Главное правило корпорации "Гусу".

Через несколько лет Вэй Ин и Ванцзи тайно женятся в Америке и носят обручальные кольца не на пальцах рук, а под рубашками, на груди, цепочки переплетаются по ночам в их страсти и путаются, приходится купить их сразу много, впрок. Вэй Ин возвращается в «Гусу». Он не боится пересудов и слухов, он в жизни повидал вещи и похуже. Он не заморачивается правилами, как и прежде, и заставляет своего супруга их активно нарушать (например, когда горячо его целует прямо после совещания в закрытом от чужих глаз кабинете), при этом он очень много делает, чтобы про скандалы все забыли и ничьё имя из ныне живущих не омрачали пересудами. Хотя, это, конечно, утопия, в каком-то смысле. Старший Лань постепенно отходит от дел, уходит в тень. Он всё так же молчалив, даже с братом так и не смог поговорить о своей боли, просто потому что не хотел омрачать его счастье. Он уезжает на Хайнань, где сначала делает вид, что помогает Хуайсану, а потом перестаёт притворяться и всё больше времени проводит наедине с собой. Там, между делом, покупает маленький, но красивый дом на побережье с закрытым пляжем и очень часто медитирует или играет на флейте свою песню скорби по очень трагичной любви. Цзян Чэн с трудом оставляет племянника одного, чтобы навестить нынешнего главу «Цинхэ». Не Хуайсан поселился в том же доме, где когда-то жил с братом. Конечно, хорошенько отремонтировав его. Тёмные цвета, которые так любил Не Минцзюэ, остаются в прошлом. На стенах появляется тонкая роспись, и Хуайсан во всём этом великолепии смотрится как никогда гармонично и умиротворенно. С последних событий прошло почти четыре года, и Цзян Чэн здесь именно поэтому. — Не Хуайсан, — он кивает приветственно, но к делу переходит сразу, как только слуги покидают кабинет. — Так куда ты его дел? — Кого? — уточняет тот, словно не понимает вопроса и премило улыбается. — Ты знаешь, о ком я! — Цзян Чэн с годами стал спокойнее, но, кажется, в этой ситуации его бурный нрав снова давал о себе знать. ‎Хуайсан раскрывает веер небрежным движением. — Если ты о том, кто ещё до сих пор недостаточно раскаялся, то он не стоит, чтобы о нём спрашивать или переживать. — Это уже переходит границы! — Цзян Чэну вообще наплевать на нераскаявшихся личностей. Но вчера он видел Лань Сичэня, столкнулся с ним случайно и почти не узнал. — Ты выкопал могилу для двоих! ‎Парень отгораживается от него веером. — Что ты на меня кричишь? Ты забыл, как нужно со мной разговаривать? Может, я захочу вырыть ещё пару могил? А? Многие скажут мне за это лишь «спасибо»! — Отдай его полиции. А лучше — Сичэню! Это было неожиданное предложение. Цзян Чэн и сам от себя не ожидал. —‎ Ещё чего! — Хуайсан смешливо фыркает. — Ты такой забавный, Цзян Чэн! Кстати, почему ты до сих пор не женат? — Тогда позволь его увидеть! За все эти годы Цзян Чэн не выказывал подобного желания. Но сейчас сомневается, а не совершил ли он ошибку четыре года назад, когда помог этому беззащитному созданию совершить акт мести? — И что тебе за дело до моей личной жизни? — Ну как же… Красивый. Богатый. Такой интересный мужчина… И совсем один! — Не Хуайсан щурится на него. — Это странно. Женись на мне, и я подумаю над твоим предложением? Это тоже внезапно. И даже не «переспи со мной», а куда серьёзнее. Похоже, молодой глава «Цинхэ» не привык ограничиваться малым. Никто и никогда не видывал такого удивления на лице Цзян Чэна. Возможно лишь Вэй Ин, и то в далеком детстве. — Ты совсем спятил тут со своей местью?! Ты мужик! Да, Хуайсан был хрупкий, даже женственный, но у Цзян Чэна никогда на мужчин ничего не дергалось, тем более — на таких. Не Хуйайсан подходит к нему как кошка, осторожно, но с намерением выпустить коготки и расцарапать. Проводит кончиком веера по щеке Цзян Чэна. — А ты уверен в этом? Дыхание мужчины сбивается. — Убери от меня свой веер. И намерения свои придержи. Если ты по мальчикам, то я найду тебе того, кто в твоем вкусе. Только прекрати этот фарс! — Ну конечно я по мальчикам, солнце моё, — ласково говорит Не Хуайсан и ведёт веером по его щеке, игнорируя предупреждения. — Никогда не была лесбиянкой… — Ты точно спятил! Цзян Чэн не может осознать границы этой шутки и добавляет: — Я не женился на тебе, даже будь ты женщиной! Ты же чокнутый! Не Хуайсан смотрит ему в глаза. — Я для тебя недостаточно хороша? Или может ты всё-таки попробуешь и убедишься, что это не так? Я много умею, и я буду очень хорошей женой… А также возможно ещё двое людей будут счастливы… Ну же, мой герой, скажи мне да? Не испытывай моё терпение? — Дай мне его увидеть! — Цзян Чэн сжимает руки в кулаки. — Поцелуй? — мурчит Не Хуайсан и опускает руку с веером вниз, поглаживает им ширинку. Цзян Чэн с такой силой перехватывает тот веер, что он хрустит в его руке. — Прекрати! Из двух зол тут можно выбрать меньшее. Он целует губы господина Не очень умело, хоть и без чувств, а когда отстраняется, то еле проглатывает удивление. — Веди! ‎Не Хуайсан облизывается. — Ммм… Ладно, это было грубо, но грубость я люблю. Глаза закрой? — Зачем? Мы оба знаем, что он здесь! — А ты думаешь, я позволю тебе увидеть, где он конкретно? Ох, Цзян Чэн, ты такой глупенький иногда! — Не Хуайсан щёлкает его по носу и рявкает: — Глаза! Закрой! Цзян Чэна передёргивает от сдерживаемой злости. Ничего удивительного, что Минцзюэ так закончил. В этой семейке все психованные! Но глаза Цзян Чэн все-таки закрывает. И не будь ему так совестно перед Лань Сичэнем, то Хуайсан уже давно получил бы по своей круглой заднице своим же веером. ‎Не Хуайсан завязывает его глаза поясом от домашнего халата с птицами и цветами, приходится встать на носочки, чтобы дотянуться и навязать на затылке Цзян Чэна узлов. А потом он тащит его за собой за руку. В глубине дома есть потайная дверь, за ней — спуск в подвалы. Там сыро, темно и тихо, но в одной из комнат за тяжелой дверью и кучей замков Не Хуайсан и держит пленника. Не сказать, что тот очень плох. У него там есть многое. И душ. И туалет. И книги. И еду, пускай и простую, ему туда приносят регулярно. Чего там нет — так это окон, людей и того, чем можно было бы убиться. Не Хуайсан сдергивает с глаз Цзян Чэна повязку. Тот видит, что Цзинь Гуанъяо сидит на циновке, которая заменяет ему кровать. Он голый, чтобы не сделал из одежды удавку, хотя справедливости ради, её тут даже подвесить некуда. И он очень худой, потому как последнее время всё чаще отказывается от еды. В этой комнате без окон он медленно сходит с ума. — Пришел поглумиться? — голос у Гуанъяо такой, словно он с трудом вспоминает, каково это — разговаривать. Подсветки, скудно льющейся с высокого потолка, хватает, чтобы разглядеть обстановку. Цзян Чэн понимает, что Гуанъяо живет в этом свете всё время, не зная, день или ночь. Он потерялся во времени и скоро совсем, судя по виду, потеряется. Цзян Чэну его не жалко, но он понимает рациональной частью своей очень буйной головы, что долго тот так не продержится, а значит — умрёт. По-настоящему. ‎— Почему же? Я пришёл к тебе с гостем, который хотел тебя увидеть. Представляешь, такие ещё есть! Не Хуайсан задумчиво прикладывает веер к губам. — Вот, можете поздороваться. Пожать друг другу руки. Только без объятий. Я ревнивая! — и улыбается. — Кстати, Яо, ты хотел бы увидеть Сичэня? Он тут поселился неподалёку, задолбал уже своей флейтой по ночам! Гуанъяо щурится. Конечно, он хочет. Но не верит, что ему это обломится. Тем не менее, отвечает, сдерживая остатки вежливости и чувства самосохранения: — Да. ‎Не Хуайсан взмахивает веером. — Тогда скажи этому дуралею, чтобы он увидел во мне женщину и женился на мне! — указывает прямо на Цзян Чэна. — И я всё устрою! Поскольку буду о-очень счастлива в браке! Так счастлива! Что отпущу тебя на все четыре стороны! Цзян Чэн увидел всё, что хотел. Этот мерзкий человек оказался живучим, словно змея, которая скинула кожу и щеголяет теперь новой личиной, пусть замученной и неокрепшей. — Хватит, Хуайсан. Пойдем. — Господин Цзян, пожалуйста? Просить жениться на этом исчадии ада Гуанъяо не может даже ради собственного спасения (тем более, что этому он тоже не верит). Он кланяется в пол и просит: — Скажите ему, что я жив. Пожалуйста, скажите! Цзян Чэн хватается за веер Хуайсана, тянет его за собой по коридору и шипит: — Только попробуй снова завязать мне глаза, и я тебя выпорю! — останавливаются они только у двери с кодовым замком. — Открывай! — Мм… Поцелуй? — снова требует Не Хуайсан. — В следующий раз! — Цзян Чэну ещё над первым поцелуем подумать надо. — Я обещаю. — Нет, сейчас! — Нет, потом! Цзян Чэн припирается с Не Хуайсаном так знакомо, словно они с Вэй Ином снова молоды и нет никаких забот. Не Хуайсан хватается за его шею. — Сейчас же! Или никогда отсюда не выйдем. — Хочешь помереть вместе с ним? Цзян Чэн мотает головой в конец коридора. Но рука Хуайсана на его шее неожиданно теплая. И в принципе, один поцелуй он уже ему отдал, от второго ровным счетом ничего не изменится. Он вжимает Хуайсана в дверь, а тогда всё отчетливее чувствует чужую грудь. Ни фига не мужскую чужую грудь! ‎В принципе, тот весь довольно маленький, компактный, а вещи давно предпочитает широкие, оверсайз, так сказать, может это и помогает скрывать все прелести. Кадыка у него в принципе никогда особенно явного не было, а последние годы, если бы кто-то обращал на это внимание, он вообще пропал. Губы его, конечно, не женские, но весьма сладкие, целуется он с наслаждением, даже когда вот так, заставил, вынудил. — Цзян Чэн… Спасибо, — шепчет. И отворачивается. Набирает код своими маленькими пальцами, распахивает дверь и пропускает мужчину вперед, а потом смотрит на него очень кокетливо. — Если ты приведёшь сюда кого-то, кого не стоит приводить, я тебя уничтожу, — с таким лицом такие вещи надо ещё уметь выговаривать. — О, поверь. Я никого приводить не буду! Он сам придёт, — усмехается Цзян Чэн и внезапно требует: — Распахни халат? — Вау, мужчина, полегче! — смеётся Не Хуайсан. — Ты мне ещё предложение не сделал! А уже! Хочешь попялиться? — Хочу увидеть, что мне не показалось! Цзян Чэн не из тех, кто ходит вокруг да около, он прямой, как рельсы. Не Хуайсан закатывает глаза. — Вот все вы такие… И что я вообще в тебе нашел? Нахер ты мне сдался? — ворчит он, кажется, только для вида. Поворачивается лицом к зеркалу в том зале, где они остановились и скидывает халат с плеч, оставаясь в нижнем белье, тёмно-фиолетового цвета. Тонкая полоска стрингов прикрывает его задницу, а грудь, пусть и небольшая, очень красиво смотрится в чашках по размеру. Он так и стоит, не поворачиваясь, глядя на Цзян Чэна через отражение. — Ну чё? Убедился? Или потрогать попросишь? Не дам! — а потом, быстро подняв халат с пола, крепко его запахивает. Цзян Чэн отводит взгляд раньше, чем халат возвращается на место. — Разрешите откланяться, глава Не! — и сбегает, словно чёрт от ладана. В себя он приходит только на пороге дома, облюбованного Сичэнем. Стучит, забывая о звонке, а потом сбавляет пыл. Что он ему сейчас скажет? Что Не Хуайсан, брат их старого партнера по бизнесу, на самом деле — сестра? Да Лань Сичэнь его после этого сразу в сумасшедший дом отправит! ‎Не Хуайсан возвращается к пленнику. — Эй? — стучит веером по стене. — Ты слышишь меня? — Слышу, — Гуанъяо съеживается на циновке. — Что ты будешь делать, если я тебя отпущу? — этот вопрос, кажется, звучит в этих подвалах впервые. Сердце бьётся где-то в горле. — Я не знаю! — Яо и правда не знает. Сколько он тут провел дней? Что там за этой дверью? Не глумится ли над ним Хуайсан снова? — Подумай над этим. Я вернусь завтра и спрошу ещё раз. — Это какая-то новая пытка… — Гуанъяо шепчет это себе под нос. Когда остается один, он часто говорит сам с собой, чтобы не забыть звук человеческой речи. К тому моменту, как дверь открывается, Цзян Чэн уже собран. — Господин Лань, разрешите войти и поговорить с Вами? Сичэнь удивленно приподнимает брови, но пропускает его в дом, а вопросы в его глазах лишь множатся. — Господин Лань, что Вы сделаете, если бывший глава «Ланьлин» жив? — хрипло спрашивает гость. Лань Сичэнь как-то болезненно, неестественно дёргается. Ответ даётся ему нелегко. — Умру. — Значит, лучше ему оставаться мёртвым. — Простите, я не так выразился. Я так много и часто думал над этим… Цзян Чэну сегодня дважды не повезло, теперь вот Лань Сичэнь его решил замучить откровениями, хрипло, сбивчиво, когда не просили. — Сначала я думал, что так правильнее всего. После всего… Что он сделал. Я думал, что смогу относиться к нему по-прежнему. Но я начал его ненавидеть. Ведь неужели было так трудно без этого? Неужели так сложно было просто жить? Потом я начал его жалеть. А сейчас, я понимаю, что мне уже скоро пятьдесят… И моя жизнь закончилась там, где его не стало. Вместе с ним закончилась. Я не смог спасти его. Я должен был спасти. Не нужно убеждать меня, это мой крест, и я его несу. Осознанно. Я много думал над этим раньше… Но сейчас не думаю. Что если бы он был жив? Я был бы жив. Я умер бы от счастья, но безусловно ожил бы. Цзян Чэн морщится и трёт висок, в который как будто стальной прут всадили этими откровениями. Но откровенность за откровенность. — Он жив. Цзян Чэн не так красноречив, и история эта долгая, поэтому всё сводится к главному. Лань Сичэнь снова вздрагивает. — Где? — Важнее, с кем. Не уверен, что вы выйдете оттуда живыми, если я вам расскажу. — Господин Цзян! Это невидаль, чтобы кто-то из «Гусу» падал на колени перед кем-то так неожиданно, но это факт. — Я умоляю Вас! Отведите меня туда! — Встаньте! — Цзян Чэн поднимает его с пола и обещает отвести. Но, конечно, стоит до этого поговорить с Не Хуайсаном. А то, как оказалось, он та ещё штучка. — Ну что? Ты подумал? — слышит Гуанъяо следующим утром. — Да. Мне некуда идти, но есть один человек, которого я бы хотел увидеть. Под ноги прилетает ворох одежды. — Ну, иди, — а затем Не Хуайсан уходит и оставляет дверь открытой. Заснуть с такими новостями накануне вообще не получается. Сичэню кажется, что весь мир вокруг — это сон. И страшный, и сладкий, и очень нереальный, особенно, когда Лань Сичэнь на ступеньках чужого дома видит его — Гуанъяо. Измученного. На себя не похожего. Но живого. Он кидается вперёд, но спотыкается за несколько шагов до, падает на колени и рыдает. Рыдает так, как все эти годы не мог. Яо едва не забыл, как это — ходить. Одежда ему явно велика, как будто с плеча Не Минцзюэ. Яо долго плетётся по тёмному коридору, держась за стену. Дверь в конце светится слишком ярко, потому что открыта. А за ней — свет, которого он не видел уже слишком давно. Глаза болят и слезятся. Гуанъяо сперва тормозит на границе, не решаясь шагнуть за порог, но все же делает шаг. А на улице его сердце почти останавливается. — Лань Сичэнь? — он трогает его волосы, щёки, мокрые от слез, а сам не плачет, не может. Столько слез уже пролил за эти годы, кидаясь на стены своей темницы… — Яо… Сичэнь сглатывает, давится его именем, выговаривая еле-еле: — Гуанъяо! — и тычется в его впалый живот лбом. Цзян Чэн находит Не Хуайсана в доме. Тот пялится в окно на происходящее, словно в телевизор. — Не такая и плохая была идея его отпустить! — заявляет он. ‎И получает по башке веером. — Чего ты меня так пугаешь? ‎Этот веер тоже хрустит в крепкой хватке и не ломается только чудом. — У невинных людей совесть и нервы в порядке! — заявляет он. — Но ты правильно поступил… а. — Я знаю, — хмыкает Хуайсан. — А теперь иди отсюда. Пока сам в темнице не оказался! Гуанъяо обессиленно сползает на колени — Сичэню в руки, прямо в объятия, но не жмется, как привык лицом в его плечо. Напротив, сидит и смотрит на него — впитывает. Слезы вытирает. — Не надо. Не из-за меня. Веки мокрые целует, уголки глаз, щёки. Слизывает с них соль. Пьянеет от этого и солнца, и ветра, и знакомых рук. От всего сразу. — Пожалуйста, давай уйдем отсюда? Лань Сичэнь подхватывает его на руки, быстро собравшись с силами. Хотя много сил и не надо, ведь Гуанъяо сейчас вообще ничего не весит. Он несёт его к себе домой, не оборачиваясь и не сводя с него взгляд по пути, и даже не спотыкаясь на песке. ‎— Вот бы и меня так носили, — тоскливо говорит Не Хуайсан, глядя им вслед. — Везёт же дуракам! Цзян Чэна к тому времени уже нет рядом. Гуанъяо трясет в руках Сичэня, словно в лихорадке. Он держит глаза закрытыми. Потому что всё ещё больно смотреть на солнце. И ещё больнее смотреть на Сичэня. Такого красивого и… разбитого. Это точно новая пытка. Хуайсан знал, куда бить. Теперь Яо жить с тем, что он разбил самого чистого человека из всех, кого знал. Не просто представлять его, а видеть перед собой. Сичэню приходится открывать двери ногой, но у него отлично получается, а при этом он хрипло говорит: — Прошу прощения. Он опускает Яо на низкий широкий диван, где тот со своей нынешней хрупкостью вообще теряется. А потом хмурится недолго и начинает готовить еду, раз в несколько секунд выглядывая из кухни. Яо сидит на диване, обняв колени, как будто боится спустить ноги. — Сколько… Сколько меня не было? — проходит много времени, прежде чем он спрашивает это. Лань Сичэнь ставит перед ним тарелку риса с морепродуктами, всякие закуски, острые и не очень, очень полезные фрукты и чай в большом стеклянном чайнике. — Три года, восемь месяцев и двадцать дней, — говорит он так четко, как будто у него есть особенный календарь. От озвученных цифр Гуанъяо вздрагивает и переводит на Сичэня неверящий взгляд. — Почему ты пришёл за мной? После всего, что я сделал… — Потому что таких, как ты больше нет. ‎Гуанъяо снова вздрагивает, как от удара. Прикрывает лицо ладонями. Пальцы у него такие тонкие, что почти ничего не скрывают. Его глаза снова слезятся. Он вытирает их рукавом, чего никогда бы не могло быть в его прошлой жизни. — И ты не спросишь меня ни о чем? О всех тех вещах и людях… О том, что я сделал? Лань Сичэнь чинно наливает ему чай. — Яо, поешь, пожалуйста, — и почти улыбается. Приходится послушаться. Ест Гуанъяо мало. Ему трудно. Чай пьется легче, но все равно Гуанъяо морщится, столько лет на воде — он отвык от травяной горечи. — Не думал, что когда-нибудь снова попробую то, что Лань Хуань приготовил для меня… — У меня только один вопрос. Ты был там всё это время? — спрашивает Сичэнь и дожидается кивка, а потом улыбается совсем красиво. — Я не мог понять, что меня сюда так тянуло… А оказалось, что ты. — Не говори таких вещей! Гуанъяо отворачивается, чтобы скрыть смущение. Проведя столько лет вдали от человеческого общества, он подрастерял основные навыки, и лицо теперь удержать не так просто, эмоции на нём читаются гораздо легче, чем раньше. — Почему? Сичэнь пересаживается к нему поближе. — Мне неприятно знать, что столько лет Лань Сичэнь был несчастлив! — Гуанъяо смотрит ему в ключицы. — Я заслужил всё это. Но не ты… Лань Сичэнь находит его руку и осторожно гладит по ней ладонью, а потом поднимает его пальцы к лицу. — Я заслужил то, что ты жив. Я вымолил это у небес. Вот то, что я заслужил. — Лань Хуань! — Яо подаётся к нему и зажмуривается изо всех сил. — Чем я заслужил тебя? И что мне с этим делать? — Просто живи. Со мной, — Сичэнь сгребает его к себе на колени, как котенка, такого крохотного, обнимает, закрывая от всех. А перед ними в больших панорамных окнах открывается великолепный вид на пляж и море. Лань Сичэнь только сейчас замечает, как это красиво, хотя живет здесь уже почти два года.