Зелень

От нее пахнет травами: мелиссой, шалфеем, ромашкой. В основном, пожалуй, ромашкой — такой легкий, но сладкий аромат, который сложно с чем-то спутать. И как он не понимал этого раньше? Юэну нравится ее запах, слишком сильно, но только сейчас — когда лицо и шея так близко — получается его разобрать. Девичьи пальцы по-прежнему чуть выше сгиба локтя, такие живые, холодные сквозь плотную ткань свитера. Настоящие. Взгляд робкий и пугливый; она выглядит растерянной и смущенной, не понимающей, что делать, и просто… стоит. Это вынуждает быть осторожным. Бетельгейзе позволяет себе прикрыть глаза, чувствуя, как в груди все переворачивается. Его губы теплые, а движения такие невесомые, что практически дразнят. Дыхание на подбородке и щеке — выдох судорожный. Горячий. Ему хочется по-другому. Но черные ресницы взволнованно вздрагивают от самых простых и невинных прикосновений, поэтому Юэн может себе позволить одно целое ничего. Ничего — и держаться рукой за край стола совсем рядом с ее бедром. Бетельгейзе по-прежнему чувствует поясницей жесткое дерево, в которое инстинктивно вжимается, будто пытается увеличить расстояние. И в то же время, ощущая тепло, исходящее от профессорской руки, хочет придвинуться ближе. От противоречия собственные пальцы становятся совсем ледяными. Ей… нравится. Но все равно страшно. Юэн чувствует это, интуитивно понимает, заставляя себя остановиться. Наверное, сказывается отсутствие реальной близости — иначе почему он так быстро завелся? Ему вообще никогда не нравилось целоваться. Почти неосознанно наклоняется ниже, вдыхая запах волос и шеи. Впервые позволив себе сделать это по-настоящему, не украдкой. И понимает, как сильно хотел этого последние два месяца. До дрожи. Они стоят так не больше минуты, но обоим прошедшее время кажется маленькой жизнью. — Это больше не должно повториться. Распрямляясь и отстраняясь, говорит скорее себе, чем ей. Чтобы наполниться уверенностью, которой нет от слова совсем. — Потому что я… не умею? Бёрк смотрит на него так смущенно и взволнованно, что Юэн невольно улыбается, умилившись. Мерлин, неужели ее сейчас больше всего заботит то, что она не умеет целоваться? У них есть проблемы посерьезнее. Он качает головой. — Просто я ваш учитель, а вы — моя ученица. Это неправильно. Слова — заученные и подготовленные многим ранее — даются тяжело. Звучат так неестественно, как какой-нибудь канцеляризм. Пусто. — Но вы же хотели меня, — она смаргивает, закусывая нижнюю губу, — поцеловать? — Хотел. Он смотрит слишком внимательно на ее рот, размышляя. Зачем она опять так играет словами? Издевается же. — И хочу. Бетельгейзе утыкается лбом ему в грудь, надеясь охладить горящее лицо тканью свитера, но выходит так себе. Почему-то появляется стойкое ощущение, что профессор имеет в виду совсем не поцелуи. Наверное, просто воображение разыгралось. Все происходящее и так совершенно нелогично. — Не понимаю. «Я тоже». — Если вы против, то зачем оставили мне эти портреты? Поднимает голову, чтобы посмотреть на него — недоуменно и хмуро. — Не могу объяснить. А Юэн действительно не может, потому что сам не понимает, зачем. В последнее время он уже не очень хорошо себя понимает. — Ладно… — Бетельгейзе легко соглашается и вновь опускает взгляд. Нет сил спорить и пытаться анализировать. Нужно что-то сказать, потому что иначе наступит неловкая пауза, они разойдутся, и как потом смотреть в глаза друг другу — непонятно. — Я хотела попросить вас кое о чем. — О чем? Юэн внутренне напрягается, не зная, чего ждать, ведь эта девушка бывает чертовски непредсказуемой. Пучок омелы над их головами он заметил намного раньше. Ноги тогда понесли к ней против воли. Будто так и надо. И все-таки Бетельгейзе первая потянулась к нему. — Могли бы вы сопровождать меня завтра? Я собираюсь навестить маму в больнице. Сопровождать? Ох, черт. При всем желании, Юэн не смог бы отказаться — директор на днях уже недвусмысленно намекал на то, что мисс Бёрк хочет отправиться в больницу святого Мунго на Рождество, и ей необходим кто-то, кто будет рядом. Особенно бывший мракоборец, ага. — Да, конечно. Как все-таки просто у Дамблдора получается управлять людьми. Может быть, не пошли он тогда Юэна в совятню, ничего бы этого сейчас не было. Директор легко и непринужденно убил сразу кучу зайцев, найдя важной свидетельнице и телохранителя, и поддержку, и место, где можно укрыться. Жаль, Юэн не умеет работать с полутонами, одни сплошные крайности. Так что теперь ему ничего не остается кроме как плыть по течению, вяло наблюдая приближение обрыва. — Спасибо. Бёрк отпускает его и обнимает себя за плечи. Щеки все еще красные и горячие. Почему его так и тянет их погладить? Почему его вообще к ней так тянет? Нужно чаще посещать Хогсмид. — Тогда я пойду, напишу письмо. Она не может остаться в теплице и спокойно делать свою обычную работу после всего этого. Сердце до сих пор колотится так быстро, словно собирается выпрыгнуть прямо изо рта. Морозный вечерний воздух тоже не помогает унять жар.

***

Наутро Бетельгейзе уже потихоньку собирается в дорогу, проворочавшись всю ночь. Отражение в зеркале выглядит помятым и взъерошенным. Зато спальня и гостиная совершенно пусты, так что можно без стеснения ходить в сорочке, радуясь наступившему одиночеству. Мерлин, что может быть лучше такого рождественского подарка? Блаженство. Ни одной слизеринской рожи, тишина, покой, порядок и возможность делать все, что пожелаешь. Как будто вся эта огромная гостиная — твоя собственная. Впервые за два месяца Бетельгейзе широко улыбается и по-хозяйски разваливается в кресле у резного камина, над которым висит несколько полосатых носков — в качестве украшения, конечно. Подарки здесь оставлять некому. Она смотрит на красивую живую ель, украшенную серебряными фигурками. Поскольку ель сама по себе зеленая, игрушки повесили исключительно серебряные: покрытые радужной патиной волшебники и волшебницы, перебирающие тонкими ногами единороги, змеи гирлянд. Смотрится изящно и со вкусом: как минимум такие слизеринские предпочтения Бетельгейзе одобряет. Взгляд невольно цепляется за что-то белое, лежащее на тонком воздушном покрывале под рождественским деревом. Из любопытства, Бетельгейзе присматривается, быстро понимая, что это… цветы. Разве они были здесь вчера? Может, кто-то забыл из других студентов перед отправлением домой? Подходит ближе, поднимая небольшой аккуратный букет. Ромашки. Свежие и совсем не сезонные. Бетельгейзе какое-то время стоит в ступоре, рассматривая зеленые стебли, ищет какую-нибудь записку, но там ничего нет. Так или иначе, нужно поставить их в воду, даже если это какая-то ошибка или просто хогвартская магия. Возможно, слизеринская традиция? В такое поверить и то легче, чем в то, что цветы предназначены ей. Ставит вазу по центру журнального стола, смотрит на ромашки недоверчиво. Ну не стал бы профессор Форни посылать ей букет — это совершенно не укладывается в голове, да и не по-рождественски как-то. С чего ему вообще что-то ей отправлять, если он уже прямо дал понять, что ничего больше не будет? Хотя, памятуя о необъяснимых при такой позиции знаках внимания… Блокнот с рисунками все еще лежит в сумке. Все-таки профессор Форни очень странный человек. После совершенно неловкого ужина Бетельгейзе с трудом смогла подремать хотя бы несколько часов, полночи думая о том, как пройдет предстоящий поход в больницу. И пытаясь разобраться в собственных абсолютно перемешавшихся чувствах и мыслях. Ей так хочется этого «больше» — снова стоять совсем близко, чувствовать на себе чужое дыхание, млеть и распадаться от нежности прикосновений. В какой-то момент профессор заполнил все мысли до единой. От этого так хорошо, легко и приятно. Лучше страдать от не_разделенной любви, чем от того, что гораздо ужаснее и важнее. Что разрушает у самого основания. Обида, раздражение — какие бы отрицательные эмоции ни вызывал профессор Форни своим поведением, Бетельгейзе готова упиваться и ими, отдаваясь чувствам каждой клеткой своего естества. Лишь бы избавиться от всепоглощающей пустоты. Подушечкой пальца трогает узкие лепестки. И кто придумал гадать на ромашке? Какое кощунство — так издеваться над бедными цветами. Бетельгейзе никогда не интересовали прорицания, в Хогвартсе она с ними худо-бедно справлялась, но в жизни не пользовалась ни разу. Сейчас же в голову настойчиво лезет глупое, практически детское гадание: любит, не любит. Она лишь нежно целует головку цветка и спешит собираться в больницу. Бетельгейзе не решается зайти за профессором Форни, надеясь, что тот придет сам. Торопливо минует лестницу с горгульей, чтобы успеть в назначенное время к директору. Возле огромной статуи она каждый раз испытывает чувство благоговейного трепета. Перешагнув порог директорского кабинета, Бетельгейзе с восхищением и интересом зависает на всевозможных необычных приборах, применения которым не знает, но очень хочет узнать. У директора она была всего раза два и во время каждого посещения превращалась в любопытного ребенка, едва завидев волшебные устройства. Профессор Дамблдор сидит за рабочим столом, справа на жердочке — огромная красная птица, с интересом наблюдающая за движением хозяйского пера. — Доброе утро, профессор Дамблдор, — Бетельгейзе обращается с почтением, заставляя себя смотреть пожилому мужчине в лицо. Он поднимает ясные голубые глаза из-за очков-половинок и добродушно приветствует ее в ответ. — Вы уже готовы, мисс Бёрк? — Да, сэр. А… почему лимонные дольки? Она вчера вечером получила пароль для горгульи, написанный на бумажном свитке, и не сразу догадалась, что это вообще такое. — Ничто так не поднимает настроение, как любимое лакомство. Присаживайтесь. Профессор Форни будет вас сопровождать, так что подождите его пару минут. Насколько я знаю, вы не очень хорошо ориентируетесь в Лондоне? Бетельгейзе покорно садится на небольшую скамью, рассматривая огромный камин, через который предстоит отправиться прямиком в Министерство Магии. Разумеется, она ужасно нервничает — причин достаточно, — но добрый голос главы Хогвартса немного успокаивает. — Да, сэр. Я почти не покидала поместье Бёрков. — В таком случае, вам точно необходим проводник. Запоздало доходит, что, по-видимому, директор сам настоял на том, чтобы ее сопровождал профессор Форни. Выходит, его и просить не надо было. — А почему именно профессор Форни? — А почему нет? — Вы считаете, мне может угрожать опасность? Бетельгейзе предпочитает спрашивать прямо в лоб. Раз профессор Дамблдор посылает с ней пусть отставного, но все-таки мракоборца, есть чего бояться. — К сожалению, за пределами школы опасность угрожает всем, — директор вздыхает, а его выражение лица становится посуровевшим. — Мирные дни наступят еще нескоро. Вчера пропал один ученик. Простой волшебник-полукровка, не имеющий никакого отношения к предстоящим судебным разбирательствам. В вашем случае покидать Хогвартс я бы вовсе поостерегся. Директор говорит серьезно, но, кажется, не категорично. Отменять свои планы совершенно не хочется — Бетельгейзе очень соскучилась по матери, и теперь переживает за нее еще больше. В конце концов, она ведь будет с профессором. Вряд ли кто-то отследит их перемещение. Неужели директор запретит? — Я все равно хочу навестить маму, если можно. Я ведь уже пообещала ей, и мы давно не виделись. Смотрит робко, но просяще. — Что ж, не могу вам препятствовать, — Дамблдор лишь снисходительно улыбается в ответ. — Любовь ребенка к матери — одно из самых светлых чувств. Слова профессора пронизаны теплотой и тоской. — А что за мальчик пропал? — Мистер Браун. Вы не читали утреннюю корреспонденцию? — Ох, нет, я не подписана на Ежедневный пророк и не спускалась в Большой зал. В школе осталось совсем мало студентов — только круглые сироты, у которых нет даже друзей, готовых принять погостить на Рождество, поэтому вчерашний ужин прошел в крайне интимной обстановке. Преподаватели (кроме, слава Салазару, Юэна) ели вместе с учениками и разговаривали на личные темы, так что «затеряться» не получалось. Повторять этот опыт рождественским утром Бетельгейзе не решилась. Чтобы не портить себе настроение. — Мальчишки в таком возрасте склонны к импульсивным поступкам. Полагаю, он близко дружил с мистером Дрейком — своим соседом по комнате. Кстати, слышал, в последний месяц вы тоже немало времени проводили с мистером Дрейком и его кузиной. Бетельгейзе не меняется в лице, но сразу вспоминает последний разговор с Томом в библиотеке, а потом с Гвинет. Том говорил, что они с другом нашли дьявольские силки в Запретном лесу. Неужели все-таки что-то случилось? Бетельгейзе хмурится, что не укрывается от проницательного директора. Интуитивно чувствует, что не должна рассказывать о том, что знает, поэтому берет эмоции под контроль, чтобы не выдать себя. — Ну… Гвинет ведь посещает отработки из-за того нелепого случая с Розье. В последнее время ее кузен часто приходил, чтобы помочь. — Может, вы что-то слышали о планах мистера Дрейка и мистера Брауна? — Нет, профессор. Я мало общалась с Томом. Бетельгейзе говорит спокойно, но уверенно, смотря директору прямо в глаза. Она знает: если хочешь успешно солгать, нужно поддерживать зрительный контакт. Когда живешь с психопатом, врать учишься с малых лет. — Есть подозрения, что мистер Браун сбежал из дома, — директор не давит, принимает ответ и слегка откидывается в кресле. Узловатые сухие пальцы скрещены между собой, ладони лежат на массивной столешнице. — В последнее время его отношения с семьей сильно испортились. Однако и мистеру Дрейку теперь предстоит не самое радостное Рождество. — Я, раз уж вы затронули эту тему, хотела бы поговорить о совершенно несправедливом наказании Гвинет… Бетельгейзе пытается перевести разговор в нужном направлении, заодно уведя от опасной темы, но директор жестом ее прерывает — легко и непринужденно. — Прислушайтесь, какой дивный звук. Это поворачивается лестница. Полагаю, профессор Форни уже готов отправиться с вами в больницу Святого Мунго. Бетельгейзе обиженно поджимает губы и смотрит на директора со скепсисом. Но дверь через несколько мгновений действительно открывается, чтобы впустить в кабинет — как обычно сонного — профессора Форни. Из головы сразу вылетают все мысли: и о Гвинет, и о Томе, и вообще обо всем. Желудок от волнения скручивает, но Бетельгейзе не подает виду. Профессор Форни здоровается с Дамблдором и с улыбкой кивает Бетельгейзе. Он одет в то самое пальто, которое носил, когда одолжил ей мантию, и выглядит как-то немного иначе. Профессор останавливается рядом, придирчиво осматривая подопечную. Долго и молча. Она краснеет, не понимает, в чем дело, и начинает лихорадочно вспоминать, все ли правильно надела и не забыла ли чего. — Нет, так не пойдет, в своей мантии вы будете слишком сильно выделяться. — О, а вот и еще одна причина, почему именно профессор Форни, — Дамблдор иронично улыбается, сверкнув стеклами очков. — Ваше пальто я не надену! Она смущенно восклицает, вспоминая, как профессор заставил ее надеть свою мантию в прошлый раз. — Я и… не предлагал… — Юэн запинается, округляя глаза, — просто нужно что-то другое. Из министерства придется идти через улицы маглов. — То есть ваше пальто не будет выделяться, а моя мантия — будет? — Просто есть вещи, которые и в мире маглов смотрятся обычно, а есть те, которые вызовут вопросы. Юэн изо всех сил старается вернуть себе спокойное выражение лица, пока Бёрк как ни в чем не бывало размышляет над проблемой. Черт, зачем так подставлять? Что подумает директор? Ее словно и не волнует, что они еще вчера целовались в теплицах, а сейчас тут вообще-то рядом сидит сам Дамблдор! — У меня нет такой одежды… — наконец, после паузы Бёрк подавленно отвечает. Ну, неудивительно. Было бы удивительнее, если бы была. — Я что-нибудь придумаю. Мы ведь все равно сначала переместимся в министерство магии. Слова профессора приносят облегчение — Бетельгейзе уже успела решить, что теперь ее вылазку в больницу точно отменят. Она не понимает, насколько важно не привлекать внимания маглов, и в тот единственный раз, когда посещала больницу, они с дядей трансгрессировали прямо к ее стенам. Почему нельзя сделать так и сегодня — загадка. Но это все не важно, главное: они все-таки отправляются в путь. Волнение зашкаливает. Предстоит побывать в Министерстве Магии, а потом идти по улицам Лондона, так еще и с профессором Форни, оставаться наедине с которым — ну очень волнительно. Хотя бы путешествие по каминной сети не в новинку: иногда Бёрки всей семьей посещали званые ужины других аристократов. Ей не нравится, как летучий порох пачкает лицо и одежду, но оказавшись в просторном зале, Бетельгейзе напрочь забывает об этом. Отойдя от золоченого камина, сразу принимается рассматривать синий потолок, по которому плывут волшебные золотые символы — будто созвездия в темном вечернем небе. — Тергео, — профессор Форни очищает от сажи сначала себя, а затем и свою ученицу. Бетельгейзе следует за ним, попутно продолжая осматриваться. В декоре используется много разных золотых элементов, что как бы подтверждает особенный статус данного места — чего стоит один огромный золотой фонтан. Настенные панели и паркет — лучшие сорта дерева. Министерство Магии выглядит очень внушительно. Профессор переходит к первому попавшемуся камину на противоположной стороне зала. — Форни, привет! — Кто-то из проходящих мимо волшебников, замечает его и машет рукой. Министерство активно работает даже в Рождество. — Ты-то мне и нужен, — профессор Форни щелкает пальцами, и затем обращается уже к Бетельгейзе: — Подождите здесь пару минут. Я придумал, где добыть вам одежду. — Что такое? Мы все переполошились, решив, что прибыл господин Дамблдор, — мужчина понижает голос, когда Юэн подходит к нему ближе, но Бетельгейзе по-прежнему их слышит. — Он позволил воспользоваться своим камином, я сейчас все объясню. Милс на месте? — Разумеется, ее бы воля, она бы тут жила, — досадливо хмыкает мужчина, — дочка скоро забудет, как она выглядит. Так в чем дело? Она мне ничего не говорила о вашем визите. Кто эта девушка? Волшебники отходят подальше, и Бетельгейзе остается только пялиться на их удаляющиеся силуэты да из любопытства пытаться прочесть что-то по движениям губ. Но она слишком быстро забывает о первоначальной цели, засмотревшись на губы профессора Форни и вспомнив вчерашний вечер. Мерлин, у нее хорошо получается вести себя так, словно ничего не случилось, хотя это чертовски выматывает. Скованности нет, но постоянно накатывает стеснение, заставляя кожу покрываться мурашками. Она, задумавшись, не замечает, как теряет профессора Форни из виду, и было начинает паниковать, но спустя несколько минут тот возвращается, держа в руках женское лиловое пальто. Такая одежда вполне себе соответствует магической моде, так что Бетельгейзе еще только предстоит научиться понимать разницу. — Вот, возьмите. Надеюсь, не слишком велико. Лучше наденьте сразу. Бетельгейзе послушно снимает свою мантию, вручая ее профессору. Запах духов ударяет в голову так сильно, что Бетельгейзе кривится. Ее чувствительное обоняние не слишком-то жалует подобное амбре. — Ого, какой крепкий парфюм. Чье это пальто? — Моей давней… знакомой. Было в этой короткой заминке что-то такое, что покоробило Бетельгейзе до глубины души. Бывшая девушка его, что ли? Глупо об этом думать, но… — У вас есть знакомая, работающая в министерстве магии? — смотрит скептично, и так сильно подчеркивает это «знакомая», что профессор не выдерживает взгляда, нахмуренно отводя собственный. Еще глупее — так себя вести. Ладно, это не ревность, это просто интерес. Ей действительно просто любопытно и хочется смутить его. — Что вас удивляет? Я тоже работал в министерстве магии. Здесь много моих знакомых и друзей. В том числе женщин. — Ну, просто… знакомая… Вы так сказали это… Почему она никак не может тактично умолкнуть и оставить в покое это дурацкое слово? — Прекратите. Нормально я сказал. Обычно. Это жена того волшебника, с которым я только что разговаривал. И я бы предпочел не развивать тему дальше. Профессор Форни решительно шагает в зеленый огонь, не давая Бетельгейзе продолжить расспросы и как бы ставя точку. Ну кто ее за язык тянул, а? Может, лучше вернуться в Хогвартс? Ужасно. Остается надеяться, что он не будет сердиться. От стыда Бетельгейзе хлопает себя ладонями по щекам и отправляется следом. Мощным толчком ее выкидывает на поверхность из… толчка. Обернувшись, Бетельгейзе с недоумением видит унитаз. Несколько минут неверяще ищет глазами хоть что-то еще, откуда могла тут появиться, но ничего другого в кабинке нет. — Что за… — брезгливо Бетельгейзе распахивает дверь. Профессор Форни уже ждет ее возле раковины. — Это что — туалет? — Да, — уголки его губ подрагивают — видно, что профессор еле сдерживается, чтобы не рассмеяться. — Омерзительно. Есть ли другой вход в министерство? Возвращаться этим способом обратно я не намерена. Какая дикость. Закутывается в чужое пальто получше, морщится и всем своим видом выражает глубочайшее «фи». — Есть вход для обычных посетителей. Там необходима регистрация, но, думаю, я смогу вас провести, — все-таки смеется. Интересно, что она устроит, если сказать, что туалет, ко всему прочему, мужской? Он не выглядит обиженным или раздраженным после неловкого разговора в зале, и свободно ведет Бетельгейзе дальше. Оказавшись на улице и пройдя небольшой проулок офисных зданий, Бетельгейзе пугается странных движущихся металлических коробок. Она никогда в жизни не видела автомобилей и даже не слышала о них, поэтому, испуганно пискнув, прячется за преподавательскую спину. — Почему мы не можем трансгрессировать, профессор?! — В радиусе полумили вокруг Министерства сейчас запрещено пользоваться какой-либо магией. Ищут пропавшего мальчика. — Это какой-то транспорт, да? — Бетельгейзе опасливо высовывается из-за его плеча, решая посмотреть на дорогу. Машин из-за праздника не так уж и много, но они все равно пугают и издают неприятный шум. — Быстро соображаете. Не бойтесь, тут недалеко. К тому же я хотел немного показать вам город. «Ничего я не боюсь, я просто осторожна». Хочется обидеться, но слова про город не оставляют ни шанса. Неужели профессор Форни правда хочет погулять с ней? Глупая улыбка невольно лезет на лицо, и Бетельгейзе прячет ее в высокий ворот лилового пальто. — Мерлин, этот запах такой тяжелый и терпкий, что у меня уже кружится голова. — Никогда не мог терпеть ее духи. К нашему общему сожалению, ничего лучше не нашлось. Звон двигателей перестает оглушать. Мимо проходит стайка смеющихся девушек, напевающих рождественский гимн — текст и мотив совсем не такие, как у волшебников, но Бетельгейзе не составляет особого труда понять, что это такое. Несмотря на то, что еще день, повсюду можно заметить развешанные украшения и гирлянды, которым только предстоит загореться с наступлением сумерек. Наверное, если бы Бетельгейзе хоть немного больше знала об обычных людях, она бы легко сопоставила их традиции с магическими. Почему-то становится тоскливо. Перед маглами весь мир на поверхности — множество домов и прочих зданий, транспорт заполняет собой всю дорогу, и все эти люди… как же их много. Дети, пока они с профессором проходят мимо, играют в снежки или валяются в снегу — точно так же, как дети волшебников. Тоже смеются и бегают друг за другом, дурачатся и веселятся. Но у них нет никакой нужды таиться. Бетельгейзе идет рядом с Юэном нога в ногу и подавляет в себе стойкое желание взяться хотя бы за край его пальто — потому что ей страшно. Вокруг целый, но совершенно чужой мир, и он не слишком-то жалует волшебников. — Жаль, что волшебники не могут так же свободно жить в Лондоне. Юэн внимательно смотрит на нее и молчит, словно позволяет говорить дальше. И она продолжает. — Из-за маглов нам приходится прятаться, как… крысам. Залезать в унитазы, терпеть все это унижение. Разве это справедливо? В сердце поднимается волна негодования. — А вы бы предпочли, чтобы все эти люди стали рабами, как того хотел Волан-де-Морт? Профессор Форни редко выражается так холодно. До Бетельгейзе наконец доходит, что она сказала и как это звучит. И кому. Вся магическая война началась с этой идеи: волшебники не должны скрываться от маглов. Они должны их подчинить. Они — лучше, сильнее, умнее. Они — высшая раса, а маглы всего лишь жалкие отбросы. Бетельгейзе буквально с самого рождения слушала о том, как маглы притесняют волшебников, и сейчас видела подтверждение этому своими глазами. — Нет, но… Юэн вздыхает и объясняет уже намного снисходительнее: — Маглы беззащитны перед нами. Они не могут ни трансгрессировать, ни спрятать свои дома с помощью Фиделиуса. Не могут отразить темные заклинания. Разве признак «сильного» и «великого» — угнетение тех, кто слаб? Сейчас Бетельгейзе удается особенно хорошо прочувствовать, что он — учитель. — Нет. Выходит, мы должны защищать их, потому что мы сильные? — Можно и так сказать. Они такие же люди, но прекрасно обходятся без магии. Мы можем сосуществовать в мире, используя те возможности, каких у них нет. Никого не убивая и не обращая в рабство. У Бетельгейзе куча риторических вопросов, которые хочется высказать. Раз обычные люди такие беззащитные, почему маги не могут жить с ними открыто бок о бок? Не потому ли что за двести лет охоты на ведьм маглы кровожадно истребили огромное количество как волшебников, так и своих же людей, которых подозревали в колдовстве? Но лучше промолчать, потому что профессор останавливается и берет ее за руки — видимо, собираясь трансгрессировать. Они как раз заходят в темный проулок высоких зданий, где никого нет — только мусорные контейнеры и парочка крыс. — Вы знаете, что я родился в семье маглов? С легкой укоризной поднимает бровь. Юэн с виду относительно спокоен, но на самом деле от этого диалога ему стало максимально некомфортно. Не то чтобы он не понимает позицию аристократов и тех, кто хочет свободы для волшебников, просто… слышать это от Бетельгейзе особенно неприятно. С другой стороны — вполне закономерно. Нонсенс, что она, будучи чистокровной волшебницей, аристократкой — с их-то привычным воспитанием — вообще старается относиться к маглам лояльно. Но что, если она сейчас отдернет руки? Что это за чувство? — Да, — ее пальцы свободно лежат в его ладонях. На девичьем лице появляется виноватое выражение. — Я не имела в виду, что хотела бы для маглов той участи, какой для них хотел Тёмный лорд. Просто мне жаль, что мы не можем жить свободно и открыто вместе с ними. Последние слова еще долго звенят в ушах вместе с хлопком. Рядом уже знакомая стена старого универмага. Из-за стекла пялится манекен в цветастом фартуке. Чтобы не привлекать внимания, профессор практически сразу проводит Бетельгейзе в больницу. Приемное отделение выглядит празднично. В углу за информационной стойкой находится большая елка, украшенная золотыми и красными игрушками, а под потолком висят застывшие в воздухе пестрые шары разноцветного света. Волшебница за столом скучающе заполняет журнал. На Рождество посетителей совсем немного, поэтому очереди нет. — Здравствуйте. Мы к Амелии Бёрк. — Кем приходитесь? — Я ее дочь. А это мой сопровождающий — мистер Форни. Звучит как-то по-идиотски, но Бетельгейзе не придумала, как лучше его представить. — Вашу волшебную палочку, пожалуйста, — ведьма в лимонном халате требовательно протягивает руку, в которую Бетельгейзе поспешно вкладывает свою палочку. Радует, что они соблюдают такие меры предосторожности. — И вашу, сэр. Колдунья проверяет волшебные палочки, регистрируя посетителей, и отправляет их на пятый этаж — в отделение Недугов от Заклятий. — Ваша мать ведь находится под охраной? — Да. Но только пока. Сомневаюсь, что министерство постоянно будет выделять для этого специального человека. Они поднимаются по лестнице, минуя различные отделения. Бетельгейзе не обращает внимания на других пациентов, то и дело показывающихся то тут, то там. У кого-то из головы торчат рога, кто-то ходит на трех ногах, а у одной пациентки отсутствует нижняя челюсть — Бетельгейзе абсолютно безразличны любые увечья. Для юной девушки это странно, наверное. И странно наблюдать, как она гордо идет с прямой спиной. Настоящая аристократка среди отребья, не удостоившая никого даже взглядом. Раньше Юэн не замечал в ней этого. Но все познается в сравнении. Юэн видит знакомое лицо. Возле нужной палаты дежурит мракоборец — Джек Морган. Неплохой дядька, которого знают, пожалуй, все кадеты академии из-за адски сложных, но крайне важных экзаменов по слежке. А в годы войны Морган обучать их пытался вообще всему, что знал и умел. Он сидит на лавке и читает Ежедневный пророк, однако как только к двери приближаются посетители, лениво поднимается с места. Мужчины обмениваются рукопожатиями. — Мистер Морган, я к маме, — Бетельгейзе тоже знакома с суровым волшебником, поэтому он без лишних вопросов пропускает ее внутрь. За последние годы этот человек много раз принимал участие в жизни их семьи: именно с Морганом Алькор сотрудничал, чтобы мракоборцы смогли поймать отца. И Морган же потом помогал матери в суде. — Я подожду снаружи. — Юэн планирует поговорить со старым знакомым, пока она будет с матерью. — Нет. Маме будет спокойнее видеть, что я пришла не одна. Потом можете выйти. Это «можете выйти» вызывает легкий протест, но Юэн все-таки заходит, не успев сообразить, что аргумент у Бетельгейзе довольно слабый. В небольшом светлом помещении всего одна больничная постель, накрытая изумрудно-зеленым покрывалом. Сразу так и не подумаешь, что это «палата» — аккуратный журнальный столик, диван у стены с портретом какого-то юноши, тренога для одежды. Даже дорогой ковер под ногами. Женщина, стоящая у окна, оборачивается. Ее острое осунувшееся лицо расплывается в нежной улыбке, обращенной к дочери. — С Рождеством! — Бетельгейзе старается выглядеть бодрой и энергичной, чтобы сразу показать матери, что с ней все хорошо. — А это профессор Форни, мой преподаватель травологии. — Здравствуйте. Юэн не может отвести взгляд от миссис Бёрк, которая приветствует его легким женственным жестом. Из-за болезни ее кожа тонкая и сухая, зеленые глаза поблекли, но осанка никуда не делась. Все в ней говорит о стати и силе воли. Неожиданно становится просто и понятно, почему Бетельгейзе так равнодушна к травмам посторонних. Разве может быть дело до других, когда твой родной человек так страдает? Амелия Бёрк величественна, бледна и… без рук — прямо как Венера Милосская. И как статуя греческая совершенно нема. Из газет Юэн уже давно узнал, что мать Бетельгейзе с помощью магии лишили языка, восстановить который невозможно. Но он ничего не знал о руках. Короткие обрубки щедро замотаны бинтами, коричнево-красные пятна проступают сквозь свежую белую повязку, и остается только догадываться, что под ней. Тёмная магия постепенно разрушает эту женщину своим проклятьем. Судя по всему, раны не заживают уже много месяцев, и вряд ли могут зажить. Черные пятна переходят с плеч на шею мелкой точечной сыпью. — Я вас оставлю. Юэн пытается быть вежливым, но не может находиться там, поспешно покидая палату. Маленькая домовиха робко смотрит ему вслед единственным глазом. Сколько еще миссис Бёрк протянет с настолько тяжелой порчей? Может быть, год. В охране нет смысла, никто не придет ее убивать. Юэн лишь однажды видел подобное — так темные маги в редких случаях проклинали предателей, чтобы жертва мучилась как можно дольше, прежде чем сойдет с ума и иссохнет. Медленная бесчеловечная казнь. Если бы кто-то решил убить ее, то только из милосердия. — Дерьмово, да? — мракоборец, заметив по лицу Юэна, что тот все понял, подает голос. — Ее дочь ничего не знает о проклятии? — Нет, конечно, иначе на кой черт я бы тут сегодня штаны просиживал? — Зачем это все? — Амелия очень просила. Через своего домового эльфа. Девочка и так несколько месяцев от потрясения не разговаривала, когда брата задрали, зачем ей еще сильнее жизнь отравлять? И ты молчи. Молчать? Зачем дарить бессмысленную надежду? Чтобы потом, спустя год, ее раздавило осознанием? — Серьезно, не говори ей ничего. Сглатывает сухой ком в горле. — Слышал же про старшего сына? Мы тогда взяли их отца, и буквально спустя несколько дней парнишку разорвали оборотни. Там была такая каша… А она все это видела. Мать ее чудом спасла. Юэн нервно протирает лицо ладонью, останавливаясь пальцами на висках. В голове остро колет, а к горлу подкатывает тошнота. — Слышал. Но не знал, что это ее брат. Имена имеют свойство стираться из памяти. Про тот случай двухлетней давности мало кто не слышал. Оборотни, особенно Фенрир Сивый, славились исключительной жестокостью, но обычно они не ели своих жертв полностью. Парня обглодали до костей. Ладонь невольно сжимается на теплой ткани девичьей мантии — Юэн все еще носит ее в руках, перекинув через локоть. — Фрэнк и Алиса там же, где и всегда? — Ага. — Пойду, загляну к ним. Юэн шагает по коридору в поисках палаты длительной терапии. Шаги вторят биению сердца. Хочется развеяться, да и он давно тут не был. Навещать Долгопупсов — пустое дело, но это лучше, чем стоять и ждать, думая о том, как поступить. С Морганом разговаривать уже тоже не хочется. А Бетельгейзе, забыв о времени, проводит с матерью не меньше часа. Они пытались общаться с помощью Глостерии, но у матери от магии домовихи пошла кровь носом, поэтому пришлось прекратить. Легилименция домовых эльфов сильно отличалась от обычной, так что ослабленный организм не мог долго ее выдерживать. Но, со слов матери, когда с ней общался волшебник-легилимент, все проходило намного лучше. Поэтому Бетельгейзе, ободренная свежей идеей — заняться изучением легилименции — уходит из палаты в приподнятом расположении духа. В руках сверток и небольшой пучок сушеных ромашек — для чая. Несмотря на свое состояние, мама все равно нашла возможность сделать ей подарок. На лавочке обнаруживается только мистер Морган. Теперь мракоборец читает книгу вместо газеты. — А где профессор Форни? — Зашел во-о-он в ту палату. У него там друзья. Ох, профессор, наверное, устал ждать. Хорошо, что он нашел, чем себя занять. И странно, почему ни слова не сказал о своих друзьях. Бетельгейзе осторожно открывает дверь, заглядывая. Медсестра что-то ласково воркует пожилой женщине с огромным тюрбаном на голове. Профессор Форни обнаруживается в углу палаты, рядом с койками, отгороженными занавесками. На одной из них спит женщина, а на другой — сидит мужчина, который пустым взглядом буравит лицо профессора. — Извините, что так резко ушел. Бетельгейзе подумала, что он не заметил ее, погруженный в собственные мысли, но профессор Форни сразу подает голос, стоит подойти немного ближе. — Все в порядке. Мистер Морган сказал, что вы пошли навестить кого-то. Это… Долгопупсы? Чистокровные волшебники хорошо знают друг друга, в том числе враждующие семьи. Тем более Бёрки и Долгопупсы связаны близкими родственными связями (как обычно, через Блэков, а еще через Фоули). Мужское лицо сразу кажется Бетельгейзе знакомым, поэтому она быстро соображает, кто перед ней. — Да. Фрэнк и Алиса. Когда мы с Алисой поступили в академию мракоборцев, Фрэнк стал нашим наставником. Профессор уныло сидит, прислоняясь спиной к стене. Руки скрещены на груди, пятками слегка отталкивается, заставляя стул наклониться назад. Фрэнк Долгопупс приоткрывает рот, безучастно пялясь. В нем напрочь отсутствуют малейшие намеки на присутствие разума, и от этой картины Бетельгейзе коротко вздыхает. Ее мать хотя бы не потеряла рассудок. — Во время войны возиться с теорией и проходить полный курс времени не было, поэтому я часто работал с ними. — Они были вашими друзьями? — Наверное, да. Конечно, да. — А профессор Снейп? — Ха-ха, Снейп, — у профессора Форни вырывается невеселый смешок. — У нас в школе были похожие интересы и редкая вынужденная взаимопомощь, но мы скорее соперничали, чем дружили. А сейчас мы просто… как давние знакомые, которым пришлось работать вместе. Невольно притираешься. — Мне показалось, вы неплохо ладите. Бетельгейзе не просто так вспоминает про слизеринского декана. Он ведь прекрасный легилимент, а ей теперь необходим тот, кто даст хотя бы несколько советов по изучению легилименции. В идеале — научит. — Если вы закончили, предлагаю перекусить чем-нибудь в буфете и выдвигаться. Просидев час, играя в гляделки с умалишенным, Юэн уже не чувствует себя настолько дерьмово. Даже полностью сойдя с ума, Фрэнк все еще действует на него благотворно: одной лишь памятью о былом. Этот человек всегда умел приводить в чувство других. Улыбается, стараясь не думать о своей сложной дилемме. Когда они выходят на улицу, Бетельгейзе с интересом принимается рассматривать магловские украшения — гирлянды, разбросанные по кустам, деревьям и некоторым магазинам, загораются, погружая сумеречный город в яркие разноцветные огни. С первого взгляда кажется, будто они находятся в каком-то магическом поселении вроде Хогсмида. — Красиво. Немного проходятся по тротуару, заворачивают за угол кирпичного универсама. Горячий шоколад в буфете пришелся особенно кстати перед выходом на мороз. Желудок у Бетельгейзе все еще неприятно тянет от голода — одной маковой булочкой за день не наешься — но в то же время из-за нервного напряжения аппетита нет совсем. — Думаете, она не выживет? Бетельгейзе спрашивает спокойно, с какой-то совершенно жуткой готовностью. Похоже, она и сама что-то подозревает, хоть и не знает природы проклятия. Юэн растерянно замедляет шаг. — Не знаю. — Не думайте, что я ничего не вижу. Я же не дура. Сколько бы они ни удаляли, эти пятна все равно возвращаются. А потом превращаются в язвы. Что Юэн может ответить? Подтвердить опасения или солгать? Они медленно идут по мостовой. Зимой темнеет рано: еще нет пяти вечера, а небо уже серо-синее. Благодаря обилию уличных фонарей и гирлянд, на улице достаточно светло и ярко, чтобы видеть лица друг друга. — В общем-то, я именно поэтому хотела, чтобы вы поехали со мной. Целители говорят, что прогресс есть, но никто не скажет мне правды. И все же… За два месяца стало лучше, теперь она хотя бы может стоять и ходить. В рассудительном тоне чувствуются нотки робкой надежды. От этого становится совсем тошно. — Если вы продолжите молчать и смотреть на меня с такой жалостью, наверное, я расплачусь. И вообще, вы ведь хотели показать мне город. В общении с ней есть одна чудесная особенность — Бетельгейзе хорошо понимает его без слов. Вот и сейчас она понимает. И отводит взгляд, пытаясь перевести тему на что-то отвлеченное. Потому что иначе действительно расплачется — как тогда, в теплицах. Крутанувшись на каблуках, Юэн снова трансгрессирует. Они оказываются на набережной Виктории: Темза шумит и переливается яркими огнями. — Я не целитель и не разбираюсь в порче и проклятиях такого уровня. Его руки все еще держат ее за плечи. Бетельгейзе вздыхает, выпуская облачко пара изо рта. Больше похоже на всхлип. Прижимает к груди подаренный матерью сверток, закусывает губу, дрожит. Маленькая и одинокая. Она совершенно точно не заслуживает такой правды, но и за ложь Юэн себя не простит. Поэтому он принимает единственное верное решение: поверить. Просто поверить и надеяться вместе с ней, что проклятье отпустит. Ослабнет, поддастся исцелению, разрушится. Поверить, что это не приговор. — Но я уверен, что в больнице сделают все возможное, чтобы спасти жизнь вашей матери. Бетельгейзе смотрит на него недоверчиво и молчит. Пролетающие над рекой чайки протяжно кричат, заставляя вздрогнуть. — Ей ведь уже стало лучше. Юэн говорит это так искренне, что Бетельгейзе сдается. А ему ничего не остается, кроме как просто ее обнять.