Зелень

После небольшой стычки с гриффиндорцами, отношения Гвинет и Бетельгейзе становятся намного теплее. Бетельгейзе одновременно довольна тем, что все прошло как нельзя кстати, и испытывает чувство благодарности к Гвинет. Играла она роль напуганной овечки, чтобы разжалобить гриффиндорку, или нет, неважно — Гвинет вступилась за нее от чистого сердца. Потому что считала свой поступок правильным. Для Бетельгейзе это много значит. Она почти никогда не общалась со сверстниками. Не играла в их игры, не была на спортивных матчах, не слушала известные музыкальные группы. Только читала книжки, в том числе и тонны художественной литературы, которую украдкой дарил брат. Но с Гвинет так легко общаться, что Бетельгейзе даже не приходится ничего выдумывать. Они просто болтают о всякой всячине и мелочах, и впервые за всю жизнь Бетельгейзе чувствует себя обычной старшекурсницей. В следующий четверг они плетут рождественские венки, лениво переговариваясь о предстоящих контрольных и экзаменах. На столе лежит уйма ветвей омелы и остролиста, а также несколько мотков золотых и серебряных лент, мелкие бусы и покрытые гальваническим золотом шишки. Праздничная атмосфера наполняет теплицы, но ей еще только предстоит распространиться по замку. Гвинет ойкает, одергивая руку от листа падуба, из ветки которого сворачивала новый венок. — Черт, прямо под ноготь! — Она дует на уколотый палец, чертыхаясь. — Как я уже устала от этих отработок. И ладно бы хоть за дело… — Ты действительно ничего не видела той ночью? Когда разбился Розье. Бетельгейзе спрашивает просто, по-человечески, проявляет соучастие. На самом деле она уже рада этому вынужденному наказанию Гвинет и понимает, что когда оно кончится, вряд ли гриффиндорка продолжит с ней общаться. Но если найдется тот, кто на самом деле испугал или столкнул Розье, это избавит Гвинет от несправедливого обвинения. Плюс ко всему, во всей истории есть что-то очень странное, и Бетельгейзе до сих пор хочется знать, что. Словно травмы Розье как-то косвенно с ней связаны. Бетельгейзе все еще помнит то гадкое мгновение, когда этот говнюк зажал ее в заброшенном кабинете и разбил губу. — Ну… — неожиданно для Бетельгейзе Гвинет хмурится. Оказывается, она тогда рассказала профессору Форни не все. — Когда я шла по первому этажу, я услышала какой-то звук… похожий на плач или вой. — Может, это выл Розье, когда упал? — Нет. Вой был точно нечеловеческий. Скорее… звериный. Я подумала, что что-то случилось с малышом Клыком, но Хагрид потом сказал, что с ним все было в порядке. В общем, стремно. Может быть, какой-то призрак? Розье ведь что-то сильно напугало, а наши призраки и полтергейст любители попугать студентов. — Но ведь наверняка это слышала не только ты. Надо найти кого-то еще… А почему ты была на первом этаже? — Я хотела есть и шла на кухню, — Гвинет пожимает плечами. — Если бы кто-то еще слышал, то уже сказал бы, наверное. Бетельгейзе лихорадочно соображает, перебирая в уме возможные варианты. — Портреты! — Что «портреты»? — Портреты — слаженная и огромная сеть хогвартских докладчиков, они следят за всем, что происходит в школе, передавая информацию друг между другом. Они должны были видеть, кто это сделал. — О… и правда. Я как-то не подумала об этом. Но Дамблдор-то не я, их скорее всего уже опросили. — Действительно, — Бетельгейзе вздыхает, — думаю, преподаватели сделали это в первую очередь. Но все так странно, тем более портреты ведь не видели, как ты напугала Розье. — Меня видели на первом этаже, теоретически я «могла» напугать Эмиля с помощью магии оттуда. А там, где он упал, нет портретов. Это ж лестница в подземелья. В ваших коридорах, насколько я знаю, нет никаких картин, кроме редких пейзажей с хтоническими тварями. — Ты права. Вряд ли наша картина с кракеном могла дать учителям достаточно информации. Но что говорит сам Розье? — Ты, наверное, должна знать это лучше, чем я. — А, ну да, — Бетельгейзе осекается, и правда — кто из них учится в Слизерине-то? — Но я ничего не слышала об этом. Его забрали в поместье Розье почти сразу. На время лечения. — Вроде как он, придя в себя, сказал, что это была я, хотя мы даже не виделись той ночью. Ну, так мне объяснила Макгонагалл. Бетельгейзе хмурится: какой-то детектив получается. Выходит, если сам Розье сказал, что это была Гвинет, его кто-то заколдовал или заставил так сказать. И раз он обвинил Гвинет, становится понятно, почему ее наказали. Иначе семья этого козла не отстала бы от директора. Все было несправедливо, но преподаватели постарались смягчить наказание самым лучшим образом — отправив Гвинет заниматься тем, что ей нравится. — Он точно не мог тебя увидеть? — Не знаю. Если они с Грэм уединялись не в подземельях, то может быть и видел, возвращаясь к себе. Я его — точно нет. — И все-таки надо поговорить с портретами на первом этаже. — Да забей… — Гвинет отмахивается, заканчивая пятый венок. — Все равно это ничего не изменит. — Но так мы хотя бы будем знать, что они сказали учителям. Неужели тебе не хочется хоть что-то узнать? — Ладно, может, завтра. Гвинет несколько мгновений долго и придирчиво смотрит на изящный белый венок, после чего надевает его себе на голову с веселой улыбкой. — Мне идет? — Остролистовый подошел бы лучше, но так тоже хорошо. Дурачась, Бетельгейзе делает то же самое. Девушки смеются друг над другом, смотрясь в отражение стекол теплицы, и примеряют разные венки. — Пойдешь тогда завтра со мной говорить с портретами? — Конечно. Это же моя идея. Кажется, Бетельгейзе впервые за последние три недели после уроков пойдет не в теплицы. Еще и по-приятельски с кем-то из учеников. Это так волнительно и интересно. А профессор Форни вряд ли заскучает из-за одного дня ее отсутствия. Бетельгейзе скептично смотрит на свое отражение, поджимая губы. Вряд ли он вообще заметит. У профессора завтра опять вечерние дополнительные занятия с выпускниками. А он и в обычные дни уже практически вовсе перестал проводить с ней время. Это… больно. Бетельгейзе не знает, как еще привлечь его внимание. Начать досаждать вопросами? Иначе одеваться? Может, волосы по-другому укладывать? А то все с косой, да с косой. Словно желая посмотреть, как это будет выглядеть, она распускает волосы и возвращает омеловый венок на место. — О, тебе с распущенными намного лучше, — Гвинет одобрительно показывает большой палец. Похвала приятна, но Бетельгейзе чувствует себя глупо. Зачем ей вообще делать что-то такое? Может и правда все просто показалось. — Так и оставь, сегодня как раз Том обещал прийти и помочь мне с этими чертовыми венками. — Говоришь как сводница, — Бетельгейзе фыркает, но в то же время задумывается о словах Гвинет в совершенно другом ключе. По крайней мере, в женских романах часто фигурировали такие сюжеты, где особенно твердолобые парни открывались или осознавали свои чувства благодаря ревности. Но это правда очень глупо, и ей вряд ли хватит смелости попробовать. Разве что только представить на пару мгновений. Помечтать. Бетельгейзе потирает подбородок, глубоко задумавшись, и смотрит как бы сквозь стеклянный свод теплицы. — Я вижу, как движутся слизеринские шестеренки в твоем мозгу. — Хочешь сказать, я выгляжу коварно? — Даже не представляешь, насколько. Звонкий девчачий смех отдается от стеклянных стен оранжереи. На столе лежит уже больше дюжины готовых венков — еще пара на головах девушек, которые их плетут. Юэн из соседней теплицы прислушивается и улыбается. Теперь смех Бёрк звучит гораздо увереннее и свободнее, чем в самом начале. Красиво. Отныне все идет правильно. Так, как того хотел профессор Дамблдор и как хотел он сам. Только в блокноте — еще один свежий портрет. И Юэн честно не знает, почему у него никак не получается отвлечься и просто перестать думать. Флакон с новым темно-синим зельем блестит в пальцах. Проклятое наваждение. Делает один маленький глоток, откидываясь на лавке. Интересно, когда директор уже выкинет его из школы? Или требования министра для него нерушимы? Вряд ли. Скорее всего просто тупая жалость.

***

В восемь вечера в теплицы приходит кто-то еще. Юэн сонно и вяло решает пойти посмотреть, слыша приглушенный шум и разговор. Взъерошенный он заходит в первую теплицу — на этот раз девушки занимаются рождественскими украшениями именно там — и помимо них находит Дрейка. — Профессор Форни, здрасте! — Вас становится слишком много… Здравствуй, Том. После гибели родителей Лесли, они с Дрейком жили вместе, как родные брат и сестра, так что ничего удивительного, что Лесли пригласила его помочь. Хотя это забавно: видеть парня с веткой омелы в руках, сосредоточенно наматывающего на нее нить мелких золотистых бусин. Юэн цепляется взглядом за Бёрк, стоящую с венком на голове. «А она покраснела». Мало кому идет румянец, но на бледной слизеринской коже он выглядит очаровательно. Смотрит непростительно долго, рассматривает, даже почти забывается. Рассыпавшиеся по плечам черные волосы, венок — в зелень омелы вплетена серебряная лента, белые ягоды блестят, как роса. Вот тебе и новая идея для рисунка. — Вы что, спали, профессор? — Бетельгейзе спрашивает буднично, чуть склоняя голову набок. — Да. И, пожалуй, пойду продолжу, чтобы не стеснять вас. — Спите-спите, профессор! Мы сами все закроем и уйдем тихонько, как мышки, — Гвинет подключается к разговору, поддерживая веселую атмосферу. Звучат ее слова примерно как «ща вы опять уснете, и мы все по-тихому свалим». — Главное — венки доделайте. Иначе влетит и вам, и мне, мисс Лесли. — А вам-то за что?! — Ну, я ведь за вас ручаюсь. Прежде чем уйти, профессор напоследок улыбается, и Бетельгейзе единственной эта улыбка кажется натянутой. Бесит. Чтобы избавиться от накатывающего раздражения, Бетельгейзе переключается на Тома Дрейка. Он только пришел и почти сразу взялся за работу. Гвинет едва успела их познакомить, когда профессор решил устроить проверку, так что они не успели о чем-то поговорить. Да и у Бетельгейзе не было особого желания — сказывались привычные робость и смущение. Парень оказался абсолютно не похожий на Гвинет: карие глаза, черные вихры волос, даже в смазливых чертах лица нет ничего отдаленно родственного. Ну, разве что кудряшки у обоих. — Блин, Гвен, подай вон ту, — он указывает кивком в сторону деревянного украшения с надписью «Счастливого Рождества», — фигню. — Тогда сначала помоги мне это завязать, у меня ведь не четыре руки! Бетельгейзе по-прежнему молча наблюдает, надеясь, что брат с сестрой продолжать общаться друг с другом, не втягивая ее в беседу. — Значит, ты, Бетельгейзе, завсегдатай теплиц? — Да. Будто мысли прочитал. — И была уже в каждой из них? — Ну… почти. — Мой сосед по комнате увлекается созданием магических ингредиентов. Он хочет добыть несколько веток дьявольских силков для экспериментов. Ты знаешь, есть ли они здесь где-нибудь? — Ох уж эти еврейские корни, — Гвинет говорит укоризненно-саркастично. Теперь понятно, почему он согласился прийти помочь. — Насколько я знаю — есть, в самой последней. Но она запирается с помощью магии, и я бы не советовала туда ходить. В последних теплицах все растения хотят тебя либо сожрать, либо задушить, либо… В общем, убить любым доступным способом. — Надо подумать, оправдывает ли цель средства. Том оказывается довольно предприимчивым парнем с горящими глазами. Как и говорила Гвинет, он увлечен буквально всем. И из всего пытается извлечь выгоду. Почему-то Бетельгейзе это нравится. На следующий день говорить с портретами они приходят втроем. Бетельгейзе чувствует себя все еще скованно в компании когтевранца. Она не думала, что он привяжется к ним, но Том сам предложил составить компанию, заинтересованный предположением Бетельгейзе, и в итоге именно он вел их, будто знал тут вообще все. — Первый на очереди — портрет девочки с цветами. Она находится ближе всех к лестнице в подземелье и единственная, кто могла что-то увидеть. Потом пойдем к портрету мадам Бейкер. — Ты что, их всех по именам помнишь? — Гвинет делает страшные глаза, бодро шагая рядом с Томом. — В Хогвартсе тысяча картин. — Нет, конечно. Но многих. К примеру, на первом этаже висят также портреты сэра Агилуса, картина с тремя веселыми толстяками, портрет леди Уэйн… — Стоп-стоп, я все равно не запомню. В крайнем случае, у меня для этого всегда есть ты. Бетельгейзе молчит и идет по другую руку Гвинет, наблюдая за ребятами и прислушиваясь. Они кажутся полными противоположностями, но при этом прекрасно ладят. Спустившись на первый этаж, троица подходит к портрету с милой девочкой, держащей в руках букет цветов. Та кокетливо хихикает, когда Том вежливо ее приветствует. — Ну что, спрашивай. — Не, давай ты, у тебя язык лучше подвешен. — Но это ведь твоя проблема. Пока Том и Гвинет пререкаются, Бетельгейзе решает поговорить с картиной сама. — Расскажи нам, пожалуйста, что ты видела ночью, когда на лестнице ниже упал Эмиль Розье? — Когда это было? Много чего происходит, я не могу помнить каждое событие, — девочка садится в пространстве своей картины, подпирая голову руками, и с интересом смотрит на студентов. — Это было… эм, это было воскресенье. У кого-нибудь есть календарь? — Смеешься? Бетельгейзе принимается считать в уме. — Кажется, двадцатое ноября. Ты слышала что-нибудь той ночью? — Может и слышала, а может и нет. — Мерлин, это бесполезно! Так, подвинься. Гвинет протискивается поближе к портрету, угрожающе протягивая к нему руки. — Что ты делаешь?! — нарисованная девочка взволнованно хватается за холст. — Либо ты говоришь все, что видела и слышала той ночью, либо я тебя сниму отсюда и отнесу в кладовку. Никто и не заметит твоего отсутствия, а ты будешь лежать там одна, да, в полном одиночестве. Устраивает? — Я все расскажу, только не снимай меня! — Гвен, ты страшная женщина, — Том озирается по сторонам — проверить, что никто не видит, как они пристают к картине с бедным ребенком. — Я очень плохо помню ту ночь, — девочка хнычет, пряча круглую мордашку за корзинкой с цветами. — Прошло так много времени… я ничего не видела отсюда, только слышала короткий леденящий душу вой. А потом крик, когда мальчик упал. Так выть умеет только Кровавый барон, поэтому мы все думаем, что это был он. — Но зачем Кровавому барону пугать Розье? Этот урод один из факультетских любимчиков, с чего слизеринскому привидению нападать на него? — Гвинет искренне недоумевает, обращаясь уже к Тому, почесывающему подбородок, а не к портрету. — Ты сказала учителям про Кровавого барона? — Конечно! Так же как и другие картины, которые слышали это. Но мы никого не видели. Другие портреты, которые висят поблизости, видели только ее, — нарисованная девочка кивает в сторону Гвинет. — Как я слышал, призрак Кровавого барона может пугать студентов «на заказ». Вот только обычно все происходит наоборот: слизеринцы просят его наказать своих обидчиков с других факультетов. Хотя… Кровавый барон себе на уме. Может, Розье его чем-то обидел? — Том принимается рассуждать. — Мне больше интересно другое: если нет никаких толковых доказательств того, что это сделала Гвинет, почему ее наказали? — а Бетельгейзе убеждается, что в этой истории что-то совсем нечисто. — Просто нашли козла отпущения. К тому же я частенько посещаю кабинет декана из-за всяких проступков. Ну и это наказание не самое худшее, что могло быть. Профессор Форни прав: меня вообще могли упечь помогать Снейпу как декану пострадавшего ученика. — Сколько оно еще продлится? Гвинет и Том принимаются обсуждать наказание, а Бетельгейзе задумчиво спускается по лестнице подземелий, осматриваясь, словно есть возможность заметить что-то упущенное преподавателями. Спустя почти три недели, как же. Ноги сами собой останавливаются возле одинокой двери на лестничной площадке. Интересно, почему профессор Форни ничего не слышал? Или слышал, просто не стал им ничего говорить. Может быть, именно он первым нашел переломанного Розье? Возможно, даже оказал помощь — как Эймсу недавно. Вполне в его духе. Профессор Форни ведь такой ответственный, отзывчивый и… добрый. Думать об этом почти обидно. — Эй, Бёрк, что ты там делаешь? Пойдем, — Гвинет окликает Бетельгейзе, замершую напротив двери в комнату травника. — Иду! Нужно будет поговорить с Кровавым бароном. Осталось придумать, как. Школьная жизнь стала не такой уж и плохой. В субботу Гвинет покровительственно позвала позаниматься домашкой в библиотеке, и Бетельгейзе скрепя сердце снова проигнорировала теплицы. Приближались промежуточные тесты и контрольные, так что следовало больше времени уделить учебе. Вместе с Гвинет, Бетельгейзе уже не так боялась посещать общественные места, а учитывая, что к ним нередко присоединялся Том, занятия в библиотеке стали еще полезнее, потому что этот чертовски умный шестикурсник прекрасно объяснял непонятный материал и делился старыми конспектами. Домашнее обучение, конечно, было на высоте, но тонкостей непосредственно хогвартской программы Бетельгейзе все равно не знала. Да и когда умер брат, она почти год не занималась учебой, почему и поступила на совсем не соответствующий возрасту пятый курс. Заочно сдать экзамены Бетельгейзе бы точно не смогла. Эх, а ведь действительно, скоро СОВ. Так вышло, что на следующей неделе Бетельгейзе была в теплицах только в понедельник и четверг — опять-таки вместе с Гвинет и Томом. И лишь раз в одиночестве в пятницу — пока профессор Форни «опять занимался с семикурсниками». Ее все равно бесконечно сильно тянуло туда, к нему. В пустой оранжерее Бетельгейзе грустно поливает растения, а затем ходит по коридору, прислушиваясь к тихим голосам, доносящимся из восьмой теплицы. Иррационально, но чем меньше профессор Форни с ней разговаривает, тем больше она о нем думает. Дьявольский закон подлости. Бетельгейзе сосредотачивается на учебе и общении с Гвинет и Томом как может, но то и дело уходит в мысли об отстраненном профессоре, который в последние дни стал еще более флегматичным и вялым. Все чаще создается впечатление, что он пьян или наглотался снотворного зелья. Впрочем, если вспомнить тот пустой флакон, похоже, так оно и есть. Многие после войны мучаются бессонницей, наверное, профессор не исключение. Как же называлось то зелье? Бетельгейзе вздыхает, но так и не может вспомнить. Позднее ее навещает Том. Приходит одетый в кожаную куртку, в курчавых волосах виднеется снег — видимо, гулял. Судя по снежному следу на спине — еще и играл с друзьями в снежки. — Так и знал, что ты тут. Пошли уже, провожу тебя до школы. А то скоро отбой. Он веселый, дружелюбный и совсем не такой, как остальные когтевранцы, которые ведут себя с чужаками довольно прохладно. Или хочет таким казаться. — Ты пришел, чтобы проводить меня? Или за дьявольскими силками? — Бетельгейзе неловко шутит. — Ну, разумеется, проводить, я же не смогу спокойно спать, если буду думать, что ты пойдешь одна, в темноте. — К счастью, Розье все еще в больнице, так что мне нечего бояться. Том вопросительно смотрит на Бетельгейзе, словно ожидая пояснения, а она запоздало осекается, понимая, что ничего им не рассказывала. Да и не собиралась. — Гвинет говорила, что ты была рада тому, что он покалечился. — У нас с ним произошло достаточно неприятных стычек для этого, — отвечает уклончиво и тихо, собирая свои вещи со стола. Том, кажется, понимает. — Так или иначе, юной леди не подобает ходить ночью одной. Он в шутку протягивает ей руку, изображая джентльмена, и Бетельгейзе согласно кивает. — Сейчас, я только скажу профессору Форни, что уже ухожу. Так все и бывает. Когда профессор Форни предлагал проводить ее, она отказалась, а сейчас пожертвовала бы многим за еще хотя бы одно предложение. Но в итоге пойдет в школу с кем-то другим. Одевшись и выйдя из теплицы, Бетельгейзе окликает профессора, не решаясь зайти к нему во время занятия: мало ли какая там растительная тварь изучается в данный момент. Он выходит почти сразу и с удивлением смотрит на стоящего за спиной Бетельгейзе Тома. — Профессор, я все убрала и собираюсь возвращаться в школу. — Хорошо, конечно. Доброй ночи, мисс Бёрк. И Том. — Спокойной ночи, профессор, — Бетельгейзе прощально машет ладонью и выходит на улицу первая. — Пока, профессор! — А следом за ней и ее спутник. Юэн все это время старался держать дружелюбную улыбку и самое доброжелательное выражение лица, но когда студенты вышли, что-то сломалось. Оказалось, дверной косяк. Бетельгейзе понравилось это выражение лица. Настолько фальшивое, что даже странно, как человек может быть на такое способен. Профессор Форни прекрасно умел мимикрировать, но она довольно хорошо знала, как выглядят лица притворяющихся людей, и чем больше проводила с ним времени, тем лучше различала, какие эмоции искренние, а какие сплошная фальшь. Особенно выдавали глаза — часто холодные, отчужденные. А иногда, как этим вечером, неприкрыто злые. Бетельгейзе торжествовала. Чего нельзя сказать о Юэне. Он должен был, черт побери, радоваться (и радовался еще неделю назад), что у нее появились приятели, какая-то компания, даже парень теперь приходит, чтобы проводить до школы. Юэн старался убедить себя, что рад, прям счастлив, но когда кто-то из студентов спросил «профессор Форни, вы в порядке?», понял, что нет. Вообще нет. Совсем. Когда в субботу и воскресенье Бёрк опять не пришла в теплицы, Юэн разбил несколько горшков с геранью. Той самой, которую она нежно и аккуратно пересадила. Изломанные цветы лежат на полу в грязи, земле и глиняных осколках. Неоправданная ярость стоила им жизни. С каждым днем становится все сложнее сохранять над собой контроль. Юэна начинает морозить. В понедельник он выглядит хуже, чем обычно. Синяки под глазами, явные признаки переутомления, замедленный шаг. Его лихорадит, ломает и абсолютно все раздражает. Кости болят так сильно, что хочется выть от этой проклятой боли. Профессор кутается в шерстяной плед, сидя поодаль в первой теплице, где студентки продолжают плести венки. Из-за этого Гвинет и Бетельгейзе почти не разговаривают, то и дело обеспокоенно посматривая на засевшего в углу наблюдателя. — Вы опять заболели, профессор? — Бетельгейзе все-таки не выдерживает. — Видимо, да. На улице совсем холодно, — он даже не пытается что-то изображать, говоря тихо и равнодушно. Почти дремлет на своей лавке, прислонившись спиной к стыку стеклянных стен. — Может, пойдете лучше к себе? Мы все доделаем сами. — Нет, я немного посижу и продолжу работать. Не обращайте на меня внимания. Ну да, как же, не обращайте. Впрочем, профессор Форни выполняет свое обещание и минут через двадцать действительно уходит, морщась точно от сильной боли. Белизна снега на улице режет глаза, хочется закрыть все стены плотной драпировкой. Бетельгейзе давит пару белых ягод омелы пальцами, смотря на вязкий полупрозрачный сок, пачкающий кожу. — Сильно его прихватило. Кстати, профессор Форни был классным мракоборцем в прошлом. Но потом серьезно пострадал на войне и теперь вот учит детей в школе, — избавившись от компании мрачного учителя, Гвинет наконец расслабляется и решает вдоволь поболтать. Она, похоже, как и Бетельгейзе, чувствовала себя не в своей тарелке, пока профессор Форни сидел там, за спиной. — Вот как. Наверное, поэтому у него такое слабое здоровье. — Ты про простуду и желудок? Мне кажется, он тогда пошутил просто. А простуда, ну, с кем не бывает. — Ты разве не замечала, как часто он болеет? Да каждый месяц! Хотя… Сейчас и правда зима, и комната у него не очень. — Не-а, не замечала, — Гвинет пожимает плечами. — Ну, профессор Стебль иногда тоже преподает, так что, если он и болеет, это не бросается в глаза. Бетельгейзе чувствует себя сильно обеспокоенной и расстроенной тем, что профессор опять разболелся. Это кажется странным, но она упорно прерывает любые попытки проанализировать ситуацию. Как будто человек не может заболеть в такой холод. Декабрьские морозы стоят сейчас на улице во всем своем величии. Подростки после уроков и на перерывах дурачатся в снегу, те, что помладше — лепят снеговиков с помощью магии. И надо же, Бетельгейзе даже не подозревала, что он мог быть мракоборцем в прошлом. Проще представить его травником, снабжающим соратников нужными растениями для зелий, чем на поле боя. Профессор Форни выглядит слишком мягким и флегматичным для такого. Хочется хоть как-то ему помочь. Пусть профессор упорно старается игнорировать свою ученицу, нужно отблагодарить хотя бы за все то, что он уже сделал. Бетельгейзе чувствует себя бесконечно признательной за помощь, поддержку и возможность укрыться от враждебно настроенных учеников в теплицах. Вспоминается та дерзкая идея в конце ноября — с глинтвейном. Что ж, вот теперь Бетельгейзе достаточно обнаглела. Решается она только на следующий день, когда профессор вообще не выходит на работу. Стоять после уроков на кухне в окружении домовиков и готовить горячий алкогольный напиток… Неловко — будет мягко сказано. Краем глаза наблюдая за суетой ушастых карликов, Бетельгейзе думает о матери и ее слуге. Домовиха Бёрков была единственной, кто сейчас по-настоящему помогал маме. Глостерия старалась исполнить любое желание своей хозяйки, какое могла прочесть, преисполненная благодарностью и обожанием. Мистер Бёрк всегда относился к ней как к мусору, в отличие от жены. Срывал злость — уродуя и причиняя боль. У Глостерии после всех лет прислуживания не хватало нескольких пальцев и одного глаза. Фоули — семья матери — относилась к прислуге куда мягче, поэтому добродушие новоявленной миссис Бёрк к Глостерии, привыкшей к садистским наклонностям главы семьи, вызывало у одноглазой покалеченной домовихи небывалый трепет и любовь к госпоже. Теперь они обе искалечены, но Глостерия остается самой верной слугой и защитницей миссис Бёрк. Бетельгейзе не имеет ничего против домовиков. Для нее они просто есть и выполняют свою работу. Домовики относятся к ней с легкой опаской и небольшим интересом. Аромат пряностей, цитрусовых и вина распространяется по огромной кухне. Бетельгейзе сидит на большом перевернутом ведре и задумчиво пробует то, что приготовила. Получилось больше, чем нужно, так что еще и эльфам останется. Она усмехается, представляя, что кто-то из них после ее ухода полезет в небольшую кастрюльку, чтобы напиться и поспать. От этих мыслей становится веселее (или скорее от спиртного). И все же… — Мерлин, я не пойду к нему, — вцепившись обеими ладонями в маленькую горячую кружку, Бетельгейзе сжимается, чувствуя, как крутит живот от волнения. Что ж так страшно-то, а? Может, лучше попросить кого-то из домовиков отнести больному преподавателю гостинцев? Алкоголь помогает немного расслабиться. Бетельгейзе набирает целый термос горячего напитка и уходит с кухни. Хватит быть трусихой. В этом нет ничего такого — просто отнести профессору термос, пожелать выздоровления и уйти. Да вообще проще пареного турнепса. Легко. Несомненно. Это не займет даже пяти минут. Сейчас вот она постучит в дверь и, возможно даже не входя, передаст ему этот чертов термос, который уже обжигает руку. Кулак снова, запнувшись, замирает в миллиметре от двери, но на сей раз все-таки решительно стучится. Ответная реакция следует незамедлительно. — Профессор… здравствуйте… Господи. Надо было хотя бы допить то, что осталось в кружке. Открывший дверь профессор наполовину раздет, поэтому взгляд существенно уступающей ему в росте Бетельгейзе упирается примерно куда-то чуть ниже ключицы. — Не стойте. Заходите. Голос его сегодня хриплый, еще более болезненный, чем вчера. Бетельгейзе не знает, куда лучше смотреть: поднять лицо — неловко, пялиться на его торс — еще более неловко, а в сторону — как-то неприлично. Взгляд невольно опускается ниже, к пупку. На боку виднеется грубый рваный шрам, словно что-то пыталось вспороть ему живот. Жутко. Так сильно, что даже передергивает. И в то же время ужасно смущает. Он неплохо сложен и имеет чертовски рельефный торс. Под всевозможными вязаными жилетками и джемперами заметить это было невозможно, но теперь Бетельгейзе действительно верит, что перед ней отставной мракоборец. Пытаясь вернуть себе самообладание, она послушно заходит в комнату, машинально осматриваясь. Здесь и правда смертельно холодно. Окно, в отличие от окон слизеринских общежитий, выходит не на подземное озеро, но естественного света здесь все равно мало. На потолке видна черная плесень, как и на стенах. Бетельгейзе никогда раньше не видела настолько неухоженные жилища. В комнате довольно пусто и очень мало мебели, но даже мусор показался бы тут украшением. Помещение больше походит на заброшенный дом, в котором давно никто не живет. Стены пооблупились, а деревянный пол местами прогнил. Интересно, почему домовики не наведут тут порядок? Еще интереснее, как такой опрятный и аккуратный человек, может жить в подобном месте? — Вам бы жилье сменить, профессор. С такими успехами можно и чем-то похуже простуды заболеть. Бетельгейзе морщит нос. Она чувствует себя неуютно, потому что привыкла все же если не к роскоши, то хотя бы к чистоте. Он молча натягивает тонкую футболку. Наверное, подумал, что стучится кто-то из преподавателей, поэтому не успел одеться. — Я думал, Сев принес лекарство. А это вы. Поясняет, подтверждая ее мысли. Они с профессором Снейпом, похоже, и правда в довольно хороших отношениях, раз профессор Форни так зовет его. — Так что вы хотели? — Я… эм… — ученица протягивает учителю термос. Ладонь остается красной от жара, когда он его принимает. — Что это? — Глинтвейн. — Вы хотите меня… напоить? — изнеможенное лицо веселеет. И это та искренняя веселость, по которой Бетельгейзе скучала последнее время. — Хочу. «Напоить». Бетельгейзе, чтобы успокоиться, принимается рассматривать единственную интересную вещь в комнате, которую не сразу заметила: большой буфет, за стеклянными дверцами которого стоит огромное количество бутылок. Их содержимое разноцветное, в основном преобладают обычные цвета от желтого и красного до коричневого, но есть и зеленые, и мерцающие магическим блеском. Судя по этикеткам — те самые спиртные настойки, о которых профессор Форни говорил раньше. Ничего себе. На каждой из четырех полок стоит не менее дюжины разных напитков. В одной бутылке, свернувшись кольцами, находится змея. В другой — сколопендра. В кабинете зелий всякого заспиртованного добра, конечно, хватает, так что видеть подобное приходилось, но профессор Снейп и с головой младенца смотрелся бы органично. Поэтому Бетельгейзе опасливо отходит от буфета, не понимая, что вообще не так с этим местом. Юэн тем временем сидит на диване, грея руки о горячий термос. Черт знает, почему тот так сильно нагрелся (видимо, Бетельгейзе на нервах напутала с заклинанием). Но ему не больно. Озноб сильнее — конечности настолько холодные, что даже обжигающий металл не может согреть. Бетельгейзе избегает прямо смотреть в глаза. Тяжелый безмолвный взгляд вызывает слишком странное томление в ее груди. Она чувствует его спиной, плечами, всем своим телом. Ей не_страшно. Но… В этом есть что-то неправильное. Темное. Странное. Подчиняющее. Бетельгейзе подходит ближе, стоя перед профессором и смотря сверху вниз. Уши горят от смущения, но не сбегать же, когда они, наконец, снова вдвоем. И плевать, что он почти не мигает и выглядит пьяным. Это просто болезнь. — Я могу чем-то помочь? Профессор Форни отрицательно качает головой. Бетельгейзе нерешительно протягивает руку, чтобы дотронуться до его лба. У профессора сильный жар — при такой температуре надо пить бодроперцовое зелье и лежать в лазарете, а не в этой холодной комнате. — Профессор, вы такой горячий… Запоздало понимая, как это звучит, Бетельгейзе чувствует, как ее саму кидает в жар, и жжение с ушей переходят на все лицо, включая шею. «Мерлин, что я только что сказала?» Аж плакать от стыда хочется. Не стоило сюда приходить, ох, не стоило. Эгоистично успокаивая себя тем, что профессору слишком плохо, чтобы обратить внимание, а наутро он вообще может ничего не вспомнить, Бетельгейзе натягивает хмуро-решительное выражение лица, собираясь хотя бы немного побыть полезной. Юэн тактично делает вид, что не расслышал. Эта девочка такая милая, но ей нельзя здесь находиться. Бетельгейзе. Чем дальше, тем становится хуже. Она снимает мантию, закатывает рукава. Наколдовывает тряпку, мочит ее водой, используя «Агуаменти», и явно не собирается уходить. — Все нормально, оставьте. Сейчас разгар контрольной недели, если вы заразитесь и пропустите что-то, я себе этого не прощу. — Нет. Профессор, позвольте мне помочь вам. Вы уже столько раз помогали мне, — Бетельгейзе говорит твердо, готовая сегодня до победного конца спорить с этим упрямцем. — И это меньшее, что я могу сделать. Взгляд замечает еще одну уродливую глубокую старую рану — на сей раз на предплечье со стороны локтя. Такие шрамы остаются от травм, полученных при попытке защитить голову. Какая магия это сделала? Бетельгейзе не хочет рассматривать. Она видела за свою недолгую жизнь слишком много всевозможных ранений. От таких боевых отметин становится по-животному страшно. Его шрамы будят самые ужасные воспоминания. «Клыки рвут мягкую плоть легко и свободно. Будто бы то, что лежит на земле, не более чем огромный кусок мяса. Волчьи лапы стоят, упираясь, на развороченной человеческой груди. Окровавленная пасть пытается добраться до внутренностей. Сладко-соленые волокна с наслаждением пережевываются, вызывая чувство особенного удовольствия. Ребра хрустят. Его добыча уже не дергается. Скоро остынет, нужно есть, пока горячее. Плач, преисполненный боли и ужаса, ласкает острый волчий слух». Влажная ткань касается горячего лба. Светло-серые глаза смотрят нездорово. Неадекватно. Юэну становится совсем плохо, с трудом удается сидеть, но ему страшно оставаться одному. Холодно, страшно и больно. Когда все тело выворачивает наизнанку в агонии, хочется, чтобы кто-то был рядом. Хочется, чтобы она была рядом. Откладывает термос рядом с собой на диван, освобождая руки. Подставляет щеку под робкое прикосновение девичьей ладони. Она должна уйти, пока он не стал слишком опасным — повторяет как мантру. Но, пожалуйста, еще хотя бы десять минут. Бетельгейзе почти не дышит, трепетно касаясь его щеки и губ кончиками пальцев. Она так долго мечтала об этом, но теперь не знает, имеет ли право. Они рассматривают друг друга, и Бетельгейзе надеется, что профессор правда ничего не вспомнит завтра. А он нежно, почти любовно гладит ее запястья. — Скажите мне, от чего эти следы? Проходится большим пальцем по рубцам. Юэн и сам знает ответ. И всегда знал его. Он необъяснимым образом почувствовал это, когда впервые увидел Бетельгейзе. Ей хочется отдернуть руки, спрятать проклятые отметины, содрать их с кожи. Меченая оборотнем. Сухие губы нетрезво касаются узоров лун.