Тюрьма

      Сакура сообразила, что находилась в подземелье, ещё не раскрыв глаз. Звуки вокруг приобретали глубинные ноты и расходились эхом, будь то далекие невыразительные голоса, или капли, монотонно бьющие откуда-то сверху. Подтверждая свои догадки, девушка, лежащая на щебне, впивающимся в спину, носом втянула пресный воздух и витающие рядом запахи сырости, стоялой воды и порослей плесени. Расширившаяся диафрагма оказала давление на сломанное ребро, почти выдавливая крик. Обычно она не имела привычки просыпаться с увечьями. В злачных местах тоже. Что-то точно было не так.       Ситуацию исчерпывающе изъясняли цепи на запястьях, охваченные ярко-голубым энергетическим потоком из её собственной высосанной досуха чакры. Весь накопленный запас исчез ещё до прихода в сознание, а попытки залечить даже пустяковые разбитые бровь и губы не увенчались успехом. Придётся и дальше дышать отрывисто, коротко и неглубоко, дабы сберечь повреждённые кости.       Мгновенье ушло на обострение зрения, что отдалось ноющей тяжестью в висках, дабы различить во тьме вертикальные прутья, преграждающие ей путь в трёх направлениях. Подняться было трудно: онемевшие и неподвижные конечности подсказали, что положение её тела не менялось свыше нескольких часов. В первый заход медика моментально пригвоздило обратно; во второй, поворочавшись, ей удалось перебраться из лежачей позы в сидячую; в третий — встать на неустойчивые ноги.       Достойным планом побега не осенило. Оружие отняли, но охранять её никого не поставили, что, как это ни странно, задело гордость воспитанницы Пятой и Шестого Хокаге. С восстановлением кровотока, сопровождаемым мерзким покалыванием, Сакура принялась, напряжённо пыхтя и стесывая слои кожи с кистей, остервенело бить оковы об стену, плевать из сухого рта, чтобы выскользнуть из плотных колец. Жалкое количество крови и слюны не создавали необходимой для того вязкости.       Девушка прислонилась виском к решётке. Сосуды сузились под воздействием холодного металла, притупляя звон в голове, вызванный рёвом цепей и камня, и обращая внимание на подозрительную тишину. Голоса вдалеке стихли. Харуно зло выругалась, хлопнув себя по многострадальному лбу за то, что привлекла внимание. Однако, даже если её убьют, кому есть дело до таких мелочей в сравнении с бедами посерьёзнее?       Некогда их близкий друг развязал кровавую Четвертую Мировую Войну. В связи с этим, изначальный состав седьмой команды часто бывал в допросных комнатах. Зла им никто не причинял, но процедуры были неприятны: яркий свет, стол и стул, меняющиеся лица, отношение, как к пособникам со стороны озверевшего Райкаге, представителей старейшин и секретных служб. Она воспринимала с пониманием. Агентам необходимо было выведать как можно больше из их уст.       В конце концов, именно сокомандники были тесно связаны с нукенином большую часть его жизни. И не счесть, сколько раз доводилось говорить об интимности их отношений с Саске. Столько, что Сакура научилась не розоветь в щеках и сохранять суровую физиономию. В основном, конечно, для единственного вопроса, задаваемого в разных вариациях: неужели ничего не предвещало?       Харуно всегда молчала, разглядывая свои ногти или потолок, объекты в зоне видимости, не разворачивала надоевшие темы. Ответ им был известен без неё, поскольку о возлюбленном болтали в деревне Скрытого Листа и за её пределами. Общее мнение сходилось на его патологической мании величия. Их впечатление было оправдано: его нравы, амбиции и средства выходили за любые грани. Бывшая напарница могла бы добавить, что Саске не строил иллюзий на свой счёт и был вполне способен низвергнуть народы и их предводителей.       Однако, будь это не очевидно, Альянс не забил бы тревогу — а ей стыдно было называть чёрное белым, говорить, что в них вселяло надежду то время, когда Саске не обошла стороной любовь: бывший напарник изведал, даже рисковал жизнью за дружеское чувство. Пусть и ни разу не признанное им самим, но оно было настоящим, вынуждало долго оттягивать крайние меры, не бросать лучшего друга, которого любил и любившего его.       Учиха не был способен справиться со своим долгом перед семьёй иначе, чем испытывать вину за каждый день, проведённый в покое, каждый день, не связанный с мечтаниями о возмездии. Их друг травил сам себя, а они тщетно уповали на благоприятный исход, где-то осознавая, что человек, нацеленный на братоубийство, с самого начала был обречён разрушить всё, чего касался.       Однажды и её личную преданность деревне поставили под сомнение. Сакура возмутилась до глубины души. Тогда только в гневе смогла рассказать правду о старых поруганных чувствах, о том, что нить, связывающая её с ним, оборвалась в логове Орочимару. Саске переступил черту, перейдя от словесных угроз Наруто к тому, что обнажил меч против него.       Такое нельзя забыть, как забывали сказанные им оскорбления, нельзя простить, как прощали неповиновение и даже временное дезертирство, нельзя притвориться, что её любовь ещё жила, когда Харуно оттолкнула Узумаки и замахнулась сама.       Учиха оценил предательство, находя извращенное, ломящее удовольствие в том, что освежало воспоминание о выражении лица небывалой красоты, окровавленной катане, пронзающей тела родителей. Десять лет оно служило топливом для силы, что росла темпами, невообразимыми даже для самых талантливых из шиноби; росло и желание доказать, воплощённое убийством легендарного саннина, что черед виновных перед ним настанет.       Девушка, посвятившая себя любви, обнаружила, что в те несколько последующих лет без неё была впервые счастлива, несмотря на сгущающиеся тучи. Изредка вслушивалась в разговоры других, обсуждающих последние слухи. Исключительно, чтобы поддержать лучшего друга. Она знала, что врала Наруто, говоря, что всё будет хорошо. Однако, новость о присоединении последнего из рода Учиха к Акацуки заставила вздрогнуть даже её.       Сакура не предполагала до самого вторжения в Коноху, что ненависть в итоге уничтожит остатки того, что было в нём человеческого. Его появление стало незабываемым зрелищем: из глазниц сочились кровь и слезы о брате. Ужасно, наверное, что эти слезы принесли ей облегчение, осознание того, что иначе сложиться не могло. Итачи одинаково заменял собой целый мир, и когда Саске любил его, и когда ненавидел; вряд ли бывший напарник выдержал бы его смерть, вряд ли смог бы выстроить жизнь, которой никогда не имел. Зато непримиримая война была родной.       Им не помогло бы и везение. Руки их врага пробирала крупная дрожь, каждый вздох был сделан им с усилием, прорываясь сквозь безумный смех, но коноховцы всё равно проигрывали. Сакура выдохнула с облегчением, когда Данзо схватил женщину, прибывшую с Учихой, ровно до той поры, пока Саске, ничуть не колеблясь, не пробил ей грудь, пронзая сердце старика. Данзо погиб сразу, а Карин ещё дышала, захлебываясь кровью, заполняющей её легкое. Где-то медик узнавала себя, могла быть ею, и жалость вынудила рвануть вперёд, остановить кровотечение, необдуманно открыв себя с тыла. А затем всё померкло.       Зачем она здесь? Пленница? Заложник? Жертва?       Решено было изображать храбрость, соблюдать приличие и сохранять достоинство, чтобы не доставить ни капли удовлетворения тому, кто похитил её, а главное — не запятнать честь деревни и тех, кто твёрдо верил в Сакуру: Какаши, Наруто, Пятой. Друзьям и коллегам не должны бросить в лицо, какой жалкой она была в свои последние часы, расцветая в ранах, разноцветных синяках, пятнах грязи и крови на лохмотьях, в которые превратилась её одежда, да с осколками в спутавшихся волосах.       Харуно обнаружила, пошарившись в сумке, что у неё не изъяли некоторые вещи: маленькую записную книжку, несколько конфет, перевязочные бинты и ещё пару безделушек. Отмотав чистый кусок, она вытерла им лицо и открытые участки тела, следом очистила розовые пряди, прочесала пальцами, разрывая те, что спутались между собой, отряхнула майку и брюки, вытряхнула песок из обуви. Обременяться внешностью неуместно.       Сакура громко рассмеялась, расслабившись в позе и вытянув ноги, одолеваемая нервным срывом, охотно отдалась состоянию психологической защиты. Оно ей скоро понадобится. Слух потревожили призрачные и плавные шаги, которые невозможно было спутать. Мечта о его убийстве не сбылась: либо Учиха просто был занят делами поважнее, либо собирался в качестве прелюдии сыграть на страхе, вымотать ей нервы одиночеством и неизвестностью.       Саске остановился у железных прутьев, вставил ключ в разъём и, со щелчком повернув, открыл визуально тяжёловесную створку клетки. Сакура, тем временем, сверлила взглядом свои ботинки, но боковым зрением заметила, что связка ключей, которую следом убрали в карман плаща, показалась обширной, и вполне вероятно, среди них был и тот, что разомкнул бы кандалы, вытягивающие из девушки чакру.       Учиха опустился напротив, не смущаясь грязи и пыли кругом, положил руку на своё согнутое колено и откинулся плечом на решётку, глядя на Харуно невыразительно, будто на часть интерьера. Судя по всему, начинать разговор Саске не считал достойным своего грандиозного самомнения. Справедливо: она — в цепях, он — свободен.       Девушка собрала всю решимость, повторила себе, что была выдающимся шиноби, и, держа осанку, вскинула подбородок, всем своим видом посылая собеседника. Наследник, оказалось, смотрел не сквозь, а внимательно, и скучающей вскинутой бровью объяснил ей, что испепелять совершенно бесполезно: глаза, способные разбить его сердце, давно пересажены себе. Придётся демонстрировать красноречие.       Сакура попыталась обратиться, но сухость во рту вызвала лишь хриплый кашель. Бывший напарник снял флягу с пояса и протянул ей — кистью, гораздо более массивной, чем в их двенадцать лет, и кроме того, заимевшей множество новых шрамов, трещин и мозолей. Тело огрубело под стать: разошлись плечи, бёдра, кости, разрослась мускулатура.       Саске никогда не сражался в своей жизни больше, чем сейчас, но одерживал победу даже тогда, когда должен был умереть, будто что-то крепко держало его в жизни. С её точки зрения, для него ничего не осталось. Харуно замешкалась, внезапно подловив себя на глупой мысли об отраве. Учиха не убивал незатейливым и потенциально безболезненным путем.       Аккуратно, чтобы даже ненароком не задеть пальцев, забрала воду и жадно выпила до дна, бросив затем флягу к его высоким сапогам, а тот усмехнулся уголком рта, видимо ожидая, что девушка прицелится в голову. Идея достойная, посетила, но чакры, сделавшей бы удар опасным, взять было неоткуда.       — Наруто и… сенсей Какаши, — ей казалось, что говорить, смочив гортань, будет проще — тем не менее, связки неохотно подчинялись. — Что с ними?       — В Конохе, полагаю, — раздражённо отрезал Саске, затрагивая беспокоящий предмет: бывший друг и наставник больше прочих мешали расправить крылья. Их убийство стало бы для него точкой невозврата, где должно было оказаться. — Они скоро умрут.       — Зачем я здесь? — её учитель и лучший друг живы, и сейчас среди своих. Уже хорошо.       Учиха ответил молчанием, вытянул руку — Харуно инстинктивно отвернулась, попятилась назад, но цепь, пристегнутая к стене, не позволила двинуться далеко. Холодной и сухой подушечкой он не грубо вытер выступившую каплю крови с её верхней губы. Девушка нахмурилась. Вне контекста было бы приятно, но это вовсе не забота, а его обсессивно-компульсивное расстройство, не терпящее неопрятность.       — Ты убьёшь меня? — прямо спросила Харуно, подавив порыв укусить напрашивающийся большой палец.       — Я, вероятно, должен, — пожал плечами Саске. — Раздумываю.       Собранный и хладнокровный, выглядел похожим на себя, таким, каким Сакура его помнила, но за ним разносилось чувство опасности. Отнюдь не его слова или тон, а что-то невербальное приводило её в липкий ужас. Учиха всегда имел малоподвижную мимику, но обычно не столь неживую и замерзшую, чуждую выражению, коей славился его брат. Итачи скрывал бесконечную боль. Что же хотел скрыть Саске?       — Над чем? Будешь ли пытать сначала?       — Считаешь меня зверем? — Саске шумно фыркнул, закатив глаза, задетый обвинениями в безвкусных действиях. — Разводить грязь незачем.       — Как знать? Ты — человек без чести, — сквозь зубы процедила Харуно и сразу прикусила язык, ведь бывший напарник резко поднялся и сомкнул пальцы на её горле, однако, дышать было возможно, поскольку силы он пока не прикладывал.       — Что ты можешь знать о чести, Сакура? — лучше было думать о том, как втягивать воздух, который проходил с трудом, не глядя в горящие чёрные глаза. — Как смеешь говорить о ней? Во мне благородная кровь величайшего клана в истории, а ты — никто.       Снова о клане Учиха — источнике его безграничной гордости и высокомерия к тем, кто не имел длинной родословной, завязанной на кровосмесительных связях и амбициях о правлении миром, но именно они наградили его характером, способностями и красотой, что когда-то ей до одури нравились.       — Где была честь Данзо, когда выносили приговор моей семье? — Саске непроизвольно укреплял хватку, цепляя и вырывая несколько прядей, лежащих на тонких плечах. Сакура встрепенулась, перехватила кисть, пытаясь её ослабить, царапала его белую кожу, загоняя под ногти. — Когда старейшины обошлись с моим братом, как с животным, где была их честь? Тех людей, кого Итачи защищал?       Звуки растворялись, зрение плыло, туловище извивалось рывками по мере иссякания кислорода. Учиха нисколько не расстроился бы, будь всё кончено сию минуту, но, к собственному удивлению, живо, почти рефлекторно, отдёрнул руку. Медик, удерживаясь на ватных ногах, распахнула изумрудные глаза. Когда расплывчатые образы сложились воедино, взгляд Саске был устремлён на свои пальцы, в которых осталось пару розовых волосин и краснеющих следов выступившей крови из царапин. Сакура ожидала пощёчины или хуже, но никак не отпечаток отвлечённости на красивых чертах, особенно, когда истина была на его стороне.       — Мне жаль, но я здесь не причём, — девушка, кашляя, отвела взгляд, в котором было написано, как нестерпимо ей хотелось врезать Учихе, пусть и после тот свернул бы ей шею.       Всякий интерес к Харуно был утерян. Саске знал, что происходило, где зарыл свою слабость и зачем — не хотел пошатнуть ни цельность своего рассудка, ни могущество династии основателей Конохи, но важнее всего, что сам доверял лишь себе, и нуждался, чтобы так и продолжалось впредь. Потому старался не допускать малейших упоминаний о брате, вдыхающих память в призрак. Тело перестало слушаться в то самое мгновенье, когда произнёс его имя. Обычно то, что следовало после, не позволяло усомниться, что добром дело не закончится.       — Я покидаю убежище на время, и если ты что-нибудь вытворишь, мои союзники не проявят жалости, — отчеканил Учиха, спешно направляясь к выходу, будто его жизнь зависела от того, как быстро вылетит вон.       Сакура окончательно запуталась. Бывший возлюбленный, не стесняясь в выражениях, многократно излагал, что желал им всем гибели от его рук, но оставил её в живых, когда медик рассчитывала грубостью ускорить неизбежное. Саске, возможно, внушало снисхождение то, что она для него как была, так и осталась, размазней. Вероятно, соревноваться с ней было недостойно.       — Я ранена, — она сделала пробный выпад, нуждаясь на самом деле исключительно в ясности: насколько ему важны её условия и были ли шансы выкрутиться.       Учиха обернулся к ней, изгибая шею. Из памяти Харуно не выскользнули его повадки, претерпевшие неявные, в сравнении с внешней оболочкой, изменения, незаметные для тех, кто не был когда-то знаком с ним близко. Манеры покрылись налётом искусственности: его высокомерная сдержанность, доводившая взаимодействующих с ним, давалась труднее, поддерживать её было сложнее. Война кипела не только снаружи — девушка знала, любив человека, который очевидно этого не заслуживал, как выжимает соки конфликт с собою же. Здесь просто железная конструкция, из которой есть выход. Саске в своей тюрьме сгниёт, правда, находясь во власти его сомнительного душевного здоровья, не позлорадствуешь.       — Карин вылечит тебя.       Куноичи натянуто улыбнулась. Одно оставалось неизменным: ещё в пятнадцать лет поклялась бы, что не видела мальчика красивее, кроме, пожалуй, Итачи, но мужчиной он стал скульптурно краше, органичнее, поскольку родился зрелым и состарился уже в раннем детстве. Саске, закрывая замок, на долю секунды поморщился, будто болезненно, так мимолётно в полумраке, что Харуно допускала игру воображения, однако в пользу теории выступала лёгкая хромота походки.       С его ухода медик рисовала пальцем в своре пыли, тщетно выводя знакомые мордашки: вздыбленные волосы, протектор деревни, глаза. Художник из неё, мягко говоря, был так себе. Суетливый стук каблуков нарушил тишину. Скорее всего, женщин в поредевшей стараниями Альянса организации, кроме Карин, не было. Сакура надеялась, что девушка не забыла, чем обязана ей и будет галантнее Учихи.       У решётки появилась копна рыжих волос; бледная, но живая, держащая в руках подушку, одеяло и поднос с едой. Она провозилась с клеткой и ключами дольше. Матрас уже был здесь, когда пленница прибыла. Её готовили ко сну. Самое время было попросить хотя бы о ведре с водой, дабы удовлетворить, скорее, ментальную необходимость отмыться от нескольких минут общества Саске:       — Мне бы хотелось…       — Я свожу тебя в душ, как поешь, но ты останешься в цепях, — Карин поставила поднос на пол и окинула Харуно брезгливым взглядом, сходу понимая о чем шла речь.       — Спасибо, — превеликая радость прожила до следующего вздоха, кольнувшего в груди. — Мне нужна помощь: сломано ребро.       — Завтра, — прервала та осевшим голосом. — Я не в лучшем состоянии. Пока ешь.       Само собой, что не в лучшем. Харуно невдомёк суть этих отношений и почему та осталась служить Учихе после того, как он едва не убил её. Даже если некуда больше идти, гордость должна победить.       Поднос маняще стоял, источая аппетитный аромат, но голод был последним из вороха её забот. Сакура долго рассматривала свой ужин, прежде чем приступить. Или обед. Или завтрак. Ей не угадать который час и как много времени прошло. Обречённо покопавшись пластмассовой вилкой в пластмассовой тарелке, девушка мысленно дала себе оплеуху и проглотила всё, почти как утка: без питания улетучились бы и те скудные силы, что имелись в распоряжении. Довольствоваться надо тем, что дают; да и еда хорошая — запечённая сёмга и данго. Ведь могли и вовсе кормить её помоями.       Душ принёс больше печали, чем облегчения, был, видимо, предусмотрен специально для узников, да и вид имел соответствующий: подгнивающий и отклеивающийся кафель, еле тёплая вода, быстро остывающая в подземной глубине, паучьи гнёзда в каждом уголке. Прелесть. Имущество, то бишь одежду, пришлось надорвать, дабы снять через цепь. Зато прекрасно пахло мыло, напоминая о доме, где ждали кошка, друзья и родители.       Слезы предательски разлились под открытым напором, и Сакура позволила себе совсем немного поплакать. Вес цепей ощущался просто неподъемным под гнётом травм, подгоняя скорее закончить процедуру. Карин дала вместо порванных обносков довольно красивое платье, совершенно неподходящее обстоятельствам.       — Откуда взялось? — поинтересовалась девушка у своей тюремщицы.       — Саске, — ответили ей, не вдаваясь в подробности.       Челюсть невольно отвисла, даже несмотря на то, что ей было плевать на вещь и она лишь использовала повод занять внимание Карин, чтобы незаметно изучить местоположение, представляющее собой множество запутанных и однообразных коридоров. Лабиринт. Подобными сооружениями часто пользовались беглые преступники ради тактического преимущества в случае нападения или штурма. Со времен Академии никто не знал военной теории лучше Сакуры: маленькая деталь создавала систему, отличала коридоры друг от друга, и вероятно, пряталась в заковыристом орнаменте. Иначе по ним не пройти было бы без карты.        Безрезультатные поиски пуще подпортили настроение. В камере Сакура взбила старую и твёрдую подушку из перьев, устроилась на матрасе поудобнее, покрутившись вдоволь, насколько позволяли увечья. Сон упрямо не шёл, подчиняясь здравой доле страха, пока физиологическая усталость не взяла верх над опасением сомкнуть глаза. Она всё же наполовину бодрствовала, как её учили, слышала каждый шорох, каждую упавшую каплю из ущелья, каждую крысу, пробегающую мимо, отголоски в отдалённых коридорах, сквозь отвратные картины в голове.       Ей снились руины и развалины Альянса; груда тел, знакомых и нет; образы, которые память реалистично черпала из воспоминаний о нападении Пейна на деревню. Наруто, конечно, не допустит этого вновь. Надежда была лишь на него, но была. Достаточная, чтобы держать себя в узде.       Остальные ночи проходили спокойнее. Обстановка из враждебной сменилась на враждебно привычную, тем более, что в отсутствие Саске, отбывшего из убежища, жизнь казалась вполне сносной. Образовалась своя рутина: Сакуру хорошо кормили, даже однажды угостили ароматным раменом, которым обожал объедаться до отвала её лучший друг, оставляя девушку тоскливо всхлипывать, когда знакомый запах надолго заполнил карцер; оковы больше не пристегивали к стене, разрешая прогулки вдоль периметра камеры, где она наматывала больше трёх сотен кругов ежедневно; сюда приволокли стопку книжек, чтобы Харуно не сошла с ума со скуки, а также установили тусклые лампы для чтения; в душ и уборную её водили по первому требованию. Пленнице желать больше нечего.       В попытке уследить за временем она придумала выцарапывать камешками, подобранными на земле, свой срок в заточении, подобно заключённым. По приблизительным подсчётам Сакура провела взаперти около недели, в течении которой никого не видела и ни с кем не говорила, кроме Карин — однако она никак не могла избавиться от чувства, что за ней периодами кто-то следил.       Иногда в неосвещённой части коридора блестел единственный глаз, будто крупная бусинка. Однажды представилась возможность убедиться, что ей не мерещилось, когда одним вечером, лениво листая приключенческий роман перед сном, девушка заметила, что обладатель глаза подошёл ближе, чем обычно — она прищурилась, разглядев силуэт и маску формы водоворота на его лице, которую, определённо, видела прежде. Медик захлопнула книгу, поднялась на ноги, зазвенев цепью, и подошла к решётке:       — Я знаю тебя, — куноичи ткнула пальцем в сторону субъекта. — Мы встречались раньше. Ты же Тоби, верно? Что ты хочешь от меня?       Ей в ответ раздался смешок, изрыгаемый жутким голосом, пускающим мурашки по спине. А ведь он притворялся слабоумным когда-то. И весьма искусно. Тёмный глаз оглядывал Харуно с головы до ног.       — Можешь называть меня и так, — развел руками человек в маске, сделав десяток шагов навстречу и подступив к клетке достаточно близко, чтобы Сакура отступила подальше. — Просто любопытно посмотреть. Саске не свойственна сентиментальность — одно из многих качеств, которые мне в нём нравятся, — но он так настаивал на твоём присутствии здесь. У него, определённо, на тебя планы.       — Какие планы? — настороженно спросила она, нервно сглотнув, постепенно переваривая брошенную фразу.       — Я думаю, что интересные. Других у него не бывает.       Девушка круто развернулась обратно к матрасу, стоически претерпевая лихорадивший жар, в который её бросало. Пребывать открытой спиной к недругам, даже за столбом из стальных прутьев, противоречило канонам. Что-то зловещее в нём отталкивало вплоть до неадекватной реакции. Сакура, наконец, коротко обернулась. Забавляясь её замешательством, некто показал тёмный зрачок, в алой окантовке и чёрных узорах. Харуно, истошно закричав, отскочила, и, не удержавшись на подкосившихся ногах, упала. Благо, по большей части на матрас, зато локоть крепко приложился о пол.       — Кто ты?!       Вопрос проигнорировали, оставив её в одиночестве, и не то чтобы она была несчастлива. Очень даже наоборот, знакомство с ещё одним выходцем из проклятого рода заставило Сакуру чуть ли не с облегчением воспринять известие о возвращении Саске. В конце концов, после смерти Итачи именно его брат оставался наименее безумным в клане Учиха.       У неё был ровно день, чтобы, доверившись чутью, выбрать момент наедине поломать ворованную вилку, смачивая кончик слюной и макая в пыль вместо чернил, нашкрябать ею послание в записной книжке, и вырвав лист, спрятать его под щебнем. Если здесь будет облава, логово прочешут от камня до камня. Харуно, скорее всего, отсюда не выйдет, если видела то, что не должна, но догадывалась о происходящем дома.       О ней точно не забыли: коноховцы на ножах, каждый искал виноватых, строил безосновательные, радужные и не очень, предположения о судьбе пропавшего ирьенина, придумывал в большинстве своём идиотские планы её спасения, не зная даже, где располагалось логово Акацуки, каков был полный состав врагов и там ли её держат вообще. Один из самых донельзя встревоженных шиноби тенью ошивался за взвинченным Хокаге.       — Сенсей, вы думаете она в порядке? — заглох эмоциональный голос, который звонким тембром вызывал улыбку на лицах местных; обладатель имел разбитый вид, но несравненно более здоровый, благодаря нечеловеческой выносливости перед бессонницей и истощением чакры, нежели Шестой.       Хатаке откровенно не знал в порядке ли она, чего едва не выпалил вслух, раздраженный и ежедневным вопросом, и собственным бессилием в его разрешении. Узумаки больше не ребёнок, и вынужден, как и остальные, наконец, смириться, воспринимать вещи так, как есть на самом деле — Учиха теперь не тот человек, кого они знали. За безопасность Сакуры поручиться никто не мог. Язык, однако, прикусил. Наруто — последний ребёнок, ввереный заботе наставника, которого он смог уберечь, и то, только заслугами демона, нежелающего погибать вместе с носителем.       — Надеюсь, — вздохнул учитель. — Я предпринимаю всё, что в моих силах.       Всё и даже больше. Какаши многократно превысил свои полномочия, оказывал давление на совет Пяти Каге, их секретные службы, повелителей мелких и зависимых от Альянса стран, сообразив, что убежище организации должно располагаться на их землях, иначе скрывать его было бы слишком сложно от более организованных властей. Узумаки помрачнел, неудовлетворенный ответом. Вертясь вокруг политических элит, умел интерпретировать слова — «мы делаем всё, что можем» обычно было равносильно «нет никаких зацепок», — но молчал, доверяя Хатаке гораздо больше, чем посторонним.       — Держись, Наруто. Ты не принадлежишь только себе. Черпаю в тебе силы не один я — все мы, — тёплые пальцы подняли понурившийся подбородок, вынуждая голубые и хрустальные глаза, взглянуть на говорившего. — И Сакура тоже. Никогда не забывай об этом.       Узумаки бесцветно закивал. Харуно была их общим оплотом, его любимой женщиной, которой желал счастья даже не с ним. Любовь к Учихе была не менее весомой, искренней, как к родному брату, однако никогда раньше не приходилось выбирать между Сакурой и лучшим другом. И сейчас выбор не стоял. Он, сколько бы не прислушивался к себе, различал в людях то, что не мог различить никто другой.       — Мне не хватает Сакуры, и я опасаюсь из-за других, с кем Саске теперь ведёт дела, — вдруг сказал Наруто. — Он же сам не навредит ей.       — Ушам не верю. Ты будто не видел того, что видел я, — Хатаке зарылся в волосы цвета отполированного серебра. — Забыл, что произошло с той женщиной?       Ученик обладал непробиваемым упрямством своей матери и непогрешимой верой в человечество своего отца, казался иногда глупцом, а иногда — проницательнее прочих. Однако, заранее не было ясно, когда он прав, а когда ошибался.       — Я не сказал, что Саске не способен не убийство, — пожав плечами, возразил юноша. — Любой шиноби способен, но не одного из нас. Вы не верите в него, но меня никто не убедит в обратном: он тоже не принадлежит только себе. Саске никогда не забывал свою семью, и нас тоже не сможет.