***
Асагири — не зло. Нет. Это мы должны были понять с самого начала. Этот отель… нет, это место, оно не укладывается в рамки человеческого представления о добре и зле. Оно показывает лишь правду. Порой такую, о которой хотелось бы не вспоминать. И больше всего я боялся увидеть свою. Я уже чувствовал, как она медленно пробивает скорлупу моего сознания. Смутные образы далёкого прошлого проплывали перед глазами, но я изо всех сил старался их отогнать. Нельзя. Я не должен. Всё, что я сделал — в прошлом. Нынешний я — другой человек. Мне никогда не снилось кошмаров. Я видел лишь прекрасные сны. Эти сны защищали меня, давали надежду на будущее. Наверное, лишь благодаря им я мог нормально существовать. Но, кажется, время пришло с этими снами распрощаться. Я очнулся, лёжа на чьих-то коленях. От этого человека едва исходил запах мягкого парфюма. Лежать на этих коленях было так уютно, что мне не хотелось поднимать головы. Я специально растягивал момент своего полного пробуждения. — Юки! — послышался знакомый женский голос. — Юки! Какой знакомый голос. Кажется, я где-то его слышал. Только вот не помню, где и когда. Хотелось бы мне вспомнить это. — Юки, очнись! Я открыл глаза. Надо мной склонилось лицо Асэми. Мне ещё ни разу не доводилось всматриваться в него. Нежные и правильные черты, глаза широкие, карие, а кожа Асэми отливала каким-то сероватым оттенком. Было в её внешности что-то внеземное. Словно искусственное. Она держала мою голову у себя на коленях. Находились мы явно в другом месте. Не знаю, каким образом, но она вытащила меня из того подвала. Сейчас нас окружали какие-то швабры, тряпки, непонятного назначения коробки и прочий мусор. В помещении было очень узко и темно. Даже в полный рост встать было очень трудно. Наверное, это что-то вроде подсобки, но я не помню такого в отеле. Мы обошли все комнаты, но эту я вижу впервые. — Асэми? — я постепенно стал приходить в себя. — Тише, Юки, — она приложила палец к губам. — Мне кажется, тебе не стоит резко подниматься. — Что случилось? Я… — я прервался. Мне вдруг показалось, что задавать вопросы не имеет никакого смысла. — Не знаю, — она покачала головой. — Ещё там, в больнице, ты и Ясуко пропали. Мы втроём долго ходили по коридорам. Не знаю, сколько это длилось — может быть, часа три? День? А может и неделю. В общем, в какой-то момент мы легли спать… — Ты видела Ясуко? — Нет, ты первый, кого я встретила. — Уотан… — я с трудом поднялся с её колен и облокотился на стену. — Он опасен. Нельзя допустить, чтобы он добрался до Ясуко. Где мы сейчас? — Этого я тоже не знаю, — она поднялась, поправляя юбку. — Это большой дом… вилла, не знаю. Всё выглядит очень старым и явно неяпонским. — Нам нужно найти Ясуко, — ноги меня совсем не держали. Уотан чем-то накачал меня. — Ты уверен, что можешь идти? Выглядишь не очень. — Нормально, — пересилив ужасную слабость, я поднялся с пола. — У нас нет времени. Только когда я поднялся, странная глухота отступила, и я стал слышать окружение намного чётче. Где-то за стеной играла музыка. Кажется, какое-то ретро. Однако расслышать точнее я не мог, да и, говоря откровенно, не хотел. Стиснув зубы, я схватился за дверную ручку…***
За стеной и вправду играла немецкая ретро-музыка, что-то из тридцатых или сороковых. По характерному потрескиванию можно было предположить, что транслировал её какой-нибудь старенький патефон. Однако ощущение было такое, точно она доносится отовсюду. Из подсобки мы вышли в длинный коридор. Жёсткая выцветшая тёмно-красная ковровая дорожка, чёрно-белые фотографии в деревянных рамках на стенах. Несколько настенных бра и запах нафталина, смешанный с какой-то лекарственной вонью. На фотографиях по большей части изображён мужчина. Высокий блондин с голливудской улыбкой. На всех фото этот мужчина носил строгую одежду, почти что военную. На некоторых изображениях рядом с ним можно было заметить нахмуренного мальчика с растрёпанными волосами. Этим мальчиком был Уотан. Его пугающий взгляд и тяжёлая аура, которой он буквально накрывал всё вокруг, не оставляли сомнений. А значит, мужчина рядом с ним — отец Уотана. Он не выглядел, как убийца или маньяк. Наоборот, этот человек вызывал скорее симпатию, чем отвращение. Но тем сильнее по спине бежали мурашки. На одной из фотографий Уотан стоит на фоне уже восстановленного *кинкаку-дзи в окружении нескольких японцев. На лицах мужчин сияли жизнерадостные улыбки. Один из них положил руку на голову Уотану. Мы тихо двигались вдоль стен и совсем скоро вышли к просторной столовой. Посреди помещения стоял длинный стол, уставленный различными угощениями: салатами, вином, жареными стейками, запечённым картофелем, пудингом. Под потолком висела хрустальная люстра, освещая комнату приглушённым светом. На небольшой тумбочке недалеко от стола и вправду стоял патефон, играющий немецкое ретро. Повсюду на стенах были развешаны многочисленные грамоты, благодарственные письма и огромное множество различных наград. За самим же столом сидел Уотан. Он улыбался, но не так, как обычно. Эта улыбка совсем не была похожа на улыбку монстра. Черты его лица смягчились, и он с теплотой смотрел ни на кого иного, как на Ясуко. Девушка сидела по правую руку от него и как ни в чём не бывало уплетала шоколадный пудинг. Вся эта сцена ввергла меня в шок. После того, что рассказал мне Уотан, я хотел разрушить всю эту иллюзорную идиллию. Однако Асэми меня остановила, приложив палец к губам. — Моя дорогая, ты наелась? — послышался добродушный голос Уотана. — Я бы хотела якисобу, — Ясуко звучала всё также безэмоционально, как и всегда. — Боюсь, этого я не приготовил, — он развёл руками. — Прошу, прости за мою невнимательность. — Странно… — Ты находишь в этом нечто странное, моя дорогая? Ясуко промолчала. Наверняка она хотела что-то сказать, но сама заблудилась в лабиринтах собственного сознания. Девушка неспешно помешивала остатки пудинга ложкой и с задумчивым видом вглядывалась в тарелку. Всё это время ни Уотан, ни Ясуко нас не замечали. Будто бы были отгорожены стеной. Я даже предположить не мог, что могло бы сейчас произойти. Ситуация в столовой казалась мне абсурдом. Но в последнее время к абсурду я привык. Я более не пытался искать логики в событиях, происходящих в Асагири. Раз уж этот отель хочет, чтобы мы играли по его правилам, так тому и быть. Мне придётся принять как должное любое безумие, творящееся в этих стенах. Всё чаще я ловил себя на мысли, что более не придаю такого значения всем тем необъяснимым вещам, что творятся со мной. Словно в какой-то моменты всё это перестало быть для меня чем-то необычным и парадоксальным. И эта странная сцена в столовой, и то, что мы вновь оказались в неизвестном месте, и даже поведение Уотана. Всё это уже не являлось чем-то из ряда вон. Теперь всё это казалось мне чем-то обыденным. Естественным. — Моя дорогая, я так давно ждал нашей встречи, — Уотан с упоением смотрел на Ясуко. — Если бы только знала, сколько мне пришлось пережить, чтобы встретиться со тобой. Она молчала. — Скажи мне, — он говорил медленно и спокойно, обдумывая каждое слово и каждое движение. — Скажи, ты хотела бы стать чем-то большим? — Большим? — переспросила Ясуко. — Да, да, именно, — он широко улыбнулся. — Чем-то большим, чем простой человек. — Не понимаю, — она наклонила голову. — Большим? Мне нужно вырасти? — Нет, конечно же нет, — Уотан поднялся со стула и зашёл к девушке за спину. — Когда ты впервые появилась в той больнице, я наблюдал за ходом твоего восстановления. Впервые я видел человека, который жил с такими глубокими ранами. Причём не только физическими. Моя дорогая, ты не понимаешь? Любой другой на твоём месте уже погиб. Тела обычных людей такие немощные, а их разум… — немец вздохнул, — о нём и говорить не стоит. — Я хочу уйти, — Ясуко попыталась подняться, но Уотан остановил её. — Но ты, моя дорогая, не такая, — казалось, ещё немного и он взорвётся. — Каждый раз, когда я наведывался в твою палату, я ожидал увидеть очередной труп. Но ты хваталась за жизнь, точно бы Будда скинул тебе паутинку с неба. Это поразило меня. Истинно так, когда я увидел, как ты спокойно уходишь из больницы, я плакал. Я действительно плакал, моя дорогая. — Неужели и вам я сделала больно, — я видел, как лицо Ясуко становится мрачнее с каждой секундой. — Нет, конечно нет, — Уотан добродушно усмехнулся. — В этом нет твоей вины. Я плакал, потому что наконец нашёл того, кто сможет по-настоящему возвыситься. Кто сможет перебороть все изъяны человеческой плоти. Я мог бы сделать тебя идеальной. Ты бы уже никогда не чувствовала боли, усталости, голода и нужды. Тебе бы никогда не пришлось умирать, моя дорогая. — Вы правда можете так сделать? — Конечно, безусловно, — он сел напротив Ясуко. — Это будет непросто, но я сделаю это. Обещаю. — Но… — Ясуко вдруг осеклась. — Если я никогда не умру, я буду видеть, как умирают люди вокруг меня. Вы можете сделать всех бессмертными? Можете сделать так, чтобы… — Чтобы что? — тон Уотана начал становится жёстче. — Ты не понимаешь? Совсем не понимаешь, моя дорогая? Все они, все кто тебя окружает — пыль, насекомые, грязь. Они не выдержат и трети тех процедур, которые сможешь выдержать ты. Их доля — умереть, отжив свой короткий век. — Нет, я не хочу, — она поднялась со стула. — Это ненормально. Вы ненормальный. — Ах, я, кажется, понимаю, — Уотан закивал головой. — Ты всё думаешь об этом парне, верно? Юки. Ясуко промолчала. — Какие до боли прозаичные и скучные чувства, — Уотан утомлённо вздохнул. — Ты не хочешь взять в толк такую ясную истину, противишься ей. Кавагучи-сан — обыкновенный человек. Не плохой. Нет, я не хочу сказать, что он плохой. Более того, чем-то он мне даже симпатичен. Но он всё такая же пыль. Пыль, которую сдует ветром времени. Но ты — нечто большее. В тебе сокрыт потенциал, моя дорогая, и я хочу помочь тебе его раскрыть. — Если все вокруг пыль, — Ясуко поджала губы. — Все, кроме меня. Вы тоже — обыкновенный человек? А если это так, то почему я должна слушать вас? — Может быть, моя плоть и немощна, — немец приложил палец ко лбу. — Но мой разум превосходит любого из живущих в мире. В отличии от этих трусливых насекомых, я не боюсь приносить на алтарь науки жертвы. Ведь наука, по сути своей — жадный и жесткий языческий божок. И, если сделать ему достаточно щедрое подношение, он одарит тебя такими знаниями, о которых иные могли бы только мечтать. — Вы делали другим больно? — Делал, — кивнул Уотан. — Но их жертвы — ничто по сравнение с тем, что я смогу сотворить. Ты можешь стать воплощением людского стремления вечно созерцать вселенную. Я дам тебе возможность возвыситься над самой природой. — Нет, — заявила Ясуко. — Не нужно. — Уже не важно, — голос Уотана приобрёл обречённый оттенок. — Хочешь ты того или нет, я всё равно сделаю это. Слишком уж долго ждал. И хотя голос Уотана звучал уверенно, я чувствовал в нём едва различимое беспокойство. Будто бы он и сам не знал, правильно ли поступает. Определённо, он сам потерялся в своих истинных желаниях. Что самое страшное — я понимал его. Когда так долго идёшь к исполнению заветной мечты, уже и сам перестаёшь понимать, а хочешь ли ты её исполнения. В конце концов, как только замысел будет исполнен, твоя жизнь потеряет всякий смысл. И всё, что останется, так это серая оболочка тебя прежнего. Наконец, я с громким топотом вошёл в комнату. И Ясуко, и Уотан тут же меня заметили. Повисло тяжёлое молчание. Уотан сидел ко мне спиной и методично постукивал чайной ложечкой по фарфоровой чашке. Гулкий звон неторопливо расходился по столовой и растворялся где-то в её тёмных углах. Немец ничего не говорил, просто стучал ложкой, что-то старательно обдумывая. Я даже предположить не могу, что творится у него в голове. Лицо его стало сухим и мрачным, глаза были полуприкрыты, а губы едва заметно раскрывались в такт песни, что звучала из патефона. Когда пластинка остановилась, Уотан тяжело вздохнул и повернулся ко мне лицом. В его взгляде чётко читалось сожаление. Простое человеческое сожаление, без ненужных ухмылок и прочих манер, присущих Уотану. — Кавагучи-сан, — произнёс он моё имя. — Порой мне кажется, что вы совсем не тот, за кого пытаетесь себя выдать. — Прекратите это безумие, Уотан-сан. — Этот дом, — Уотан осмотрел комнату. — Я жил здесь, когда был ребёнком. Ненавижу это место. — Вы же не хотите причинять Ясуко боль? Признайте это, наконец. Вы — не ваш отец. Вы — не чудовище. — Будете учить меня морали, Кавагучи-сан? Читать мне нотации? Безрезультатное предприятие, спешу заметить. — Я не знаю вас, — я стоял напротив Уотана и смотрел на него сверху вниз, однако всё равно чувствовал свою беспомощность. — Но чувствую… вы не должны этого делать. — Знаете, что меня в вас привлекает, Кавагучи-сан? — немец едва заметно улыбнулся. — Ваша категоричность. Вы так уверенно и бескомпромиссно пытаетесь отговорить меня от исполнения мечты всей жизни, что это даже забавно. — Скажите! Скажите, Уотан! Почему вы так хотите сделать это с Ясуко?! Не верю, что всё это лишь из-за покойного отца… Уотан поднялся со стула, вальяжно прошёлся вдоль стола, посмотрел на свои грамоты и награды, а затем, резко развернувшись, вынул из внутреннего кармана, в котором прятал руку, револьвер. Старый, местами уже потёртый, он заставил меня оцепенеть на месте. Рука Уотана, которой он держал пистолет, была изуродована. Кожа ошмётками свисала с кисти, местами виднелись жуткие ожоги, из глубоких ран сочился гной. Однако не было похоже, чтобы это приносило мужчине какую-то боль. Он крепко сжимал рукоять пистолета покалеченной рукой. — Я не хотел вас убивать, — Уотан явно выходил из себя. — Право слово, не хотел. Я не люблю забирать жизни без видимой на то пользы. Но вы не оставляете мне выбора, Кавагучи-сан. Вы не оставляете его мне… — Успокойтесь, Уотан! — я замер на месте. — Вы не знаете, что значит, когда беззащитное создание умирает у тебя на глазах! — Уотан сорвался на крик. — Моя дорогая… Моя дорогая Грета. Если бы вы видели, как она мучилась перед тем, как уйти! Такое слабое, такое хрупкое тело… Я мог бы её спасти! Если бы мне дали такую возможность! Но их мораль… их… человеческие ценности убили её! Ответьте мне, Кавагучи-сан! Вы хотите видеть, как она, — Уотан кивнул в сторону притихшей Ясуко, — извиваясь от боли и истошно хрипя, просит вас помочь? Хотите видеть, как постепенно синеет её лицо? Как жизнь с каждой секундой покидает это измождённое тело? Я молчал. — Я могу избавить её от этого. Да, ценой боли. Да, ценой жизни других. Но что значит жизнь других, Кавагучи-сан? Все они умрут, так или иначе. А я подарю им безболезненную тихую смерть в забвении. Более того, жизни их помогут избежать смертей в будущем. Почему, почему вы противитесь этому?! Это ли не благо, Кавагучи-сан? Вырваться из колеса сансары, стать тем, кто окончательно покорит природу! Я могу дать это Ясуко, могу избавить её от страшной участи! Лицо немца передавало невероятный спектр эмоций. Казалось, он сошёл с ума. По щекам его медленно скатывались слёзы, зубы он сжал так, что казалось они вот-вот треснут под таким нажимом. Глаза расширились и смотрели на меня в упор. — Но, вы всё равно не поймёте, — выдавил Уотан. — Вы такой же. Такой же, как они. Пытаетесь строить из себя моралиста, поборника справедливости, защитника слабых. Вам невдомёк, что человеческая жизнь… — дыхание его перехватило, и он осёкся, но тут же продолжил, — человеческая жизнь — всего лишь инструмент. И только в наших с вами возможностях использовать его. И мы должны. Нет! Обязаны, обязаны использовать этот инструмент на благо. Уотан схватился за грудь свободной рукой. — Я… — дыхание его стало ещё более сбивчивым. — Я не хочу вас убивать, Кавагучи-сан. — Прекратите, Уотан, — немец уже не скрывал неуверенность в голосе, и вместе с тем меня отпустил страх. — Вы же понимаете, что всё не так. — Грета, — искорёженная рука отпустила револьвер, и тот с грохотом упал на пол. — Её не стало в один миг. Такой длинный, такой мучительный миг. Последний человек, который был мне дорог… ушёл. Утан сел в кресло-качалку, что находилась рядом с патефоном. Кажется, он окончательно потерял контроль над ситуацией и над самим собой. Его сбивчивое дыхание превратилось в протяжный хрип, а движения стали размашистыми и неконтролируемыми. — А потом… потом пустота, — немец закрыл глаза. — Ничего не осталось. Мир стал таким одиноким, что мне хотелось умереть. Так долго я искал кого-то, кого мог бы избавить от участи забвения. Но, видимо, всё это лишь мечта. Даже… даже имея возможности кого-то спасти, я не могу сделать этого. Больше смерти люди боятся только бессмертия. Какая глупая шутка, не правда ли? Нас с вами страшит не собственная смерть, а смерть близких. Мы не хотим видеть, как они уходят от нас… Я думал… Я думал, что смогу создать человека, который будет лишён этого ненужного чувства страха за других. Но как забавно… Господи, как же всё это забавно. Я и сам не могу избавиться от этого. Немец закрыл глаза и с титаническим усилием сделал глубокий вдох. — Я так устал. Мне нужен сон… — он что-то прошептал на немецком и замолчал. Ещё некоторое время Уотан монотонно хрипел, пока в один момент окончательно не затих. Тело его обмякло и неподвижно осталось лежать в кресле-качалке. На лице немца застыло выражение нечеловеческой усталости. Доктор Уотан ушёл на покой. Ясуко смотрела на тело мужчины и ничего не говорила. По её глазам и без того было ясно, о чём она думает. В них, как и всегда, не было тоски или страха, лишь невероятная холодная пустота. Будто бы ничего и не произошло. Так, отель Асагири забрал второго из нас.***
В тёмной и холодной пустоте, Асагри видит нас. Его скользкие руки пробираются в самые потаённые уголки наших загноившихся и разлагающихся душ. Он с точностью хирурга удаляет злокачественные опухоли, что образовались на нашей карме. А когда грех будет отпущен, мы растворимся в вечности. Растворимся в крепких объятиях отеля Асагири. Его голос будет петь нам песни на давно забытых языках. Мы будем нежиться в тёплых и одновременно холодных водах бескрайней пустоты. Наши тела будут медленно растворяться, сливаясь с отелем. И совсем скоро отличить нас от Асагири будет невозможно. Песочный замок станет нашим вечным пристанищем. И, возможно, лишь в этот момент мы сможем стать чем-то большим, чем человек.