Зелень

Возле дома семьи Форни рос старый раскидистый каштан. Огромная крона, каждый май зацветающая сотнями белоснежных свечей, колючие зеленые плоды, которыми так весело кидаться в прохожих мальчишек, крепкие ветви. В детстве Юэн представлял себе, что это — древний Каштан Сотни Лошадей, настолько большим тот казался. На дереве висели качели, а низко расположенные ветки позволяли забираться выше. Именно там — в тени зеленых лап-листьев, — мальчик прятался от отца. Страха перед наказанием он не испытывал, но у отца водились свои тараканы в голове. Форни-старший сам выдолбил гроб для любимой жены — еще при ее жизни. Красивый, благородного красного оттенка, покрытый лаком и искусным орнаментом. Он делал его несколько лет, отбирая лучшие материалы для инкрустации. На крышке — латунный крест, по канту — бутоны роз. Детские руки помогли выточить пару цветочных розеток. Жуткое искусство. Странно восхищаться подобными вещами, но идеальный шестигранник из цельного массива, отполированный и оббитый внутри махагоновым шелком, внушал настоящее благоговение. Матери он тоже понравился, хотя Юэн даже своим детским умом понимал — ей не по себе. Когда миссис Форни не стало, а они остались одни, отец всеми силами старался привить своему «наследнику» любовь к их семейному делу. Проклятая тисовая роща находилась в двух лигах от дома. Отец в шесть утра заводил старый пикап, заставляя сына ехать с ним, и тогда Юэн — сонный и желающий смотреть мультики, — укладывался на заднем сидении. Если, конечно, не успевал раньше залезть на дерево. Юэн ненавидел чертовы тисы. Ему нравился каштан. Когда в лавке Олливандера мальчика выбрала каштановая волшебная палочка, он был счастлив. Интересно, жив ли еще старый друг? Коснуться бы снова ладонью шершавой коры. Отец пару раз грозился срубить его, когда Юэн отказывался спускаться, но все-таки тоже испытывал особую привязанность. Только после смерти отца Юэн узнал, что каштан посадили, когда родился дедушка. Он никогда не видел деда, только на немногочисленных черно-белых фотографиях (тот погиб во время Второй мировой), поэтому любимое дерево стало символом тоски по отцу. Как единственная связывающая их двоих призрачная нить, живое подтверждение семейных уз. От семьи Форни осталось еще меньше, чем от семьи Бёрк. Когда-то Юэн хотел разорвать все связи и не иметь ничего общего с человеком, звавшим его своим сыном. Жестокий фанатик, помешанный на загробной жизни и религии. Отец требовал после учебы сразу вернуться домой и «забыть обо всей этой колдовской противоестественной ереси». В четырнадцать порой кажется, что твои родители — самые ужасные люди. В пятнадцать, когда отец умирал от рака, Юэн был готов бросить и Хогвартс, и весь волшебный мир, если бы это могло помочь. В шестнадцать он впервые подумал: хорошо, что родители умерли раньше, чем началась война. Смерть избавила их от возможности стать жертвами пыток и надругательства. Ни одна магловская болезнь не могла сравниться с тем адом, который Пожиратели дарили своим жертвам. В семнадцать Юэн впервые убил. И в общем-то, сотню раз чуть не погиб сам. Мракоборцы первые годы открытой конфронтации пытались быть гуманными: связывали, оглушали, задерживали. Юэн тоже пытался, но в бою у него включалось шахматное мышление. Порой люди оказывались слишком хрупкими для такой тактики. А порой… Когда ладонями зажимаешь огромную рану на груди у напарника, и кровь хлещет настолько сильно, что ты уже не понимаешь, вена задета или артерия, а он закатывает глаза, окончательно и бесповоротно уходя… Тогда бессилие, боль и отчаяние превращаются в гнев. Сколько их погибло таких — молодых академистов, едва начавших жить и мечтающих спасать других? Они унесли намного меньше жизней, но сейчас, пытаясь собрать из кусков собственную, Юэн с тошнотой думает о каждой, которую отнял сам. Те шесть убийств аукаются до сих пор. С другой стороны, что милосердного в том, чтобы отдать врага дементорам? Пожизненное в Азкабане хуже смерти в тысячу раз. И все же Юэн помнит обстоятельства каждой смерти. Первая произошла совсем случайно — «Остолбеней» так сильно оттолкнуло одного из Пожирателей, что при ударе о стену у него сломалась шея. Хруст — и все. Нелепо, но очень быстро и, хочется верить, безболезненно. Юэну пришлось снять с него капюшон и маску, чтобы убедиться, что враг не притворяется. Перед ним лежала женщина. Молодая, красивая, с остекленевшими глазами. Потом выяснилось, что у нее осталось двое маленьких детей. Так происходило каждый раз: дети теряли родителей, родители — детей. Чем дальше заходила война, тем становилось хуже. Они все погибали. И «плохие», и «хорошие»… В какой-то момент Юэн перестал различать, кто, собственно, был хорошим, а кто плохим. Он просто выбрал одну сторону. Многие его школьные приятели выбрали ту же, а многие — другую. Магический Лондон захлебывался собственной волшебной кровью. Далеко не все Пожиратели смерти были кровожадными психопатами и отморозками. Далеко не все мракоборцы и члены Ордена Феникса являли собой образцы благородства и милосердия. Мир будто сошел с ума, а все ориентиры сбились. Принципы, моральные ценности и установки рухнули. Юэн все еще защищал тех, чьи жизни ему вверяли, выполнял свою работу, старался обходиться малой кровью, но не чувствовал, что происходящее — правильно. И в то же время сопротивляться положению вещей не мог. Каштановые волшебные палочки с сердцевиной из волоса единорога избирают людей с обостренным чувством справедливости и ответственности. Третьей жертвой стал его давний друг, примкнувший к Темному лорду. Враг колебался, заминкой грех было не воспользоваться. Когда под капюшоном обнаружилось окровавленное лицо Роя Флетчера, Юэн понял, почему противник не стал использовать непростительное. Просто не смог. В отличие от мракоборцев, Пожиратели всегда видели с кем сражаются. Уже тогда Юэн начал изредка принимать Somnium tenebris. Задолго до того, как Сивый превратил его бок в кровавое месиво. Он сотни раз мог погибнуть и в некотором смысле все-таки погиб. Жалел ли, что оказался там? Ни разу. В тот момент, когда зубы вырвали первый кусок мяса, показалось, что вот оно — искупление собственных грехов. Кровь за чужую кровь. А крохотная девочка, которую раненый мракоборец накрывал собой, так громко орала, что Юэн почти оглох.

***

Ученики вернулись в школу ранним утром в понедельник. Кто-то досыпал в поезде, кто-то жаловался на то, что пришлось выезжать еще затемно, кто-то наоборот радовался — зато не в воскресенье. Бетельгейзе уже с первых минут, когда спальню наводнили слизеринки, понимает: ничего хорошего от нового триместра ждать не стоит. Кэрроу сидит на кровати, болтая ногами, и долго-долго смотрит на нее, криво ухмыляясь. Будто что-то знает, чего еще не знает Бетельгейзе. Или собирается что-то сделать. — Глядите-ка, наша зелень не завяла. — Как прошли каникулы? — игнорируя насмешку Доротеи, холодно и вежливо спрашивает слизеринская староста — Диана Флинт. Она исправно выполняет свои обязанности, но никогда не спрашивает больше, чем они того требуют. Девушки разбирают привезенные вещи, заполняя свои тумбочки и шкафчики. — Нормально, — Бетельгейзе отвечает так же равнодушно, как и Флинт, а потом принимается прислушиваться к девчачьим разговорам. Все рассказывают о том, как провели каникулы: где и с кем. Бетельгейзе становится невыносимо горько. За две недели произошло так много хорошего, а теперь каждое чудесное воспоминание омрачается пришедшим тяжелым осознанием. Касается подушечкой указательного пальца кончика языка и думает: его кровь была у нее во рту. Самое чудовищное здесь то, что при всем желании не выходит испытать чувство настоящего отвращения. Невозможно так быстро перестроиться — вот в чем проблема. Нельзя избавиться от… привязанности по щелчку пальцев. Пройдет не один месяц, наверное, прежде чем боль утихнет вместе со всеми чувствами. Нужно просто потерпеть, снова. Она же всю жизнь терпела — то одно, то другое, — что свыклась с постоянной необходимостью что-то терпеть. И еще потерпит. В сумке по-прежнему лежит чужой блокнот. А в его комнате остался подарок матери. Они должны поговорить, но Бетельгейзе не представляет — как. Дамблдор ведь прав — Юэн такая же жертва, как и ее брат. Но одна мысль о том, чтобы снова стоять рядом с оборотнем, вызывает мерзкую дрожь по всему телу. Тошнота от ужаса подступает к горлу. Страх охватывает — первобытный, инстинктивный, неконтролируемый. Просто не думай. Отключи голову, ты же умеешь. ЭтонеСивыйЭтонеСивыйЭтонеСивыйЭтонеСивый В гостиной Бетельгейзе замечает вернувшегося Розье. Тот выглядит здоровее всех здоровых и живее всех живых. Быстро ловит ее взгляд, и несколько долгих мгновений они смотрят друг другу в глаза. В этот миг Бетельгейзе понимает, что крупно «попала». Спрятаться в теплицах больше не выйдет, а в общежитии после суда начнется свежий виток травли. — Слышал, кто-то сильно недоволен нашей маленькой фанаберкой, — он специально говорит громче, собираясь обсудить с Кэрроу вчерашний выпуск Воскресного Пророка. — Шавки, которые выпендриваются, всегда получают по заслугам. — Зачем сразу шавка? Это ведь дочь благородного дома Бёрков. Прояви чуть больше уважения, Тея. В словах Розье оскорбление чувствуется гораздо сильнее, чем в словах Кэрроу. — Что такое, Бёрк? Кто-то желает тебе смерти? В газете написали, тебя здорово отделали. Он, наконец, напрямую обращается к Бетельгейзе, которая старается дышать ровно и глубоко. Весь этот показательный фарс кажется ей полным идиотством, тем более что во взгляде и кривящихся углах губ — неприкрытая холодная угроза. Впрочем, уж лучше думать о Розье и предстоящих стычках с другими слизеринцами. — Не сильнее, чем тебя в конце ноября. Бетельгейзе умеет вывести Эмиля из себя одной емкой фразой в ответ на несколько десятков его тщательно подобранных издевательских слов. — Сука. Бетельгейзе подергивает плечами и с чувством собственного достоинства уходит в Большой зал на завтрак. А там снова шум, гам и толпы учащихся. Неожиданно возле ног появляется домовой эльф, протягивающий маленький сверток. Бетельгейзе принимает записку: профессор Дамблдор назначает встречу через несколько дней, видимо, хочет обсудить события субботы. В министерстве толком ничего не объяснили о покушении, а вчера дали отдохнуть и прийти в себя, так что теперь приходится читать чью-то вчерашнюю грязную газету, заляпанную маслом и яичным желтком. УБИЙСТВО В МИНИСТЕРСТВЕ МАГИИ Сильный заголовок! Звучит-то как. Взгляд внимательно бегает по строчкам, но в писанине сплошные преувеличения и наглые софизмы. Неудивительно, что однокурсники считают, что ее «здорово отделали». Черным по белому написано: свидетельница, на которую было совершено покушение, находится чуть ли не при смерти. Заседание отложено на неопределенный срок — единственная важная информация в страничном опусе. По ходу статьи журналистка все-таки отмечает, что имело место самоубийство в целях сокрытия информации. А до того половину колонки расписывает в красках не имеющую ничего общего с реальностью дуэль «отставного мракоборца» и «несчастной слабой женщины». Какая странная подмена понятий. Автор противоречит себе и то рассказывает о чудовищном нападении на ребенка, «не оставившем на бедной девочке ни одного живого места», то намеренно выставляет погибшую сотрудницу министерства жертвой. А еще описывает масштабные разрушения, адское пламя и намеки на использование непростительных заклинаний. «Ну и чушь». Глаза ищут инициалы автора: Р. Скитер. Надо запомнить — никогда не читать Р. Скитер. Встретившись с Дамблдором в министерстве, Бетельгейзе ничего не узнала, да и была не в том состоянии, чтобы адекватно воспринимать чьи-то объяснения. Но ее точно хотели убить, а значит — могут предпринять новую попытку напасть и на мать. Они ведь обе кое-что знают. И пусть с памятью матери во время нападения здорово поработали, ее все еще можно использовать. Об этом тоже необходимо поговорить с директором. Бетельгейзе стыдно вспоминать, как она вела себя по возвращении из министерства, но раз профессор Дамблдор назначил встречу, упускать возможность нельзя. А еще Бетельгейзе снова думает о том, что можно попробовать уговорить его перевести ее на другой факультет. Должен же директор войти в ее положение? Шансов практически нет, но попытка не пытка. Бетельгейзе хотела поговорить об этом еще на Рождество, но немногочисленные моменты личного общения с Дамблдором не позволяли поднять ни одной из интересующих тем. Так что в этот раз Бетельгейзе настроена максимально решительно. Она сидит за столом, ища глазами рыжую голову в гриффиндорских рядах. Единственный плюс начала триместра — возвращение Гвинет. Словно та может чем-то помочь или поддержать. Но чем? Не расскажешь же ей, в конце концов, что Юэн — оборотень. Подписанное соглашение не даст. И все же Бетельгейзе хочет видеть Гвинет, чтобы убедиться, что прошедшие два месяца жизни не были сном. Убедиться, что хотя бы в их отношениях ничего не изменилось. Позднее они все-таки встречаются в коридоре. Бетельгейзе с трудом сдерживает порыв и не кидается Гвинет на шею. Очень сильно хочется почувствовать чужое тепло. Снова ощутить объятия. Мерлин, как же она к ним привыкла… Порой они подолгу стояли в обнимку: Юэн задумчиво гладил ее по волосам, а Бетельгейзе грелась. Она ведь вечно мерзла. — Привет! — Гриффиндорка широко и весело улыбается. — Привет, извини, я так и не написала ответ на твое письмо. — Да фигня вопрос, ты сама как? — Гвинет слегка меняется в лице, хмурясь. — Я вчера читала статью Скитер, эта стерва такого страху нагнала. Думала, придется навещать твои останки в Лазарете. — Я… в порядке, — Бетельгейзе говорит с заминкой и чуть улыбается. — Точно? — Писанине этой журналистки не стоит доверять. — Ой, она порой такой бред несет. Слышала, в феврале к нам приедет журналист, будет освещать оставшиеся матчи квиддича и школьную жизнь. Так вот, надеюсь, это будет не Скитер. — Это в честь чего? — Помнишь, я говорила про слухи о Томе и Паддлмир Юнайтед? В конце года состоится чемпионат Великобритании по квиддичу, поэтому команды сейчас присматривают новых участников. А через год вообще чемпионат мира. Так что Людо Бэгмен решил привлечь внимание к студентам Хогвартса. — А кто такой Людо Бэгмен?.. — Мерлин! Это глава Департамента магических игр и спорта, — Гвинет возмущается, всплеснув руками. Все по-прежнему. Бетельгейзе улыбается. Гвинет осекается, заметив в улыбке что-то странное. — Ну и что там у вас с мистером Форни? Бетельгейзе резко отводит взгляд и выдает себя с головой. — Ничего. Я не хочу об этом. — Оу, неужели наш добрый дядюшка-травник распускает руки? Гвинет картинно прикрывает рот ладонью, надеясь, что ее дурашливость как обычно посмешит Бетельгейзе. Но Бетельгейзе становится все печальнее и печальнее. — Нет. Дело не в этом. Я не могу рассказать. Они отходят к колонне аркады, чтобы не стоять на пути других учащихся, проходящих мимо. Ветер заносит снежные хлопья в многочисленные проемы и роняет их на девичьи волосы и мантии. — Расскажи лучше, что на самом деле случилось у Тома с Саймоном в лесу. — Что? Гвинет непонимающе переспрашивает, а Бетельгейзе приходится понизить голос. Нельзя ведь, чтобы кто-то это услышал. — Ну, они что, правда передумали и поехали домой? — Я не понимаю… о чем ты? Бетельгейзе хмурится. Не похоже, чтобы Гвинет придурялась, лгала или что-то намеренно скрывала — наверное, дала бы Бетельгейзе какой-то знак. Нет. В голубых глазах совершенно искренняя растерянность, заставляющая напрячься. Что происходит? — Эм. О том, что Том планировал пойти в Запретный лес? —… я ничего не знаю об этом, — Гвинет отвечает севшим голосом и прислоняется плечом к холодному камню. — Как это? Ты же сама мне говорила перед тем, как уехать, что они пойдут в лес, а тебе придется сказать всем, что они… Гвинет?.. —… Господи. У Гвинет вырывается мучительный стон. Бетельгейзе впервые видит ее такой: с опущенными плечами и потерянным взглядом. — Что такое, Гвинет? —… он опять это сделал. Идиот. Прости, мне нужно идти. Потом поговорим. Гвинет срывается на бег, оставляя Бетельгейзе самостоятельно разбираться с собственным недоумением. Кто и что сделал? Что это вообще сейчас было? Пресвятой Салазар, неужели… Смотрит туда, где пару минут назад стояла Гвинет. Единственное разумное объяснение: ей стерли или изменили память. А кто мог это сделать? Приходится присесть на парапет, потому что Бетельгейзе знает ответ, но не знает, что делать с этой информацией.

***

У Юэна сильно трещит в башке, но обещание есть обещание. Он провел свои последние уроки для нескольких курсов и теперь вместо обеда занимается сборами. Впрочем, что-то особо упаковывать не приходится — не зря его немногочисленные вещи до сих пор лежали в чемоданах и коробках. Единственная проблема — буфет с настойками. Как это добро тащить в Фортингалл? Не дарить же все Снейпу. Двадцать четыре года — даже не юбилей. Юэна немного душит жаба. Все-таки он очень долго возился с этими настойками, но делать нечего. Все равно надо хоть что-то выпить за сегодня: чем меньше останется, тем будет проще. А вон ту, с гадюкой, можно и в подарок. Раздается робкий стук в дверь. Юэн оборачивается, смотрит долго, прежде чем подойти. Чувствует, что она стоит по другую сторону деревянного полотна. Куда-то исчезают все бравадные размышления и деланное спокойствие. Потому что, Мерлин, он почти слышит, как бьется ее сердце — и плевать, если это всего лишь воображение. Открывает дверь и пытается сглотнуть — а в горле сухо, как в ведре с песком. Бетельгейзе по инерции делает несколько шагов назад, чтобы между ними сохранялось достаточное расстояние. Для нападения или душевного спокойствия — без разницы. Юэн просто рад ее видеть: до мурашек и учащенного пульса. Хотя это какая-то слишком болезненная получается радость. И так тошно от того, что нельзя ее показать. Ни подойти, ни коснуться, ни улыбнуться. — Зайдете? — Нет. Моя книга. — Сейчас. Самый короткий и прохладный диалог, какой между ними вообще мог быть. Юэн скрывается за дверью, идя к шкафчику, и чуть не спотыкается о катающуюся по полу склянку. Вчера они со Снейпом весьма успешно начали готовить его к переезду: рядом стоит еще три пустые бутылки. Хорошо, что Бетельгейзе не заходит. Он представляет, как раньше скривилось бы ее личико от такого беспорядка. И отвратительного запаха перегара. — Вот, — протягивает энциклопедию одной рукой через порог. Бетельгейзе долго смотрит на красивую зеленую обложку, но руку в ответ не вытягивает, вынуждая стоять так. И он стоит, чувствует, как предплечье затекает от напряжения, но продолжает стоять. Пока она смотрит и, кажется, считает. Двести девяносто семь, двести девяносто восемь, двести девяносто девять… — Вы ведь напугали Розье из-за меня? Юэн медленно кивает. Книжку хочется бросить на пол, но он упрямо держит руку протянутой — к ней. Дрессирует, что ли? Он не против дрессировки, если ей от этого станет легче. Если расстояние между ними снова исчезнет. — В полнолуние я становлюсь слишком импульсивным. Одно это слово — полнолуние — заставляет Бетельгейзе вздрогнуть. — Почему тогда Розье сказал, что на него напала Гвинет? — Утром я принес Поппи травы и использовал на нем Обливиэйт. Дамблдор, конечно, сразу все понял. От картин я узнал, кого вечером видели на первом этаже. Лесли показалась мне наиболее подходящей кандидатурой. Бетельгейзе задумчиво кивает. Для нее все наконец-таки встает на свои места. — Преступник из меня так себе. С Лесли вообще фантастически повезло. — И не было стыдно за то, что она наказана из-за вас? Слегка отводит взгляд. Было ли стыдно? Да нет, не особо. Дамблдор поставил четкую задачу — помочь Бетельгейзе адаптироваться в школе, найти друзей. Юэн задачу выполнил. К тому же постарался максимально смягчить незаслуженное наказание Лесли. У него есть куда более серьезные проступки, которых стоит стыдиться, чтобы переживать из-за такой мелочи. Множество камушков, висящих на шее и тянущих ко дну. Он лгал, так много лгал, что уже сам не мог выносить своей лжи. Каштан любит честность. И, кажется, Бетельгейзе понимает (Бетельгейзе ведь всегда понимает, правда?) — она тихо вздыхает. Он все еще стоит с вытянутой рукой. Непонятно, зачем. — Почему вас не уволили? — Черт знает. Дамблдор… жалеет таких, как я. Он дал мне еще один шанс. И снова молчание. Юэн не спрашивает, ждет. Чего угодно: милости или последних, ставящих точку, слов. — Заклинание «Обливиэйт» очень сложное? Но последующий вопрос кажется самым нелогичным, какой только можно было сейчас задать. — Да. Дамблдор сказал… — Как оно влияет на память? Перебивает требовательно, не церемонясь. — При частом и неумелом использовании — негативно. Вызывает дезориентацию, провалы в памяти и ее ухудшение в целом. Это опасное заклинание. — Можно ли восстановить стертые воспоминания? — Только если накладывающий заклинание их сохранил. В чем дело? Бетельгейзе явно пришла не только для того, чтобы поговорить о нападении на Розье. Либо она что-то задумала, либо дело в чем-то далеком от их отношений. Помня о том, что сказал Снейп… Может, она хочет стереть собственные воспоминания? Или боится, что их сотрут? — Как защититься от него? — Есть амулеты, но они не очень эффективны. В остальном так же, как от любого другого заклинания — защитные чары, прерывание, уклонение. В открытом бою обливиэйт обычно не используют, только когда цель обезоружена и желательно обездвижена. — А что делать, если человеку стерли память и он дезориентирован? — Ему нужен покой. Хотя бы несколько часов сна, зависит от степени повреждения памяти. Я долго буду держать эту книгу? — Если можно, пусть она еще побудет здесь. Бетельгейзе выглядит чем-то серьезно обеспокоенной, и Юэн начинает беспокоиться вместе с ней, но совершенно не понимает, что за всем этим стоит. Она быстро удаляется, стуча башмаками, и оставляет его наедине с энциклопедией Филлиды Споры.

***

Когда они с Гвинет видятся второй раз — в Большом зале на ужине — происходит ровно то, чего и боялась Бетельгейзе. — О, Гейз, привет! Давно не виделись! Она опять ничего не помнит. — Мы разговаривали утром. — Да?.. — Гвинет, ты в порядке? — А, да. Голова просто кружится. Я никак не могу вспомнить… Никак… Гвинет растерянно качает головой, а затем взгляд ее становится пустым и бездумным. Она долго стоит, опустив голову, и молчит, Бетельгейзе приходится протянуть руку, чтобы осторожно погладить ее по плечу. — Гвинет?.. — О, привет, Гейз. Я что-то сказала только что? Мне с самого утра нехорошо. Гвинет озирается по сторонам, словно пытается понять, как оказалась в Большом зале. Бетельгейзе аккуратно берет ее под руку, выводя наружу. — Все нормально, ты, наверное, просто не выспалась. Вы же ночью выехали. Тебе нужно поспать. — Ох, да, спать хочется безумно. Бетельгейзе не знает, что делать. Если отвести Гвинет в Лазарет, у них у всех будут серьезные проблемы. Нельзя так подставлять Тома, ни в чем еще толком не разобравшись. У Бетельгейзе есть только предположения, домыслы, и ни одного факта. Возможно, Том наоборот хотел защитить Гвинет от каких-то воспоминаний? Или дело в чем-то другом. Дамблдор вообще дал понять, что в исчезновении могут быть замешаны бывшие приспешники Темного лорда. Самого Тома она за день ни разу так и не видела, но за каждым углом то и дело мерещится чей-то взгляд — паранойя, не иначе. Подниматься по лестнице в одну из самых высоких башен Хогвартса страшно — не столько из-за высоты (которую, впрочем, Бетельгейзе тоже не жалует), сколько из-за косых взглядов учащихся. Но оставлять Гвинет одну где-то в коридорах не хочется. Если она опять что-то поймет и отправится на поиски Тома… Мерлин. Происходит что-то ужасное. — Мы уже на месте. Помнишь пароль? Они стоят возле портрета Полной дамы. Гвинет то и дело впадает в прострацию, но довести их до гриффиндорского общежития у нее все-таки получилось. — Ага. Спасибо. Иди уже, — Гвинет сонно улыбается и машет ладонью. Бетельгейзе немного спускается, но успокаивается, только когда гриффиндорка скрывается за дверью-картиной. Какая насыщенная школьная жизнь, однако. Поступая в Хогвартс, Бетельгейзе думала, что будет целыми днями читать книжки, делать уроки, а потом, когда потеплеет — заниматься этим же, но на улице. В итоге ее кидает от одних потрясений и опасностей к другим. С другой стороны, это помогает немного отвлечься от насущных проблем. Как обычно, Бетельгейзе ищет любой повод, лишь бы не думать о том, что действительно важно. Сегодня она и так уже заставила себя сходить к Юэну. Отважно постучалась, поговорила. Можно гордиться собой. И даже почти не тряслась, смотря на вытянутую руку с энциклопедией. В среду, наверное, сможет и на травологию сходить как ни в чем не бывало. Все в порядке. Да. Нет. Сколько бы Бетельгейзе не убеждала себя, что все нормально, что она сможет с этим справиться, чуда не происходит. Она все еще хочет слышать его, видеть, разговаривать. Касаться. И при этом физически не может. Бетельгейзе ужасно скучает по тому Юэну, который существовал до суда. По хорошему доброму травнику, рисовавшему ее портреты и готовившему алкогольные настойки. Его кровь оказалась гораздо грязнее, чем можно было подумать сначала. А на вкус — самая обычная. Такая же, как ее собственная. Слышится какой-то звук. Бетельгейзе оборачивается, настороженно всматриваясь в темноту колонн школьного коридора. Она уже на пути к родным подземельям, в которых вряд ли выйдет спокойно отсидеться. Бетельгейзе чувствует себя застрявшей между Сциллой и Харибдой. С одной стороны — ожидающий ее прихода Розье со свитой. С другой — Том, наверняка собирающийся стереть память и ей. И в теплицы нельзя. Ускоряет шаг, снова слыша шорох. Почти бежит по лестнице, минуя злополучную дверь, в которую больше всего хочется постучаться. Но стучится в другую. Взволнованно тарабанит, потому что чьи-то жутко спокойные шаги становятся отчетливыми. Справится ли она с Томом в бою, если тот нападет? Не стоит, конечно, исключать того, что это просто разыгралось воображение после субботы. Кто-то стоит в тени, пока Бетельгейзе ждет, когда декан впустит ее. Можно попробовать опять поговорить про легилименцию, а заодно посоветоваться о том, что делать, если кажется, будто какой-то учащийся собирается стереть тебе память. Дверь открывается, и Бетельгейзе зависает. Прошедшие Сциллу и Харибду путники нервно курят в стороне, потому что у Бетельгейзе появляется третье препятствие. От Юэна разит еще хуже, чем днем, а взгляд серых глаз совсем осоловевший. Тем не менее, он сразу лаконично поясняет: — У Сева сегодня день рождения. — О… Я зайду в другой раз. — Нет-нет, заходите. Он завтра даже не вспомнит, что тут было. Его пальцы требовательно сжимаются на ее локте и буквально силой втаскивают в помещение, не давая воспротивиться. Бетельгейзе злостно шипит, чтобы он «убрал руки», но Юэн отпускает только закрыв за ней дверь. — Скажите мне, что происходит? — спрашивает тихо, так, чтобы Снейп не расслышал. Даже качающийся и с расфокусированным зрением умудряется сохранять способность трезво мыслить. — Не ваше дело. — Что такое? — Декан полулежит в кресле, положив сцепленные пальцами ладони на живот. Вытянутые ноги греются от разведенного в камине огня. Само спокойствие и умиротворение. Как сказала бы Гвинет, профессора оба пьяные… «в сраку». — Эм, профессор Снейп… — что ж, с пьяными зачастую легче. Когда отец напивался до такого состояния, он даже бывал… дружелюбным. Мог снисходительно потрепать по плечу или спросить, все ли хорошо. А мог даже подарить что-нибудь или разрешить. — Я бы хотела, ну… Последний раз так неловко было, когда Глостерия притащила книги по темным искусствам прямо в теплицу к Юэну. Бетельгейзе напряженно сводит брови к переносице и говорит на одном дыхании: — Поздравляю вас с днем рождения, желаю долгих лет жизни, крепкого здоровья и стальных нервов. Аплодисменты. Честно признаться, Бетельгейзе сейчас и самой хочется выпить чего-нибудь горячительного. Это же какой-то театр абсурда: видеть преподавателей в таком виде. Ладно еще траволог, но зельевар… Пьяный Северус Снейп… Мерлин. Если он наутро тоже захочет стереть ей память, Бетельгейзе уже не удивится. — Она такая милая, правда же? Бетельгейзе обиженно поджимает губы, когда Юэн зовет ее милой, и смеряет его колким взглядом. А ему хорошо. —… Ну, да. Наверное, — звучит неуверенно, словно где-то на задворках сознания Снейп понимает, что говорит что-то непедагогичное. В отличие от Юэна, он гораздо хуже сопротивляется действию спиртного. — Спасибо за поздравление, мисс Бёрк. — Я, пожалуй, пойду… — Да оставайтесь. Профессор Снейп лениво шевелит пальцами одной руки, имитируя взмах, мол, все нормально, не стесняйтесь. Бетельгейзе зачем-то садится на табурет, с которого травник поспешно убирает бутылки, и сильно жалеет о том, что делает. Но за дверью может быть Том, и если он в отчаянии, — а он в отчаянии, иначе вряд ли подверг бы здоровье Гвинет опасности, — можно просто не успеть добежать до своего общежития. Да и в общежитии ждет нехилый разнос. Розье там, наверное, подготовил целое шоу… А тут вообще пьяный Снейп. Впрочем, из всех зол он — меньшая. К тому же есть все шансы напроситься в ученики. Книги-то при желании Бетельгейзе может попросить поискать и Глостерию, но без наставника в короткие сроки в легилименции не преуспеть. Времени у Бетельгейзе и так в обрез. — Я что-то чувствую себя очень неловко. — Ну, выпейте чего-нибудь, — Снейп сонно откидывается в кресле, снова складывая руки на животе, и практически дремлет. — … Но я ведь студентка. — У нас есть пунш. На столике над горелкой действительно стоит небольшая кастрюлька с поварешкой. — Я же тебе говорил, что пунш пригодится. А ты все «много-много», — самодовольно добавляет Снейп, уже обращаясь к Юэну. — Может, ты знаешь что-то, чего не знаю я? — Ни малейшего понятия, о чем ты. Бетельгейзе недоуменно хлопает ресницами. Ей-богу, это самое странное из всего произошедшего за ее жизнь. Больше всего удивляет лояльность Снейпа. В любой другой момент он бы выкинул ее отсюда за шкирку, Бетельгейзе не сомневается. Кидает косой взгляд на Юэна. Тот, расскинувшись на зельеварском диване, чистит яблоко. С виду расслабленный и пьяненький, качает ногой — будто в такт какой-то своей музыке, которую никто из них не слышит. Будто они просто поругались из-за какой-то незначительной мелочи, пустяка, а сейчас все в порядке. — А поесть у вас есть? Из-за Гвинет пришлось пропустить ужин, так что, пользуясь случаем, хочется чем-нибудь перекусить. Гротескная комичность ситуации зашкаливает, но Бетельгейзе чувствует, что постепенно привыкает. Если бы она когда-нибудь читала сказку про Алису в стране чудес, непременно сравнила бы этот «вечерний аперитив» с чаепитием у Безумного Шляпника. — Ну, у нас есть яблоки. И хлеб. Немного помидоров, — Юэн подключается к диалогу, щедрым жестом указывая на маленький столик. Там и правда лежат еще два яблока, буханка хлеба, а на тарелке — маленькие красные черри. — Что ж. Тогда я выпью пунш. И съем эту помидорку. Напиток оказывается не очень крепким, не крепче, чем глинтвейн, который она готовила, зато прекрасно согревающим. После пяти глотков, Бетельгейзе уже не испытывает той неловкости, как в первые мгновения, а пьяные учителя перестают казаться такими уж пьяными. Эти двое вообще общаются между собой как ни в чем не бывало, потягивая из маленьких стеклянных шотов красную настойку. — Брусничная? — Снейп принюхивается к содержимому. — Нет! Я же тебе только что рассказывал, как лазил для нее за клюквой на болото. Бетельгейзе наблюдает, а сама думает: вот тебе два молодых, в общем-то, парня, беспечно обсуждают тонкости сбора клюквы в Запретном лесу. Словно им обоим снова шестнадцать: утром придется ползти на пары, отчитываться перед Макгонагалл, бегать от Филча. А на самом деле… — Как так вышло, что ты стал мракоборцем, а я — Пожирателем смерти, но теперь мы оба учим детей? — Ну, людьми-то мы быть не перестали. — Тогда: за людей. У Бетельгейзе аж бровь дергается. Не перестали, как же. Она фыркает и ловит на себе взгляд Юэна, от которого становится стыдно. — Нужно больше пунша, — приходится подлить себе еще горячего напитка. Он смотрит безнадежно, и на какой-то момент Бетельгейзе позволяет себе проникнуться. Вся его жизнь перевернулась с ног на голову после нападения Сивого. Все планы, какие могли быть у этого человека, сломались будто тонкие ростки молодых каштанов по весне. Пойди разбери теперь, кто тут еще монстр. Стыдно. Он совсем один. Планомерно скатывается по социальной лестнице, употребляя запрещенное зелье. Пытается создать видимость нормальной жизни — и явно тяготится ею. У Алькора могла быть похожая судьба. Бетельгейзе держится за эту мысль, как за спасительную алую ниточку. Потому что, когда она думает об Алькоре, ей снова не_страшно находиться с Юэном в одной комнате. — Как прекрасно, что я скоро лишусь возможности ежедневно лицезреть твою нетрезвую физиономию. — Как прекрасно, что мне больше не придется тратить на тебя свои настойки. Юэн и Снейп салютуют друг другу, пока Бетельгейзе осушает кубок с пуншем. Запоздало доходит смысл шуточного тоста. По-видимому, Юэн и правда покинет школу. Так правильно, так нужно, она сама хочет этого. Вот только почему вместо облегчения — странное сосущее чувство в груди? Пальцы катают круглую сладкую помидорку по столу — помидоры, кажется, не рекомендуется сочетать с алкоголем? Не похоже, чтобы закуски подбирались под настойки, просто учителя схватили первое попавшееся. Что один, что второй практически ничего не едят. Только Юэн задумчиво грызет яблочную дольку в перерывах. — Профессор, а правда, что вы — первый по силе легилимент после Темного лорда? Пользуясь случаем, Бетельгейзе решает спросить у Снейпа хоть что-нибудь из интересующего ее. Да и полтора бокала пунша здорово раскрепощают. — Мне, конечно, льстит, когда так говорят, — Снейп наклоняется, чтобы отломить кусочек хлеба, — но сомневаюсь насчет первого. И все же да, я весьма хорош в легилименции. — А могли бы вы поделиться знаниями со мной? Научить. — Опять вы об этом? — Ну, раз уж я сама не могу взять никакой литературы из библиотеки… — Как много с вами проблем. — Разве вы никогда не хотели передать кому-нибудь свои знания? Юэн не может сдержать улыбки, наблюдая за ней. Уметь извлекать выгоду из любой ситуации — как смысл жизни каждого слизеринца, пожалуй. Снейп закатывает глаза, запрокидывает голову и в конце продолжительных препирательств раздраженно выдает: «ладно! хорошо!». Сдается. Умница. — Зачем тебе легилименция? — он прекрасно помнит, зачем, но все равно спрашивает. Поддержать разговор хочет, наверное. — Чтобы меня больше никто не мог обмануть, — она отвечает раздраженно и с явным сарказмом. — А если серьезно? — Я серьезно. Или вы думаете, я тут сижу, чтобы просто попить с вами пунша? — И все-таки ты тут. Да, тут. Не бежит — сломя голову и куда подальше. Сидит в полутора метрах от него, кидает злые взгляды исподлобья. Само очарование. Раньше Бетельгейзе уже упоминала, что хочет заняться изучением легилименции. Тогда они стояли — по обыкновению — в теплицах, а она возбужденно рассуждала о возможностях, которые могут открыться, если получится уговорить Снейпа. Маленький манипулятор. Юэн рассказал Снейпу о ее намерениях в тот же день, но принципиальный зельевар и ухом не повел. Что же, Юэн, в отличие от Бетельгейзе, склонностями к коварному манипулированию не отличался и момент подобрать не умел. Они стоят друг против друга. Она увлажняет песок, в котором хранятся ждущие весны каштановые плоды, а он — просто смотрит. Каждый день до суда Юэн думал: скоро все кончится. В каждый из этих дней Юэн надеялся, что нет. — Вы уезжаете из Хогвартса? Бетельгейзе спрашивает после долгой паузы, когда со стороны декана начинает раздаваться размеренное сопение. Намного мягче, чем во время прошлого короткого разговора. — Да, утром. Ей приходится налить себе еще пунша, чтобы унять возвращающуюся дрожь. — У тебя неприятности? — Юэн лежит на деканском диване и, в общем-то, это ей надо спрашивать про проблемы — у него, — а не наоборот. Видеть его такого — расслабленного, живого, простого… Вместо рубашки — магловская футболка. На подбородке за несколько дней появилась заметная щетина. У него вообще быстро растет борода, и иногда Бетельгейзе почему-то забавляет думать, как Юэн возится с ней. — Это связано с произошедшим в министерстве? — не дождавшись ответа, Юэн задает новый вопрос. Он не понимает, что она просто задумалась, замечталась, провалилась в эти воспоминания и почти утонула в них. Поэтому тревожится. Мерлин, как клонит в сон… — Нет. Я справлюсь. Интересно, если бы между ними все было бы по-прежнему, рассказала бы? Юэн считает, что да. Бетельгейзе понимает — нет. По крайней мере, не раньше, чем разобралась бы во всем сама. — Я хотела вернуть, — встрепенувшись, роется в сумке, хочется руки хоть чем-то занять, — ваш блокнот. Поднимается с тихо стукнувшего ножкой табурета, чтобы подойти ближе. Табуретка по инерции покачивается за спиной. Тук-тук-тук. — Вот. Не было никакой необходимости подходить так близко. Легко дотянулась бы и со своего места, но она, в отличие от Юэна, пьянеет быстро и от меньшего количества алкоголя, чем сегодня. Дыхание становится более глубоким и долгим, записная книжка ложится на мужскую грудь. Стоит со все еще протянутой рукой, так и не выпустив блокнот из пальцев до конца, и вспоминает, как заставила Юэна днем держать энциклопедию. Ей понравилось, как послушно и долго он ждал. До самого конца почти. Но не нравится, когда сейчас пальцы вдруг смыкаются на запястье. — Отпустите. — Не хочу. Юэн держит некрепко, ласково, но ощутимо. От накатывающего чувства хочется позорно разреветься — все эти прикосновения буквально превратились в необходимость, с одной стороны. А с другой — вызывают мелкую и неприятную дрожь в теле. Озноб. Садится на край дивана рядом, вынуждая Юэна подвинуться. Заглядывает в глаза его — светлые и нетрезвые. Наклоняется, упираясь освободившейся рукой в твердое сидение. Даже горлом чувствует этот нескончаемый тремор. — Сотри это из моей головы. Не просьба — сиплая мольба на всхлипе. Столько людей желают стереть из ее памяти те или иные воспоминания, а ей нужно стереть только одно. Просто не знать, не слышать то, что слышала в зале суда. Забыть навсегда и тихо жить дальше, по-прежнему ходить с ним в теплицы, целоваться в перерывах между работой, болтать о растениях. Помочь избавиться от зависимости. Его пальцы зарываются в ее черные волосы. Бетельгейзе ложится головой на теплую грудь и прижимается щекой. По ощущениям — словно в одной клетке с волком. Дрожит. — Нельзя. Конечно, нельзя. Это ведь тяжело — жить так, скрываясь ото всех. Лгать постоянно, искать отговорки. В двадцатых числах января Бетельгейзе уже не смогла бы отрицать очевидное, когда он снова бы «слег с температурой». — Тогда сотри все остальное. я не хочу помнить все и не иметь возможности даже коснуться, пожалуйста И им обоим становится нечем дышать от этих слов, но, наверное, так и правда было бы лучше. — Я не могу так рисковать твоей памятью. Худенькие плечи трясутся, а лица совсем не видно, и все же ткань футболки остается сухой. — Но… попроси Северуса завтра. — Что? — Он действительно прекрасный легилимент. Если бы я кому-то доверил свою память, это был бы Снейп. Гладит по плечам и лопаткам, баюкает. Мерлин, пусть этот вечер никогда не кончается. Брат всегда делал так же, с ним было спокойно и тихо. С ним она была в безопасности. Бетельгейзе забирается на диван с ногами и пытается забыть, кто перед ней.

***

Когда Бетельгейзе в следующий раз открывает глаза, она не сразу понимает, где находится и который час. В кабинете декана никого нет: ни Снейпа, ни Юэна. Она не заметила, как уснула, просто… закрыла глаза, пригревшись, и потерялась. Как странно. Казалось, даже находиться рядом — пытка. Но в итоге вот так просто взять и уснуть. Протирает глаза, смотря на профессорский диван. Стыд-то какой, профессору Снейпу пришлось спать в кресле из-за нее. Воображение сразу услужливо подкидывает картинку того, где и как спал Юэн. Зельеварский диван не так широк, как в его комнате, поэтому нормально уместиться вдвоем не получилось бы. Наверное, Юэн просто ушел, когда она уснула. А Снейп, скорее всего, и не видел, что они были вместе. Эта мысль успокаивает во всех отношениях и заодно объясняет, почему Бетельгейзе смогла крепко заснуть. Встает, пытаясь пригладить волосы. Минусы подземелий — никогда не поймешь, какое снаружи время суток. Может быть, еще ночь? Хотя, где тогда профессор Снейп? А если утро… Почему-то на глаза наворачиваются слезы — горячие, крупные, непрошеные. На столе лежит энциклопедия Филлиды Споры. Что, если Юэн уже уехал? Somnium tenebris — слишком опасное зелье для тех, кто живет в одиночестве. А он одинок, и это одиночество так хорошо ей знакомо, так близко и понятно. И Бетельгейзе знает, что от него ничего не останется, растворится в дурмане за три, может, четыре, месяца. Честно говоря, это все уже совсем край. Она не ответственна за его жизнь, в конце концов. И не должна думать об этом. Не ее проблема. — Тебя. Горячее дыхание и тихий голос — от воспоминания мурашки бегут по коже. Она не ответственна, но совершенно не хочет, чтобы с ним что-то случилось. Осознание, пришедшее на трезвую голову, оглушает. Она не хочет, чтобы он уезжал. Бежит, минуя коридор, растрепанная и помятая после сна. Судорожно стучится в дверь на лестнице. В ответ — тишина. Ладонь несмело поворачивает дверную ручку. За дверью — пусто. Остался только старый диван да буфет. Бетельгейзе проходит внутрь, растерянно касаясь деревянных створок буфета. Рассматривает стены, покрытые плесенью и… Как много на облупленной штукатурке следов от когтей. На полу тоже то и дело находятся глубокие борозды. Губы кривятся в ироничной улыбке. А на диване обивка подрана, очевидно, клыками. И она ничего этого не замечала. Вернее — не хотела замечать. Да и от общего вида помещения такие детали не бросаются в глаза, если не знать, что искать. Вся комната Юэна походит на волчью нору: холодная пещера и запустение. Бетельгейзе ничего не понимала раньше, но теперь он перед ней как на ладони. Как такой аккуратный и «уютный» человек мог жить в подобном месте? Легко, если от жизни осталась развороченная пародия. Вот, что на самом деле происходит с ним. Вот, что внутри. Пустота, холод и следы волчьих когтей. Хочется лечь на чертов диван, свернуться калачиком и больше никогда не выходить отсюда. Но Бетельгейзе только обессиленно стоит, опустив руки, по центру комнаты и с тоской смотрит в маленькое окошко. Утро наступило давно. Если бы можно было, она бы закричала от удушающей беспомощности, но вместо этого Бетельгейзе, кусая губы, выходит из комнаты так же тихо, как вошла. Нужно сходить в слизеринскую спальню, расчесаться, собрать сумку с учебниками и поспешить на занятия, которые наверняка уже начались. Да. На занятия. Господи. — Ты уже проснулась? Вздрагивает, оборачиваясь. Вопрос глупый, но, откровенно говоря, Бетельгейзе и сама не знает, проснулась ли. Юэн стоит на лестнице с небольшим чемоданом в руке. — Я положил книгу на стол Северуса. — Я видела. Их разделяет двенадцать ступеней, с которых полтора месяца назад слетел Розье. Оба хотят что-то сказать, но не знают, что. — Я хотел… попрощаться. Удачи. Он улыбается одними лишь уголками губ, но взгляд остается апатичным. Собирается развернуться и уйти, потому что иначе так и останется стоять, как вкопанный, пока не уйдет она. Бетельгейзе опускает взгляд и отрешенно кивает. Когда Юэн снова оказался рядом, реальность буквально решила раздавить их своим весом. Она не должна его останавливать. Не должна, не должна, не должна, не… — Ах, мой милый Августин. Помнит мотив, но не поет, потому что совершенно не умеет петь. Просто говорит, заставляя его остановиться. — Ах, мой милый Августин. Отец в гробу, наверное, тысячу раз перевернулся. Бетельгейзе плевать на отца. Ей плевать, если честно, даже на саму себя. — Все прошло. Все. И они снова смотрят друг на друга, пока Бетельгейзе одними губами повторяет те слова, которые вспомнила. Августин-Августин. Наверное, он по-особенному любит эту песню. Видит в ней самого себя.

Платья нет, шляпы нет, В грязь упал Августин.

И теперь она тоже его видит. Без всех этих масок, настоящего. Разбитого и сломленного, но все равно почему-то доброго и отзывчивого. Импульсивного и плохо выражающего чувства словами. Она простила ему его кровь, зависимость от зелья… А теперь стоит там, внизу, подняв взгляд, и пытается простить за то, что оборотень. Но Юэн все равно покидает Хогвартс.