Палая листва

Ad majōrem dei gloriam

Эта ночь оказалась еще темнее и глуше многих других ночей. То ли заговоры Даниэля сработали, то ли местные покровители, те, что древнее монастырских стен, вспомнили о празднике и украсили мир на свой лад. Так или иначе, после захода солнца черный воздух сгустился, луна спряталась за тучи, а садовник, бормоча молитвы, пошел зажигать светильники и ставить свечи даже там, где их не должно было быть. Покровители остались довольны. Люди жгли огонь и, тем самым, почитали тьму, как в старые добрые времена, пусть неумело, зато – искренне. Впрочем, у одного из обитателей святого места были и другие планы, кроме как молиться, дрожать или видеть кошмары. Легкой тенью он выскользнул из спального крыла, проскочил сквозь тяжелую дверь, не дав ей скрипнуть, и тут же растворился в предноябрьском холоде, слился с ним воедино в своей прозрачности и невесомости. Сердце стучало медленнее, кровь остывала, дыхание едва тревожило древние стены, пока авантюрист крался под окнами келий. Но вот он оказался у нужной лестницы, сделал вдох, выдох, и тут же адреналин ударил в голову. Жизнь начала пульсировать в каждой клетке, мышцы подрагивали от напряжения, пока он лез по пожарной лестнице, а затем крался – всего пару метров – по карнизу. К счастью, деревянная створка окна была чуть приоткрыта. Значит, Марион получил записку, которую Даниэль умудрился запихнуть в одну из ароматных булочек старой няни. С появлением отца Иоганна ее тоже отстранили от ухода за больным, но позволяли навещать его. Демоненку же путь, все еще, был закрыт. Путник забрался через окно внутрь и соскользнул в такую же непроглядную, но потеплевшую тьму. Правда через несколько мгновений он смог различить светлый силуэт кровати. Марион, сидящий на ней, лихорадочно выпутывался из тяжелых одеял. -Лежи-лежи! – шепотом скомандовал Даниэль, - Сам к тебе приду! – юноша едва не с размаху прыгнул на огромную кровать, - Сейчас… - снял с плеч изящный мешочек, покопался в нем и спустя несколько мгновений комнату осветил слабый язычок пламени, пляшущий в банке из красного стекла. -Ночник тебе раздобыл! -Спасибо, - выдохнул Марион. При свете огня демоненок наконец смог как следует разглядеть товарища. За прошедшие недели тот осунулся, скулы резко выдавались на восковом лице, а подбородок заострился. Но глаза смотрели живо и осмысленно. Он радостно улыбался, не умея, впрочем, ни показать своих чувств по-настоящему, ни – как следует скрыть. На Даниэля вдруг накатило настоящее счастье. И он поспешно нырнул с головой в свой мешочек. Достал оттуда скатерть бутылочного цвета, в тон светильнику и целый ворох ароматных свертков. -Откуда? – тихонько засмеялся Марион. -С ярмарки! Отпросился на полдня в порт, а там – раздолье! Ты, в своем склепе, небось, забыл, какой сегодня день? – демоненок ухмыльнулся. -Завтра День всех святых. На службу меня не отпустят, но отец Иоганн предлагал помолиться здесь вместе с ним. -Прекрасно! Не сомневаюсь, что вы чудно проведете время. Но пока рассвет не наступил, мы будем отмечать по-своему! – и он решительно водрузил на скатерть крохотную тыквочку с вырезанной на ней зловещей ухмылкой. -Это не по-христиански, - слабо запротестовал Марион. -О, да, святой отец, - поспешно согласился гость, - Поэтому всю ответственность я беру на себя, и пусть грехи этой ночи повиснут на мне тяжким бременем. А вы, святой отец, болезны, не в себе. И вообще я вас принудил, - со смешком закончил он, - Могу даже связать и насильно кормить вкусностями, если так вашей душе будет приятнее. -Не надо, - пробормотал Марион. На его впалых щеках вспыхнул румянец. А Даниэль, тем временем, развязывал бумагу со снедью. Здесь были ароматные куски жареной свинины, нанизанные на деревянные палочки вместе с ломтиками тыквы, белые кубики фермерского сыра, мягкий хлеб, засахаренные орешки – их демоненок купил специально для друга – и несколько мелких яблок, облитых карамелью и поблескивающих золотистыми бочками. Все это пиршество было приправлено маленькой бутылочкой ягодной наливки. -А мне это можно? – растерянно спросил Марион, - Меня тут кашей кормят и бульоном. -У тебя болит желудок? -Н-нет… -Аппетит есть? -Не знаю. -Тогда надо тебя как следует кормить! Отец говорил, что больным требуется хорошее питание, чтобы они не в мыслях о болезни шастали, а жили со своим телом в ладу. В кои-то веки послушник не стал спорить и жадно накинулся на мясо. Когда стол поредел, а святой отец сделал несколько глотков горячительного, Даниэль перешел к главной цели визита. -В эту ночь принято рассказывать истории. А чтобы нам было интереснее – я принес карты. Проигравший рассказывает победителю историю на заданную тему. И все темы должны быть связаны с реальной жизнью. Никаких выдумок! Разве только самую малость… -Я плохой сочинитель. И не умею играть в карты, - с сожалением покачал головой Марион. -Я научу! А сочинять тебе особо не придется. Может – чуть-чуть, если захочешь. Не спорь и гляди сюда, пока я тебя не надул! Сперва Даниэль пытался обучить друга играть в покер, но тот никак не мог запомнить выигрышные комбинации карт. -Книжник, да ты сдаешь! – возмутился наконец демоненок. Марион виновато вздохнул: -Я даже читать подолгу не могу пока – голова болит, - и, помолчав, добавил в непривычно-грустной для себя манере, - Писать не разрешают. Ходить никуда не дают. Скоро вообще соображать перестану. В сад хочется – и то нельзя. Даниэль скрипнул зубами от злости и ничего не ответил, мысленно поклявшись сделать все, чтобы побыстрее вытащить друга из этой тюрьмы. Поначалу Марион путался и пропускал удачные ходы. Но фортуна, видимо, решила его вознаградить и в последний момент вручила целую россыпь козырей. Демоненок и глазом не успел моргнуть, как его разбили в пух и прах. --Новичкам и дурачкам везет, - осклабился он, и Марион вдруг подумал, что будь приятель и впрямь демоном, то сейчас бы нервно подергивал хвостом. -Но в дурачках пока ты, - отмахнулся послушник и вдруг расплылся в хитрой улыбке ("о, горячительное действует", - отметил про себя инициатор празднества), - И что, я могу попросить тебя рассказать историю на любую тему? Совершенно? -Да. Не сдерживайте себя, святой отец, потому что следующая партия за мной. А я не дам вам спуску. -Ладно, - парень расслабленно откинулся на спинку кровати, - Расскажи о том, как ты потерял девственность. Можно без физиологических подробностей. Мне правда интересно, как это бывает с такими как ты. -С такими как я? Это оскорбление, mon cheri? -Нет. Просто…мне иногда кажется, - Марион хихикнул, - Что ты уже родился не девственником. -Ну, моя душа несомненно имела разный опыт… А настойка вам к лицу, святой отец! Юноша неопределенно пожал плечами: -Я пью впервые. -Серьезно?! -Да. Не считая няниного вина, по глотку, в церковные праздники. -Хм…сколько же ты здесь провел? -В лазарете? -В монастыре, - Даниэль вдруг осознал, что никогда не спрашивал об этом. -Восемь лет, - чуть помедлив, ответил послушник, - Мне было одиннадцать, когда мы с Гетти приехали сюда. -И за все время ты ни разу не уезжал на каникулы? Тебя не навещали? -Нет. Но отец-настоятель получал регулярные переводы…до последнего времени. Мои родители всегда много путешествовали, и вряд ли у них было и есть время приехать. К тому же, они знают, что Гетти позаботиться обо мне. -Ясно. В каждой люльки свои погремульки. Ладно, давай-ка еще партию. Даниэль не обманул и теперь уж держал ухо востро – следующие битвы Марион проиграл. Светотень плясала по лицам и телам молодых людей, высвечивая и тут же отправляя в сумрак те или иные детали – поворот головы, резкость подбородка, усмешку, ломаную линию рук… А потом Даниэль заговорил, и звук его голоса, едва слышимый в торжественной тишине монастыря, непривычно спокойный и печальный, тут же собрал все воедино: -В нашем мире его звали Жан Морель. Он был хрупким и прекрасным как фарфоровая куколка, созданная руками умелого мастера. Его льняные волосы при свете солнца обращались в золото, а в лучах луны становились серебристым водопадом, льющимся по плечам. Его глаза днем были небесно-голубого цвета, а ночью темнели, словно васильки июльским полднем. Он был соткан из аромата цветов, холода ключевой воды и прощальных песен птиц, улетавших в заморские страны. Я знаю, что он любил лето и жил летом, вдыхал каждую былинку, напитанную солнцем, припадал губами к медовым сотам и утолял жажду утренней росой. С наступлением сентябрьских холодов он должен был или умереть или – уснуть, укутавшись в сухие листья. В конце концов, Жан Морель был самым настоящим эльфийским принцем, а не один уважающий себя эльф, тем более – королевских кровей, не позволит себе зябнуть, грустить и страдать в темную ночь года. Но злой и хитрый Северный ветер, давно враждующий с маленьким народцем, похитил принца незадолго до осени и унес его в большую и холодную землю, где жили люди. Конечно, Жан Морель и тогда мог выбирать: уйти в страну Вечных Снов, о которой другие эльфы рассказывали с восторгом, или потратить все свое волшебство и – стать человеком. Он сидел на резном подоконнике. С его подошв падал снег…целая бездна снега…у него в руках был старинный револьвер, об этом господин Северный ветер позаботился. Обо всем позаботился, кроме одного… этот злой и страшный господин не знал, насколько жизнелюбив и любопытен маленький эльфийский принц. И когда дверь ломилась от тяжелых кулаков, когда сказочная реальность трещала по швам, Жан Морель сунул револьвер в карман и прыгнул вниз, в целую бездну снега… ...Там его нашел человек. А если эльфа нашел человек, да еще и назвал по имени, то эльф тоже становится человеком, хоть и понарошку. В далекой северной стране Жан Морель менял на хлеб красоту, которую создавал – эльфийский принц чудно играл на скрипке. Но от постоянного холода его вдохновение кончилось, и тогда пришлось менять на хлеб просто красоту, свою собственную. Потом кончилась и она…тогда Жан Морель отдал за хлеб свою свободу и жизнь. -Он…умер? – дрогнувшим голосом перебил рассказчика Марион. -Нет. Эльфы бессмертны даже в человеческом теле. Они могут только перемещаться из одного мира в другой, но никогда не исчезают совсем. Все дело в волшебной пыльце. Если приглядеться, даже в самые темные ночи она мерцает золотистым светом на их белоснежной коже. Жан Морель продолжал жить, хотя едва не отправился в страну Вечных снов. Жил без музыки и красоты. А потом мой отец выиграл его в карты . Сперва он соорудил превосходную хрустальную клетку и желал, чтобы эльфийский принц радовал его на рассвете и превозносил на закате. Но оказалось, что даже в хрустальных стенах и даже лишенные волшебства эльфы способны обращать свое золото в прах, если их коснулись слишком грубые руки. А мой отец часто гладил лошадей, собак, и совсем разучился касаться бабочек. Я же тогда составлял гербарии. Роскошные, тонкие, способные обратиться в пыль от одного неверного движения. Отец отдал Жан Мореля мне, для коллекции. Сказал, что он будет отлично смотреться рядом с засушенными луговыми цветами. Жан Морель рассказывал мне сказки. Сказки о том, как устроен мир, как сияют звезды и кипит вода, как на другом краю планеты всходит и заходит солнце, а совсем иные травы прославляют его дивными урожаями. Жан Морель подолгу смотрел на меня. А потом начинал играть, будто я стал лекарством для его волшебства. Он учил меня тому что называл harmonia universitatis (гармония сфер, музыка сфер) и открывал настоящие тайны мироздания… И все смотрел, смотрел на меня своими грустными глазами… А мне было двенадцать лет. Я отлично чувствовал себя в веселом и жарком аду, где от отцовских огней плавилась земля. Я видел много женщин и мужчин, в совершенстве знал науку обольщения, но не имел житейского опыта – никто не смел трогать маленького инфанта. А Жан Морель посмел. В конце концов, он ведь тоже был принцем. Меня бесило, что он смотрит, говорит и, все ж, остается в своей хрустальной клетке. Хотелось разбить ее вдребезги. А однажды, когда я поранил руку и попросил его помочь мне принять ванну, я наконец посмотрел на него. -И соблазнил? -Да. Вложил в него искру своего адского пламени. А он взамен сдул на меня горсть волшебной пыльцы лунного цвета. Если приглядишься, то увидишь, как она все еще сияет на моих руках. Я стал его маленьким лунным принцем. Он же для меня - эльфийским королем. -А что было потом? -Ничего. Я дорос до тринадцати и отправился в свою первую частную школу. А Жан Морель подарил мне на память эту подвеску, сказал, что она будет моим талисманом в историях страсти, - Даниэль вытащил из-под рубашки изящный полумесяц из лунного камня в серебряной оправе. -Рабочий талисман? -А то! Он заклинал его – чтобы не случилось, пусть мне будет хорошо. И мне действительно было хорошо, даже там и с теми, с кем хорошо не могло быть. -Что Жан Морель? -А что может стать с эльфом? Он нашел своего волшебника – красивого, умного, чуткого… могущественного… и отец, конечно, благословил их. Теперь они живут в жаркой стране, полной цветов и плодов, Жан Морель, благодаря тому самому огоньку, при свете солнце чувствует себя самым настоящим человеком, только очень счастливым. А при свете луны он рисует картины, играет на скрипке и пишет сказки-воспоминания о своей родной стране. И потом, вместе с волшебником, они оживляют эти истории на сцене огромного прекрасного театра, и сам маленький народец по вечерам прячется у занавеса, чтобы увидеть собственные древние сказания, расцвеченные умелой рукой и горячим сердцем. За миг до того, как начнется пьеса, всегда наступает тишина и гаснут огни. А самые зоркие могут увидеть, как этот момент на сцену, кружась, падают искорки золотой пыльцы. В комнате повисла тишина. Погруженные в маленькое, ими же сотворенное волшебство, мальчики молча смотрели, как догорает фитилек свечи. Наконец комнату залила тьма. Один лунный луч, проглядывавший из-за грузной тучи, ложился квадратами на полу и слегка касался края постели. -Моя очередь, - наконец заговорил демон. Голос его прозвучал глухо, без намека на былую игривость. Марион напрягся. -Раз уж мы тут на откровенные темы заговорили. Хочу знать, когда и с кем ты впервые ощутил взрослое сексуальное влечение. -У меня никого не было. Кроме тебя. -Да, я знаю. Я говорю не про действия, а про желания. И помните, святой отец: не отдать карточный долг – бесчестие, а ложь – великий грех. И да поможет вам Бахус, - с этими словами Даниэль быстрым движением подхватил бутылку с горячительным напитком, прижал ее к губам друга и заставил того выпить солидную порцию, а затем также быстро закусить парой сладких орехов. Марион едва мог дышать. Голову начало вести, а губы стали как ватные. -Давайте, святой отец. Исповедуйтесь. Марион ничего не отвечал. Долго. Достаточно долго, чтобы Даниэль начал раздумывать, что еще можно использовать против строптивого противника. Но тут послушник тихо заговорил: -Он делал так же. -Что? -Он тоже приказывал мне исповедаться. Каждый раз, когда я приходил. -Кто? – напряженно уточнил Даниэль, заранее зная ответ. -Отец Андриан. Но у нас никогда ничего не было! Я никогда не… -Я знаю. Но вспомнил ты именно о нем. Рассказывай. Ты ведь давно хочешь кому-то об этом рассказать. Другого шанса не будет, Мари. Эта история совсем не походила на сказку. Скорее - на апокриф. В свои неполные двенадцать лет Марион был больше духом, витавшим над шпилями древнего монастыря, над маленьким портовым городком и бесконечно серым морем, чем ребенком из плоти и крови. Им не интересовались соученики, сквозь него смотрели преподаватели…он мог незамеченным проникать в самые потаенные уголки монастыря – в скрытые тяжелыми шторами залы библиотек, в мрачные подземелья, в гулкие чердачные комнаты, где гнездились быстрые ласточки. Его образ блуждал по длинным коридорам и заросшим аллеям, ненадолго обретая плотность в хижине няни, вероятно, благодаря ее пирожкам, стакану горячего молока и цепкому взгляду, из-под которого не так просто было ускользнуть. Теперь, когда родители шагнули назад, оставшись в тумане памяти, а общение с няней по правилам монастыря было ограничено одним часом в день, Морион с жадностью, доходящей до сладостного исступления, рухнул в дождливые пространства. Двери, раскрывавшие свои пасти, все чаще вели в лабиринты и коридоры с множеством других дверей. Однажды вместо двери мальчик вышел в окно и полетел в черную пустоту. Он знал о ней, хотя никогда и не видел. Она сжирала все до последней капли. Но чья-то стальная рука успела подхватить Мариона. А вторая рука нанесла ему такой удар, что в один миг он проснулся. Была осень. Высоко над ним качались рыжие и янтарные ветви на фоне белесо-голубого неба. Совсем как на русских иконах. Пахло сыростью и палой листвой. Впервые за много дней он вдруг увидел, что наступила осень. И впервые почувствовал сильную головную боль, дрожание рук…вообще, он давно не чувствовал свои руки и все остальное. Обычно Марион прилетал из сумрака сам, привлеченный светом няниного дома: каждый вечер она ставила свечу на окно, чтобы воспитанник не заигрался и не заблудился по пути. Теперь же его вернули насильно, одним точным и мощным рывком. -Живой? – прозвучал суровый голос. -Да, - неохотно разлепил губы Марион. -Почему здесь? Тихий час, положено быть в келье. -Я был. -А потом? -Заснул. -Гхм… … У долгих странствий есть обратный эффект – они никогда не прекращаются, а во сне, когда истончаются грани, Дорога может увести не только бессмертный дух, но и смертное тело. С Марионом это случалось. Но теперь он ушел слишком далеко, окончательно обратившись в пропащего – так их называл отец Андриан – и едва не очнулся на дне глубокого оврага. К счастью, новоприбывший монах избрал для своих размышлений именно эту глухую часть сада. И – успел. Правда, вытаскивая Мариона, он едва не расшиб ему голову о крепкий корень, но, по крайней мере, это голова была, нужного размера и формы, не размозжённая об острый камень. -Идем-ка… Почти весь путь до монастыря отец Андриан нес подростка на руках. И следующие четыре года не расставался с ним – они жили в одной келье, поскольку маленькому сомнамбуле требовался надзор. Как человеку, не из плоти и крови, а из камня и каленого железа, договориться с порождением воздуха и воды? Очевидно, призвать и – заключить договор. Отец Андриан никого никогда не звал, даже самого Господа, но, как видно, есть договоры что крепче смертных зароков и брачных уз. -Слушай меня. Жить хочешь? Марион, накормленный сладким хлебом с горячим шоколадом и согретый теплой накидкой, сидел в келье своего спасителя, разглядывал тома книг на незнакомых ему языках и болтал ногами, как самый обыкновенный мальчишка. Свешиваясь с крепкого плеча священника, Марион несколько раз пытался нырнуть обратно в сон и, балансируя на границе, выхватывал истинный облик явившегося ему человека. Позже он узнает, что истинный облик неведом никому из ближних наших и большее, на что можно рассчитывать – отсвет души той формы, что способен различить наш глаз и разум. Мальчик видел себя то в руках черного медведя, то на спине темного ледяного ангела, закованного в доспехи. Но потом, вместе с запахом шоколада и теплой шершавой глиной, вернулась явь. Перед ним стоял исполин – высокий и могучий, как великан из детских книжек, с остро очерченными скулами, жесткой черной бородой и пронизывающими темными глазами на бледном лице. -Ты хочешь жить? -Хочу, - ответил Марион, не раздумывая о самом вопросе – уж очень ему было любопытно смотреть на новые книги и новые истории, плавающие в холодном воздухе кельи. Монах точно знал, когда и какие вопросы следует задать, чтобы получить нужные ответы. -Разденься. Мальчик привык исполнять приказы взрослых и, ничуть не смущаясь, обнажился. Его все еще больше занимал письменный стол святого отца, чем происходящее с телом. Отец Андриан внимательно осмотрел тщедушное хилое тельце, повертел руки и ноги, заставил мальчика прогнуться, покрутил и вытянул его, извлекая из легких пациента лихорадочный кашель и долго цокал языком. По восковой коже, торчащим косточкам, темным синякам под глазами и надрывному кашлю, он заключил, что школяр вряд ли доживет до выпускного классе. И, судя по глазам устремленным в невидимую глубину, вряд ли заметит смену формы своего бытия. Да, как видно, есть договоры что крепче смертных зароков и брачных уз. Договоры, заключенные выше и раньше святых небес. -Пойдешь ко мне в ученики? -А чему вы будете меня учить? -Жизни. Дышать, двигаться. Стоять на своих ногах. Управлять телом и разумом. Не просто видеть, но – влиять на то, что ты видишь. -А что видите вы? Отец Андриан усмехнулся. Он больше походил на разбойника с большой дороги, чем на служителя Господа. Но талантами обделен не был. -Я вижу, что твоего друга пора угостить молоком и печеньем. Золотистый кот смотрел на происходящее почти равнодушно. Его волнение выдавал чуть подрагивающий кончик хвоста. Отец Андриан видел этот хвост. И его усатого владельца. Видел кота, которого, по словам Гетти, и в природе быть не могло – ни живым ни мертвым – разве бывают, хоть в Раю, хоть в преисподней, кошки с золотой шёрсткой? Но кот был. -Я согласен, - медленно кивнул Марион, фокусируя взгляд на своем новом наставнике. Комната вдруг обрела форму и плотность. Мальчик поежился, и монах, оставив на потом все эффекты, поспешил обернуть его еще одним покрывалом. -Вот и отлично, парень. С возвращением! -Он тренировал меня. Заставлял бегать, подтягиваться. Учил драться. И терпеть боль. Он говорил, что священник – воин Господа. И что упрямства во мне хватит на целую армию. -Это верно, - усмехнулся Даниэль, - А что еще он делал? -Ну…когда убедился, что я могу дать сдачи или убежать от негодяев, то показывал, как изгонять темные души. Незримые. Он говорил, что перед ритуалом я всегда…всегда… - голос Марион дрогнул. Его начала трясти мелкая дрожь. Не успев подумать, Даниэль крепко обнял друга и прижал к себе. -Я всегда должен быть чист… -И он очищал тебя? -Да. Исповедью и покаянием… Мариона трясло как в лихорадке. Демон больше ни о чем не спрашивал, только поглаживал друга по спине и ждал. -Он говорил, что мой дар от Бога, но это непростой дар. Этот дар служит Господу, только если находится в чистом сосуде. И любая нечистота способна разрушить меня и все, что я делаю. -Вот же черт…- ругнулся Даниэль сквозь зубы. -Перед каждой работой он исповедовал меня. И сек ременной плетью. Я стоял на коленях. А потом вел париться в старой бане. И после, на рассвете мы работали. -Ты поэтому заболел? – выдохнул Даниэль, - Потому что мы с тобой…и это – нечисто? Или из-за ремня? -Нет, - самые логичные предположения почти удивили послушника, - Иногда он растирал мне мышцы…по-разному это делал. Но…я никогда не… - тут Марион зарыдал. Демон потрясенно продолжал гладить его, не зная, как реагировать – сам он с детства не имел привычки или, на его взгляд – причуды – плакать, да друг никогда при нем этого не делал. -Я не смог сказать ему, что мне бывает хорошо. Он считал такие вещи естественными, говорил, плоть есть плоть и строгость все исцелит, но… я не смог ему сказать, что это не только плоть… -Хм…я думал, вы все считаете любовь добродетелью, разве не так?.. Или любовь между мужчинами... Марион резко покачал головой: -Нет. Он учил меня холодной голове и сдержанному сердцу. Воины Господа не должны ничем смущать свой дух. -Вот уж олух царя небесного! Надеюсь, этот царь о нем как следует позаботится, - возмущению Даниэля не было конца, - Ты до сих пор в это все веришь? -Не во все, - тихо отозвался Марион и вновь заплакал, уже беззвучно. За окном сыпал мелкий ледяной дождь вперемешку с перьями снега. Человек шел, кутаясь в темный плащ с серебряной застежкой – дар памяти. Вода промочила пепел, и он стыл на его плаще и на его подошвах. Въевшийся в кожу, окрасивший волосы…знамение Господа. Человек шел, и что было пеплом теперь врастало в него самого, становилось частицами его плоти, бежало по сосудам, мешаясь с кровью. Почему у самых светлых сказителей столько страшных историй? Из какой тьмы они приходят к сияющим огням и органным трубам? Куда уплывают потом? Он пришел любить мир. Его самые мрачные уголки. Он хотел нести свет, а вместо этого сам стал светом. И сгорел в нем дотла. Он боялся сжечь мир, который был призван любить и не смог. А потому спрятался в ледяные доспехи – сохранить его, сохранить себя. Сохранить мир от всего зла на свете, из света пришедшего, а больше всех – от самого себя. -Прости, Дени, из его тайн не выйдет сказочных историй. И страшных, как ты любишь, тоже. Это единственная история, которую он мне рассказал перед уходом. -Про пепел и человека в черном? -Про ангела. Отец Андриан родился в религиозной общине. Они жили в лесу, прятали от властей детишек, соблюдали посты и молились. Тогда его звали Анджей. Так же, как его ангела. Ангел приходил и помогал ему исцелять людей. Старейшины считали мальчика святым. Но однажды, когда Анджею было одиннадцать, он встретил в лесу чужих. Очень грязных и тощих людей со звериными взглядами. И привел их домой, чтобы накормить. Была зима. Я не знаю, подсказал ему ангел или он сам так решил… На утро из дома вышел только мальчик. А его мать, отец, сестры и эти мужчины уже никогда не вышли. Еще до полудня по следу беглых каторжников пришла полиция. Общину разогнали, кое-кто из детей попал в приют. Анджея допрашивали, но он молчал. Тогда все решили, что преступники сперва расправились с жертвами, а потом, напившись, перебили друг друга. Один офицер определил сироту в религиозный приют – решил, что там ему будет привычнее. Отец Андриан говорил, что последнее, что он помнил – как звери рвали его мать и сестру, а отец лежал без сознания. Что потом – он не помнил. Но в этом селении не было ни капли спиртного. Утром, перед тем как открыть дверь и навсегда покинуть родной дом, Анджей поклялся служить только Господу. И простился со своим ангелом, ибо рука ангела была легка и не следовало ему ступать на терновый путь. Друзья проговорили почти до рассвета. Даниэль оказался в непривычной для себя роли: обычно он задавал каверзные вопросы, вытаскивая на свет Божий самые темные, грязные и пугающие помыслы других, бил по больным местам, дабы страждующие бодрее бежали в сторону исцеления...Но ему еще не доводилось промывать и умасливать вскрытые раны, выслушивать с раскинутыми руками и открытым сердцем. Когда Марион заплакал, демон бережно прижал его к себе, и почти физически ощутил волну накрывшей их боли. Он сделал глубокий вдох и приложил усилие, чтобы не отстраниться и не закрыться от происходящего. Что говорить Даниэль не знал, поэтому просто дышал, стараясь расслабить каждую мышцу и пропустить сквозь себя каждое чувство. "Борись до последнего, пока можешь", - учил его отец, - "Но, если течение сильнее тебя, ничего. Пусть случается все, что хочет случится. По крайней мере, болтаясь по волнам, успеешь передохнуть". Теперь они болтались вместе. И демону постепенно удавалось продышать боль ближнего своего. Так, что и грудь Марион опускалась и поднималась медленнее, а всхлипы становились тише. -Все хорошо. Я с тобой, - прошептал Даниэль, прежде чем успел обдумать свои слова. Сейчас он вообще не думал, позволяя потоку нести себя. Марион ничего не ответил, только крепче прижался к нему. Даниэль беспорядочно ворошил его короткие волосы, шепотом повторяя - "Ничего, ничего, я с тобой, все хорошо, я с тобой, Мари...". Марион цеплялся в него пальцами, жался всем телом, будто хотел растопить тот лед, что годами стыл внутри. Слезы продолжали течь по лицу. На утро они сделают вид, будто ничего не случилось. Даниэль еще до рассвета выскользнул из-под одеяла - в узкой больничной постели они уснули вдвоем. Марион тоже проснулся и молча наблюдал за тем, как его друг изящно вьется по комнате, собирая следы ночного пиршества. -Ну, что, mon ami? - демон бросил на послушника лукавый взгляд, - После двух проведенных с тобой ночей я, кажется, обязан жениться? -Боюсь, таинство брака несовместимо с таинством священства, - мягко улыбнулся юноша. -А вдруг я заставлю тебя передумать? - осклабился Даниэль. -Ты так серьезно настроен? -Мы же говорим о совращении с пути истинного, как мне не быть серьезным? - демон быстрым движением пересек комнату, наклонился и страстно поцеловал Мариона, властно опуская руку ему на затылок. Юноша ответил ему, неожиданно пылко. -До скорого, Мари! Спустя несколько секунд Даниэль исчез в туманном проеме окна, оставив после себя пряное послевкусие. С четверть часа после его ухода Марион лежал на кровати, бессмысленно улыбался и осторожно потягивался. Истерзанные болезнью мышцы впервые чувствовали себя расслабленно. Напряжение ушло вместе с долгими ночными слезами, и юноша, несмотря на слабость, ощущал себя очень живым. Наконец он осторожно встал, подошел к открытому окну. Стоять с непривычки было тяжело. Подтянувшись, Марион сел на широкий подоконник, прислонился к стеклу и с наслаждением вдохнул мокрый осенний воздух. Порыв ветра внес в комнату горсть сухой листвы. Край пепельного неба сиял алым цветом. А внутри поднимался поток мощного безудержного счастья и разливался по телу. Отчаянно хотелось жить. По-настоящему. По-земному. Сильно, ярко... Хотелось увидеть тысячу стран, говорить с церковной кафедры перед тысячами людей, служить тому, чему он оставался верен...и Даниэль... к нему хотелось прикасаться, вновь и вновь. Мариона трясло от накативших на него чувств, от звенящей радости, благоговения, страха... В один миг он как будто всем собой ощутил собственное тело, чувства...ощутил в себе человека, стал человеком, и все естество содрогалось от восторга и ужаса. Стены монастыря и черные остовы деревьев впитывали восходящее солнца, пылали его светом. Марион чувствовал, как лучи плавят кожу, как он сам плавится и красным раскаленным золотом течет в обновленную форму. Чувствовал, как открывается сердце, и он становится единым со всем видимым и невидимым. -Gloria in excelsis...- зашептал Марион молитву, к которой он реже всего обращался. Gloria in excelsis Deo et in terra pax hominibus bonae voluntatis. Laudamus te. Benedicimus te. Adoramus te. Glorificamus te. Gratias agimus tibi propter magnam gloriam tuam, Domine Deus, Rex caelestis, Deus Pater omnipotens. (1) 1 - Слава в вышних Богу и на земле мир, людям Его благоволения. Хвалим Тебя. Благословляем Тебя, поклоняемся Тебе. Славословим Тебя. Благодарим Тебя, ибо велика Слава Твоя, Господи Боже, Царь Небесный, Боже Отче Всемогущий. *** Отец Иоганн случайно выхватил взглядом юношу, сидящего на окне. Рассветное солнце озаряло лицо послушника, и сейчас он скорее походил на вдохновленного поэта, чем на смиренного слугу Господне. Монах улыбнулся. Эта картина - мальчик в белой спальной рубашке на фоне темного окна, мечтательное лицо, утреннее небо - вызвала у него давно забытое чувство ностальгии и почти нежность. Солнце уже поднялось, а доминиканец продолжал с выражением мягкой задумчивости бродить по садовым дорожкам. Наконец, он вернулся в свою келью, что-то долго записывал в дневник, а после направился к больничному крылу. Когда Марион проснулся во второй раз, около полудня, то с удивлением увидел отца Иоганна, сидящего в кресле рядом с его кроватью. Священник держал на коленях какую-то книгу, но не читал, а рассеянно глядел на страницу. -Святой отец... - Марион попытался вскочить. -Ничего-ничего, не спешите, - остановил его жестом отец Иоганн, - Вам не стоит делать резких движений. Как ваше самочувствие? -Гораздо лучше, - юноша улыбнулся. После ночи, прекрасного рассвета и крепкого глубокого сна он чувствовал себя почти здоровым. -Замечательно. Выглядите вы как будто...оживленнее, - монах одобрительно оглядел своего пациента, - Хорошо. Молодость и сила духа берут свое. А не желаете ли вы переменить обстановку и составить мне компанию в позднем завтраке? Мой скромный кабинет совсем недалеко, а я постараюсь не утомить вас дорогой и порадовать угощением. -Благодарю, святой отец, - смутился Марион, - мне нужно привести себя в порядок... -Не утруждайтесь. Вы пока нездоровы, и это - неофициальный визит. Освежитесь, набросьте халат. Я подожду вас за дверью. Кабинет отца Иоганна выглядел скромно и, вместе с тем, весьма уютно. Диван покрывал шотландский плед в клетку, на столике стояла глиняная посуда, неожиданно ярких и теплых цветов. -Это подарок, от прихожан из африканской миссии, - пояснил священник, проследив за удивлённым взглядом Мариона, - ручная работа местных мастеров. -Я знаю. Мой отец привозил такие же из экспедиций. -Он занимался наукой? -Да. И он, и мама, - юноша аккуратно погладил солнечную поверхность блюдца, в один миг вернувшего его в детство, в кабинет отца, полный всяких диковинок. -Располагайтесь. У нас с вами будет время для бесед, - отец Иоганн жестом пригласил Мариона опуститься на диван и заботливо укутал гостя пледом, - Здесь прохладно, я совсем недавно разжег камин, а вам не следует зябнуть. -Спасибо, святой отец. -Трапезная закрыта. Надеюсь, вас не смутит, что я тут хозяйничаю. До вашей миссис Гетти мне далеко, но я много странствую, и кое-какие навыки самообслуживания мне пригодились. Надеюсь, вы любите творожные лепешки, - отец Иоганн вдруг лукаво подмигнул Мариону. Тот растерянно кивнул и тут же спохватился: -Но сегодня пятница, святой отец! Не следует ли... -Следует, - решительно кивнул отец Иоганн, - но вы только идете на поправку. А я полагаю, что радость и благодарность в пище будет угоднее Господу, чем уныние в воздержании. -Разве не сказано "...в воздержании терпение, в терпении благочестие"? -Да. Но сказано также "Во дни благополучия пользуйся благом, а во дни несчастья размышляй...". Думаю, размышляли вы достаточно во время болезни, а сейчас стоит укрепить силы. Марион почти с любопытством наблюдал, как достопочтенный монах надевает фартук, замешивает тесто и ловко подбрасывает на чугунной сковороде шипящие творожные лепешки. Вскоре рядом с лепешками на каминной решетке оказалась турка с ароматным кофе. Отец Иоганн поставил чашки, достал из маленькой кладовой свежие сливки и холодные ягоды черники. -Угощайтесь! Думаю, за этот грех я с радостью оправдаюсь перед святым Петром, как за свой личный. -Спасибо, святой отец. Отец Иоганн с удовольствием отметил, что к юноше возвращается аппетит. Несколько минут они молчали. Послушник завтракал, священник наслаждался ароматным кофе. Монах уже хотел начать продуманную беседу, но Марион вдруг спросил: -На каком языке написана та книга? Которую вы читали сегодня. -Эта? - монах потянулся за лежащим на краю томиком, - О, прелюбопытная вещь. Житие протопопа Аввакума. Написано на древнерусском языке, - мужчина раскрыл книгу, прочел тягучие незнакомые слова и тут же перевел, стараясь подражать стилистике автора: "не латинского языка, ни греческого, ни еврейского, ни иного ждет от нас господь, но любви и иных добродетелей". Очень интересная книга. Без современных комментариев не в разобрать. - Аввакум был святым? -Как сказать...Он был священником русской земли... суровым, аскетичным, истово верующим. Страстным. Выступил против церковной реформы, всю жизнь проповедовал истину и старые правила, принятые в православии, учил людей так, как верил, и всю жизнь был гоним. -Я не очень знаком с русской историей...выходит, он был еретиком? -Пожалуй. Он был фанатиком и готов был терпеть муки и обрекать на муки других ради того, что почитал истиной. Могучий бунтарский дух, полное самоотречение, абсолютная аскеза... Его сожгли как еретика, а многие его последователи прятались в лесах и добровольно шли в огонь, лишь бы не отрекаться от его учения. Здесь сказано, ему было ведомо таинство повелевать бесами... Марион молчал, слушая с напряженным интересом. -И мне бы хотелось знать, что в действительности движет подобными людьми, чью неистовую силу питает вера... И чья рука правит ими, Господа или дьявола... -Разве Святая церковь не в силах решить этот вопрос? "Остерегайтесь производящих разделения и соблазны, вопреки учению, которому вы научились, и уклоняйтесь от них"... -Так, - задумчиво кивнул отец Иоганн, - Но как бы вы отличили истинное усердие в вере от искушательства, если тот, кто усердствует, верует всем сам собой? А в том, что этот человек верил, у меня нет сомнений. Священник смотрел на послушника доброжелательно, но его проницательный взгляд отмечал каждое движение скул юноши, каждый дрогнувший мускул. -Истинно верующий чист. Он способен на самоотречение, но никогда не причинит настоящего зла ближнему, - поразмышляв, ответил Марион. -Соглашусь, - кивнул отец Иоганн и тут же лукаво улыбнулся, - Но тогда мы приходим к вечному вопросу - а что есть зло? -Хм...- Марион вдруг осознал, что никогда всерьез не задумывался об этом. Ему даже в голову не приходило, что однозначный ответ - нарушение заповедей - может быть не засчитан. -Разумеется, - заторопился священник, - я не жду, что вы всесторонне решите проблему, над которой из века в век бьются ученые мужи. У вас достаточно времени, чтобы прийти к своим ответам. -Разве церковь не должна давать единый ответ? -Должна. Но единый ответ легко дать, стоя за кафедрой. И гораздо сложнее, когда говоришь с каждым отдельным человеком. Когда пытаешься достучаться и до разума его и до сердца. Вы хорошо образованы, мой друг. Вы знаете, что говорит Библия. А я много лет размышляю над тем, как понимать те вещи, что она говорит. Многое нам объяснили святые отцы. Но, оставаясь, наедине с душой, смущенной, грешной или страждущей, начинаешь заново искать ответы. Из раза в раз. Для меня ориентиром здесь становится не только чистота, хотя и она, бесспорно...для меня ориентиром становится любовь. Верил ли человек разумом и волей или - он верил сердцем? Деяние, сотворенное без любви, есть дитя эгоизма или гордыни. Всегда ли это достойно порицания? Отнюдь. Если человек дает нищему хлеб, чтобы заслужить одобрение толпы, хлеб нищего не станет горше, а у души дарителя появится шанс познать радость добра. Но большие дела, сотворенные без любви, страшны для мира и для того, кто творит. Неслучайно лик Антихриста напомнит Христа, но в сердце его не будет любви к миру... Впрочем, - отец Иоганн чуть смущенно кашлянул, - Мы не на проповеди, и я несколько увлекся. Мы говорили о книге. Древнерусский вам незнаком? -Нет, святой отец. По лицу Мариона нельзя было сказать, какое впечатление на него произвела речь священника. Но лоб его пересекла тонкая морщинка, словно, продолжая вести светскую беседу, он погрузился в глубокое размышление. -Какие языки вам известны? Само собой, латынь... -Латынь, древнегреческий, французский, правда, на нем я лучше пишу, чем говорю...немного санскрит. -Санскрит? - брови отца Иоганна изумленно взлетели вверх, - Надеюсь, вас учили не здесь... -Нет, - Марион тихонько рассмеялся, - Санскриту меня учил отец. Даже раньше, чем алфавиту. Он говорит, что это - язык начал и сперва следует освоить его. Кажется, мы занимались с моих трех лет...сперва плотно, потом, когда родители странствовали, я тренировался сам, а потом снова с отцом -И вы учили санскрит с трех до одиннадцати лет? -Да. Но я вряд ли достиг серьезных высот. Да и многое подзабыл. -Что ж... - отец Иоганн оживился, - если вы пожелаете восстановить свои знания, я с радостью поспособствую вам. Последние годы, после жизни в Индии, я увлекся некоторыми переводами и, если мы отточим ваши навыки, то вы могли бы стать хорошим помощником в моих изысканиях. Конечно, если это отвечает вашим интересам и склонностям. -Я...я с радостью, святой отец, - растерянно отозвался Марион. Отец Иоганн все меньше походил в его глазах на сурового пса Господни, и это одновременно привлекало юношу и - ставило в тупик. Они проговорили несколько часов. Отец Иоганн рассказывал о своей работе в индийской и африканской миссиях, о своих странствиях на Восток, о любопытных традициях и взглядах разных народов - какой дивный мир создал Господь и сколь разных причудливые путей к Своему сердцу проложил для народов - повторял он. Марион оживился, вспоминал дом и кабинет отца, конечно, опуская своя мистические опыты. Затем они говорили о будущем, и юноша смущенно упомянул, что желает познать самые глубокие и сокровенные тайны Святой церкви. Расстались они почти друзьями. Уходя, Марион помедлил. -Тебя что-то тревожит, сын мой? -Да...святой отец... а как вы чувствуете любовь в деянии? -Пока что я не подобрал нужных слов для этого, - отец Иоганн улыбнулся, и Марион невольно улыбнулся в ответ, всматриваясь в теплые лучистые глаза священника, - отвечу банально - сердцем. Это почти физическое чувство здесь, - он положил на грудь руку, - Как будто Дух Божий касается меня в этом месте, и становится так свободно и легко, что я могу вместить все и стать единым со всем сущим на Земле. -Спасибо. Марион ушел. Отец Иоганн сполоснул посуду в умывальнике, поставил на место книгу и вернулся к столу. Там он вновь погрузился в размышления. Мальчик нравился ему. Нравился своей вдумчивостью и сдержанностью, из-за которой то и дело прорывалась страстная натура, будто огонь из-за каминной решетки. Священник вспоминал утро и вдохновленное лицо послушника, его увлеченные рассказы о родителях, нотки стали в голосе, озвончавшие библейское слово... "Такой серьезный и упрямый в столь юном возрасте...я был гораздо слабее и мягче...", - в очередной раз подивился отец Иоганн, - "Впрочем, неудивительно...вопрос опыта и среды". Пока мужчина искал нужные папки, перед его глазами пронеслось все его детство: добродушный отец, чуть нахмуренная, заботливая мать, мраморный фонтан в их огромном саду, гувернеры, слуги, звонкий смех кузин... Он наконец вытащил газеты, пожелтевшие от времени. На первых полосах кричащие заголовки и фотографии. Вот громада корабля, стоящего на пристани. Клубы черного дыба вырываются из труб с такой яростью, будто хотят разорвать металл в клочья. "Крушение века: лайнер столкнулся с исследовательским судном", - вопит заголовок. В конце статьи курсивом - "Выживших нет. Среди пассажиров исследовательского судна - младший сын герцога Хэлвода, сэр Артур-Джеймс Хэлвод с супругой и сыном". А со страниц другого номера, трехлетней давности, глядит мальчик. "Похож или нет?", - хмурит брови отец Иоганн. "Сенсация! Внука герцога Хэлвода не было на корабле! Объявлен розыск!" - а дальше пространная статья, дающая больше вопросов, чем ответов: "Найдена копия списка пассажиров... имя ребенка не значится...напомним, тела не найдены... герцог выражает надежду...". Спустя полгода еще один номер, уже с короткой заметкой - "найдены копии билетов семьи графа Хэлвода...детский билет... следствие зашло в тупик... возможна ошибка во время регистрации...". "Кто-то много молился, чтобы мальчика не нашли..." - постукивает ногтем по столу отец Иоганн, - "Надо разобрать это дело по ниточкам. И разложить их в ряд, когда мальчик будет готов". Он знал, что не следует торопиться - слишком много стоит на кону. Пес Господень гнал одного зайца, а нагнал двоих. Направляясь расследовать дело отца Андиана, инквизитор случайно наткнулся на эти статьи и отметил их лишь потому, что фамилия погибших и послушника, о котором ему писал настоятель, вдруг совпали. А теперь... герцог Хэлвод три недели назад официально лишил титула и наследства своего среднего сына. Старший сын - миссионер - умер от лихорадки в Африке. Младший, вероятно, погиб. Окажись Марион тем самым мальчиком, не попавшим на корабль... Отец Иоганн сломал перо, которое вертел в руке. И просчитывал варианты. Будь Марион обычным подростком, он просто увез бы его на материк, к деду, и радовался воссоединению честных душ. Но мальчик мечтает о карьере священника, возможно - монаха. От пострига его отделяют два года. Что может дать в распоряжение церкви богатейший наследник? Останется ли он верен своему выбору, узнав о нынешнем положении дел? Как случилось, что его до сих пор не нашли? И что теперь будет добром, а что злом? Священник отложил перо, выдохнул и начал молиться. Единственное, о чем он просил Господа - указать ему путь и помочь принять решение из любви. То решение, которое будет лучше для всех.