Вихор судьбы

20:10, Большие Стыды, дом деда Аркадия. — Куда ты собрался, старый хрен?! — худенькая девица все в той же белой косынке стояла на пороге, сердито глядя вслед уходящему мужчине, который держал под курткой нечто ценное, почти живое. Со стороны могло показаться, что за пазухой щенок или котенок, которого надо нести бережно и осторожно, но нет, возле сердца в тепле находились литровая бутыль с забористым самогоном. — Домой пьяным не пущу! Будешь в сарае ночевать! — отчаянно выкрикнула девушка. Как и ожидалось, ее угроза не возымела никакого эффекта. Раздосадованно всплеснув руками, она глубоко вздохнула и зажмурилась, стараясь не заплакать. Сглотнув подступивший к горлу комок, девушка начала собирать ведра, стоявшие на терраске. Надо же было чем-то себя занять, чтобы не думать о плохом, а о плохом она думала всегда, когда отец уходил из дома пить. Мария всегда была тихой и послушной девочкой, любимицей всего села и окрестных деревень. Только вот все девочки вырастают, и мир вокруг оказывается не таким прекрасным, как казалось в детстве. Когда Маше было семь лет, отец приволок откуда-то самогонный аппарат. Говорил, что будет гнать и продавать самогон, что у них будет заработок и потом, когда денег будет достаточно, они смогут переехать в город. Естественно, вся семья обрадовалась. Первые недели отец испытывал технологию, после стал искать рецепты самогона, начиная от древних, заканчивая новыми с добавлением всякой химической жути. И все бы ничего, если бы он не пробовал сам и не давал пробовать матери. Воспоминания о пьяных родителях до сих пор вызывали у Маши холодный пот и ужас. Сначала они громко страшно смеялись, как сумасшедшие, затем ругались, а иногда дело доходило до драки. Однажды отец толкнул маму и та упала, ударилась головой о стол и больше не вставала. Она пролежала несколько месяцев, как овощ. Маша меняла белье, мыла ее, кормила с ложечки и плакала, поглаживая руку матери, когда отец в очередной раз напивался и норовил выкинуть лежачую бесполезную тушу в местное болото. Однажды Маша пришла домой, где мамы не оказалось. Она сначала на отца кинулась, мол, уволок все-таки в болото. А потом соседи рассказали, что скорая приехала и забрала. Через пару дней мать умерла в больнице. Как сказали, от инсульта. Поплакав пару дней, Маша собралась с духом и все рассказала участковому: и как родители пили, и как дрались, и как мама головой ударилась, а потом лежала. Хотела Маша, чтобы отца наказали, но все оказалось не так просто. Добрый дяденька милиционер рассказал девочке, что если отца посадят, то ее отдадут в детский дом. Вот и осталась Маша с отцом ждать восемнадцатилетия. Хотела поступить в институт и уехать куда подальше, только с учебой у Маши дела не ладились, не шла наука в голову. Так и осталась молодая девка куковать в селе. Пару раз отец пытался ее сосватать, но женихи были далеко не принцы. — Машка, куда это дед Аркадий побежал? — раздался из-за забора мужской голос. Девушка вышла на порог. — А тебе зачем? — полюбопытствовала она, сверля недовольным взглядом чумазого тракториста. — Тоже выпить хочешь? — Да я ж не пью, — заулыбался во всю пасть Данила, щуря лукавые глаза. — Все вы не пьете, — недовольно пробубнила девушка, грохоча ведрами. — Маш, я что хотел-то: говорят, к нам студенты приехали. Из самой Москвы. — Ну, приехали. Чего с них? — Как «чего»? Ты бы пригляделась, может, кто замуж возьмет. Девушка возмущенно зыркнула на собеседника. — На кой-они мне? Один размалеван, как черт из печки, второй малохольный какой-то. — Так давай я тебя замуж возьму? — Дань, шел бы ты куда шел. — А я к тебе и шел. Ну чем я плохой жених? Ну, староват немного, да и тебе уже за двадцать. — Дань, иди лесом, по-хорошему говорю. — Ладно-ладно, подумай еще, — согласился с девушкой тракторист, по-хозяйски перекидывая руку через забор, чтобы открыть калитку. Зайдя во двор, он уселся на крыльцо. — Так ты студентов видела? — Конечно, видела. Их все видели. Нинка-Автолавка привезла. Один чем-то на тебя похож, — не могла не поддеть тракториста девушка. — Да ладно? Прям похож? — Очень. Все заметили. — Надо бы самому посмотреть поближе. Не знаешь, где они жить собрались? — Знаю. Батька их на сеновал пустил. Больше Данила ничего не спрашивал, он следил за девушкой, что ополаскивала ведра да развешивала их по забору сохнуть. Дождавшись, когда та пойдет в дом, он ухватил ее за край юбки и потянул на себя. Не ожидавшая таких действий Машка, не устояла на ногах и плюхнулась задом прямо на колени Данилы. — Поймал, — заулыбался он, бережно придерживая девушку. — Ты опять за старое? — возмутилась та. — Иди, вон, Таньку свою лапай. — Ревнуешь? — усмехнулся тракторист, склоняясь ближе к девушке. — Пусти, говорю. От тебя соляркой пахнет, — девушка с трудом вывернулась из объятий мужчины и поспешно скрылась в доме, демонстративно хлопнув дверью. — Ох, Машка, — мечтательно улыбаясь, проговорил Данила. Сорвав травинку, он сунул стебелек в рот. А в голове роились мысли: кто из его бывших женщин могла преподнести подарочек в виде сыночка. Могли, конечно, многие… уж очень Данила любил это дело. В юности мотался по городам да и в более зрелом возрасте предпочитал работу на выезде. Только к своим сорока годам остепенился, вернувшись в родную деревню. Его влекли странные и нелогичные для мужчины в полном расцвете сил и здравом уме позывы сердца и, возможно, самую малость — сентиментальности. Почти опустевшая деревня вызывала тоску. Казалось, уедь он из нее насовсем, и последний огонек жизни покинет это забытое богом место. Скотный двор совсем развалится, заметно сузившееся поле порастет дикой травой, помрет последняя бабка, та, что еще в даниловом детстве уже была бабкой. Так и остался жить, чинить трактор да развлекать стариков байками о городской жизни. А потом в деревню приехала Танька, незаметно выросла и округлилась со всех сторон Машка, еще и овдовевшая мачеха, которая была с ним практически одного возраста, начала делать не самые тонкие намеки. В общем, не так плохо шли дела. Но мысли о том, что нет наследника нет-нет да и посещали голову Данилы. Он тешил себя мыслью о том, что наследники-то есть, а он о них просто не знает. Только это не успокаивало. Как ни крути, а перед смертью воды подать некому будет, да и трактор не на кого оставить, а последняя лошадь сдохла в прошлом году. Так, думая о тщетности бытия и о — возможно — обретенном сыне, Данила смотрел на единственный фонарь у дороги. Вокруг его лампы крутились крупные жуки, мелкие мошки и тусклые мохнатые мотыльки. Неожиданно свет несколько раз моргнул и потух. Вся деревня погрузилась в сумерки. На пороге вновь появилась Машка. — Опять твоя Танька машинку включила, — зло объявила она. Завидев на крыльце соседнего дома бабку, крикнула: — Баб Зой, у вас тоже свет вырубило?! — А то, как же, — противным старческим голосом заблеяла та, — по всему селу света нет. — Не досмотрю я «Мухтара», — недовольно пробубнила Маша. 21:40, Большие Стыды, дом Таньки-клофелинщицы. Бросив на стул ворох разнообразного тряпья, Татьяна села за стол, на котором стояла старая электрическая швейная машинка «Зингер». Немного поколебавшись, она сунула вилку в розетку и нажала на кнопку включения машинки. Ну вот, теперь свет вырубит по всей деревне, и вскоре половина жителей придут к ней ругаться и требовать, чтобы та бросала свое шитье, что житья от нее нет, что раз такая деловая и из города — валила бы обратно, и там хоть ушилась бы. Однако эти же недовольные люди волокли ей брюки и юбки на подшив, просили сшить шторы и постельное белье, ушить платье или расшить парадный пиджак, который не налезал на растолстевшую фигуру. Решив не думать о плохом, Татьяна заправила ткань под лапку и нажала педаль. Мягкий материал заструился вперед. На старом ситце выводилась ровная строчка. Таня никогда не думала, что придется жить в глухой деревне так далеко от родного дома. Она росла умной и красивой девочкой, такие всегда добиваются успеха, если не умом, так внешностью. Будучи жительницей провинциального городка неподалеку от столицы, Таня уже в школе поставила себе цель — уехать в Москву, поступить в институт, найти себе богатого мужа и заняться благотворительностью. Закончив школу, как и многие, она отправилась покорять столицу. Только она не многие. Ей удалось поступить в институт Косыгина на конструирование швейных изделий. На том все хорошее и закончилось. В общежитии Таня не прижилась, пришлось снимать квартиру на окраине города и кататься по три часа на метро. На учебу требовались деньги, хотя бы на покупку тканей и фурнитуры для творческих проектов, да и преподаватели никогда не отказывались от подарков и даже намекали, что надобно студентам уважить наставников. Работать и учится получалось плохо, в итоге не получалось ни там ни там. Сначала до трех часов сидишь в институте, пытаясь сообразить, что от тебя требуется, затем летишь на работу, где вкалываешь до десяти вечера, домой попадаешь на пять часов, и снова тот же бег по кругу. Однажды в заведение фаст-фуда, где и работата Таня, приехал горячий кавказец на дорогой машине, заказывал много, улыбался девушкам и непрерывно рассказывал о себе красивом-неженатом, выспрашивал про их жизнь и, наконец, предложил подвезти Таню после работы. Звали его Мундусармед. В другой ситуации она бы отказалась, но мужчина был симпатичен и приятен в общении, совсем не похож на продавцов арбузов, что вечно глазели на ее грудь и говорили о чем-то на своем языке, да и усталость давала о себе знать. Кавказец стал часто приезжать за Таней, разговаривать о том о сем, а потом предложил ей работу. Сопровождать богатых клиентов и подсыпать им в напитки какое-то лекарство. Предлагал большие деньги. Татьяна отказывалась, пока в институте не встал вопрос об отчислении. Пришлось воспользоваться предложением. Первое дело пошло как по маслу: шикарное платье, дорогой ресторан, лимузин, затем гостиница, пара таблеток в элитное шампанское и клиент уже спит, ее дело только уйти. Деньги она получила на следующий день. Гораздо больше, чем ожидала. Так и понеслась сладкая жизнь, пока однажды не нагрянул наряд милиции и не поймал ее за руку. Отнекиваться было бесполезно. Отбыв в местах не столь отдаленных пять лет, Татьяна вернулась в никуда. Ехать в родной город не позволяла гордость, на работу в Москве с судимостью устроиться не получалось. Даже мыть полы взяли с неохотой, а потом и вовсе выгнали, пригрозив повесить на нее кражу в раздевалке. Мундусармед дал ей несколько купюр и предупредил, что если она придет еще раз, то сильно пожалеет. Помыкавшись по общагам, сменив десяток работ, заработав кличку Клофелинщица и окончательно отчаявшись, она и встретила Данилу. Это была какая-то пропахшая кислым пивом забегаловка. Она тихо плакала, запивая слезы разливным вермутом. Он подсел к ней, улыбнулся и спросил: «Как дела?» И так ей стало горько, противно и обидно, что сорвалась, рассказала про свои дела, высказала все и за всех. За все свои обиды она оскорбила его, как могла, а он сказал: «Поехали со мной». И она поехала. В старом тракторе на жестком сиденье, покрытом лоснящимся от грязи ковром, подскакивая на каждой кочке. Всю дорогу они молчали, перебросились лишь парой слов по приезде, когда Данила показывал ей дом, в котором можно жить. Он обо всем договорился с хозяином и ушел, оставив Таню одну в доме с забитыми гнилыми досками окнами. Плакать она уже не могла, пришлось обживаться. Только через неделю Данила вновь объявился, привез ей швейную машинку и свои новые брюки — подшить. Тогда и выяснилось, что машинка с сюрпризом. Зато Татьяне пришлось пообщаться со всеми жителями деревни. В дверь постучали, после в комнату просунулась улыбающаяся небритая морда Данилы. — Доброй ночи, хозяйка. Позволишь войти? — Входи уж, не на пороге же тебя держать, — не глядя на гостя, ответила Татьяна, откусывая нитку от только что прошитой простыни. Данила, осматриваясь, прошел в комнату и уселся на продавленный диван. — Удивляешься, что не икаю? — бросив короткий взгляд на гостя, спросила Таня. — Не-а, удивляюсь, что ты еще живая. Там же наши бабки без сериалов остались, а сегодня пятница, там сразу две серии. Проклянут же, чего доброго. — Я сама та еще ведьма, ко мне не прилипает, — усмехнулась девушка, откладывая простынь на другой стул и принимаясь за следующую вещь, рассматривая и закалывая булавками будущий шов. Какое-то время они молчали. — Тань, как думаешь, у меня может быть сын? — спросил он, глядя в сгущающуюся темноту за окном. — Вполне. Чего вдруг спрашиваешь? — Да так, видел я сегодня одного пацана, уж очень похож на меня в молодости. Белобрысый, глаза добрые, наивные, да и собой недурен. — Это ты про студента? — Откуда узнала? — Да я их видела, тоже подумала, что на тебя похож, а потом присмотрелась и усомнилась. — А что так? Родинка не там? — Не знаю, родинки я не разглядывала, а вот что-то не то точно. Как-то ты попроще, что ли. — Так он же москвич, еще и мамка могла породу разбавить. Ты все учитывай. — Ладно, — безразлично пожала плечами Татьяна. Ей было совершенно все равно, сын этот парень Даниле или не сын. Нужно было скорее дошить вещи, пока вся деревня не собралась у порога с факелами и вилами. — Завтра надо будет поговорить с ним, — высказал мысли вслух Даня. — Поговори, — автоматически подтвердила Татьяна. — А ему это странным не покажется? — Покажется, — снова бездумно ответила девушка, выравнивая кромку. — А что же делать? Может, он первым подойдет? — Ты что, девка-молодка, чтобы он к тебе первым подходил? — Тоже верно. — Ты сам-то чего хочешь? Чтобы он сыном оказался или нет? — Сам не понял еще. Вообще, обрадуюсь, если сын, но хотелось бы поучаствовать в воспитании, а тут уже ни хворостины не всыпешь, ни девок в темноте лапать не научишь. — Да уж, — хохотнула Татьяна, вспомнив второго студента. Таких навидаться успела. — Может, ему и не девки нужны. — Ты на что намекаешь? — Ни на что я не намекаю. Ты сначала выясни, отец ты или нет. Вновь застучала машинка, мешая разговаривать, зато Данила мог спокойно смотреть на то, как Татьяна быстро перебирает ткань пальцами, переключая строчки на машинке. В такие моменты она становилась очень похожа на мать, которую он помнил совсем смутно. Он помнил, как она укладывала его спать, а сама занималась шитьем. Даниле нравилось, засыпая, смотреть на маму в тусклом пятне света и слушать грохот механизма машинки. Не желая мешать работе, Данила удобнее пристроился на диване и уснул.