365 сказок на ночь

      Аллен никогда не понимал, почему надо было назвать кофейню «Черный Орден». Но спрашивать Комуи, хозяина, или, как он сам себя велел называть, Смотрителя, он не решался. Кофе здесь был великолепным, «черным, как душа, горячим, как секс», а другого Уолкеру и не надо было. Его сменщица — Линали — довольно быстро ввела его в курс дела и посоветовала не обращать внимания на брата. Миловидная девушка как пал искала помощника: скоро должен был начаться учебный год, а посвящать все время кофейне она не могла без ущерба для учебы.       — Не нервничай так при виде Комуи. Иначе он тебе точно прохода не даст, — посоветовала девушка, улыбнувшись своему новому напарнику. — И да, он очень ревностно относится к парням, которые пытаются за мной ухаживать, так что лучше не давать ему поводов. В последний раз он перенастроил кофеварку так, что она чуть ли не в лицо молоком постоянно брызгала. Хорошо, что холодным…       Аллен нервно улыбнулся в ответ и клятвенно заверил Линали, что и мысли не допускал о служебном романе, на что та только рассмеялась и помахала рукой парню, желая удачи в первый день. К слову, у юного баристы была своеобразная религия касательно кофе, ассоциировавшая каждый аспект жизни с каким-то из видов этого прекрасного, бодрящего напитка. Когда-то давно, будучи ещё ребенком, он впервые попробовал этот напиток из обжаренных зёрен и понял, что влюблен, окончательно и бесповоротно. В его жизнь ворвался кофе — и полностью залил все уголки его сердца жгучей и прекрасной горечью. И если кто-то интересовался, почему столь блестяще образованный юноша избрал путь баристы, тот был готов часами рассказывать про выбранный путь, постепенно завлекая слушателя в сети своего видения ритуалов приготовления столь почитаемого им напитка.       — Эспрессо — это жизнь, — нараспев произнес юноша, слегка щуря взгляд и помешивая в стакане только что сваренный кофе. — Горчит, но бодрит. Первый глоток может показаться невкусным, но, допив чашку, всегда захочешь еще одну. А на еще одну чаще всего не хватает времени.       Ривер обычно забегал буквально на несколько минут, лишь бы выпить кофе. Под глазами мужчины постоянно были синяки от недосыпания, но тот неизменно улыбался и даже едва ли не сиял, стоило только в кофейне показаться Комуи. Линали тут же замирала, словно ожидая чего-то, Аллен же прятал улыбку, стараясь не раздражать Комуи. Тот был неизменно вежлив и обходителен с клиентом, но и только. И порой Уолкеру и хотелось добавить немного сладкой надежды в кофе Венхама, но увы — тот предпочитал ничем не приправленный, крепкий кофе. Реалист до мозга костей, который привык жить настоящим. Порой Аллену и хотелось бы его задержать его с кофейне ещё хоть на пять минут, но нельзя, увы, нельзя, надо срываться дальше, как каштановый паданец, и катиться вперёд, звонко стуча по брусчатке. И Комуи провожает взглядом посетителя, и на мгновение в фиолете его глаз тоскливо сверкает осень.       — Капучино — это влюбленность, — Аллен осторожно налил эспрессо, разбавляя его молоком, а сверху водрузил облачко из сливок и пенки. Вручил посетительнице ее заказ, не забыв мягкую улыбку и парочку милых симпатичных печенек на ее блюдечко. — Сначала терпко, потом сладко, а в основе — все та же жизнь. Но моменты, когда сладко и терпко, — самые лучшие.       Лави приходил довольно часто — поболтать с Линали или рассказать последние новости. Студент с факультета журналистики, увлекающийся историей, у него всегда была при себе новая сказка и свежие сплетни. Только косит одним зелёным глазом, будто стреляет из-под медных ресниц, да улыбается, как чеширский кот. «Расскажу, только что за это будет?» — спрашивает он одним взглядом. Парень — что осенний ветер, улыбчивый, ласковый. Влюбчивый донельзя, словно весна в его душе никогда не заканчивается. И только позже, много позже Аллен сумел разглядеть за этим блестящим улыбками и мишурой фасадом серьезного молодого человека, по-настоящему влюблённого только в свою работу. Это было почти обидно — в основном, за молодых девушек, которые заглядывались на рыжего пройдоху, но вполне понятно. И Аллен от всего сердца желал ему не расставаться со своей возлюбленной, если уж он выбрал именно её. А ещё не мог не заподозрить его в родстве со своим опекуном — уж слишком у них сходились взглядов на многие вещи и отношение в целом к жизни.       — Латте — это мечты, эспрессо, разбавленный молоком надежды, и пенка. Та самая пенка, которая бывает в капучино, — продолжил беловолосый бариста после короткого молчания, словно собираясь с мыслями. В его руках порхало несколько трафаретов — гостья «Ордена» пожелала рисунок на своем латте, что-то милое на выбор Уолкера. — Но нет корицы, нет той терпкости, которая позволяет прочувствовать момент.       Роад обожала все сладкое и сама словно источала запах карамели и ванили. Она выбирала красивые, немного детские платья и вплетала в волосы ленты. В ее жизни, казалось, было место только всему красивому или подходящему пол ее видение. Она могла часами сидеть за столиком у окна, покачивая тонкими ножками в черных туфельках, и с мечтательной улыбкой смотреть поверх голов прохожих. Иногда Аллену было до нервного зуда в затылке интересно, что же именно видела эта девушка и о чем так мечтала с усмешкой, достойной кисти Да Винчи, но он не спрашивал. Хотя и знал, что юная Камелот вполне может и ответить на вопрос, исходящий от ее любимого баристы, как девушка сама окрестила его. А бывало, что Роад исчезала на несколько дней или даже недель, повинуясь природе непостоянной и зыбкой мечты. Но Уолкер отчего-то с полной уверенностью знал, что рано или поздно она снова появится на пороге, попросит латте — и не забыть запастись любимыми сиропами, — а потом сядет у окна — смотреть на спешащую толпу и иногда разговаривать обо всем и ни о чем.       — Мокко — это меланхолия. Густая и тягучая. Но даже в мокко есть молоко, — бариста аккуратно досыпал в стакан какао и слегка разбавил его молоком, тут же замешивая в однородную массу — основу для будущего мокко. — И сладость, та, которую не найдешь в эспрессо. Было распространено мнение, что немки не обладают привлекательной внешностью. Аллен никогда не бывал в Германии, но единственная немка, которая приходила в его кофейню, была удивительно красивой. И пусть она так редко улыбалась, ее глаза часто были покрасневшими, а под ними залегли тени, словно от бессонницы, молодой бариста не мог не любоваться ее чертами лица и пушистыми каштановыми волосами, оттенявшими бледную, чистую кожу. Миранда всегда приходила в темной, закрытой одежде, словно соблюдала траур, садилась у самой стойки и негромко, словно извиняясь, называла заказ. Грусть в ее глазах делала девушку зрительно старше, но она почти всегда возвращала улыбки Уолкера в ответ, и лицо мисс Лотто в этот момент становилось удивительно красивым и светлым, будто освещённым изнутри под стать ее прекрасной и невероятно тёплой натуре. Аллен от всей души, искренне желал ей счастья и почаще улыбаться. Ведь ее улыбка, прогонявшая меланхолию с черт молодой женщины, преображала немку настолько, что та становилась словно совершенно другим человеком. Порой она приносила с собой игрушки, сделанные ее руками или починенные. И Уолкер даже предложил той оставлять пару-тройку игрушек в кофейне, если та захочет их продать. «Я буду рада, если они обретут новый дом, не обязательно из продавать. Я просто обращаю время вспять для этих игрушек, чтобы их снова любили, » — ответила тогда Лотто и каждый раз искренне улыбалась, когда сделанного ее руками зверька кто-то забирал с собой. Уолкер считал, что настолько светлые люди не должны грустить, они заслуживают больше поводов для улыбок.       — Айриш, кофе по-ирландски, — страсть. Где-то там, на самом дне, обжигающий алкоголь. Можно перемешать, тогда он практически не чувствуется. Но он там все равно есть, и все равно неизбежно пьянеешь, — Аллен быстро, почти мимолётно облизнул губы, и взгляд слушателя невольно прикипел к губам беловласого юноши, словно притянутый магнитом. — Кстати, хуже плохого эспрессо может быть только плохой айриш.       При одном только взгляде на статного мужчину к девушек вокруг перехватывало дыхание, а стоило им поймать взгляд золотистых глаз, как девичьи щёчки окрашивались ярким румянцем. Восхитительное в своей невинности зрелище, но только Аллен не вёлся на красоту этого человека. Мариан Кросс, обладатель изящных манер и самого невыносимого в мире характера закоренелого одиночки, был неизменно вежлив и приятен в общении. И мало кто не влюблялся в него, красивого, как небожитель, и такого же бесстрастного в своей ошеломляющей обаятельности. Посоперничать с ним вполне мог бы Шерил — но Роад вскользь упомянула, что отец сейчас стремительно шагает по карьерной лестнице, и потому политик вряд ли вскоре наведается в кофейню. Так что Уолкер смотрел, как сгорают в истоме девичьи сердца, провожая взглядами кармин густых волос и прямую спину объекта из страсти, но не решаясь и слова сказать в присутствии Кросса. И чего греха таить… Иногда Аллен даже понимал всех поклонниц своего опекуна. Мариан выглядел как воплощение страсти в мужском обличье, карминноволосый демон и мечта любой девушки от пятнадцати до сорока. Он заглядывал к своему подопечному нечасто, но неизменно брал айриш, чуть слышно хмыкал, порой перебрасывался парой слов с Роад, если та была в кофейне, и оставлял чаевые. Высшая похвала от бывшего военного, чье сердце давно и прочно было заперто на замок, а душа — перекрыта сотней панцирей. И только когда Кросс пил приготовленный ему кофе, Аллену казалось, что за холодным медом его глаз проглядывает та самая душа, горячая, страстная и искренняя, лишь на пару глотков, но все же откликаясь на магию волшебного напитка.       — И ристретто, — Аллен всегда усмехается, когда у него заказывают ристретто, потому что этому кофе у него отведен особый статус. Он не любит готовить ристретто, но никогда не отказывается, если заказчик выбрал именно его. — Ристретто — это смерть. Это когда вся жизнь — одним глотком. Выпиваешь, просишь счет и уходишь. Обычно так.       Единственным посетителем, который заказывал ристретто, был странный молодой японец по имени Юу, который слишком не любил, когда его так называли. Аллен был заинтригован его личностью и даже пару раз пытался завышать разговор, но тот неизменно отвечал колкостью на попытки подружиться. Не то чтобы Уолкер горел желанием, но такая недружелюбность очень сильно ранила доброе сердце подростка. «Не принимай на свой счёт, Канда со всеми такой, » — шептала ему на ухо Линали, когда видела похожего на взъерошенного воробья Аллена, вновь обменявшегося колкими остротами со вспыльчивым азиатом. Но вряд ли бы когда-либо Уолкер признался, что ему радостно видеть, как этот хмурый длинноволосый назад снова и снова заходит в кофейню. Он привык к своему постоянному клиенту и даже привязался по-своему.       — А любовь? Настоящая любовь? — улыбнулся Тики, отпивая из чашки свой любимый латте, прищурившись с довольной улыбкой. Что ни говори, а кофе в этой кофейне был превосходный, и этого уж точно было не отнять. Аллен же тонко улыбнулся, и в серебристых глазах забегали едва заметные смешинки, окрасившие радужку солнечными зайчиками и растекшиеся сиянием по взгляду.       — Настоящая любовь — это кофе, который варишь дома с утра, — медленно, почти нараспев произнёс Уолкер, едва заметно проводя кончиками пальцев по небольшой фарфоровой чашке. Тики прекрасно знал о слабости беловласого к этому удивительному напитку, а потому каждый раз покупал юноше чашку сведено кофе к своему латте и уговаривал составить компанию. Разумеется, Аллен обычно не отказывал: компания молодого юриста была ему приятна. — Свежемолотый, желательно вручную. С корицей, мускатным орехом и кардамоном. Кофе, рядом с которым надо стоять, чтобы не убежал, иначе безнадежно испортится вкус. Надо проследить, чтобы он поднялся три раза, потом налить ложку холодной воды в джезву, подождать пару минут, чтобы осела гуща. Кофе, который наливаешь в старую любимую чашку и пьешь, чувствуя каждый глоток, каждый день. Наслаждаясь каждым глотком.       — Не угостишь меня свежесваренным домашним кофе? — улыбнулся Микк и невольно облизнулся, будто бы уже представляя привкус кофе на своем языке. Обязательно с корицей и ложкой сиропа. И Микк готов был наблюдать вечно, как этот парнишка готовил кофе. Достаточно было бы смотреть и медленно курить, будучи околдованным каждым его действием. А ещё — пусть говорит. И чтоб его голос звучал на кухне в абсолютной тишине, лишь прерываемый неизбежной мелодией кофейного ритуала. И Микк вполне мог бы считать себя счастливым.       Аллен в ответ усмехнулся, не произнося ни «да», ни «нет». Но отчего-то сердце молодого юриста наполнилось уверенностью, что однажды он получит заветную чашку домашнего кофе.