I'd Love To Change The World

[Klergy — Where Your Secrets Hide]       Предположить можно всё. Абсолютно, что угодно и когда угодно. Но некоторые спонтанные решения так и остаются непредсказуемыми. Особенно от тех, кто и вовсе не относился к альтруистам и бескорыстным идиотам, верящим, что однажды им это откликается. Она и вовсе терпеть не могла, когда что-то приходилось делать за «просто так». Считала, что помощь должна быть взаимовыгодной, и предпочитала не заниматься благотворительностью, что по итогу станет глупой тратой времени и так в слишком коротких двадцати четырех часах. Но её фраза и не относилась к подобным:       — Давайте я этим займусь.       Пять пар глаз, удивлённо уставившиеся на завязывающую высокий хвост девушку. Нет. Это определённо не был резкий порыв самоотверженности. Скорее эгоистическое побуждение для удовлетворения собственных потребностей. Ей нужно было отвлечься. И ничего более. Заняться чем-то абстрагирующим от ненужных мыслей и заставляющим сосредоточиться исключительно на поставленной задаче.       Мирей остановилась у стола, взглядом обводя разложенные по тарелкам вымытые овощи, и положила прежде скрещенные на груди руки на край деревянной поверхности.       — За час управишься?       Она молча кивнула. Потому что прекрасно понимала, что абсолютно отсутствующий энтузиазм в её голосе сразу выдаст реальные эмоции. Потому что не хотела вновь выслушивать речи о её совершенно бесполезной натуре. И потому что ей нужно было чем-то заняться в полном одиночестве.              — Тогда полагаемся на тебя.       Джун похлопал девушку по плечу, отчего последняя едва ли сдержала порыв перехватить запястье одноклассника, чтобы грубым жестом убрать тяжёлую руку с оголённой части тела. Рейши всего лишь обреченно вздохнула. Холодный взгляд голубых глаз спокойно обвёл содержимое стола. Несколько больших тарелок с помытыми овощами, большая доска и пара ножей.       А всё ведь началось с недовольного выражения лица старосты, подозрительно собравшихся вокруг неё пятерых учеников первого класса и короткого монолога, который испортил первый за прошедшие дни лагеря свободный вечер:       — В общем, поскольку второкурсники всё ещё тренируются, а наши, завалившие практический, отрабатывают свои косяки, на нас спихнули приготовление ужина.       Мирей сразу же не понравилась эта идея, но оспаривать уже принятое решение было бесполезно, чтобы даже пытаться. Поэтому, оставалось лишь мысленно высказывать своему же сознанию все недовольства касательно сложившейся ситуации, и утвердительно кивать на образовавшуюся дискуссию со старческим ворчанием своих одноклассников.       «Рвать связки, чтобы по итогу превратиться в домохозяйку на один вечер»       Если бы ей сказали нечто подобное пару недель назад, ещё до практического экзамена, она бы нарочно завалила его, чтобы не оказаться в числе сдавших. Но, с другой стороны, она бы не смогла так поступить из-за Аики.       Рейши выдохнула одновременно с захлопнувшейся за спиной дверью, отрезавшей её от остального мира. Оно было к лучшему. Никаких разговаривающих между собой одноклассников. Никаких беспочвенных подколов. Никаких странных порывов посмотреть куда-то в сторону, чтобы отыскать светлую шевелюру и ощутить очередную волну негатива.       Девушка пододвинула к себе одну из тарелок и взяла из неё помидор, удивленно разглядывая красный, практически идеальный шар.       — И что мне с тобой делать?       Задумчивый и странный вопрос. Чуть сжавшиеся губы от осознания, что всё-таки следовало заняться чем-то другим. Потому что Рейши никогда ничего не резала. Пару раз держала в руках нож. Со стороны наблюдала, как домохозяйка в их доме готовила. Смотрела кулинарные передачи. Но чтобы самолично что-то порезать. Нет. Такого на её памяти не случалось. Да и острой потребности в этом тоже не было.       «Это ведь элементарно. Берешь и режешь.»       Единственная рациональная мысль из всех возможных заставляющая перейти к хоть каким-то действиям. Она положила томат на доску и осторожно разрезала его на две части, а потом повторила это действие с получившимися половинками. И ничего сложного. Даже как-то расслабляюще. Словно кто-то впервые за прошедшие пять дней летнего лагеря наконец помог ей абстрагироваться от всего происходящего, сняв тяжелый груз, покоящийся на хрупких плечах. Будто бы только сейчас мертвенная хватка разжала её горло, позволяя с облегчением выдохнуть впервые с того самого дня, как она произнесла то злополучное «я сдаюсь».       И дело было даже не в излишней гордости, которая едва ли не разорвала тело на первом звуке, вырвавшемся из горла. Не потому, что у неё просто не было выбора. Он был. Рейши его прекрасно видела в той ситуации, но не могла пошевелиться, продолжая мысленно бороться против того, что тихим голосом нашёптывало её сознанию. Даже находясь в оглушительной ярости, она понимала, но до последнего отказывалась принимать действительность. Потому что в тот момент, всего лишь на секунду, она не хотела, чтобы он отпускал.       Миска с порезанными помидорами оказалась отставленной в сторону, а руки уже тянулись к другой, в которой лежали огурцы.       Эти странные мысли до сих пор не выходили из головы, всплывая на поверхность каждый раз, когда она переставала их топить среди других, более важных рассуждений. Она думала. Думала настолько много и настолько долго, что даже одноклассники начинали задаваться вопросом, всё ли в порядке. А она лишь кивала. Молча. Потому что ничего не было в порядке.       Даже её проигрыш казался тлеющим угольком по сравнению со сковывающим тело страхом от одной чёртовой мысли.       Я не хочу, чтобы он отпускал.       Она не хотела, чтобы он разжимал руки, которые в тот момент причиняли столько боли. Ей было всё равно на это. Главное, что держал. Так сильно. Так крепко. Как никто и никогда. Его усталый выдох, обжигающий шею едва ли не до ожогов, и серьёзный, чуть хриплый от злости, голос, окончательно подрывающий остатки сопротивления:       Сдайся       Рейши была настолько нестабильна, что даже не сразу поняла, пока горло не обожгло:       — Я сдаюсь.       Она самолично признала своё поражение. Признала, что кто-то оказался сильнее, когда она выложилась на полную. И кому? Человеку, который не переставал играть с ней, как с какой-то тряпичной куклой только потому, что… Она не знала, почему. До их битвы, во время и после. Сколько бы ни думала, так и не смогла найти ответ на этот вопрос. Прокручивала в голове все события, старательно выстраивала логические цепочки, которые в какой-то момент распадались, а ответ так и оставался за гранью понимания, вынуждая вновь и вновь возвращаться к началу. Пока сознание медленно начинало разрушаться, разбиваясь на атомы и сгорая в остатках так и не потухшей ярости от странной непонятной боли, которая оставляла за собой бездонную пустоту. Она пыталась бороться, пыталась найти источник недуга, но не могла.       Всё, что Мирей могла осознавать, так это то, что она медленно сходила с ума, поглощённая страхом от собственных мыслей и желанием снова почувствовать его прикосновения. Она металась от этих двух состояний так, словно подхватила лихорадку и горела в адском ознобе, не в силах даже пошевелиться из-за прикованного цепями к кровати тела. Сознание не переставало требовать хоть ненадолго увидеть его. Кинуть мимолетный взгляд, чтобы успокоиться. Чтобы стало чуть легче. Но не сегодня… Особенно сегодня. Потому что она целый день не видела его. Ни на завтраке. Ни на обеде. Ни на тренировках. Краем уха слышала разговор между его одноклассниками о том, что даже Сотриголова оставил Бакуго в покое. Именно сегодня. Никто не говорил, но все всё прекрасно понимали.       Потому что те события произошли ровно в этот день год назад.       Ему нужно было побыть одному. И никто не был против.       Девушка даже не заметила, как в стремительном потоке своего сознания умудрилась порезать миску огурцов, перцев и еще каких-то овощей, теперь мирно покоящихся в своих ёмкостях рядом с помидорами. Она потянулась к следующей миске, даже особо не обратив внимания на содержимое внутри.       Мирей прекрасно понимала, что что-то было не так. До сих пор пребывала в некотором шоке от произошедшего, старательно анализируя свой срыв. Потому что это было неожиданно даже для неё самой. Обратить внимание на чьи-то слова. Почувствовать обиду. И сорваться. Та злость была ни на что не похожа и при этом, казалось, была всем. Такая дикая и необузданная, что контролировать её было настолько же невозможно, насколько удерживать на цепи разъяренного пса.       Она пыталась в этом разобраться. Действительно пыталась. Но попытки прекращались ровно в тот момент, когда рассуждения касались самой больной темы.       Просто не путайся под ногами.       Сразиться с ребенком… Результат один и тот же…       Смысла сражаться с ней никакого.       Его голос отчетливо звучал в её голове, когда воспоминания касались тех слов, а сознание дорисовывало образ, пренебрежительное выражение лица, усмешку и недовольный взгляд, словно она была тараканом на его пути. Словно она была никем.       Это оставляло за собой пустое непонимание. Совершенно ничего. И это окончательно добивало. Создавало чувство бесполезности, неспособности что-либо сделать. Она ничего не могла. Даже подавить свои чёртовы желания, не прекращающие терзать мозг.       Чтобы она ни делала, как бы ни пыталась отвлечь себя, в итоге извилистый лабиринт рассуждений всё время приводил её к одному и тому же. Все его действия по отношению к ней, вся та забота и каким-то образом согревающие тело слова были лишь вынужденной мерой. Потому что он был должен. До самого последнего момента, чтобы не мешалась под ногами. Чтобы исчезла из его жизни. Чтобы больше никогда не видеть.       Рейши не понимала, почему эти мысли больше не вызывали эйфорию в голове. Она была бы безумно рада такому развитию событий еще месяцем ранее. Но не сейчас. Ярость, страх и…       Всхлип.       Это всё, что осталось в ней. Всё, что было. И всё, что продолжало сжирать изнутри. Пока она пыталась бороться со своими демонами, которые не переставали требовать его. Здесь. Сейчас. Навсегда.       — Ай!       Она недовольно зашипела, моментально коснувшись губами порезанного пальца и слизав выступившую кровь. Металлический привкус обжог язык, но это сразу же ушло на второй план. Потому что глаза не переставали слезиться. А горло стиснула невидимая рука, не давая возможности вдохнуть.       Девушка вытерла рукавом стекающие по щекам слёзы, но это совершенно не помогало. Ей уже ничего не помогало. Глаза ужасно щипало. Тело начинало дрожать от постепенно нарастающей паники. А чёртова кровь не останавливалась. Самое ужасное стечение обстоятельств и всех возможных, медленно затягивающее в бездну безумия.       Рейши начала тереть глаза, судорожно стараясь избавиться от неприятного ощущения и непрекращающихся слёз, но это не помогало. Скорее, наоборот, становилось только хуже. И уже всё перестало иметь хоть какое-то значение, потому что физическая боль смешалась с душевной вызывая адский диссонанс в ее голове, ледяной дрожью разносящийся по всему телу.       — Из принцессы в прислугу? Ты не смогла придумать себе занятие поинтереснее?       Она замерла. Ей показалось. Это был не его голос. Он не мог быть здесь. Не сегодня. Не сейчас. Это всего лишь глупая шутка сознания, заставляющая обернуться к входу. Глаза моментально заполнили слёзы, но даже сквозь них она видела очертания мужского силуэта. Светлая колючая шевелюра. Черная одежда. Убранные в карманы штанов руки. И ей действительно повезло, что она так и не смогла увидеть, как его спокойное выражение лица по мере осознания произошедшего менялось на свирепое. Стол с порезанными овощами. Лежащий на доске лук. И она, трущая красные слезящиеся глаза. Руками. Которыми держала лук.       — Совсем блять ёбнутая?       Он сорвался с места, в три шага сократив между ними расстояние настолько быстро, что она от удивления отступила, а потом ощутила, как он схватил её запястье и потянул в сторону раковины. Это происходило настолько быстро, что она очнулась лишь в тот момент, когда ледяные капли воды упали на её лицо.       — Умывайся, идиотка. Я этим заниматься не буду.       Грубо. Холодно. И не оставляя никаких вариантов. Мирей умылась, и от этого стало действительно легче. По крайней мере, глаза перестало настолько адски щипать, а холодная вода помогла протрезветь от нагнетающих мыслей. Вот только он был здесь. И это сейчас казалось самым ужасным исходом.       — Руку.       — Что?       Она смотрела на него. Такого серьёзного, едва ли не злого, с протянутой раскрытой ладонью. И этот его приказной тон. Как будто он едва ли не сказал «лапу», словно она и вовсе не была человеком, имеющим возможность отказаться.       — Тебя попросили овощи порезать, а не устроить изощренный способ суицида. Если ты не знала, это не одно и то же.       Бакуго сжал кулак. И Рейши была уверена, что в этот самый момент, когда она отступила, всем своим видом демонстрируя своё неповиновение, он едва не сорвался. [In This Moment — Whore]       И это стало последней каплей.       Просто не путайся под ногами.       Те же его слова, тот же самый тон, но в её голове, пока она смотрела ему в глаза, сжимая зубы и запрещая себе даже на секунду поддаться. Она больше не собиралась признавать своё поражение. Не тогда, когда он был рядом. А в следующее мгновение Кацуки резко схватил её запястье, притянув к себе ближе и осматривая глубокий порез, так и не прекративший кровоточить.       Это было всё и одновременно ничего. Щелчок предохранителя, означающий готовность пистолета к выстрелу. И этот выстрел произошел судорожно дрогнувшим пальцем в один момент, когда её оголенной холодной кожи коснулась его ладонь, раскаленным железом отдаваясь даже в поджилках. Глухой звук упавшей короны в абсолютно пустом помещении и разносящийся эхом отголосок ровно в ту же секунду, когда её руки резко оттолкнули его от себя.       — Хватит!       Глаза все ещё щипали. Предательски вызывали еще больше слёз. А боль в голове разносила эхо её голоса по всему телу. Но ей было плевать. Другая боль была сильнее. Боль, которая однозначно твердила, что иного пути нет. Если не сейчас, то никогда. Всему бы пришёл конец в одно мгновение. Конец её сознанию, мыслям, душе, телу. Словно пуля, выпущенная из покоящегося в её руках пистолета, предназначалась ей же. Словно без этих слов она рисковала сгореть заживо.       Нет.       Она уже горела. Медленно самолично разжигала маленькие угольки изнутри.       И он ничто не мог с этим сделать. Даже та крепкая хватка, сжимающая тонкие запястья, и глаза, смотрящие на неё так серьёзно, что мозг начинал рисовать скрытую в алой радужке заботу и переживание. Кацуки никогда не переживал ни о ком кроме себя. Она это знала.       Парень сделал шаг вперёд, попытавшись дотронуться до Мирей, но она не позволила. Среагировала быстрее, резким, едва судорожным, движением скинув его руки с себя и оттолкнув. А потом отступила. Снова. Лишь бы дальше от него. Лишь бы перестать чувствовать это приятное ощущение от его хватки. Лишь бы перестать думать, что рядом с ним она будет в безопасности. Она не была. Она понимала это. Но не могла справиться с чёртовыми противоречиями. Она проигрывала ему во всем. Но не могла перестать слышать свои мысли, что совсем не была против такого расклада.       — Хватит. Перестань. Меня. ТРОГАТЬ!       Холодные пальцы коснулись корней темно-русых волос, в попытке найти хоть маленький выступ среди этого океана безумия. Она не могла. Ничего не помогало. Её мозг разрывался изнутри только от одного взгляда на него. На него, который совершенно ничего не понимал. Нет. Он понимал. Но делал вид, что происходящее удивляло его даже больше, чем саму девушку.       — Что, чёрт подери, происходит?! ЧТО?!       Казалось, это был немой крик, направленный в пустоту. Только парень услышал его гораздо отчетливее, чем она хотела. Но ей уже было всё равно. Обратный отсчёт до детонации невозможно было остановить. Когда оставалось пять секунд.       — Совсем головой поехала? Ты когда приложить блять успела? Во время той херни на арене точно башкой не билась же.       Он пытался сохранить спокойствие. Пытался. Делал вид, будто её скатывающий по склону ярости и безумия ком гнева не грозил ничему… Но он грозил всему. Он собирался уничтожить всё на своем пути, и Мирей не противилась этому. Пусть уничтожает. Потому что он пытался. Бакуго. Кацуки. Просто. Пытался.       — «Той херни»… «на арене»… Так ты это называешь? ХЕРНЯ?       — У ТЕБЯ СОВСЕМ КРЫША ПОЕХАЛА, ЕБАНУТАЯ?! УГОМОНИСЬ. Я НЕ СОБИРАЮСЬ ВЫСЛУШИВАТЬ ТВОИ БЕССВЯЗНЫЕ БРЕДНИ.       Пять секунд до детонации и взрыв. Настолько громкий и оглушительный для них обоих, что Рейши сделала один шаг вперёд, сокращая огромную пропасть пустоты между ними.       — БЕССВЯЗНЫЕ БРЕДНИ ЭТО ВСЕ ТВОИ ГРЁБАННЫЕ ДЕЙСТВИЯ, НАЧИНАЯ С МОМЕНТА ТОЙ СРАНОЙ СТАЖИРОВКИ!       Она умудрилась перекричать его, едва не сорвав голос. Быстро подняла голову, встретившись с его удивленным взглядом, но не позволила ему ничего сказать. Перебила за мгновение, как он заговорил. Потому что видела, что он бы попытался её успокоить. Он. Хотел. Её. Успокоить. Вот только она этого не хотела.       — ЧТО, ВЕСЕЛО ТЕБЕ БЫЛО ИЗДЕВАТЬСЯ НАДО МНОЙ? А? ИГРАТЬ КАК С «ВЕРЁВОЧНОЙ КУКЛОЙ» И ПРОДОЛЖАТЬ МАНИПУЛИРОВАТЬ, БУДТО МНЕ ДОСТАВЛЯЕТ ЭТО ВСЁ УДОВОЛЬСТВИЕ?!       — ДА С ХЕРА ТЫ РЕШИЛА, ЧТО Я ИЗДЕВАЛСЯ НАД ТОБОЙ?       — ПОТОМУ ЧТО Я НЕ ЗНАЮ, КАК ПО-ДРУГОМУ ОБЪЯСНИТЬ ТО, ЧТО ТЫ ДЕЛАЕШЬ!       Судорожный вздох и резко сжавшиеся губы. Она едва ли не заплакала. Это отчетливо было слышно по сорвавшемуся в середине её последнего предложения голосу. Но сдержалась. Не позволила ему увидеть слёзы. И она даже не подозревала, что он вряд ли бы продолжил цепляться за остатки своего спокойствия при виде её слёз.       — Я не понимаю, что происходит, — она говорила чуть спокойнее, смотря на него и не в состоянии отвести взгляд от этого удивлённого и при этом такого понимающего взгляда, словно он уже всё понял, прочитав её мысли и ощутив то, что чувствовала она. — То ты спасаешь меня, утешаешь и говоришь такие вещи, которые мне никто и никогда не говорил. То манипулируешь и прибегаешь позлорадствовать, насладиться моим поражением, а потом оставляешь в коридоре совершенно одну, зная, что мне тяжело ходить. То забираешь мою сумку, когда я не прошу, хотя мне её действительно тогда было очень тяжело тащить, то будишь и говоришь, что делать, чтобы я не оказалась в числе тех, кого отчитывали за безалаберность. То…       Она едва не задохнулась, только сейчас сделав глубокий судорожный вдох. И никто из них совершенно не был удивлён этому. Рейши сказала все эти слова на одном дыхании, чудом не срываясь на крик. Но держалась. Потому что остаток сил был направлен на то, чтобы не зарыдать на его глазах. Слишком много чести. Ещё один раз она этому точно не позволила бы произойти.       — То… то… то заставляешь чувствовать каким-то говном, которое путается у тебя под ногами, унижаешь, поддаешься на чёртовой битве, едва ли не одной рукой сражаясь, пока я выкладываюсь на полную. То вот это, — она указала рукой на раковину, без скрытых намеков говоря о только что произошедшем инциденте. — Что всё это значит. ЧТО?       Он молчал. Секунду. Две. Пять. Время медленно шло, но от него не было слышно ни звука. Впервые на её памяти Бакуго наблюдал за происходящим катарсисом и ничего не делал. Совершенно ничего. Словно сознательно позволял ей и дальше выгорать, чтобы…       — Ждешь, пока появится удобная возможность уйти? Я права, да? — уголки её губ судорожно дрогнули, моментально вернувшись в изначальное положение. — Так вали. Проваливай. ИСЧЕЗНИ УЖЕ И ПЕРЕСТАНЬ ПОЯВЛЯТЬСЯ РОВНО В ТЕ МОМЕНТЫ, КОГДА МНЕ ТАК НУЖНО, ЧТОБЫ ТЫ БЫЛ РЯДОМ. ПОТОМУ ЧТО ЭТО НЕ ПОМОГАЕТ. ТЫ НЕ ПОМОГАЕШЬ.       И ничего. Совершенно ничего. Прежнее молчание. Прежний безразличный взгляд. Как у статуи. Как у чертовой фигуры из воска. Он только моргал, недовольно морщился и сжимал зубы. Всё. Ни одного слова. Ни одного действия. Ничего. И это бездействие было хуже любого ответа. Потому что она бы приняла элементарное «хорошо». Она бы приняла его молчаливый уход. Но он стоял, и она совершенно не знала, что с этим делать. Она не знала, пока не ощутила холодную каплю, стекающую по щеке.       Тело двинулось само собой. Один небольшой шаг к нему, но это было лучше, чем пустое ничего.       — Почему ты это делаешь со мной? Что я такого натворила, что в наказание должна терпеть всё это? — она сделала ещё один шаг, чувствуя, как на глаза падают пряди растрепанных волос, которые ещё недавно были завязаны в хвост: ей было всё равно. — Почему ты не уходишь? Почему ты молчишь? Почему ты вечно так со мной поступаешь? ПОЧЕМУ ТЫ ВСЁ ЭТО ДЕЛАЕШЬ? ПОЧЕМУ? СКАЖИ БЛЯТЬ ХОТЬ ЧТО-НИБУДЬ! ХВАТИТ МОЛЧАТЬ. Я СЕБЕ ВЕНЫ ВСКРОЮ ЭТИМ ЧЕРТОВЫМ НОЖОМ, ЕСЛИ ТЫ СЕЙЧАС НЕ…       — ДА ПОТОМУ ЧТО ТЫ НЕ ВЫХОДИШЬ ИЗ МОЕЙ ГОЛОВЫ, ТУПАЯ ТЫ ДУРА!       И она остановилась. Словно на неё вылили бочку ледяной воды. Словно ударили чем-то тяжёлым по затылку. Стояла и удивлённо наблюдала за тем, как он только сейчас посмотрел на неё с такой яростью, будто бы она минутой ранее истребила целый город, состоящий исключительно из близких ему людей.       — Каждый грёбанный раз, когда ты рядом, мой мозг выкидывает кучу чёртовых теорий о том, что ты можешь пострадать. О ТОМ. ЧТО. ТЫ. БЛЯТЬ. МОЖЕШЬ. ПОСТРАДАТЬ. МНЕ ДОЛЖНО БЫТЬ ПЛЕВАТЬ, ЧТО С ТОБОЙ СЛУЧИТСЯ, НО НИХЕРА. КАКОГО-ТО ГРЁБАННОГО ХЕРА МНЕ НЕ ПОХЕРУ, ВСКРОЕШЬ ТЫ СВОИ ВЕНЫ ИЛИ ПРОДОЛЖИШЬ СУЩЕСТВОВАТЬ НЕЗАВИСИМО ОТ МЕНЯ.       Бакуго стиснул зубы одновременно со сжавшимися кулаками и отвёл взгляд. Ненадолго, всего лишь на несколько секунд, который ей показались вечностью, пока её сознание неистово повторяло его слова, словно таким образом пыталось записать на плёнку памяти. И это получалось. Она чувствовала это леденящей в жилах кровью, которая была готова остановиться одновременно с сердцем. Нет. Чёртова кровь самолично была готова остановить сердце, чтобы наконец всё закончить.       Потому что Мирей не верила и отказывалась верить.       — Спрашиваешь, почему я не ухожу, почему стою и слушаю весь этот твой бред, — он снова посмотрел на неё, настолько диким взглядом, что ей стало страшно. — Потому что я не перестаю вспоминать твою ебанутую истерику, от которой не могу избавиться. Думаешь, я не пытался? Я пытался блять каждый удобный случай, но ты вечно заставляешь о себе переживать, начиная с твоей так обожаемой стажировки и заканчивая твоим психозом на арене. Ты засела как чёртова мигрень. Как какая-то неизлечимая опухоль. Называй, как хочешь. Потому что это не проходит.       Ещё один шаг, но теперь с его стороны.       — Это не мои проблемы.       Голос был спокоен, как сработавший автоответчик в самый неподходящий момент, вынуждающий отбросить трубку в другой конец комнаты. И она была готова поклясться, что от её ответа он сейчас сорвётся, но вместо этого ещё один шаг, и между ними осталось меньше полуметра.       — Твои. Твои блять это проблемы, — его тон оглушал и уничтожал одновременно. Такой же низкий, чуть хриплый от переполняющего его гнева, который Кацуки сдерживал лишь потому, что она была слишком близко. — Думаешь, я не помогаю? А ты хоть как-то сама пыталась избавиться от этого дерьма? Нет? Конечно, нет, потому что ты винишь во всём меня. Но именно ты крутишься в моей голове. Ты! Именно ты заставляешь меня сейчас стоять здесь.       Она подняла голову, осторожно заглянув в его глаза только ради одной цели. Она хотела увидеть ответ на вопрос, который не переставала задавать целую кучу раз. Но ответа не было. Лишь алый огонь ненависти и тлеющие угольки какого-то странного дикого желания, абсолютно неизвестного ей.       — И что прикажешь мне делать? — тихо, практически шёпотом, едва ли не сливаясь с периодически воцаряющейся звенящей тишиной кухни. — Мне сдохнуть что ли надо, чтобы ты наконец отстал от меня?       Молчание. Никакого ответа. Рейши знала, что он не ответит. Просто нутром чувствовала, что промолчит. На губах выступила наигранная усмешка. Она всегда делала так, когда было ужасно больно. Потому что знала, насколько это всех бесило. Потому что это была её самой излюбленной защитной реакцией. И он знал это. Наглая демонстрация искусственного абсолютного безразличия. Которое он видел насквозь.       — Тебе придётся встать в очередь, семпай, — чуть печальный тон, но так и не сумевший скрыть наигранной издёвки. — Столько людей меня ненавидят, что сотни жизней будет недостаточно, чтобы удовлетворить желание каждого. Такая жалость, что ты окажешься только сто первым…       И он почувствовал последний удар сердца.

***

[Nothing But Thieves — Crazy]       Если можно было бы найти синоним к неудачному дню, Кацуки бы нагло ткнул спрашивающего мордой в эту дату и послал нахер, потому что хуже дня, чем этот он уже не мог представить. С самого чёртового утра. Начиная с очередного раненого пробуждения и заканчивая чёткими неприятными воспоминаниями, медленно подводящими именно к этой самой дате. Именно к этому моменту, когда годом ранее из-за собственной слабости он был похищен. Кацуки запомнил эту дату как собственный день рождения. Отчасти, это и был его второй день рождения. Насколько бы абсурдно ни звучало.       День рождения, переполненный самыми неприятными, негативными воспоминаниями и единственным подарком от классного руководителя:       — Считай, что у тебя выходной. Хочешь — тренируйся, хочешь — гуляй по территории…       Целая куча предупреждений на тему, возьми с собой телефон, оповести хоть кого-нибудь из героев, но сути это не меняло. День абсолютной свободы, который он провел так, как посчитал нужным. Правда, ничего дельного из этого всё равно не вышло, из-за чего настроения не было совершенно никакого. Он не смог заново уснуть, новый приём совершенно не получался, а в середине дня пошёл чёртов дождь. И так время медленно тянулось вплоть до наступления вечера, когда он спустя восемь часов наконец вернулся, осознав только одно: все так и тренировались как машины, выполняющие одни и те же установки. Снова и снова. Снова и снова. Снова и было ещё шесть учеников, помимо него, кто оказался не втянут в однотипную работу.       — Слушай, Насэ, может сходишь к ней? Почему-то я сомневаюсь, что она справиться. Тем более за час.       — Схожу. Через минут тридцать. У нас здесь работы куда больше, чем у неё с нарезкой овощей.       Бакуго услышал этот разговор случайно, когда проходил недалеко. Да и первогодки орали как потерпевшие. Так что в подслушивании не было никакой необходимости. Но он услышал всё, что было нужно.       «Оставили принцессу с ножом против армии овощей? Ничего тупее придумать не могли?»       Он усмехнулся своим мыслям. Всего лишь на секунду, но этого было достаточно, чтобы прийти к осознанию, что они так и не виделись с момента той битвы. Условно. Кацуки периодически ловил её взгляды, когда они ходили есть, хоть сама Мирей наверняка думала, что он не замечал этого. Вот только с его места видимость была куда лучше, чем с её. Впрочем, говорить это он всё равно никому не собирался. Потому что только от одного воспоминания о ней, у него начинал дергаться глаз. Глупо было даже предполагать, что он мог сделать, если бы признал, что ему нравилось ловить её взгляд и осознавать, что она совершенно не понимает этого. Он бы уничтожил всё и вся. Любого свидетеля. Случайного прохожего. Потому что никто не имел права знать это.       Все мысли испарились в тот момент, когда он услышал за дверью чёртов всхлип, однозначно исходивший от неё. А внимание сосредоточилось на тонкой полоске света, исходившей из-за закрытой двери, которая была одним из немногих ориентиров в тёмном коридоре.       Когда раскрытая ладонь коснулась холодной ручки, он замер. И какого хрена он вообще находился здесь. Ему это совершенно не было нужно. Он мог обойтись и без неё. Без чёртовых наблюдений за её действиями, пока в голове всплывал образ сосредоточенно темно-русой девушки, осторожно нарезающей какой-то овощ. Для него было неважно, что именно она делала.       А потом он услышал чёткое и довольно громкий звук вперемешку с чем-то упавшим на пол, и зашёл, даже не подозревая, к чему в итоге это всё приведёт.       Теперь, вспоминая тот момент, когда ладонь резко сжалась и повернула дверную ручку, он бы отдал всё, что только можно, лишь бы вернуться в прошлое и остановить себя-идиота от спонтанного решения. Потому что то, что он слышал, то, как она реагировала, уничтожало остатки самоконтроля, которое и так было ужасно нестабильно весь день.       Она. Рейши Мирей. Нихрена не понимала. Такая глупая и всё ещё милая. Даже с этим разгневанным выражением лица. Но так и не сумевшая связать все его действия и объединить со своей реакцией и своими же ответными решениями. Когда он уже давно всё понял. Поэтому и старался зарубить всё это медленно обрастающее дерьмо, пока не стало слишком поздно. Но, видимо, «поздно» наступило после согласия пойти с ней на стажировку.       Рейши не прекращала говорить. Что-то яростно и громко, он слышал, пока взгляд был направлен на стекающую по её пальцу кровь, а в голове всплывало отчётливо осознание, что ещё немного, и он просто блять найдет какой-нибудь изощрённый способ её заткнуть и вырвать этот раздражающий порезанный палец.       Но Бакуго по-прежнему стоял, осознанно сдерживал себя, чтобы не сорваться, потому что знал, что так просто это не закончится. Он так думал, пока не услышал то, что хотел услышать в последнюю очередь. Только не сегодня. То, что едва ли не добило его окончательно, сорвав его самоконтроль с цепи. Это стало последней точкой кипения. Последней опорой, удерживающей его ярость от падения. Последней угасшей возможностью успокоиться.       Она и была для него той самой неизлечимой болезнью, что высасывала каждую клеточку сознания и поглощала в своём омуте безумия. И он даже не был против этого. Как бы сильно не бесился по этому поводу. Как бы сильно не хотел уничтожить наглую девчонку, совершенно не понимающую, что она выбрала самый неподходящий день для высказывания всего накопившегося. Как бы сильно не пытался сосчитать, сколько раз хотел уничтожить её ебанутую заносчивость только с момента начала этого разговора. Бакуго сбивался на одиннадцатом. А она так и не успокаивалась. Продолжала нести чёртов бред до этого момента. Пока наконец не замолчала.       И он почувствовал последний удар сердца.       Смотрел на неё как на что-то совершенно незнакомое и при этом такое опасное и желанное. Она была ужасно близко и настолько же далеко. А в голове эхом звучала её мгновением ранее сказанная фраза.       Ты окажешься только сто первым       Злость и дикая ярость, находящаяся на пороге неконтролируемого безумия, медленно ползли по позвоночнику наверх, холодными когтями цепляясь за кости. Он? Сто первым? Бакуго Кацуки и сто первый были абсолютно разными словами, как какие-то сраные антонимы. Такой абсурд, что он чудом не рассмеялся. Но не смог выдавить из себя даже ухмылку, просто надеясь, что ему вполне хватит своего убийственного взгляда.       Мирей тяжело дышала. Будто пробежала десять километров на полной скорости без использования своих способностей.       И ещё... она так сладко пахла, что его едва ли не тошнило от блядского запаха роз. Он уже ненавидел его, но хотел ещё больше. Хотел настолько, что согласился бы умереть. На секунду. Всего лишь на секунда, пока он не увидел. Ещё один судорожный вдох. И она облизала губы. Она. Блять. Только. Что. Облизала. Свои. Чёртовы. Губы. Вот теперь он окончательно понял, что это точно была последняя капля.       Щелчок. Но ничего. Она не сгорела. Выжила. А теперь была совершенно беззащитной. Попавшей в ад и выбравшейся из самого ужасного кошмара наяву. Но она не могла кричать и молить о помощи. Разорванная на мелкие клочки глотка. Раскромсанные голосовые связки. И дрожащая рука, упирающаяся в его тяжело дышащую грудь.       Нет. Делающую всё тот же самый вдох. Так медленно. Потому что разбросанные планетами во вселенной мысли крутились слишком быстро, уничтожаясь в чёрной дыре. Потому что он не был уверен, но знал. Подсознательно знал, что прошло не больше секунду. Он не был сто первым. Он был единственным. Для неё. Для всего грёбанного мира. Потому что остальным ста придётся подождать, когда он соблаговолит закончить. То есть, никогда.       Это произошло быстрее того, как мозг подал сигнал тревоги.       Иллюзия. Подобно оголодавшему волку, увидевшему долгожданную добычу, его губы жадно впились в её рот или же…       Кто был первым, сделавшим шаг за опаснейшую черту, по краю которой ходили оба, они не поняли. Уже было неважно. Ничего не было настолько важно, как это. Как выстрел, означающий начало марафона.       Это и был тот самый чёртов холостой выстрел. Когда он одним рывком прижал её настолько сильно к себе, что ему показалось, что вот-вот сломаются рёбра. Это было неважно. Важно лишь то, что он впился в её губы. Ничего не спрашивая. Просто забирая то, что уже было его. Нагло. Влажно. Грубо. Едва ли не прокусив нижнюю губу. В наказание за всё, что только что произошло. За то, что высказала в самый подходящий момент. А она даже не двинулась. Позволила. Потому что ей это было гораздо нужнее. Потому что он не собирался причинять больше той толики заслуженной боли.       Его руки порывисто скользнули с её талии к бедрам, жадно впившись в ягодицы и прижав к себе окончательно и настолько требовательно, что она разорвала поцелуй, судорожно одновременно с грёбанным тихим стоном вдыхая хоть глоток воздуха, которого не осталось ни у одного из них. Ему было плевать. Бакуго жадно впился в её губы снова, и она ответила. Едва ли не спустя одну чёртову секунду её губы чуть дрогнули в ответ, позволяя проникнуть глубже. Ощутить больше. Забрать остатки её самоконтроля, который холодным пальцами держал его за плечи. И он не понимал, какого хрена она творила. Потому что ему блять нравилось, как она сопротивлялась, и одновременно выводило из себя до безумного желания отвесить ей неслабый шлепок, чтобы всё поняла. Глупая, маленькая и нихрена не понимающая. Словно специально.       В ту же секунду он перехватил её нижнюю губу и чуть оттянул. Проникая ей в рот своим языком настолько властно, что в голове раздался глухой удар изнутри. И плевать на всё остальное. Он чувствовал странную дрожь, касающуюся позвоночника и проникающую глубже, как будто бы он только что заглянул в ее голубой океан глаз и тонул. Но это было гораздо глубже, чем на поверхности океана. Он уже чувствовал её горячий влажный язык своим, едва отвечающий, неумело двигающимся и с трудом поспевающим за его темпом.       «Целуется так, будто…»       Одна проскользнувшая мысль, и крышу сорвало окончательно, вынуждая прижимать ещё сильнее, чувствовать её тело своим, ныряя ещё глубже, едва ли не касаясь дна.       Теперь он медленно начинал понимать, что такое реальная зависимость. Потому что он не мог остановиться ни на одну секунду. Не позволяя ни себе, ни ей сделать хотя бы один единственный вдох. Пока мозг не прекращал бить тревогу. Потому что он сейчас, в этот самый сраный момент целовал её: Рейши Мирей. Рейши. Мать её. Мирей. Он заткнул этот сигнал, одним рывком выдернув чертов оповещать из стены и разбив о пол. Ему было плевать.       Её губы были всем и ничем одновременно. Самым приятным и самым ужасающим на свете. Они сводили с ума. Уничтожали. Заставляли вспоминать обо всех слабостях и сразу же забывать о них. Они… Нет. Она и была единственной, что могло уничтожить его.       И ему было плевать на всё и каждого. Он был готов уничтожить любого, кто помешал бы этому.       Ему было плевать, пока не послышался щелчок замка.