Палая листва

-Ну, что, наболтался со своим духовником? - насмешливо поинтересовался Даниэль, когда Марион вошел в лазарет после пятичасового чая с отцом Иоганном. Друг вольготно расположился на его застеленной кровати, вытянув свои изящные ноги в черных узких брючках. Рядом, на серой подушке, лежал роскошный букет золотисто-алых листьев. -Он не духовник. Мы просто общаемся, - мягко улыбнулся Марион. -А в процессе вашего высокоинтеллектуального и глубоко духовного общения Его святейшество не соизволил сообщить, когда тебя выпустят? И почему ты все еще в лазарете? Это, типа, гуманный вариант карцера? - Даниэль продолжал паясничать, но глаза его вспыхивали сердитым огнем. Послушник помрачнел: -Отец Иоганн говорит, что мне нужен щадящий режим. Иногда я в порядке, а иногда накатывает слабость...И кошмары по ночам снятся. -Знаешь, меня в последнее время тоже нагоняют ужастики, - неожиданно серьезно отозвался демоненок, садясь на кровати. Марион изумленно взглянул на него. Рассказывать о себе было не в привычках Даниэля и уж тем более – делиться проблемами. -Тебе что-то снится? Что? -А тебе? - ощетинился юноша. -Я первый спросил. Дэн... - послушник опустился рядом с другом и неловко положил ему руку на плечо, - расскажи? -Да ничего особенного, - вздохнул Даниэль, - последние несколько ночей я гуляю не то, чтобы во снах. И это так себе пространство. Марион нахмурился. Во время их приключений друг с легкостью нырял в любые сумеречные места и наслаждался даже самой мрачной энергией. Что могло его напугать? Только сейчас послушник заметил, что за выходные, минувшие с их последней встрече, демоненок побледнел и осунулся. -Я все время оказываюсь в лесу... таком мерзком, промозглом, мокром... Ты знаешь, мерзнуть я не люблю. Могу, разве что, во имя прекрасного. Но там я пытаюсь увидеть небо, очертания деревьев, а все расплывается, - Даниэль говорил, прикрыв глаза, словно пытался воспроизвести в памяти свои ощущения. - Мир есть, но бесформенный. Запах чувствую. Отчетливо. Даже слишком, - он невесело усмехнулся. - Пахнет перегноем и смертью. Не свежей пряностью, а безнадегой... будто все протухло. -Смертью? -Да. Но не потому что кто-то умер, а потому что там все умерло. И весна уже не наступит. И...Рождество не наступит, - последнюю фразу Даниэль произнес с легким удивлением, резко открыл глаза и ошарашенно заморгал. - Я сейчас говорил не как обычно. Слова сами приходили, как если бы я сочинял стихи. -Ты сочиняешь стихи? -Говорю - если! - возмутился юноша. -А тебе это пространство знакомо? -Нет. Марион задумался. Он много раз оказывался в разных местах, но редко размышлял о своих ощущениях. Чаще - просто наблюдал за происходящим, с любопытством, но без личной включенности. Все происходило словно за стеклом, и никак его не касалось. А Даниэль, выходит, был там, по другую сторону стекла. -А еще кого-нибудь ты видел? Юноша потер виски и вновь закрыл глаза. Несколько минут он сидел неподвижно. Послушнику даже показалось, что друг стал бледнее и менее осязаемым. Наконец, демоненок резко открыл глаза. -Я вспомнил! Там была эта девочка! Это ее история! -Какая девочка? - ошарашенно спросила Марион. Даниэль насмешливо оскалился и, наконец, стал похож на самого себя. -А у вас короткая память, святой отец. Видимо, страсть затмила наше маленькое приключение? Вы сами шли в эту историю. Девочка шестнадцати лет... -Та самая! - послушник хлопнул себя по лбу.- Но почему ты проваливаешься в это пространство? Тем более - ночью. -Хороший вопрос. Иногда истории зовут меня, будто хотят быть услышаны. -Но ты ведь не просто наблюдаешь, ты... -Да, - кивнул Даниэль, - я становлюсь частью этой истории. Но пока не понимаю, кем и зачем. -Может, нам сходить туда еще раз? -Можно. Видимо, устрою тебе ночной визит. Ладно, - Даниэль встряхнулся, -а о чем твои кошмары? -Мне наоборот все время снится огонь. Много огня, с которым я не знаю, что делать, - вздохнул Марион. - Наверное, у меня бывает жар во сне, а к утру все проходит. -Интересно, - хмыкнул Даниэль, - каждый проваливается в свой ад. Я - в ледяной, ты - в пламенный. Любопытно, что сказал бы Верный Пес Господне... -Предлагаешь спросить? - поднял бровь Марион. -Можно подумать, ты бы осмелился! -А ты? -У меня нет привычки вести задушевные беседы c инквизицией. -Отец Иоганн не... -Мари, ради бога! - Даниэль резко вскочил, - Твое святейшество умеет плести шикарные словесные иллюзии! Так и развлекайтесь! Но, если ты думаешь, что он погладит тебя по головке за магию, то глубоко ошибаешься! Лучше держи язык за зубами! -Мы не занимаемся магией! -Да, конечно, магией не занимаемся и сексом тоже, исключительно любим да молимся, молимся да любим, - фыркнул демоненок, однако тут же прикусил язык и впервые в жизни пошел на попятную. - Ладно-ладно, прости. Перебор! Марион отвернулся, резко встал и подошел к окну. От слов друга ему вдруг стало невероятно больно и как-то... тошно. Но почему, он не знал. В конце концов, Дэн никогда не скупился на ехидные шутки. -Мари, я правда не думаю, что стоит рассказывать кому-то о наших прогулках,- мягко заговорил друг. - Особенно - теперь. Нам лучше разобраться со всем этим, пока мы оба еще в себе. -А можем выйти из себя? -Когда зовут истории, может случиться все, что угодно. Послушник стиснул виски. У него разболелась голова. -Дэн, я... наверное, я сегодня побуду один. Спасибо, что пришел. -Видимо - не за что! - хмыкнул демоненок, плохо скрывая обиду в голосе. - Тогда попробую разобраться сам, а ты гуляй со своим божьим песиком! Ночью Даниэль и не появился. На следующий день - тоже. Марион учил уроки, читал, делал гимнастику, которой его обучил отец Иоганн, но тревожно-тоскливое чувство не отпускало. Время от времени он откладывал книги и пытался понять, что происходит внутри. Мысли о Дэне отзывались в сердце тупой болью. К вечеру юноша взял тетрадь и попробовал упорядочить свои размышления. Я знаю, что мне плохо и что причиной стало поведение Д., но не понимаю, почему. Возможно, сам до сих пор не решил до конца как относиться к нашим прогулкам. Отец Андриан говорил, что мой дар от дьявола, но я могу спастись, если укрощу себя и направлю свои способности на борьбу со злом. Д. считает: неважно, кто дал талант, важно – его использовать и необязательно кого-то укрощать. Что думает отец Иоганн, не знаю. В некоторых вопросах он до странности лоялен. А в некоторых – напротив строг. Я уверен, что смогу использовать способности для борьбы с нечистыми силами. Наши прогулки – хорошая тренировка. Но вдруг я ошибаюсь? Вдруг сам дьявол играет моей душой? Д., конечно, не дьявол. Он порочный, язвительный, хитрый, но, в глубине души, вовсе не злой. Я помню, как он подкармливал Марти, котенка-подкидыша, пока Гетти не забрала ее к себе в сторожку, помню, как помогал малышу, в кровь разбившему руки… Но. Но. Что если его обольстил дьявол, а я слеп и не могу нас уберечь? В последние дни все чаще об этом думаю. Иногда я скучаю по отцу Андриану. С ним было сложно и страшно, но боялся я только его. Теперь же боюсь себя, своих выборов и сомнений. И не о прогулках. Слова Д. прозвучали грубо. Но трех лет общения с ним достаточно, чтобы привыкнуть к его резкостям. Формально он прав. После болезни мы ни разу не заговорили о случившемся. Д. не стал, а я не смог. Надо признать, хотя бы здесь: спор я проиграл. Думаю, лучшее – считать эту историю тренировкой тела и духа. Не самой успешной. Я пытался размышлять о той ночи, пока болел, но получалось не очень. С одной стороны, мне стыдно за свою слабость и страшно, не презирает ли меня Д. С другой, наверное, нужно продолжить себя исследовать. Я не предполагал, что могу быть таким. А это опасно – знать о себе меньше, чем может узнать нечистый. Он ведь всегда отыскивает наши слепые пятна и бьет прямо туда. Рано или поздно мы с Д. поговорим. Возможно, мне действительно нужна его помощь. Но, возвращаясь к тому, с чего я начал... у меня много чувств, связанных с той ночью. Их пока сложно понять. А конкретно сейчас – странно и больно. Не любовью, а как он сказал?.. Секс? Кажется, это слово использовал один из его любимых писателей. Секс. Что меня так ранит? Мысль о греховности? Но я знал. И теперь готов смотреть на свой грех, не опуская взгляд, чтобы победить его. Что-то еще... его насмешка? Обесценивание того, что было?.. Но разве может обидеть обесценивание греха?.. . Легкий стук в дверь оторвал Мариона от размышлений. Юноша поспешно вскочил и запихнул тетрадь с карандашом под матрас. -Входите. -Прошу прощения, - в комнату заглянул отец Иоганн, - не желаете ли присоединиться ко мне за чаем? Сегодня комната инквизитора была особенно уютной. Горел камин, к нему были придвинуты кресла с пледами (в ноябрьские вечера из окон особенно дуло) и кофейный столик, на котором дымились гренки. Сам хозяин помешивал что-то в турке. От ароматных запахов Марион позабыл о своих тревогах и жадно сглотнул. -Садитесь. Гренки с яйцом, сыром и ветчиной в вашем распоряжении, - дружелюбно кивнул отец Иоганн,- Мне передали, что сегодня вы дурно обедали, а вчера отказались от ужина. Так что, придется мне лично заботиться о вашем режиме дня. -А вы, святой отец? -Я сейчас сотворю еще порцию. Ешьте как следует, возражений не потерплю! - монах шутливо погрозил пальцем. -Благодарю! Спустя минут десять на столе появилась еще одна порция золотистых гренок, а отец Иоганн разлил по белоснежным чашкам густой ароматный напиток. -Это шоколад. Подарок старого друга из Мексики. Питательный напиток, бодрит, укрепляет дух и тело. Особенно в такие пасмурные дни. Марион с аппетитом ел, а отец Иоганн беззаботно рассказывал о своей поездке в Мексику, о друге, об учебе в колледже. Однако сквозь улыбку не забывал внимательно поглядывать на воспитанника. -Вы учились в колледже? - с набитым ртом спросил Марион. -Разумеется. Мои родители были знатными и богатыми людьми, я – их старшим сыном, любимцем. Мне всегда хотелось служить Богу, но отец настоял на университете. Это были прекрасные годы, яркие, веселые! Юность! А позже я уехал в Рим и поступил в Папскую Церковную Академию. -Получается, вы...мм-м... много знаете о мирской жизни? И жили в миру? -Разумеется. Я ведь не в сутане родился, - монах засмеялся. - Да, я играл в футбол со сверстниками, лазал по деревьям, дарил цветы одной хорошенькой девушке... Недавно поздравлял ее с рождением внучки. Когда-то я был женат. -Женаты?! - Марион едва не выронил чашку из рук. -Да. Лиззи...тонкая, умная, веселая... моя красавица с пшеничными волосами... - на несколько секунд взор отца Иоганна потерял остроту. -А...а где она теперь? -Я каждый день молюсь об этом Всевышнему. И всем сердцем надеюсь, что она в раю. Лиззи и наша маленькая дочка Лоттхен погибли. Мы поженились, когда мне исполнилось двадцать один. А через два года Господь разлучил нас. Тогда я уехал в Рим. -Простите, - смущенно пробормотал Марион. -Все в порядке, - отец Иоганн мягко похлопал его по руке. - Я благодарен Богу за то, что они были и...за многое благодарен! Мои девочки сейчас в лучшем из миров. В минуту сомнений я напоминаю себе, что должен прожить так, чтобы быть достойным встречи с ними. А если вам хочется спросить о чем-то - не стесняйтесь. -Вам...мм-м...нравилась мирская жизнь? - выдохнул Марион. -Вполне. Было много света, радости, знаний. Жизнь приятна мне в любом проявлении. Но, знаете, друг мой... до принятия сана мне все время чего-то не хватало. Как будто главный смысл ускользал. Я не гнался за миражами, трудился, сохранял здравомыслие, но всегда это чувствовал. А святая церковь все расставила по местам. -Я могу спросить…личное? - от волнения Марион облизнул губы. -Да-да? -Вы были с женщиной. И любили. Разве Господь не осуждает такие вещи? Ведь теперь вы серьезно служите Ему, занимаете пост... - юноша говорил, не поднимая глаз. -В духовной и телесной близости с законной женой нет зла, ибо сказано – “Плодитесь и размножайтесь, как песок в море”. -Но вы… ведь вы еще любите ее? Разве это не грех для священника – любить кого-то, кроме Господа? -А кто учил вас тому, что любовь - грех? Отец Андриан? - внезапный вопрос свистнул в воздухе, как удар хлыста. И целился инквизитор не в Мариона. -Отец Андриан? - от неожиданности юноша растерялся. -Что он говорил? -...что я должен быть чист для Бога. И любить только Бога, - пробормотал послушник,- Он считал, что я смогу быть достойным воином света, если усмирю плоть. -И часто требовалось усмирять плоть? - в голосе монаха звучала мягкая усмешка, но глаза оставались холодными и цепкими. Марион покраснел до корней волос. -Говорите, дитя мое. Не зная, что у вас в душе, я не смогу дать ясный ответ. -Иногда во время бани и массажа с отцом Андрианом я чувствовал не то, что следует...он говорил, что с мальчиками так бывает и.. что нужно пресекать не страсть тела, а страсть духа... -Он наказывал тебя физически? -Да. -За что? За половое влечение? Напряжение звенело в воздухе. Простая беседа обратилась то ли в исповедь, то в допрос, и в этом пространстве невозможно было не только соврать, но и просто не сказать истину, даже скрытую в омуте памяти. -Мне кажется...святой отец, мне кажется, он наказывал меня за чувства? -А что ты чувствовал к нему? -Восхищение. И...любовь. Наверное, это все нельзя было чувствовать... Мариона била крупная дрожь, как в начале болезни. Их разговор с Даниэлем словно прорубил полынь, а отец Иоганн теперь заставлял нырнуть в ее глубину. -Он касался тебя? -Только во время массажа. И когда порол, - юноша закрыл глаза руками. - Мне страшно. -Почему, дитя мое? Все позади… -Нет, я...меня это мучает... -Что именно? - отец Иоганн привстал и положил руку на плечо подопечного, - Не бойся, сын мой. Нет боли, которую не исцелит Господь и того греха, что Он не простит. -Мне кажется, я не должен был чувствовать то, что чувствовал. Мне было больно во время наказаний, но...и приятно... мне кажется, я никогда не был чист и уже не буду, - Марион замолчал и вдруг шумно вдохнул, растерянно моргая, - Святой отец! Я вспомнил... Воспоминания накатили волной. Душно натопленный предбанник. Печь. Все: пол, стены, кусок потолка – дрожит в красноватом блеске, будто не огонь горит в печи, а они сами – внутри пламени. Теплое и влажное от пота дерево, к которому пятнадцатилетний Марион жмется щекой. Жар. Жар от печки, жар на ягодицах. На этот раз отец Андриан остановил порку спустя десяток ударов, чего с ним еще не случалось, и, отбросив ремень, присел на лавку. Воспитанник спешно придвинулся к стене, уступая место наставнику. На голову вдруг легла тяжелая рука монаха. Грубые, мозолистые пальцы ворошили потные волосы, гладили шею и плечи. Марион задышал чаще и поднял вопросительный взгляд на отца Андриана. Тот выглядел странно. Вечно сверкающие глаза погасли, а спина сгорбилась. -Что с тобой происходит, когда я бью тебя? - хрипло спросил он. -Мне больно, святой отец. -Нет, - тот мотнул косматой головой, и мальчику почудился страх в его голосе, - не здесь, - мужчина коснулся его ягодиц, - а здесь - рука поднырнула под худое тело и легла на мальчишескую грудь, - Что происходит здесь? -Я люблю вас. Как Бога. И мне кажется, что вы любите меня. И мне так...мм-м...не знаю... как во время пения хора в церкви, когда певчие поют "Аллилуйя!". Это очищение, святой отец? -Очищение... - тот резко поднялся и пошел к бочке. Судя по звукам, он жадно пил. Марион облизал губы, но не решился попросить воды. -Слушай, - хрипло заговорил он, - мы тут не любовью занимаемся. В борьбе с великим злом нет места для иной любви, кроме как любви к Богу. Ты понимаешь меня? -Да, святой отец. -Вот и помни. Уйду я скоро. Хотел тебя взять с собой, да не стоит. Мальчик испуганно повернулся к наставнику. Тот, сгорбившись, вцепился в край бочки. -Не проси. Потом вернусь за тобой. После. И учти. Ты можешь стать воином Господним. Но любить тебе нельзя. Любовь погубит. Плоть усмиряй, а страсти бойся, как адского пламени. Дверь бани хлопнула, и монах скользнул во тьму. Марион на несколько секунд онемел, потрясенный услышанным. А потом вдруг разрыдался. В последний раз они увиделись спустя два дня. Отец Андриан пришел к воспитаннику в келью, ночью. Проснувшись, Марион хотел зажечь свечу, но наставник цыкнул, подошел и в темноте сел на краешек кровати. -Будь воином. Помни мои заветы. Меня забудь. А чему учил - помни, - говорил он, взяв Марион за подбородок грубыми пальцами. В тусклом свете луны его глаза сверкали, как у зверя, - Придет время - вернусь за тобой. -Отец Андриан... -Тихо! - мужчина приложил палец к губам и на несколько секунд замер, пожирая подростка взглядом. Затем зажмурился и лихорадочно зашептал, крестясь - Не введи нас во искушение да избави нас от лукавого... не введи нас во искушение да избави нас от лукавого... не введи нас во искушение... слава Отцу и Сыну и Святому Духу! Аминь! Прощай! Он быстро выскользнул из кельи. -И что же ты, забыл? - тихо спросил отец Иоганн, выслушав сбивчивый рассказ Мариона. -Не то что бы совсем, - юноша нахмурился, подбирая слова. - Когда отец Андриан ушел, я очень скучал по нему и старался жить так, как будто он уехал на полдня в город: занимался, молился, следовал режиму дня. Я помнил о своей цели и скучал. А потом появился Даниэль, мы подружились... Я перестал все время ждать отца Андриана. -Выходит, ты любил его, а он учил, что любовь - это грех? - отец Иоганн мягко вернул подопечного к болезненной теме. -Да, святой отец, - Марион поморщился. В груди снова вспыхнула резкая боль, а к глазам подступили слезы. -Послушай меня. Любить - не грех, любовь - это величайшее благо. -Даже для священника? -Всегда чувствуй, что влечет тебя. Любовь живет и в душе, и в сердце. Она бессмертна. Если же тобой руководит лишь влечение, то за ним может зиять пустота. Пустоту следует насыщать не сладострастием, а любовью. Любовь не грех. Но отец Андриан, скорее всего, ее боялся. -Он не знал, что любить можно? -Или – не хотел знать. Для любви нужно много духовных сил и доверия. Когда доверия не хватает, мы можем столкнуться с болью и закрыться в себе. -Доверия? – растерялся Марион. - Когда любишь с открытым сердцем, этот поток больше тебя. Он идет от Бога и бережет нас. В истинной любви нет места страху, зависимости, гордыни, отчаянию. И если мы истинно любим, то расставания рождают слезы, но не разрушают нас. Бог обретается в любви, а любовь – в единстве с Богом. -Получается, чтобы обрести Бога, надо уметь любить? -Учиться любить, сын мой, учиться всю жизнь, - отец Иоганн мягко улыбнулся. -Получается, я не любил отца Андриана? Мне было так плохо, когда он ушел. -Ты любил, как мог. Мы все растем. Главное, не прятать от чувств свою душу и сердце. -А что делать, когда чувства разрушают и побуждают к греху? -Молиться. Просить Господа, чтобы Он помог осознать, что внутри так жаждет грехопадения и во имя чего? Зачем разрушать себя и свою душу, зачем страдать? Если же и душе, и телу легко и радостно, нет в том греха. Что касается отца Андриана... – монах вновь помрачнел, - боюсь, страсти и страха в нем больше, чем веры и любви. Вернувшись в свою больничную келью, Марион сел у окна, укутавшись в плед (эту привычку он перенял у отца Иоганна). Бронзовые мазки заката мягко ложились на серое небо, будто на истертый шпиль древней церкви. Вдали, над контурами деревьев, разливалось море. Юноша размышлял. Когда в Ночь Всех Святых он говорил с Даниэлем об отце Андриане, было больно, а потом - хорошо, будто со слезами пришло облегчение. Сейчас же внутри разливался глубокий покой. Что-то важное встало на свои места. Любовь. Любить можно. Он любил отца Андриана и не был грешен. Любить можно. Мысли перескочили на Даниэля. Марион опять вспомнил ту ночь, когда отдал Даниэлю ремень, а после – метался и стонал под его руками. Кожу знакомым огнем опалил стыд. "Разве это похоже на любовь? Скорее, на страсть - размышлял юноша, -Интересно, где эта грань между чувством и чувственностью? Знают ли ее Даниэль, отец Андриан, отец Иоганн?..". Но одни картинки сменились другими, теперь послушник почти ощущал объятья любовника, нежные прохладные пальцы, легчайшие касания к вискам, скулам, ключицам... они пробивались сквозь морок тяжкого бреда в первые дни болезни и оставались единственной ниточкой, связывающей с реальностью. Почему-то сразу после выздоровления юноша не помнил их. А теперь вспомнил, и в груди потеплело. Ему стало хорошо и печально. Вдруг он правда полюбит Даниэля? О чем были те ночи для самого демоненка, насмешника и ловеласа? Мы здесь не любовью занимаемся – сказал он. И если любовь – грех, так даже лучше, а если нет?.. Темнело. Марион размышлял, улыбался, грустил и чувствовал себя, как никогда, живым.