***
— И где сейчас эта Томико? — Ясуко всё также вопрошающе на меня смотрела. — Больше не имеет значения… даже если бы я знал, — воспоминания тяжёлым комом подкатили к горлу. — Даже если бы знал, я для неё не существую. — Почему? Это же очень глупо. Ты существуешь, я могу тебя потрогать и услышать. — Неважно всё это, — я поднялся с пола. — Не бери в голову. Ты узнала всё, что хотела? — Нет, — она покачала головой. — Я ещё многое хочу узнать. Например, какой вкус у звезды или как выглядят птенцы голубей. Вот ты их видел когда-нибудь? — Какие разносторонние у тебя интересы. — Что? — Ничего. Я прошёлся по комнате. Но ничего необычного в ней не обнаружил. Самые обыкновенные вещи человеческого быта. Какие-то книжки по медицине, старые кассеты и такой же старый кассетный проигрыватель. Видавший виды, покрытый накипью чайник, ручка без чернил, а рядом — небольшая истрёпанная тетрадка. Взяв её в руки и немного пролистав, я ясно понял, что это дневник. Почерк то ровный и аккуратный, почти что печатный, то сбивчивый и дрожащий. Однако не было никаких сомнений, что дневник принадлежал никому иному, как Нуи. Я не любил вмешиваться в чужую личную жизнь, но в нынешней ситуации любая зацепка могла стать решающей в нашем желании выбраться из этого места. Я открыл первую страницу и начал читать. «Это глупо. Не знаю, зачем я что-то пишу. Наверное, просто хочу успокоиться или как-то отвлечься. Её болезнь прогрессирует, ей всё труднее дышать, а ночью она заходится в тяжёлом кашле. Это невыносимо. Я устала. Каждый день одно и тоже: я возвращаюсь домой и только и делаю, что кручусь вокруг неё. Никакой личной жизни, никакого отдыха. Я слышу только кашель и стоны. Я так хочу, чтобы это прекратилось». Я перелистнул на несколько страниц вперёд. «После очередного приступа её забрали в больницу. Господи, в доме стало так тихо. Я понимаю, что это неправильно. Понимаю, что говорю ужасные вещи, но я правда рада, что её увезли. Впервые за долгое время я проспала всю ночь. Чувствую себя хорошо. Мне так хочется отдохнуть, что я взяла отгул на работе. Позвонила Хиро, пригласила его переночевать. Обещал приехать». Я был уверен, что Нуи ведёт дневник, чтобы не забывать людей. Однако никаких упоминаний о её амнезии я до сих пор не нашёл. «Она впала в кому. Врачи говорят, что состояние не безнадёжное, поэтому настаивают на дальнейшем её пребывании в больнице. Почему? Ну почему она постоянно создаёт мне проблемы? Всю мою чёртову жизнь она тянет из меня время, деньги и нервы. Моей зарплаты едва ли хватает чтобы обеспечивать саму себя, а здесь ещё и это… я не знаю, что делать». Следующая страница. «Прошло уже два месяца, как она лежит в коме. Никаких улучшений я не вижу, она по-прежнему ни на что не реагирует. Врач всё ещё настаивают на том, чтобы не отключать систему жизнеобеспечения. Конечно, чем дольше она будет там лежать, тем больше моих денег будет уходить на её содержание. Но я так больше не могу. Это форменный абсурд! Неужели они не видят, что ситуация безвыходная?» Слова, написанные Нуи были холодными, жестокими, лишёнными всякого сострадания. Я всё ещё отказывался верить, что та приятная и милая девушка может быть настолько жестокой. «Хиро уверяет, что достанет денег, уговаривает меня ещё подождать. Никто не понимает меня. Они не жили с ней, не знают, что это за женщина. А я устала. С меня хватит этой возни, этой игры в благородство. Я убью её. Убью. Пусть они думают обо мне что хотят, но всем будет легче, если она умрёт». Дальше в дневнике кто-то старательно вырвал страницы, что-то чёркал, рисовал какие-то невнятные рисунки; на полях виднелись обрывки ничего незначащих фраз, некоторые страницы были просто истыканы ручкой, на некоторых — обнаружилась запёкшаяся кровь. Лишь где-то ближе к концу, тем самым, очень корявым и дрожащим почерком снова появились осмысленные слова. Читать их стало трудно, но всё же кое-что разобрать у меня получилось. «Два года. Я не видела этой квартиры два года. Почему? В моей голове бардак. Я забываю лица людей, их имена, голоса. Недавно я встретилась с мужчиной, он позвонил мне, как только я вышла из лечебницы. Его зовут Хиро, он говорил, что мы жили вместе и хотели пожениться. Но, я не помню этого. В любом случае, не похоже, чтобы он хотел всё это возобновить. Кажется, он был очень зол на меня. Не знаю… не помню, за что». — Она боится, — послышался голос Ясуко. — Она — это Нуи? — предположил я, на что девушка медленно кивнула. — Чего она боится? — Не знаю, — она пожала плечами. — Разве ты не чувствуешь её страха? — Чувствую? Что ты имеешь в виду? — Страх, — Ясуко поднялась с пола, — это не простая эмоция. Эмоции вообще могут быть простыми? Разве ты не видишь, какую форму принимает её страх? — Не понимаю тебя. — Она всё ещё здесь, в этом месте, — Ясуко подошла ближе. — Нуи здесь? В этой больнице? Она ничего не ответила, и я вернулся к чтению дневника. Оставалось не так много, и кажется, я стал подходить к самому интересному. «Комната. Всё, что в ней находится. Всё, что находится за её пределами. Весь мир. Всё это рушится. Уже который день мне кажется, что я осталась одна во всей вселенной. Эти стены медленно сжимаются и в любой момент могут меня раздавить. Люди, которых я встречаю… мой лечащий врач… у них нет лиц. Они приходят и уходят, оставляя после себя пустоту. Холодную и жуткую пустоту. Неважно, сколько раз они постучатся в мою дверь, их лица всё равно выпадают из моей памяти. И каждый раз я встречаю абсолютно нового человека. Мне нужно бежать, бежать как можно быстрее. Подальше от этих стен, от этого врача, от этих лиц. Хочу окончить свои страдания». На этом мысли Нуи обрываются. В конце оставалось ещё несколько страниц, но они были абсолютно пустыми. По дневнику было заметно, что жизнь Нуи резко надломилась в какой-то определённый момент. Словно бы в одно мгновение она стала совсем другим человеком. А её последние строчки… звучали как строчки суицидника. Также из дневника ясно, что Нуи или убила кого-то или, как минимум, попыталась это сделать. Но кого — так и остаётся загадкой. Раз она жила с этим человеком, есть вероятность, что это какой-то родственник, однако, вполне возможно, и близкая подруга. Дверь, что до этого момента был закрыта, неожиданно щёлкнула. Ясуко уверенно дёрнула за ручку, и та без проблем поддалась. Однако теперь в дверном проёме не было ни бесконечного больничного коридора, ни вереницы однотипных плат. Как бы то ни было странно, мы снова оказались в отеле. Перед нами открылся привычный уже этаж Асагири.***
Мы действительно оказались на четвёртом этаже. Ничего необычного здесь не было. Я уже не раз поднимался сюда и потому с уверенностью могу сказать, что это место нисколько не изменилось с последнего моего визита. И всё же, неужели Ясуко оказалась права? Неужели она и вправду знала, что мы на четвёртом этаже? Откуда она это узнала? Как догадалась? Видимо, на эти вопросы я уже ответов не получу. В конце концов, даже попытайся я выведать это, она никогда не даст прямого ответа. Всё запутается ещё сильнее. Мы шли по длинному коридору, вдоль запертых на ключ дверей. Не знаю, что мы пытались найти. Нуи? Остальных постояльцев? Или же выход отсюда? — Значит, у тебя было трудное детство? — неожиданно для себя самого заговорил я. — Трудное? — Извини, если задел неприятную тему… — Я не знаю, — она пожала плечами. — Трудное детство? Наверное, раз ты так говоришь. — У тебя есть работа, Ясуко? — Я не люблю работать. — И как же ты живёшь? Откуда берёшь деньги? — Они у меня всегда есть. — В смысле? — Я открываю почтовый ящик и нахожу там деньги. Так случается каждый день. — Она пожала плечами. — Тебе не кажется это странным? — Нет, совсем не кажется. Она нигде не работает, ни с кем не общается и, судя по всему, ведёт абсолютно асоциальный образ жизни. А точно ли Ясуко человек? Мне тяжело поверить, что существование таких, как она, вообще возможно. Хотя, конечно, я встречал множество разных личностей. И затворники среди них не редкость, однако Ясуко не похожа на типичного затворника. Она не выглядит, как человек, который боится общества. Скорее, тут абсолютно противоположная ситуация — общество боится Ясуко. Даже я, когда встретил её впервые, впал в ступор от её манеры речи, от размышлений и взглядов на мир. Даже не попытался понять её. — Я почти ничего не покупаю, — продолжила Ясуко. — Только еду, одежду и иногда тетради, когда они кончаются. — Только самое необходимое, верно? — я невольно улыбнулся. — Нет, — она покачала головой. — Просто я коплю деньги. — Зачем? — Ну, все же должны их копить, разве не так? — Сбережения — это, конечно, хорошо… но нужна же какая-то цель. — Цель… — Ясуко задумалась. — У тебя есть цель, Юки? — Возможно. Я об этом не думал. — Значит, если у меня нет цели — это ненормально? — Почему ты всё сводишь к «нормальности» и «ненормальности»? Все люди ненормальны по-своему, как мне кажется. — Если не делить «нормальных» и «ненормальных», то мир окончательно запутается. Ведь в таком случае — как я смогу понять, кто я такая? Нормальная я или нет. Я не нашёл, что ей ответить. Её образ стал похож на неясный силуэт в тумане. Я вижу его очертания, понимаю, как он выглядит и как движется, но понять, кто скрывается за этим силуэтом, как бы я ни силился, у меня не выходит. Я никогда не делил людей на плохих и хороших, нормальных или ненормальных. Если человек меня злил, я прекращал с ним общение. Если человек меня притягивал, я старался укрепить с ним дружбу. Однако я никогда не пытался разделить человечество на два лагеря. Ведь все мы настолько разные и непохожие друг на друга, что делить нас по абсолютному критерию было бы преступлением. Но, видимо, Ясуко считала иначе. И, возможно, она была в чём-то права. Если весь мир это один большой чан, в котором невозможно ничего разобрать, то ты, как часть этого мира, тоже пропадаешь в этом густом бесформенном вареве. А если ты всего лишь частичка этого варева, то твоё существование совсем ничего не значит. Вот, если вытащить из рамена одну полоску лапши, так ли сильно измениться рамен? Человек, который будет его есть, даже не заметит пропажи. Также и в нашем вселенском чане — существование одного отдельного человека значит невероятно мало. Это, конечно, если рассуждать о нём, как об общем вареве. Но если мы изменим подход, посмотрим на наше существование, как на него смотрит Ясуко. В таком случае дело принимает совсем иной оборот. Если представить наш мир, как некий механизм, как, например, двигатель машины. В таком случае каждый человек выполняет отведённую ему роль в мироздании, а, значит, его исчезновение обязано повлечь за собой последствия. Его пропажа просто не может остаться незамеченной. Наверное, именно так и мыслила эта девушка. И, если подумать, всё это не лишено логики. В механизме всегда должен царить порядок. Болтики — в одной стороне, шестерёнки — в другой. Только так этот механизм и будет работать. Скоро мы пришли к комнате, в которой вчера заперлась Нуи. Дверь была нараспашку, из окна в противоположной стене бил холодный лунный свет. Тонкие руки свисали вдоль тела, кожа, и без того бледная, казалась прозрачной. Нуи весела под самым потолком, мерно раскачиваясь на крепкой канатной верёвке. Неужели она правда сделала это? Неужели она могла наложить на себя руки? Даже не попытавшись поговорить с нами? Мне стало плохо, я отвернулся от тела, пытаясь прийти в себя. Однако Ясуко уверенно смотрела на труп. Ни одна мышца не дёрнулась на её лице, словно произошедшее нисколько не удивило её. Словно она знала об этом с самого начала. — Я убила её, — разнёсся по отелю голос Нуи. — Удушила подушкой. — Нуи! — крикнул я. — Где ты?! — Теперь я всё вспомнила, — голос звучал отовсюду. — Лица… их было так много. Каждое из них осуждало меня. Ведь… — Ведь что?! — я продолжал кричать в никуда. — Нуи?! — Я ужасная дочь, — она перешла на шёпот. — Мы не были близки с ней, но… если бы я только могла вернуть всё назад. Хотя бы извиниться. Я бросился к телу и вытащил Нуи из петли. Не рассчитав вес тела, я упал под его тяжестью и лихорадочно начал проверять пульс. Но всё было без толку. Она была мертва. И уже довольно давно. — Теперь я хочу лишь одного… хочу, чтобы эти лица перестали меня преследовать. — Нуи… — я растерянно посмотрел в сторону Ясуко, но она ничего не говорила. Голос Нуи смолк, и никаких звуков более в комнате не осталось. Я сидел на полу, поддерживая безвольную голову Нуи, а Ясуко лишь смотрела на всё это своими стеклянными мутными глазами. Так, Асагири забрал первого из нас.***
Я не знал Нуи. Никто её не знал. Она казалась робкой, но жизнерадостной девушкой, самой обыкновенной и заурядной. Кто мог подумать, что её прошлая жизнь — сущий ад. Нуи изо всех сил пыталась это прошлое скрыть, но что-то заставило её выплеснуть всю эту кромешную тьму наружу. Асагири? Что такое этот отель? Нет, ни за что в жизни я не поверю, что это обыкновенный отель в глуши. Это что-то зловещее. Что-то живое. Он видит нас, чувствует нас, знает нас. Каждого из постояльцев. Всё, что с нами было, и всё, что с нами будет. Мы попали сюда не просто так, теперь я это понял. Наше здесь пребывание никак не может быть случайностью. Осталось понять, что именно от нас нужно Асагири. Чего он пытается добиться? Какие цели преследует? Чем раньше мы это поймём, тем проще нам будет выбраться. А мы обязаны убраться отсюда как можно скорее, иначе нас всех ждёт судьба Нуи. Не знаю, что или кого она встретила, но это что-то довело её до самоубийства. Возможно, заставило вспомнить то, что она так сильно пыталась забыть. Когда лопата врезалась в неподатливый сырой грунт в саду, а по лицу ручьём текла вода, я пытался осмыслить всё произошедшее. Нуи лежала рядом. Она уже никогда не выберется из Асагири. И мне было безумно жаль. Неважно, какой она было до момента нашей встречи. Прошлое вообще не играет никакой роли. Я помню Нуи, как светлого, слегка наивного и робкого человека. Она определённо хотела измениться, теперь я это понял. Она не смогла простить себе убийство матери, но и обвинить себя в нём у Нуи не хватило смелости. Поэтому она просто попыталась всё забыть. Насильно выкинуть ненужные ей кусочки пазла. Что и свело её с ума. Долгое время пребывания в психлечебнице, поломанные отношения, разрушенная карьера, огромные долги, проблемы со здоровьем и гулкое одиночество, снова и снова накатывающее на неё день ото дня. Всё это привело Нуи в Асагири. Здесь она предстала перед нами в совершенно другом образе. Попыталась всё начать с нуля, создать свою жизнь заново. Я не могу винить её за это. Нет ничего зазорного в том, чтобы раз и навсегда измениться. Стать другим. Но Нуи не справилась. И теперь мы с Ясуко погружаем её в наспех вырытую яму в парке при отеле. Погружаем лишь тело. А что стало с ней настоящей? Что стало с душой Нуи? Нашла ли она покой? Наверное, об этом мы не узнаем. И вряд ли она хотела бы, чтобы мы волновались о ней. — Ясуко, — сквозь дождь мои слова звучали глухо. — Хочешь что-нибудь сказать? — Может быть. — Я никогда… никогда не знал, какие слова нужно говорить. В такие моменты. — Я думаю, она осознала, что ненормальная, — заявила Ясуко. — Даже не представляю, каково ей было. — Ясуко… это не очень этично. — Может быть, это и так, — кивнула Ясуко. — Но, думаю, в такие моменты лучше говорить правду. Она была ненормальной, потому что больше всех других пыталась это отрицать. Отрицала так сильно, что сама поверила в свою нормальность. И в очередной раз я не нашёл слов, чтобы ответить ей. — Здесь или в другом месте, она бы всё равно закончила так. Я знаю, что иногда ты не понимаешь меня, как и остальные, как и она не понимала. Но… сейчас ты должен знать, я нисколько не рада такому исходу. — Я понимаю тебя, Ясуко. Сейчас я тебя хорошо понимаю. — Когда умирают люди — совсем не весело.***
Асагири забрал первого, но не последнего. Игра началась. Если бы мы только знали о ней раньше, если бы мы только попытались быть искренними, наши души могли быть спасены. Но как бы там ни было, мы продолжали играть в этом уморительном в своей наивности спектакле. Каждая наша реплика была давным-давно известна отелю. Каждое наше действие было им предугадано. Он создал для каждого из нас личную комнату покаяний. Где всячески выворачивал наши души, извращаясь с самим человеческим естеством. И в какой-то момент пропала та нить сознания, та тонкая логическая цепочка, которая день ото дня давала нам понимание, что мы всё ещё живы. Мы перестали ощущать себя, перестали ощущать вкус жизни, каким бы горьким он ни был. Вместо сознания, вместо наших душ, всё наше «начало» было залито пустотой, она пропитала, уничтожила и растёрла всё человеческое, что в нас оставалось. Куда бы мы не двинулись, везде была лишь пустота. Пустота являла на всё и одновременно ничего. Обволакивала нас со всех сторон, создавала самые грандиозные образы и воплощала самые жуткие кошмары. Мы были поглощены ею, мы растворялись в ней. Боль смешалась с высшим наслаждением, а радость мгновенно превращалась в невероятную, граничащую с безумием скорбь. И единственным звуком, который можно было различить на фоне какофонии звуков пустоты — звон кандалов. Они стучали друг о друга, утягивая нас на дно, не давая вспомнить нам, кто мы есть и что натворили. Всё глубже и глубже. В самые пучины отеля Асагири.