? У Цицерона нет одного большого мешка, но можно понести в бочке! Катить-катить-катить до Данстара! Хи-хи-хи.
— Этим будешь заниматься ты.
— Почему? Слышащий не будет катить бочку?
— Нет конечно, ты больше на дурачка похож.
«Какой наглый Слышащий! Цицерон может и дурак, но он не видит брата в Слышащем! Слышащий недостоин быть Слышащим! Цицерон не смеет осуждать решение Матушки, но неужели ты — милая, милосердная, и справедливая Мать, выбрала его? Цицерон разве не лучше? Цицерон разве не вернее?
Ах, Матушка, Цицерон вновь все понимает и повинуется. Повинуется.»
***
Цицерон рассматривал ферму: домик, башня, и еще одна непонятная постройка с сеном. На не очень-то плодородной земле росли бледные кочаны капусты, дальше золотистыми колосьями поднималась пшеница, усики которой беспомощно трепыхались от малейшего прикосновения ветра, рядом паслась лошадь — тихо переступала с ноги на ногу и фырчала, тыквы оранжевыми пятнами оставляли сладковатый привкус во рту, неровная их поверхность переливалась и ловила лучи света.
Бочка с золотом гремела и перекатывалась, из-за чего ее пришлось подпереть камнем.
Цицерон был обижен на Слышащего. Он даже уже опустил то, что тот его не предупредил, даже то, что он называет его идиотом. Презрение — вот что чувствовал Цицерон к себе. Презирал ли Слышащий Цицерона? Отчасти да, за дурацкий костюм, за то, что не слушается и провоцирует. Личная неприязнь между ними росла, и уже не просто мягко обвивала их ноги невидимой лозой, а стала вплетаться под кожу, оставляя кровавые полоски и бугорки под плотью, к которым так больно прикасаться, стали расцветать ядовитые бутоны — зловонные, жесткие, и впивающиеся в плоть, они пускали свой яд под кожу и та начинала гнить.
Недоверие между ними тоже превратилось в огромный валун на прямой дороге, по сторонам которой находилась пропасть. Валун не сдвинешь, и через него не перелезешь, так как наверху он острый и скользкий, и оставалось лишь стоять и слушать речи друг друга. Можно уйти, но чего это будет стоить?
Ночь вновь мыльной пеленой опустилась на землю, от её мягких шажков просыпались прохлада и свежесть, она обнажала небо, раздвигая облака и открывая взору звёзды. Ветер тоже решил внести свою лепту, и согнал облака обратно. Наступила тишина, остался только звук чуть скрипяшей повозки и дыхание. Хотелось свернуться в клубочек и уснуть, переждать все трудности, которые настали сейчас, и проснуться с хорошим Слышащим, с хорошим Цицероном, с хорошей Матушкой, с хорошим миром. Прохлада превратилась в холод, что заползал под одежду и изредка вызывал мурашки — неприятные, зябкие, вызывающие дрожь и желание спрятаться.
Всю дорогу они ехали молча. Цицерон изредка напевал свои песенки каким-то более грустным, вяжущим голосом.
***
Бледное небо стыдливо прикрылось сероватыми облаками, солнце слабо пробивалось через них, а потом просто сдалось. Сырой воздух пах землёй, тусклую траву покрывал тонкий слой снега, горы позади огромными глыбами очерчивали горизонт, маленькие ели на их склонах стояли неподвижно, жёстко и мёртво. Вновь эти чёрные старые домики — уже знакомые, но совсем не родные. Вновь каменные стены Убежища, вновь зловонный труп, с которым разговаривает Цицерон!
— Цицерон вернулся, Матушка, Цицерон приветствует тебя! Вновь отдаёт тебе свою любовь и почитание! — шут кладёт к ногам трупа веточку паслена — так трепетно, так символично, с необычайной любовью. Он забывает о всех проблемах, рассказывает ей о своих чувствах, о том, что он делал. Всегда на ты, так по-дружески, так отчаянно.
Матушка знает почти все, что он рассказывает, но он не останавливается, ему так нравится делиться с ней, разговаривать, даже если в ответ он слышит лишь тишину.
