***
Бетельгейзе пришлось посетить лазарет по строгому настоянию своего спасителя. Профессор Форни решил, что сделанного им недостаточно для полного устранения последствий удушения, хотя она придерживалась иного мнения. Да, голова кружилась, а лицо и шея по-прежнему выглядели неважно, но это ведь нестрашно. Впрочем, наверное, ему самому хотелось прийти в себя, и Бетельгейзе в теплицах этому бы мешала. Профессор заботливо отвел ее к мадам Помфри, коротко объяснив, что случилось. В этом не было необходимости — Поппи Помфри все равно никогда не требовала объяснений. И все же ему так отчего-то было спокойнее. Весь остаток субботы Бетельгейзе провела в лазарете, скучающе рассматривая больничные занавески и мечтая. Она по-прежнему не жалела о том, что сделала. Каждое трепетное мгновение после — стоило такой цены. Вспоминает нежный портрет в блокноте, поворачиваясь на бок. А потом страх и последовавшие за этим объятия. Воспоминание о каждом ласковом прикосновении заставляет кожу приятно покрываться мурашками. Сколько раз ее лапали чужие руки? Это было так омерзительно и тошнотворно. Тело всякий раз реагировало с неприязнью, исключения составляли только прикосновения брата и матери. Теперь, вот, и профессора. Но он ведь тоже что-то чувствует, или это просто сострадание? Может быть, она тоже кого-то ему напоминает? Так или иначе, их отношения явно вышли за рамки «учитель-ученик». За этими вопросами и размышлениями Бетельгейзе проводит все выходные. Мадам Помфри разрешает остаться в лазарете и в воскресенье, несмотря на то, что пациентка уже совершенно здорова. Все равно больничные койки на выходных пустуют. Приманив к себе заклинанием книги, пергаменты и писчие принадлежности, Бетельгейзе по привычке принимается за оставшиеся домашние задания. В конце дня она пишет большое письмо матери, потому что вчера ничего не могла отправить и вообще стала реже писать. Стыдно, но сложно писать, когда нет ответа, да и темп школьной жизни несколько сменился. Хогвартс со всеми его уроками, интригами и хитросплетениями человеческих судеб постепенно затягивает с головой. «… Знаешь, мама, мне начинает здесь нравиться. На Рождество я постараюсь навестить тебя, если профессор Дамблдор позволит, а каникулы собираюсь провести в школе». Бетельгейзе снова думает о профессоре Форни, но не решается рассказать. Вряд ли мать будет в восторге, да и вдруг письмо попадет не в те руки? Он ведь учитель. Хотя подсознательно очень хочется — спросить совета, узнать, можно ли ей вообще что-то такое чувствовать? Бетельгейзе не знает. И ей грустно от того, что профессор Форни так и не навестил ее в лазарете ни разу.***
Тепличный вечер понедельника почти сразу идет наперекосяк. Бетельгейзе ждала его с некоторым страхом, накрутив себя до предела. Вдруг профессор не захочет больше, чтобы она появлялась в теплицах? Вдруг он сегодня скажет, что ей больше нельзя? Бетельгейзе теребит ключ в руках, даже когда приходит Лесли, но профессор Форни так и не говорит ничего особенного. Вежливо интересуется, в порядке ли она. Придирчиво присматривается к шее, на которой практически не осталось следов, благодаря мазям и магии. Весело улыбается. И все-таки в этом есть что-то отстраненное. Фальшивое. Не получается вспомнить ни слова из короткого диалога, прошедшего пять минут назад, настолько он вышел пустым и бессмысленным. Она просто сама себе это надумала, или нет? Черт разберет. Больше всего Бетельгейзе боится потерять расположение профессора. Снова остаться в одиночестве, да еще и так… Вероятно, тогда она окончательно сломается. Юэн мастер притворяться, делать вид, что все в порядке, скрывать свои эмоции. Но на сей раз он чувствует, что терпит одно поражение за другим. Лицо Бёрк становится все более и более печальным от каждой его попытки создать видимость будничного диалога. Молчание кажется неловким, но спасительным. — Кто-нибудь сегодня ел утку в брусничном соусе? Пища богов. А вот Гвинет Лесли явно не любит тишину, в отличие от этих двоих. В общем-то, каждый день отработки она постоянно о чем-то говорила и не раз снисходительно пробовала развести на диалог Бетельгейзе. Сегодня та показалась ей особенно кислой. Прям как этот брусничный соус. Лесли вообще часто говорит первое, что приходит в голову. — Я пропустил обед, — меланхолично отвечает профессор, выставляя перед ученицами новое задание — таз с кроваво-красными ягодами остролиста, которые, как и в прошлый раз, нужно перебрать. — Это не брусника, лучше не пробуйте. — Ой, ну вы даете, такое пропустили. Работы было много? — Да нет, просто желудок болел. Профессор Форни спокойно и по-приятельски говорит о том, что у него что-то болело, поддерживая разговор, а Бетельгейзе невольно улыбается. Их панибратские диалоги теперь не раздражают. Хотя бы с гриффиндоркой он прежний. — Вы такой молодой, какой еще больной желудок? Да и есть всякие зелья… — Лесли недоверчиво смотрит на своего учителя, не понимая, как такое возможно. — Думаете, у волшебника в двадцать три года не может быть проблем с желудком? — Вам двадцать три? — Бетельгейзе не удерживается от вопроса. — Да, — он опять ласково улыбается. Надо же, профессор Форни оказался еще моложе, чем думалось. Как же все-таки сильно война отражается на лицах людей. — Мы с Северусом одногодки. — Профессору Снейпу столько же?! — вот тут уже восклицает пораженная Лесли. Она даже задевает руками таз, вскинув ими от изумления. Таз гремит, стуча по столешнице. Если в возраст профессора Форни еще можно поверить, то грозный Снейп, внушающий ужас одним своим появлением, никак не выглядит на двадцать три. Благодаря зловещей ауре, этот инфернальный демон иногда кажется тысячелетним. — Ну, в начале января ему будет двадцать четыре, если вас это утешит. Профессор смеется над девушками, стоящими с одинаково вытянутыми удивленными лицами. — Моя жизнь не будет прежней. Не хочу помнить эту информацию. Для меня Снейп — существо без возраста и человеческих потребностей. — Зачем же вы так? Профессор Снейп не такой плохой человек, каким кажется, — профессор Форни мягко осаждает Лесли и продолжает, — все мы допускаем ошибки и порой очень серьезные, даже фатальные. Но не ошибки определяют, кто мы. — Извините… Лесли не успевает до конца извиниться за свое поведение, потому что дверь теплицы распахивается и внутрь влетает девушка в сине-белой спортивной форме. Колени испачканы грязью, лицо красное, а на висках блестит испарина. — Профессор Форни! Нам срочно нужна ваша помощь! На поле для квиддича беда! — Мерлин, опять? Но я же не целитель, — тем не менее, он сразу же с готовностью поднимается из-за рабочего стола, чтобы отправиться на помощь. — Вы ближе всех, это срочно! — девушка взволнованно тараторит, пытаясь отдышаться после быстрого бега. — Что произошло? — Лесли неожиданно тоже выглядит напуганной. — С Томом все в порядке? — С Томом — да. Бладжер разбил голову Эймсу. — Что? — профессор тормозит на полпути, осведомляясь севшим голосом. — Разбил голову? Вы уверены, что я тут могу быть чем-то полезен? — Помогите остановить кровь! Боунс уже отправился за мадам Помфри. Эймс совсем плох, он потерял сознание и почти не дышит. Профессор Форни хмурится, чертыхается и рыщет по рядам растений в поисках нужных трав, заодно прихватив остатки настойки бадьяна. Все это будет каплей в море. В море крови, очевидно. Извинившись перед Бетельгейзе и Лесли, он бежит вслед за когтевранкой, прихватив кожаный портфель, куда наспех накидал все, что попалось под руку и могло хоть сколько-то помочь пострадавшему. Девушки какое-то время задумчиво пялятся на закрывшуюся дверь теплицы. — Жалко Эймса, он прикольный. Эх, а я в понедельник пропущу тренировку из-за отработки. Надеюсь, потом мы опять встанем в свое расписание. О, так Лесли тоже играет в квиддич. Она продолжает беспечно болтать, будто профессор все еще здесь. Бетельгейзе, напротив, оставшись с ней наедине, чувствует себя максимально напряженной, поэтому не знает, что ответить. — Ладно, колись, за что тебя наказали? Надо вести себя естественно. При профессоре они изредка переговаривались, и гриффиндорка, в принципе, была настроена скучающе-пофигистично. Видно, что соседство со «слизеринской змеей» ее не устраивает, но на безрыбье, как говорится, и гиппокампус рыба. — Ни за что. Я не наказана. — В смысле? А что ты здесь тогда делаешь? — Просто помогаю профессору Форни. — А если честно? Лесли чувствует себя «старшей», может именно поэтому она не проявляет агрессии первой. Испытывает чувство превосходства? Или просто ответственность. Лесли смотрит на Бетельгейзе серьезно, перекатывая в пальцах красные ягоды. — Прячусь. Почему-то захотелось ответить честно. Прямая и справедливая Лесли вызывает, как минимум, уважение. Та кивает, удовлетворенная ответом, и продолжает переборку падубовых плодов. — Мне нравится здесь. Я люблю ухаживать за растениями, — неловко Бетельгейзе добавляет. В конце концов, если Лесли любит поболтать, то почему бы тоже не попробовать? — Я тоже. У папы была ферма, где он выращивал всякие овощи и фрукты, так что я с детства много времени проводила за этим делом. У нас даже лошадь была. Старая такая. Они замолкают, с притворной увлеченностью занимаясь своей работой. Лесли начинает тихонько мурлыкать себе под нос какую-то песенку без слов и, спустя пару минут, Бетельгейзе осознает, что уже слышала ее раньше. Только вот где? Лесли вообще частенько что-нибудь напевает, не стесняясь своих случайных слушателей. Но эту мелодию — точно в первый раз. — Эм… — Чего тебе? — Скажи, пожалуйста, что это за песня. — А… это. «Ах, мой милый Августин». Старая магловская песенка, очень популярная. Ах, мой милый Августин, все пропало, все. Деньги пропали, человек пропал… И все такое. — Как жизнеутверждающе. — Она про чуму. — Спой еще. Лесли прыскает от смеха, но снова напевает мотив песни, копаясь в ягодах. Горсти смятых и гнилых падают в ведро под столом. Бетельгейзе внимательно слушает, пытаясь понять, что ей это напоминает, пока не удается, наконец, схватить ускользающую мысль за хвост. — Вспомнила! — говорит это самой себе, но получается довольно громко. Точно, ведь именно это свистел профессор Форни, когда впервые пришел к ней в совятню! — А-а-а? Вообще у нее много разных версий. — Я слышала, как профессор Форни насвистывал этот мотив. Но откуда он знает магловскую песню? — Так он же вроде из семьи маглов. Бетельгейзе немного зависает. Не то чтобы она очень плохо относилась к маглам, но чуть ли не с самого рождения отец и общество пытались вдолбить в голову то, что грязнокровки — отбросы, чуть ли не сквибы, а связать свою жизнь с жизнью магла — омерзительнейшее преступление. Сколько грязнокровок, маглов и «предателей чистой крови» погибло в стенах ее поместья? — Что это тебя так перекосило? — Лесли расценивает реакцию Бетельгейзе по-своему и сразу принимает враждебную позицию. — Мой отец тоже магл. Был. Бетельгейзе смаргивает. Мерлин, только пусть, пожалуйста, ее отец не будет среди массы кровавых жертв Бёрков. Это окажется слишком банальным поворотом. Она не готова к такому. — Вы — чистокровные — все одинаковые. Помешанные фанатики. — Что с ним произошло? — игнорируя оскорбление, Бетельгейзе все-таки спрашивает. — Ты еще спрашиваешь?! Хорошо, я расскажу. Моих отца и мать грохнул сраный Макнейр, просто потому что по вашим законам дочь Лукреции Блэк не имела никакого права так позорить семью! Лесли сжимает кулаки и зубы. Сок раздавленных ягод стекает между пальцами на пол. Еще одна сирота. Дитя войны. Бетельгейзе вспоминает измазанные кровью руки Алькора. — Прости. Я сожалею, — говорит тихо и искренне. Стыдно, словно это ее семья приговорила родителей Лесли к казни. Даже если это сделал другой Пожиратель Смерти, Бетельгейзе все равно чувствует странную гадкую причастность, вызывающую тошноту. Ранее она старалась не особо задумываться о других, зацикленная на собственной трагедии. Да, происходившие дома пытки и казни вызывали ужас, и тех людей было жалко, но за годы войны, пришедшиеся на все детство, Бетельгейзе… привыкла. Со временем она стала равнодушнее относиться ко всему этому, научилась отрешенно смотреть на вытаскиваемые из пыточного зала тела. Значение имели только мать и брат, а остальные — пусть горят синим пламенем. Возможно, ноги этого росли из желания оправдать Алькора, который также был причастен. Сейчас же, абстрагировавшихся от собственных проблем, Бетельгейзе по-особенному проникается тем, что говорит Лесли. — Не тебе говорить о сожалениях, и извинения тем более ничего не изменят. Да и не ты, в конце концов, это сделала. Но ты — типичная аристократка. — Я не разделяю взглядов аристократии. — Что же ты тогда не выбрала любой другой факультет? Решение шляпы не приговор, и ты вообще не проходила общее распределение, директору ничего не стоило отправить тебя на любой другой факультет, если тебе там так плохо, что ты вынуждена прятаться в теплицах! Бетельгейзе долго не отвечает, закусывая губу. Когда этот разговор превратился в откровение? — Моя мать и так уже в больнице святого Мунго. Ее считают предательницей, потому что, в отличие от Малфоев, Кэрроу или Макнейра она по собственному желанию стала сотрудничать с Министерством и Дамблдором. Я боялась еще сильнее усугубить наше положение. Лесли хмурится и зло пинает ведро с отбракованными ягодами. Почему-то Бетельгейзе не чувствует, что эта злость направлена на нее. — Это глупо. В больнице святого Мунго сейчас ужесточенная охрана, разве нет? К тому же ты сама скоро выступишь в суде, какая разница, на каком ты факультете, это не более ли веская причина считать тебя предательницей? — Охрана не всесильна. И я хотела, чтобы они думали, будто меня принуждают ответить в суде. «Ага, а потом сказала Розье, что с удовольствием сдам его дедулю», — справедливо звучит в голове, но говорить об этом Лесли точно необязательно. — И планировала занять нейтральную позицию: поменьше высовываться и побольше молчать. Вот они и молчат — несколько долгих минут, переваривая услышанное друг от друга. — Шляпа, кстати, хотела распределить меня в Когтевран. — Мой кузен — когтевранец. — Том? Лесли кивает. Похоже, она успела сильно перепугаться, когда девчонка из команды Тома прибежала с криками о помощи. Бетельгейзе по побледневшему лицу поняла, что некий Том не последний человек в жизни гриффиндорской хулиганки. Девушки умолкают, погруженные каждая в свои мысли. Вскоре приходит профессор Форни, нарушая гнетущую атмосферу. И все остается по-прежнему. Неделя пролетает быстро, полная промежуточных тестов. Наступил декабрь, а значит — скоро каникулы. И заседание в суде. Бетельгейзе разрывается от противоречивых мыслей и страхов. Наверное, лучше всего отвлечься от предстоящего суда на их странно развивающиеся отношения с профессором Форни. Или не развивающиеся? Там будет Сивый. Его поймали и, наконец, осудят. Нет. Не надо. Не думай. Профессор Форни держится дружелюбно-отстраненно, и это не может не расстраивать. Он совершенно точно начал ее избегать, и это когда Бетельгейзе так сильно нуждается в поддержке! Все еще обидно за те выходные: она ведь специально осталась в лазарете на все воскресенье, надеясь его увидеть. Но профессора как подменили: теперь он дает короткие задания и уходит работать в другие теплицы, подальше от Бетельгейзе. Еще и просит приглядывать за Лесли. Что же, Бетельгейзе тоже демонстративно не_навязывается, прекратив любые попытки поговорить с ним. Хорошо, хоть с Лесли, которая продолжает отрабатывать наказание, отношения становятся намного лучше. Все бы ничего, но Бетельгейзе скучает.***
«Луна ломает, выворачивает наизнанку и перемалывает кости в блестящий песок, принося блаженство и облегчение. Только сорвав с себя кожу, можно получить истинную свободу. Бежать по лесу, перебирая сильными лапами, чувствовать каждый тонкий запах. Но искать один-единственный. Мысли тихи и малы, их глушит всепоглощающее желание. Та девочка. Аромат сводит с ума. Кожа, наверняка, сладкая. Какие на вкус ее внутренности? Каждый взмах черных ресниц хранится в памяти, каждый робкий взгляд и движение бледных рук. Маленькая напуганная лань, готовая сорваться с места в любой момент. Волк обязательно ее поймает. Отыщет по запаху, выследит, будет гнать к окраине леса, пока не загонит. До смерти. Когда она упадет без сил, стерев чудесные ножки в кровь, он получит ее в свою власть. Целиком и полностью. До последней капли. До последнего кусочка». Вечером в четверг профессор Форни словно чего-то ждет. Бетельгейзе кажется, что он только из-за своей тактичности не просит вернуть ключи, надеясь, что она все поймет и первая заговорит об этом. Но она-то не собирается отступать! И в то же время терпеть эти избегания уже не может. Когда Лесли уходит, а они остаются наедине, Бетельгейзе не может найти себе места. Благодаря пустячному общению с гриффиндоркой, она немного отвлеклась, но вот наступил решающий момент, и она снова безумно нервничает. Так сильно, что хватает профессора за рукав рубашки, заставляя остановиться. Не давая опять уйти без ответов. Он оборачивается, и Бетельгейзе видит странную смесь удивления и опаски в его лице. — Я бы хотела еще раз извиниться за субботу. Смотрит решительно, крепко держась за светлую хлопковую ткань. Пуговица манжеты врезается в сжатые пальцы. — Я буду осторожнее, это больше не повторится, обещаю. — Все в порядке, я же говорил. Вы подумали, я хочу запретить вам приходить в теплицы? Бетельгейзе сконфуженно кивает. — Не о чем беспокоиться. Я доверяю вам, так что давайте пойдем отдыхать. — Но профессор, почему вы тогда… — Спокойно возвращайтесь в свое общежитие. Ключи по-прежнему ваши. И надо бы отпустить его, но Бетельгейзе не хочет разжимать пальцы. — Хорошо, — неожиданно она меняется в лице. Еще минуту назад, чуть не плача, жевала губы, а теперь гордо поднимает голову и учтиво улыбается. — Спокойной ночи, профессор. А она, при желании, тоже неплохо берет эмоции под контроль. Как по-слизерински. Юэн в замешательстве наблюдает, когда Бёрк легко отпускает его руку. Черная кошка проходит мимо, слегка махнув хвостом. — Спокойной ночи, мисс Бёрк. Он какое-то время стоит в теплице, когда дверь закрывается, и чувствует себя максимально обманутым. И так ведь на стену лез после субботы, а теперь вообще ничего не понимает. Нельзя было переходить черту. Нельзянельзянельзя. Бетельгейзе тоже не понимает. Она не знает: стоит ли считать это влюбленностью, или просто желанием заполнить пустоту в душе — найти того, кто будет добр и заботлив. Но все ее естество отзывается на профессора иначе, чем на кого бы то ни было. И за ту неделю, что они еле-еле общались, начало испытывать почти физический дискомфорт. Они, в общем-то, и так обычно молчали, но вместе. Рядом. Эта тишина была прекрасной и умиротворяющей для Бетельгейзе. Ей хватало иногда смотреть на профессора, улыбаться ему и изредка что-то спрашивать. Может, конечно, он и правда просто начал доверять, поэтому стал оставлять ее одну, тогда как раньше вынужден был следить и подсказывать, помогая привыкнуть. Но как же тогда этот портрет? Эти объятия и ласка? Просто помощь взрослого ребенку? Не такой уж он и взрослый, и она уже — совсем не ребенок. Каждый раз, когда профессор Форни дотрагивался до нее, это было совсем не просто как прикосновение учителя к ученику. Когда залечивал рану на разбитой губе и когда исцелял укушенную руку — он был так неправильно_нежен, что хотелось продолжения. Ей ведь не казалось все это? Конечно, не казалось. Вот только черта с два он признается. Увы, после того короткого разговора, ничего так и не меняется. В следующий понедельник у Лесли новое задание: нарезать веток остролиста для венков и украшений школы. Хогвартс начинает предварительные приготовления к Рождеству. Разумеется, профессор Форни посылает Бетельгейзе помочь гриффиндорке: кто-то должен резать, а кто-то складывать. Под ногами хрустит свежий снежок — не иначе как декабрьское чудо. Первый снег растаял почти сразу, а сегодня мело всю ночь, да и мороз стукнул, так что, кажется, зима началась по всем канонам. Чем больше проходит времени в школе, тем увереннее в себе становится Бетельгейзе. Она все еще пугается, прячется и нервничает при приближении «врагов», но ощущает себя куда менее зашуганной. Месяц в школе повлиял на нее благотворно. Страх в основном остался только показной — чтобы вызвать жалость. Даже сейчас, идя рядом с гриффиндоркой к кромке леса, где растут остролисты, Бетельгейзе не испытывает страха. К Лесли она вообще успела привыкнуть, да и после их откровенного диалога наедине, напряжение сильно спало. Девушки все еще отстраненно равнодушны по отношению друг к другу, но явно не враждуют. Бетельгейзе вовсе всерьез задумывается о том, чтобы подружиться с Лесли. Это видится очень выгодными отношениями: та на хорошем счету у Гриффиндора и может здорово повлиять на отношение своего факультета к Бетельгейзе. Тем самым, возможно, постепенно снимется агрессия и у остальных учащихся? Ну, не считая слизеринцев. — Так, кто режет? — Лесли взмахивает большими садовыми ножницами, скептично смотря на свою слабенькую бледную помощницу. — Полагаю, я. Гриффиндорка лихо управляется с задачей, пока Бетельгейзе едва успевает собирать летящие игольчатые ветки в охапку. Изумрудные листья падуба острые, ими легко уколоться, поэтому приходится быть особенно осторожной. — Полегче! Все ягоды слетят. Ты загонщица? — Как ты догадалась? — Было… несложно. — Перевязывай давай. Сейчас следующая партия пойдет. Бетельгейзе хмыкает, перевязывая бечевкой охапку остролистовых веток и бережно укладывая их на подготовленные сани. Проще, конечно, воспользоваться магией, но Хогвартс в наказаниях требует учащихся работать руками. — А твой брат? — Кузен. Он ловец. — Тяжело, наверное, быть в разных командах. — Да нет, мы с детства всегда в разных командах. Однажды на матче я засандалила в него бладжером, не дав поймать снитч, — Лесли самодовольно упирает руки в боки. — Потом этот козел месяц не давал мне списывать домашку по заклинаниям, но зато мы выиграли. — А почему вы на разных факультетах? — Ну, очевидно, потому что мы разные. Он чертова копия моего дяди. Это, знаешь, такой суровый рационализм, научный подход и четкий анализ. Собирай, — Лесли кивает на собравшиеся под деревом ветки. — Парни, в основном, думают членом, но это не про Тома. Эта ходячая энциклопедия никак не прижилась бы в Гриффиндоре. Хотя про член он, конечно, тоже не забывает. — Я думала, спортсмены обычно не очень… умные. — Это ты сейчас оскорбить меня пыталась? — Нет-нет, просто… спорт занимает много времени. Постоянные тренировки, матчи, соревнования. Откуда тут браться времени на уроки и домашние задания? Я неправильно выразилась, я имела в виду не ум, а… э-э-э… возможность хорошо учиться. Лесли косо смотрит на собирающую уже третью охапку Бетельгейзе, но принимает такое объяснение. — В этом есть смысл. Я действительно часто не успеваю сделать домашку из-за тренировок. Но Том другой. Он постоянно сидит на кофе и бодрящих зельях, чтобы все успевать, мало спит и почти не отдыхает. — Он хочет преуспеть вообще во всем? — Что-то вроде того, — Лесли смеется. — На самом деле Том просто в поисках себя. Ходят слухи, что Паддлмир Юнайтед собираются позвать его ловцом к себе уже этим летом. Не дожидаясь окончания школы. — Это, полагаю, хорошо? — Ты что, не знаешь Паддлмир Юнайтед? Сейчас это лучшая команда Лиги. Они никогда не брали к себе неокончивших школу волшебников. Это уникально! — Я никогда не была ни на каких соревнованиях по квиддичу, и ничего в нем толком не смыслю… Лесли удивленно молчит, приподнимая брови. Раздается звонкий свист: кто-то зовет их. На горизонте появляется пара ребят в красно-желтой спортивной форме. — Эх, сегодня же тренировка. Они меня заметили. — Тебя трудно не заметить, — Бетельгейзе дружелюбно улыбается, смотря на красивую огненную гриву. На фоне заснеженных пейзажей рыжие кудри кажутся почти красными. Настоящий лев. Лесли смущенно хмурится, понимая, что слова Бетельгейзе — своеобразный комплимент. А Бетельгейзе реально нравятся ее яркие и пышные волосы. Она даже завидует: у самой-то коса скучная, чернее вороного крыла. Бледные пальцы вынимают из рыжих колечек застрявшую во время нарезки веточку. — Что ты делаешь? Сюда идут мои друзья! — Просто убрала, — Бетельгейзе показывает ветку, пожимая плечами, и решает укрепить полученный от этого жеста эффект. — У тебя такие красивые волосы. Держит лицо, спокойно улыбаясь, но на самом деле сердце из груди готово выпрыгнуть. Главным образом — из-за страха перед приближающимися студентами. И немного от собственной дерзости. — Слушай, мы не какие-нибудь подруж… — Эй, Лесли! Гуляешь? — беззлобно шутит один из приблизившихся учеников. Их двое, оба парни. У одного на плече бита. Разгоряченные от тренировки студенты легко одеты, несмотря на погоду. — Ага, дышу свежим воздухом, аж задыхаюсь. Лесли приветственно клацает ножницами, которые приходится держать в двух руках из-за веса металла. Бетельгейзе делает осторожный шаг в сторону, пытаясь как бы зайти ей за плечо, и надеется избежать внимания. — Кто это? — один из парней присматривается к ней. — Елки-палки, это ж слизеринская зелень! — второй восклицает, уставившись на Бетельгейзе, держащую в руках охапку падубовых ветвей. Она выглядит сейчас довольно хорошенькой, хоть картину пиши. Обычно бледное лицо покрыто легким румянцем от мороза, глаза блестят. Возможно, поэтому парни язвительно насмешливы, но не злы. Дурацкое прозвище, кстати, пошло именно от гриффиндорских задир, и только потом подхватилось своими. — Гвен, я был о тебе лучшего мнения, — с притворным разочарованием тянет юноша с битой. — Ой, Джеймс, ну хватит. Она мне помогает, отвалите. — С каких пор слизеринцы тебе помогают? Ты поэтому сегодня не в настроении? — Утю-тю, — делая пальцами козу, Джеймс приближается к Бетельгейзе. Она вздрагивает, отступая еще на один шаг назад. — Отстань от нее, кому говорю. — Да ладно тебе, может, мы познакомиться хотим. — С другими иди знакомься, пока я тебе причину для знакомств не укоротила, — беззлобно угрожая, Лесли смеется и красноречиво кивает на внушительные садовые ножницы. — У-у, страшно. Ладно, мы пошли дальше на тренировку. Присоединишься? Она бы тут сама все доделала. — Эй, зелень, ты же поможешь Гвинет и сделаешь все сама? — второй парень заходит с другой стороны и кладет Бетельгейзе руку на плечо, склоняясь к ней и заговорщицки подмигивая. Не стоит сомневаться, что за отказом последует более грубое убеждение и вероятно даже угрозы. — Мэтт, если ты не отойдешь от нее, я тебя точно ударю, — голос Гвинет звучит на редкость серьезно и мрачно. Бетельгейзе испуганно смотрит на нее, ища защиты. — Ты серьезно? — Серьезнее некуда. Отошли оба. Лесли перехватывает ножницы поудобнее — за сложенные лезвия. Округлые железные ручки наверняка способны оставить массу синяков, так что такое импровизированное оружие выглядит довольно устрашающе. — Ну ладно. Не хочешь, как хочешь. Мы пошли тогда, до скорого. Видно, что Мэтт и Джеймс раздражены и недовольны таким поворотом, но парни решают не лезть на рожон. С Лесли шутки плохи. Она любит грубую силу и физическое решение проблем. Пусть капитан команды сам разбирается с ее пропусками, если надо. — Ты как? Нормально? — когда студенты оказываются достаточно далеко, смягчившись, Лесли обращается к Бетельгейзе, которая все еще прижимает к груди последнюю охапку падуба, словно тот может ее укрыть и защитить. Бетельгейзе кивает. — Спасибо. У тебя не будет проблем из-за меня? — Все путем, не парься. С этими идиотами порой приходится только так. Они хорошие парни, просто к тебе у всех предвзятое отношение. Не обращай внимания. П р е д в з я т о е. Бетельгейзе снова кивает и чуть улыбается. Значит, твое отношение уже изменилось, Гвинет Лесли?