Дух праздника

Ранние подъемы (а «рано», по мнению Эйнеке, заканчивалось лишь где-то к двум-трем часам после полудня) выводили мага из себя. Он терпеть не мог просыпаться слишком рано, отдавая предпочтение ночному образу жизни, и утро, начавшееся прежде, чем солнце отклонится к горизонту, по определению не могло быть хорошим. Об этом Эйнеке как раз размышлял, пребывая где-то на грани сна и яви, когда домой вернулся Наталь. Грохот двери, скрип половиц, тяжелые шаги окованных металлом сапог – тихо и осторожно было не для него. Эйнеке недовольно скривился. Натянул одеяло на голову. Зарылся под подушку, силясь заглушить излишне громкие звуки. Что-то внутри головы отзывалось на них долгой протяжной болью. Еще большей болью, чем та, что выдернула Эйнеке из глубокого сна полчаса назад. Задорный звон монет. Эйнеке узнал его, но не испытал никакого особенного удовольствия. Стиснул зубы, сдерживая в горле болезненный стон. Голова просто раскалывалась! И жар… Эйнеке чувствовал, как горят его щеки и уши, как кожу покрывает испарина. Все остальное он воспринимал едва-едва: надоедливая болтовня брата, попытки ощупать его лоб, ругань… зато ясно и остро полуэльф ощутил неприятное чувство, втекающее прямиком в его кости. Как раскаленный металл!.. Боль. Боль. Боль! Отупляющая. Отравляющая. Захватывающая и покоряющая. Ломающая изнутри. Отдавшись ей с головой, Эйнеке упустил тот момент, когда брат его ушел из дома. Осознал это с запозданием, на миг вынырнув из вихря жгущихся болезненных ощущений. Спихнул с себя одеяло, силясь вдохнуть полной грудью. Тогда же понял, что не может этого сделать. Не хватало сил вдохнуть. Вдобавок заложило нос, а горло будто когтями драло изнутри. - Проклятье! – зло просипел сквозь стиснутые зубы. Эйнеке хотел бы ударить кулаком по постели, выразить свою ярость и протест, но не нашел сил, лишь тихо застонал и, судорожно хватая ртом воздух, обмяк. Накатившая слабость вновь помутила сознание. Жар сменился ознобом. Эйнеке трясло, однако он более не обращал внимания на ощущения своего тела. Отдался невеселым мыслям: «Вот так всегда! На лед додумался переться Нат! Нат же и в воде бултыхался! По своей причем глупости!.. - звенели они. Тот факт, что это именно его магия разбила лед, Эйнеке предпочел опустить. - А простыл я! И мучаюсь я! И кости болят у меня!» Стоны сменились обиженным сопением. Эйнеке перекатился со спины на бок. Уткнулся лбом в стену. Зажмурился. Попытался уснуть. Сон лечит – подсказывал опыт, – а если и не лечит, то хотя бы помогает пережить боль. Не получалось. Эйнеке проснулся окончательно и бесповоротно. Даже дрема не принимала его. Слух обострился: теперь полуэльф слышал охватившую город предпраздничную шумиху: восторженные крики детворы, треп их матерей, веселый хохот, звон колокольцев и нескладные песни первых наотмечавшихся пьянчуг. «К ночи будет хуже… - мрачно подумал Эйнеке. - И Нат теперь покоя не даст!» Обреченность. Она медленно, но верно охватывала полуэльфа. Вытесняла даже боль и дурноту. Эйнеке не любил праздники. Любые. Хоть Венец Зимы, хоть какой другой. Все они вызывали у него одно: раздражение, неприязнь, презрение. Пока веселятся одни, другие голодают и страдают – жестокая, но очевидная истина. Впрочем, дело было не только в ней. Эйнеке просто не находил никакой особенной прелести в нескончаемом шуме, многолюдной толпе и пьяном угаре, что непременно сопровождали каждое празднество. Пить он предпочитал в одиночестве или, на худой конец, в компании братца. Обилие людей вокруг выводило Эйнеке из себя: слишком уж нервно он воспринимал все эти случайные прикосновения, толчки и пихания локтями. Шум… от него ломило в висках. Причем даже больше, чем сейчас! «А ведь этот остолоп меня потащит к праздничному дереву! Заставит выпить все то, что всучит ему лекарь, а потом, если не сдохну, принудит участвовать во всем этом фарсе, в этом Венце Зимы!» - подумал Эйнеке, покусывая губы. Стойкий привкус крови уже наполнил рот. Голод. Магический. Почувствовав кровь, он проснулся в Эйнеке. Добавил к вороху неприятных ощущений еще одно: опустошенность. Не столько телесную, сколько… духовную. Эйнеке попробовал позвать свою магию. Кое-как сосредоточился. Обратился к щиту из энергий, что окружал его тело. Тот слабо завибрировал, замерцал, но сразу же ускользнул – не дал обратить себя во что-то иное: острие, коготь, заклятие. Откат. Эйнеке вспомнил о нем. Вспомнил, как из раза в раз взывал к своей магии, как творил чары, сначала силясь спалить живьем сатира, а после спасти брата. Потратил слишком много сил. Нужно восполнить. Насытиться. Эйнеке распахнул глаза. Заставил себя сесть, несмотря на головокружительную слабость и непрекращающуюся болезненную пульсацию внутри костей. Зашипел, приноравливаясь к вертикальному положению собственного тела. Перед глазами поплыло. Затанцевали яркие цветные искры. Озноб не унимался. Дрожь сотрясала Эйнеке. Впрочем, он более-менее контролировал себя, чувствовал, что сможет двигаться: недолго и не слишком слаженно, но все же! Эйнеке опустил ноги на пол, но не встал, скорее соскользнул вниз. Упал на колени, затем лег подле кровати. Сунул под нее руку, зашарил, силясь нащупать нужную доску: единственную выпирающую вверх чуть больше, чем нужно. У Эйнеке имелись кое-какие… средства, могущие если не утолить его магический голод, то хотя бы притупить. К тому же, как подсказывал опыт, средства эти были вполне неплохи и в борьбе с болью. Нашарив нужную доску, Эйнеке подцепил ту когтями, потянул, сдвинул. Древесина застонала, и полуэльф опустил руку в небольшую нишу. Прохладное стекло, шершавая тряпица, пергамент… Эйнеке извлек из тайника небольшой флакон с зелено-синей жидкостью и небольшой сверток. Сверток отложил в сторону. Взялся за склянку. Протер рукавом рубашки, зубами вытянул пробку, а затем, не поднимаясь с пола, опрокинул содержимое флакона внутрь. Выпил за один жадный глоток. Горло полыхнуло огнем. Эйнеке поморщился, после удовлетворенно вздохнул, ощутив, как выпитое снадобье вызывает легкое покалывание на кончиках пальцев. Несколько ударов сердца: сначала ровных и тихих, потом быстрых, мощных. Перехватило дыхание, и без того слабое, неровное. Мгновение. Эйнеке хватанул ртом воздух. Сжал и разжал пальцы. В кровь ударило нечто стылое и будоражащее. Оно потекло по жилам. Уняло лихорадочную дрожь. Погасило пламя, горящее внутри костей. Дыхание выровнялось, стало глубоким. Губы скривила довольная улыбка. «Кого-то отвар звездолиста пьянит и медленно убивает, а кого-то от верной смерти спасает!» - подумал Эйнеке и снова воззвал к своей магии – та слабо заискрила на кончиках пальцев. Теперь полуэльф мог перейти к настоящей «кормежке». Эйнеке спрятал пустую склянку обратно в тайник под кроватью. Опустил доску, скрывая нишу. Сел, потом тут же встал, прихватив с собой пыльный сверток. Тело не чувствовало боли. Не замечало оно ни жара, ни озноба. Слабость сменилась неожиданным приступом бодрости. Эйнеке побрел к окну, на ходу разворачивая сверток. Двигался полуэльф, впрочем, не слишком ровно, да и если бы он не опирался сначала о постель, а потом о стену, то наверняка бы упал. Добравшись до цели, Эйнеке открыл окно и ставни. На подоконнике разложил содержимое свертка: пять самокруток и совсем не с табаком. Наталь бы пришел в ужас, увидев это в руках брата! Сам Эйнеке… не то, чтобы его уж слишком одолевал соблазн. Задуманное он оправдывал скорее необходимостью. Выбрав одну, полуэльф закурил. Маленькая искорка магии помогла запалить огонек на конце самокрутки. Да, не так давно он едва дышал. Да, пожалуй, не слишком разумно было испытывать удачу, мешая звездолист и кое-какие другие любопытные травы, но… Эйнеке, блаженно щурясь, вдыхал горько-сладкий дым. Дурман едва-едва коснулся его рассудка. Сплелся с ощущениями, навязанными звездолистом. Расслабил. Сделав одну особенно долгую затяжку, Эйнеке выпустил дым. Удовлетворенно ухмыльнулся. Теперь у него были все шансы в ближайшие пару часов не подохнуть от боли и жажды магии. И снова голод. Слабый отголосок. Полуэльф нахмурился, ощутив его. Отвар не будет действовать долго – Эйнеке это знал. Следовало наконец перейти к «кормежке». Силы магов обычно со временем восстанавливаются сами. С Эйнеке дело обстояло несколько иначе. Неторопливо покуривая, он уже выбирал себе «жертву». «А Нат был прав…» - про себя подумал Эйнеке, оглядывая улочку, и тут же брезгливо поморщил нос. Отчасти из-за словосочетания «Нат был прав», ибо даже в голове оно звучало как-то по-дурацки. Отчасти из осознания того, как близок Венец Зимы, а, следовательно, и все эти отвратные песни, пляски и крики под окнами всю ночь напролет. Хладберг готовился к празднику. Дома украсили цветные флажки и венки из остролиста. В ветвях окрестных елей яркими пятнами мелькали фонари и игрушки. В окнах таверны, что располагалась аккурат напротив дома братьев, виднелись какие-то уж совсем нелепые рисунки. Кажется, изображали они танец дриад – лесных дев – вокруг очередной разукрашенной елки. Первые посетители уже стекались под резную вывеску кабака. Женщины заканчивали приготовления. Возвращались домой, таща кто корзинки со снедью, кто праздничные одежды, загодя купленные у хладбергских портных, а кое-кто своих чересчур заигравшихся и явно не успевших к обеду вовремя детишек. За последними Эйнеке наблюдал с некоторой смесью жалости и презрения. «Не отвлекайся!» - сам себе повелел полуэльф. Голод охотно этому поддакнул. В горле снова стало сухо. Внутренности сдавил неприятный спазм: слабый, но это только пока! В одну затяжку Эйнеке докурил самокрутку. Снова воззвал к магии, сжигая окурок прямо в пальцах. Небрежным жестом полуэльф стряхнул пепел с рубахи, затем с подоконника. Приступил наконец к делу. В качестве целей Эйнеке избрал пьянчужек на крыльце таверны. Их попросту не будет жалко, если что-то выйдет из-под контроля. Полуэльф прикрыл глаза. Сосредоточился. Перед его мысленным взором встала иная картина мира – не та, к которой привыкло зрение, а та, что рисовало Эйнеке его магическое чутье. Он видел, как живая сила нитями струится везде и всюду, как оседает на брусчатке и стенах домов и как сгустками собирается внутри людишек. Эйнеке обратил свою магию в тонкое незримое щупальце. Направил его к одному из запримеченных ранее огоньков – к пьянице, что-то бурно обсуждающему с товарищем у входа в кабак. Впился. «Вырвал» немного силы и потянулся к следующему, а потом еще к одному и еще. Эйнеке брал немного: ровно столько, сколько мог, чтобы не навредить и остаться незамеченным. Крохи жизни, вырываемые прямиком из чужих тел, сливались с магией, бьющейся в Эйнеке. Он увлекся. Отдался процессу. С головой ушел в «кормежку», и совсем не заметил, как за спиной снова грохнула дверь. В дом ввалился Наталь. - Монеты забыл! - сообщил он замершему у окна близнецу. Эйнеке заметил присутствие брата, когда тот схватил его за плечо и потянул было обратно к постели. Младший раздраженно зашипел, открыл глаза, попытался было вывернуться. - Пусти, болван! - процедил сквозь зубы. Из хватки Наталя ускользнуть так и не удалось: уж слишком крепкой та оказалась. Наталь отчего-то остановился. Перестал тянуть брата к кровати. Нахмурился. Эйнеке проследил за его взглядом, оглянулся через плечо. Самокрутки, да еще и на самом виду! - Эйнеке, твою же мать! - выругался Наталь. Пальцы его еще сильней стиснули плечо Эйнеке. Младший поморщился, но не дал ни звуку сорваться с языка. - Ты опять за свое, да?! - в синих глазах Наталя полыхнул гнев. Старший грубо встряхнул брата. Тот отозвался коротким рыком. Уперся визави в грудь. Попытался оттолкнуть. - Пусти меня! - Эйнеке снова подал голос. Еще раз толкнул, но, похоже, его потуги были слишком слабы, чтобы Наталь их заметил. К тому же старший брат был явно увлечен своим негодованием. В определенный момент оно оказалось столь велико, что Наталь совсем позабыл о необходимости рассчитывать силу: он стиснул плечо Эйнеке так, что у того чуть искры из глаз не посыпались. - Ты же обещал! - выдохнул Наталь. Лицо его выражало боль и обиду. В глазах мелькало непонимание с примесью изрядной доли отчаянья. Тогда Эйнеке не выдержал. Сжав свободную руку в кулак, он замахнулся ей. Целил Наталю по роже, но удар закончить не сумел. Наталь отреагировал мгновенно – перехватил руку. Стиснул запястье. Эйнеке рыкнул, но тут же стих, услышав со стороны брата ответный рокот. - Мне было больно!.. - прошелестел, хмурясь. - И сейчас больно! - добавил Эйнеке, едва чувствуя плечо: то, кажется, уже онемело. - Прости… - Наталь растерянно моргнул. Выпустил брата. Сдвинулся чуть в сторону, давая ему пройти. Эйнеке, растирая плечо и запястье, ускользнул к постели. Сел на нее, хмуро и зло глазея на Наталя. Тот вздохнул. Укоризненно покачал головой, взирая на младшего брата устало и огорченно. - Тебе же плохо стать может, ну! - попытался настоять на своем Наталь. Эйнеке лишь обиженно фыркнул и отвернулся. - А меня бы и рядом не оказалось! - продолжал старший. Он сгреб с подоконника самокрутки, завернул их обратно в тряпицу и спешно отнес к очагу. Спустя мгновение Эйнеке мрачно наблюдал за тем, как огонь торопливо пожирает его маленькое «сокровище». И ради этого стоило спасать Наталя, так жертвуя собой? - Случись с тобой что из-за этой дряни, я бы даже помочь тебе не смог! Ты это хоть понимаешь, а?! - все надрывался и надрывался Наталь. Наконец Эйнеке не сдержался: - Заткнись, а, - повелел брату: холодно, сухо, с немалой толикой раздражения, - Избавь меня от своего занудства! Наталь снова рыкнул. Впрочем, на этот раз скорее разочарованно, чем зло. Закончив с самокрутками, он повернулся к брату лицом. Сложил на груди руки. Нахмурился. - Тебе следовало дождаться меня с лекарствами, а не вот этим вот заниматься! - буркнул старший. Младший в ответ лишь застонал и демонстративно закатил глаза. - Смотрю, тебе полегчало, раз ерничаешь! - тогда же изрек Наталь. Немного подумал и тихо добавил: - Только вот лекарства тебе все равно нужны. Замолк, на этот раз задумавшись куда крепче. Эйнеке чувствовал на себе взгляд брата. Отвечал тем же – не отводил от старшего глаз. Всем своим видом пытался показать, сколь зол и обижен на него. Наталя, похоже, это не слишком впечатлило. Решив что-то с самим собой, старший велел: - Одевайся! Эйнеке удивленно вскинул брови: - Чего? - переспросил он. - Зачем? Что ты задумал, Нат? - Пойдешь со мной, раз я не могу оставить тебя одного, - Наталь пожал плечами. Еще большее изумление овладело Эйнеке. Младший едва его сдерживал, а также едва держал при себе страх и гнев. - Да лучше бы ты меня просто побил! - и все же выдохнул Эйнеке. - Одевайся! - снова невозмутимо повелел Наталь. - До лекаря на другой конец города тащиться! Я не дойду! - воспротивился было Эйнеке. Наталь вздохнул, пожал плечами. - Тогда я тебя донесу, - спокойно сказал. А вот теперь страх, удивление и злоба в душе Эйнеке уступили иному чувству – веселью. Полуэльф насмешливо фыркнул. - Не донесешь! - заявил, ни капли не сомневаясь в правоте своих слов. - А вот и донесу! - насупился Наталь. Уступать он тоже явно не намеревался. Тогда же все в Эйнеке вспыхнул азарт: жгущий, безудержный, дикий. - Спорим? - предложил младший близнец, хитро щуря глаза. - Весь путь от дома до лекаря и обратно меня протаскаешь на себе – выиграешь спор. Нет – значит, выиграл я! - Спорим! - охотно согласился Наталь, однако прежде чем пожать протянутую братом руку, решил уточнить: - А на что спорим? Эйнеке задумался. Почесал в затылке, затем, пожав плечами, изрек: - Выиграю я, и ты оставишь меня на всю ближайшую семидневку в покое. Не будешь лезть в мои дела, брать мои вещи, - слово «вещи» Эйнеке особенно выделил, - и не станешь приставать со своими глупостями, вроде «пойдем на площадь, там местные празднуют и все такое»! Понял? - Понял, - кивнул Наталь. - А что мне, если выиграю? Эйнеке снова фыркнул, глянув на брата с хитрым прищуром. - Ну, если ты вдруг победишь, то… - младший близнец выдержал паузу и только потом сказал: - Так и быть, я пойду с тобой праздновать Венец Зимы и буду участвовать во всех глупостях, в которые ты только умудришься нас втянуть! И даже слова против не скажу! - По рукам! - просиял Наталь, скрепив договор рукопожатием.